Сусальный Иисусик

Василий родился в деревне, недалеко от Рязани, в семье простого человека. Что значит- простого? Его папа был работягой и простым советским алкоголиком, а мама - простой работницей фабрики с конвейерной системой и ежедневной порцией усталости.

Его брат был инвалидом детства, хотя и женился, и произвёл на свет двух инвалидов-девочек, не улучшая, а только  ухудшая селекцию людей на земле, но грешное дело - не хитрое, как говорят в народе, а если пиписка выросла - надо же ей найти применение, раз она дана, даже если ты инвалид с детства.  Вот он и обженился, хотя и инвалид, и сын алкоголика.

Мать этих замечательных жителей земли лежала несколько раз в доме умалишения и людской скорби - видно, работа на конвейере не прибавляла серого вещества в её мозгу, отвечающего за такие интеллектуальные действия, как чтение стихов, слушанье оперы и философствование на отвлеченные от непосредственного быта темы, такие как, "что поесть" (сказано прямо-таки мягко) или " накормлены ли баранчики "- а их у них в семье было всегда несколько. Баранчики, куры и огород вместе с самогонкой и работой составляли всё существование этих простых советских строителей лучшего будущего.

Там и родился их первенец, Васенька - с голубыми глазами, чубчиком-хохолком и большими рабочими руками. Ему-то и была отдана вся любовь, всё внимание, выражавшееся в Васенькином  "ничего не делании"- в этом состоянии лени и "битья в баклуши" ( как в них бить - никто толком не знал, но все это практиковали), которое описывалось и культивировалось, как вершина счастья в человеческой жизни, во всех русских сказках, начиная с ленивого Емели, ездившего на печи, и кончая современными мультиками для самых маленьких и податливых - рисующих такие персонажи, как " двое из ларца одинакового лица"- делавших всю работу за других  и оставлявших своим героям массу времени на лень и русское “ничего-не-деланье”.

Васенька с детства видел, что жизнь несправедливо засунула его в деревню, отрезав от столичных удовольствий и условий комфорта, и он, затаив злобу на мир и семью, решил про себя:

- Выберусь! Выберусь отсюда, из этой водочно-баранной среды и покажу миру, кто я есть.

Но что он хотел показать миру, он точно не знал. Он окончил школу - не блестяще, но сносно, и пошёл служить в Афган. В это время Брежнев вёл отчаянную войну за чужие территории, никогда не принадлежащие России, руками и телами советской зелёной молодежи, и Василий попал на фронт боевых действий, как боевой петух - во щи. Там от узнал о чурках, минах, гашише и убийствах, называемыми военными операциями и геройством.

Там он был ранен шрапнелью в спину и голову, там он впервые почувствовал радость  быть терминатором и крушить всё и всех - по - и без причины, помня русское, даже Пушкинское о том, как "сизых уток пострелять, руку правую потешить, сарачина в поле спешить" - этим он и занимался -  после вдыхания паров гашиша или лучшего в мире Афганского опиума, не оставляющего в умах молодых солдат ни капли сомнений. По русски это называется - "ничтоже сумявшись", а он и не сомневался.

Афган приучил его к мыслям о дозволенности убийств и о жившем в нём потенциальном терминаторе, который хотел временами проявить свою чисто мужскую, дикую натуру и крушить всё вокруг без разбора - просто по дури! Таким он вернулся на гражданку и поступил по афганским льготам в московский ВУЗ.

В вузе он смотрел на желторотых маменькиных сынков-студентов, не нюхавших ни гашишу, ни пороху -  как на недоделанных идиотов и явно чувствовал своё терминаторское превосходство среди них, хотя и не отличался большими успехами в изучении инженерских наук.

Там же он нашёл тихую нежную подругу, полюбившую его голубые крестьянские глаза и завитой природой чубчик, но так и не узнавшей ни об его алкоголике-отце, ни о психически нестабильной матери, а ему показалось, что эта девушка сможет быть его подругой жизни и частью его мечтаний. А мечтания у Василия были - об охотничье хозяйстве, домике с банькой, стоявшей в лесу, около речки, машине-вездеходе, похожей на военные уазики и мечта  о друзьях - разного калибра и назначения, как винтовки, которые он, откровенно любил, как своих лучших и верных друзей.

Жена ему представлялась  в его мечтаниях, как русская, простая, честная, но смазливая баба, способная рожать детей, разделывать тушки убитых им оленей и других невинных птиц и животных, париться вместе с ним в русской баньке, и обязательно любившей русский классический секс - без западных выкрутасов - тихий домашний секс в ночи. Его тихая однокурсница, казалось ему, подходила под эту навязанную ей Василием роль обслуги русского лихого охотника - домовладельца, и они вскоре поженились.

Его подруга жизни скоро забеременела, так и не узнав про Васильиных не слишком  хорошо отселектированных родителях, и через девять месяцев после свадьбы она родила ему "ни мышонка, ни лягушку”, а какого-то странного мальчика, который с самого начала жизни требовал кучу внимания и никогда не стал полноценным членом русского общества, смело идущего к построению русского, ни на что не похожего капиталистического счастья.

Этот странный мальчик был совершенно лишен тех способностей, которыми должны отличаться люди при новом русском капитализме - а именно, совершенно не умел врать и с уважением относился ко всем людям и особенно к пожилым, называя всех на старомодное "Вы", вызвыающее у его школьных товарищей и гостей его семьи, мурашки по спине - он что у вас, чокнутый?

Так он и рос, как сорная трава на поле кукурузы, где каждый боролся за своё место под солнцем, толкая и валя других вокруг. Ни толкаться, ни валить других их странный сынок не хотел и не мог. Когда на улице кто-либо просил его о чём-то, он всегда выполнял все запросы - какими бы обсурдными они не были, и от своей честности и наивности всегда был бит и страдал.

Увидев, что новому капиталистическому обществу, строющемуся в России по своим, российско-мафиозным правилам, он не нужен, этот странный сынок замкнулся в себе и перестал отвечать на любые социальные контакты, включая родителей, которые пытались играть в крутых капиталистов, занимаясь различными строительными спекуляциями, включающими взаимодействие с вездесущей и организованной русской мафией, расцветшей уже при Ельцине и укрепившей свои государственно-разрешенные позиции при царстве князя Владимира - красно солнышка.

К этому времени его родители заработали первый миллион, купили шикарные апартаменты, квартиру в Золотом городе, принадлежавшем русской Турции, построили охотничье хозяйство на Волге, родили ему маленькую сестренку и поссорились с мафией. Все это происходило как фейерверк, пускаемый в новый год над Кремлем -  быстро и непредсказуемо.

И тут в голове его папочки, проводившего всё своё время на охоте, мывшегося с мафией в бесконечных банях и ведущего капиталистическое строительство нового, небывалого ещё в России, очень многопланового общества, решил вдруг обратить свой взгляд на религию - ту ортодоксальную русскую религию - с молением, пением, жертвованием богу и батюшке, с бесконечными правилами -  когда и что можно есть, которая пережила и царя, и Ленина со Сталиным, и Брежнева с Горбачевым, сохряняя свою чистоту ритуалов и не поддаваясь провокациям и заигрываниям гнилого и хитрого запада.

Русская церковь сохраняла свой календарь, не имеющий отношение к календарю ненавистных католиков, мусульман и даже хинду. Христос был исключительной собственностью русской церкви, хотя она была ещё и греческой с их святым Афоном и Араратом, про который все русские знали, что "там растёт сладкий виноград".

Василий решил стать верным сыном русской православной церкви с её постами, пасхой, яйцами, целованием икон и святыми чудесами. И он потребовал того же от своих домочадцев. И тут он почувствовал первое сопротивление.

Его дорогая жена, работающая в его же  фирме решила, что моление перед едой, крещение рта и выполнение других странных обрядов, было утомительно и необязательно для того, чтобы верить в бога и быть хорошим христианином. Она была хорошим жалостливым человеком и помогала всем вокруг, включая и родителей Василия, ставшими старыми и немощными, и его многочисленным не совсем здоровым родственникам, и совсем незнакомым людям, нуждавшимся в помощи. Она была очень доброй пр натуре и, хотя и не выполняла все ритуалы, требуемые от прихожан церковью,  она была действительно верующей - в добрую натуру людей, хотя её и не раз обманывали.

“По делам узнаю я своих детей”, - стояло в Библии, и она их делала - эти дела - даже  в ущерб себе. Василий же продолжал свой путь к богу через ритуалы, молитвы, посещения монастырей и жертвованием на нужды батюшки и его, батюшкиной, многодетной семьи. Он постился, требуя от своей покорной жены особых блюд, на приготовление которых уходили её силы, время и жизнь, но сам он не готовил, не стирал, не убирал и не воспитывал своих детей, кроме тех случаев, когда он жестоко наказывал своего единственного сына, не понимая его жизни, его мыслей и его странных поступков.

И сын, и дочь отказывались петь в завывающем церковном хоре, нагоняющим на них тоску и отбрасывающем их, современно мыслящих людей нового поколения, назад с их "плачем Ярославны" и "тёмным царством Катерины" и  не имеющим ни малейшей связи с современным компьютерно-информационным миром.

Василий же этого многогранного, многоязычного, многомодельного мира не принимал, веря слепо и твердолобо в преимущества ортодоксальной веры с чудесами, бабками-плакальщицами, которые несомненно выведут Россию к победе над всеми врагами - только вот кто были эти враги, с которыми надо было сражаться - Василий не определял, называя всех врагов одним коротким словом - дьявол. Всё, что не помещалось в его систему - было от дьявола -  по определению.

Хотя здоровье Василия всё ухудшалось - стали давать себя знать старые раны и химическое отравление вместе с ранним и ненормируемым потреблением алкоголя и гашиша, он продолжал выполнять все требования церкви, ездил по монастырям и святым местам и даже стал поговаривать об уходе в монастырь насовсем.

Под его кожей яд превратился в нерассасывающиеся лимфатические узлы , вылезающие из под его кожи как инородные существа, напоминая ему о его боевом и не всегда героическом прошлом. Он спрашивал советы батюшки обо всём, был повенчан в церкви со своей женой, с которой они прожили более двадцати лет, он проводил все воскресенья в церкви, а дни - на охоте в лесу.

Однажды он убил большого лося, привёз его тушу в Москву, на балкон современной квартиры, где этого лесного красавца, разделывала, замораживала и закотлечивала его тихая подруга жизни. Сам же Василий мяса не ел и был вегетарианцем. Зачем же были все эти убийства? Он и сам не знал, но остановить свой верный глаз смотреть на невинных зверушек в прицел смазанного им ружья, он уже не мог.

Как это сочеталось с ортодоксальной верой, он не знал, но утешал себя тем, что согласно догмам святых отцов церкви, у животных души нет, хотя Василий любил свою охотничью собаку до безумия, ставя её выше своего сына в иерархии семьи.

Он отрастил волосы, как старорусский верующий, взгляд его стал сусальным, когда он говорил о церкви и деяниях святых, особенно он нажимал на авторитет Серафима Саровского, призывая всех вокруг следовать пути святого и его, Василия, жизненного пути.

Но его слушать не хотели ни знакомые, ни домочадцы, кивая головами и продолжая свою линию современной жизни, включающей разнообразие и эксперименты. Его же жизнь, похожая на дорогу с одностороннем движением, становилась всё уже и уже, не вмещая в себя мировой калейдоскоп.


И вот однажды его движение по узкой дороге кончилось тупиком. Сын его ушёл из дома с какой-то девочкой с ребенком, дочь уехала к другу в Голландию и не вернулась, мать внезапно умерла, а собака заболела ревматизмом, отказываясь ходить с ним на охоту. Оставалась ещё жена, но та уехала в Турцию на их квартиру и возвращаться не спешила.

Он проснулся в воскресенье среди своих икон и вспомнил, что ему некому подать завтрак, некому постирать его грязные носки, некому пойти погулять с его больной собакой - он был абсолютно один - без жены, без детей и без работы. За квартиру он уже не платил полгода, так как работы у него больше не было из-зи глупой ссоры с мафией, а все время уходило на молитвы, церковный хор и посещение монастырей.

Он посмотрел на икону, перекрестился и стал произносить утреннюю воскресную молитву, согласно церковному календарю. Его взгляд упал на пол, где лежали клубки пыли. Пёс подошёл к нему и заскулил, просясь в туалет. Василий прошёл на кухню, где громоздилась немытая посуда и вынул из холодильника бутылку со святой водой. Он налил себе в последний чистый стакан воды из заветной бутылки, перекрестил рот и выпил воду. Рот его обожгла водка.

Чудо!  - подумал Василий. Боже милостливый, чудо чудесное!
Он стал читать молитву,  потом налил из бутылки ещё полстакана и одним духом выпил. Опять его рот обжёг вкус чистой водки, превращенной из святой воды видно, Духом Святым. Пёс подошёл к нему и стал тереться об Васильевы мужские, волосатые ноги, просясь на двор.

 - Пошла вон, скотина,  - оттолкнул пса Василий, запьянев от чудесной воды, которую он принёс сам в прошлое воскресенье из церкви.

Он налил ещё полстакана, подошёл к иконе Иисуса и чокнулся с образом, нарисованным современными монахами в Загорске.

За ваше здоровье, Христос! Спасибо за чудо! Наконец-то ты мне показал силу свою! Верю, господи!
Он прошёл на кухню, вылил остатки святой водки в стакан и тяпнул по-старому, армейскому - одним махом. Водка окончательно выключила его разум и он забыл, кто же он такой, как его зовут и почему он оказался здесь в двухэтажной московской квартире один, без жены, без детей, с одной больной собакой.

Он повалился на пол, подкошенной действием святого напитка, и уснул - первый раз за долгие годы борьбы с собой, борьбы с дьяволом, борьбы на стороне правильного бога.

Во сне к нему пришёл Серафим Саровский и, улыбаясь, сказал ему:

 А ты, братец, как дураком был, так и остался - даром что лоб в церкви расшибал. Спи уж, сусальный Иисусик! Может, проспишься, поумнеешь немного.

Белла Лира, 26.08.2012 14.31