Фельшар Жываго и особенности национальной хирургии

   История, что мне сейчас на память пришла, случилась в середине 70-х, точно год уж и не вспомню. У людей, изрядно поживших, как я, давно прошедшее вспоминается ярче вчерашнего похода в магазин. Самый застой социализьма был в те годы и Советский Союз одну шестую часть тверди земной занимал. СССР — государство многонациональное, сколько в нем жило народов и народностей только специалисты и знали. В России, понятное дело, и сейчас всяких национальностей меньше не стало, хотя территория и поуменьшилась. Но вот как бы потолковее разъобъяснить? Слов мне умных не хватает. Раньше-то в Союзе как? Все были одним единым народом, в первую очередь — советскими люди себя чувствовали. Потому как один поэт сказал: «у советских — собственная гордость». Ну, или как-то похоже. А уж потом и про национальность, отцом-матерью даденные, вспоминали. Сейчас — не то. Сейчас в первую голову национальное самосознание перед общим российским делом бежит. Допустим, какой-нито народности — несколько дюжин и осталось, а автономии требуют. Это, значит, чтобы свой президент был, да чтоб портфели министерские своим рОздал. Правда, от рублевой валюты не отказываются, из федерации не выходят. Вот я этого по скудости ума и не пойму: какая разница, чье правительство будет тебе лапшу на уши вешать, общегосударственное или свое, близкое по крови? Или родная лапша лучше на ушах виснет? Это примерно как некоторые американцы. Всю жизнь были неграми, а тут вдруг обиделись: только афроамериканцы и никак иначе! Хорошо, что у нас до это не додумались пока, и никто не требует, чтобы величали их мордвороссиянами или, положим, чуксиянами. Это же только представить, приезжает такой турист в Европу, Версаль поглядеть и гордо сообщает, что он — бурясиянин. Робкие парижане — врассыпную от него, решат, что неведомый сын азиатского народа смуту приехал в их европах устраивать. Им, немцам этим, и невдомек, что человек прямиком из Улан-Уде к Эйфелевой башне прибыл культуру впитывать. Для них он, если из России, значит, — русский.
 
   Но что-то опять я заболтал вас, в эту, в геополитику ударился. Я-то про наше село собрался рассказать, да про фельшара нашего, Кузьму Захаровича Жывагу. Про что знаю хорошо. В те годы наше село было, как маленький Советский Союз: кто только у нас не жил, это уж после евреи да немцы на историческую родину подались. А тогда мы и не знали, и не ведали кто какой национальности, все тесно, двор в двор жили. Один только участковый, да председатель сельсовета и видел пятую графу в паспортах. А раньше-то у сельских и паспортов не было, не давало Государство, чтобы в города не сбегли. Ну, конечно, по фамилии, да по разрезу глаз можно было додуматься, что Исуповы никак не немцы, а Гриншпун — никакой не ингуш (жили у нас в селе и ингуши, и греки).

   Да… так вот, в середине семидесятых годов история приключилась. Аккурат весной. Весна в тот год припозднилась, но зато дружная была, в одночасье снег сошел, земля и влагу впитать не успела. Грязь всюду, лужи. Распутица, одним словом. Из села ни на лошадях, ни на машине не проехать. Асфальта в те годы еще не проложили до нашего села. Шоссейка, конечно, имелась. Однако после уборочной разбитая вся, только на тракторе и проехать.
 
   Тот день был субботним и Кузьма Захарович уже домой засобирался: по субботам медпункт до обеда работал, да и на приеме только бабка Невзориха была, утром с чирием на интересном месте наведалась. Фельшар и халат свой медицинский снял, и на стул повесил — санитарка баба Стюра заберет домой в стирку, как в дверь постукали негромко. Посетители зашли гуськом, ровно их кто цугом запряг. Первый — завклубом Натан Соломонович Гриншпун, мужчина округлый и обхождением, и обликом, включая очки, нес на руках большой кулек. Следом за Натаном Соломоновичем шла его жена Фаня. Была Фаня никем. В том смысле, что пользы селу никакой не приносила, сидела дома, управлялась по хозяйству, да детей рожала. В Фанин затылок дышал Ринат Исупов, парень молодой и чернявый. Работал Ринатка комбайнером, да вдобавок членом партии значился. В КПСС его определило начальство наше, потому как был Исупов передовиком производства, а что же за передовик такой без партбилета? Замыкала цепочку Ринатова жена Роза, девушка бойкая, из пришлых — ее Ринат после службы в армии из города привез. На руках ее, как и у завклубом, лежал большой кулек, только замотанный в одеяло другого, коричневого цвета.

   Кузьма Захарович радушно улыбнулся зашедшим и приглашающе указал на два стула — большего сельский медпункт позволить себе не мог, по причине скудного финансирования.

   — Ну, что ж. Поздравляю! Вас, Ринат, с первенцем, а вас, Натан Соломонович, с долгожданным наследником.

   Лицо Рината сияло счастьем, как лемех у плуга, а уж Гриншпун гляделся прямо Генеральным секретарем Леонидом Ильичом Брежневым, когда того награждали очередной звездой Героя. Завклубом понять можно, после шести девок — Натан Соломонович как-то заявил, что хоть целый ансамбль танца «Березка» нарожает, но до сына додолбится, как шахтер Стаханов до угольного пласта — наконец родился мужик. Вчера только жен с наследниками из района привезли, председатель колхоза специально гусеничный трактор ДТ-75 посылал.

   — Случилось что? Как-то вы, не успев домой вернуться, уже и ко мне пришли.

   — Нет, нет, — поспешно отозвался Натан Соломонович, — к счастью, с детьми все хорошо. Именно поэтому мы с Ринатом Раисовичем и нашими дражайшими женами и сыновьями и пришли к вам, Кузьма Захарович. Дело в том, что сегодня суббота и… как бы поточнее выразиться, — замялся завклубом.

   Бойкая горожанка Роза толкнула мужа локтем в бок:

   — Говори ты, а то пока он слова подберет…

   — Нет уж, извините, Роза Айнуровна, во-первых, мы на целые сутки все же старше, а во-вторых, и в очереди некоторым образом первые, да и вообще, — и, снова повернувшись к медику, продолжил. — Как я уже сказал, сегодня суббота и нашим мальчикам, Левушке и Дамирчику, надо сделать брит.

   Фельшер Жываго взглянул на нежные щечки младенцев и с сомнением произнес:

   — Мне кажется, им еще рановато этим заниматься.

   — Вы не поняли, брит или бритмила — это священный обряд обрезания.

   — Понятно, — кивнул головой фельшар и зачем-то добавил про цирк.

   Ринат, парень горячий, мгновенно вспыхнул:

   — Доктор, ты хоть человек и уважаемый, но зачем позоришь, циркачей из нас делаешь? — человек простой, комбайнер, ко всем обращался на «ты». Исключение делал только для председателя колхоза и секретаря парторганизации.

   Широко образованный и интеллигентный Натан Соломонович мягко — так говорят с истеричными и туповатыми детьми — попытался успокоить вспыльчивого коммуниста:

   — Ринат Раисович, не стоит так волноваться. Кузьма Захарович не имел сказать ничего обидного. Он использовал медицинский термин. Циркумцизио по латыни и означает обрезание. С цирковой ареной их объединяет только круглая форма.

   — Так и надо на понятном языке выражаться, — остывая, промолвил Ринат, — а то я уж подумал, что из меня Енгибаряна* хотят сделать.

   Слушая мирную беседу односельчан, наш фельшар снял крышку со стерилизатора и принялся внимательно изучать блестящие инструменты. Вытащил пинцетом медицинский ножик, повертел перед глазами и сунул назад. Достал ножницы, удовлетворенно кивнул и положил на салфетку, расстеленную тут же на столе. Проверил, есть ли в биксе стерильные марлевые шарики — их баба Стюра готовила, — и повернулся к ожидающим.

   — В принципе, в операции — ничего сложного. Теоретически, чик и — готово! Меня одно смущает: насколько я знаю, эту процедуру проводят только подготовленные люди, облеченные, эээ… соответствующими религиозными полномочиями.

   — Уважаемый Кузьма Захарович, и где мы среди нашего села найдем такого человека? В райцентр, вы сами понимаете, никак не выбраться — грязь непролазная, да и нет в районе нужного человека. До областного города по той же причине не дотянуться. А сегодня суббота — шаббат. Левушке восемь дней исполнилось, Дамирчику — семь: самое время проводить обряд. Вот и получается, вы единственная надежда на брит.

   — Э, Натан Салмонович, это твоего пацана надо брить, а моему Дамиру сунну делать положено. По нашим мусульманским обычаям.

   — Ринат, а не боитесь, что у вас могут сложности возникнуть по партийной линии? Я слышал, в областной больнице врача Зинатулина из партии исключили за то, что он по настоянию родственников, муллу домой пригласил, когда умерла бабушка. Прекрасный врач, между прочим.

   — Ай, Кузьма Захарыч, — сокрушенно махнул рукой парень, — что мне эта партия, если от моей бабушки я сам умру? Я ей говорю, что мне обрезание сделали уже большому, тринадцать лет мне было, а она твердит, что лучше всего на седьмой день. Так что давай уже, режь. Дома гости ждут, той делать будем.

   — Ну, коли так, мойте руки, кто помогать мне будет, — фельшар Жываго снова надел белый халат и подступился к столу с инструментом.

   — Уважаемый Кузьма Захарович, надеюсь, вы понимаете, что обряды отличаются один от другого, как маца от пирога чак-чак? У каждого свои особенности. И конечный итог выглядит по-иному.

   Фельшар Жываго замер: в одной руке зажат пинцет, в другой — хищно пощелкивают ножницы.
 
   — И в чем же отличие, Натан Соломонович?

   — Эээээ… — просвещенного завклубом вопрос загнал в угол. — Дело в том, что мой народ начал практиковать брит задолго до мусульман и уж только потом они переняли у иудеев этот обычай.

   — Зачем так говоришь? — обиделся комбайнер. — У моего отца обрезан, дедушку мулла резал, прадедушку тоже. А твоих родителей я не знаю.

   — Ринат Раисович, что вы кипятитесь, как каструля для выварки белья? Это произошло задолго до наших родителей.

   — Так как резать будем? — встрял, потерявший терпение Кузьма Захарович. — У меня сейчас инструментарий расстерилизуется.

   Отцы посмотрели друг на друга и умолкли. Молчание длилось добрую минуту, а потом Гриншпун махнул рукой:

   — Не будем ничего делать, извините за беспокойство, Кузьма Захарович. Отложим до лучших времен, причина уважительная — Всевышний простит отсрочку.

   — Мы с Дамирчиком тоже подождем. У нас вообще в запасе еще десяток лет есть.

   И семейные пары, дружно развернувшись, покинули медпункт. Только теперь шествие возглавляла Роза, а замыкал Натан Соломонович. Спящие мальчишки так и не узнали, что только что счастливо избежали первого хирургического вмешательства в их личную жизнь.

   Уже годы спустя Кузьма Захарович, встретив сокурсницу-еврейку, она работала в областном роддоме акушеркой, спросил — вопрос все эти годы не давал ему покоя, — чем отличается иудейский орган от мусульманского? Лариса, пожав плечами, ответила, что никогда не задавалась этим вопросом, видела только у собственного мужа и потому сравнить ей не с чем.



   * Енгибарян (Енгибаров) Леонид (1935-1972) — известный советский клоун-мим.