О природе веры

Каков дневной свет для летучих мышей, таково для разума в нашей душе
то, что очевиднее всего.
                Аристотель.

1.
Очевидность иррациональна. Когда мы говорим о чем-то как об очевидном,то апеллируеам к вере. Отдаем мы себе в этом отчет или нет, но это так. Мы не подвергаем очевидность никаким доказательствам. А если попытаемся это сделать, то рано или поздно придем к выводу, что очевидность недоказуема. И чем короче дистанция между субъектом и объектом, доказующим и доказуемым,тем наглядней иррациональность очевидного. Наивысшей степенью очевидности обладает сам познающий субъект сознания, которого мы мыслим как себя.То же самое касается и сущности любой другой вещи.

Но если доказать эмпирическую реальность какой-либо внешней нам вещи, события или факта, можно юридически, то внутреннюю идентичность этой вещи доказать никакими средствами невозможно. В первую очередь это относится к собственной идентичности субъекта познания. То есть вы никогда не сможете доказать, буде такая необходимость возникнет, что вы - это действительно вы, а я - это действительно я, а, например, не вы; и вам и мне приходится просто принимать это на веру. Тем не менее, вы - это вы, я - это я, это истина, и она овершенно субъективна, недоказуема и требует веры, как всякая истина.

В конце ХХ-го века японский писатель Кобо Абэ написал на тему трансцендентности и парадоксальной шаткости внутренней идентичности субъекта роман "Марсианин", хотя этот роман, замечательный, в частности, и неожиданным созвучием с Кафкой, не только об этом.

2.
О рациональной непостижимости очевидного говорил еще Аристотель. Вещи в собственном смысле, вещи как таковые, именно что совершенно немыслимы. Сходное отношение к конкретному-эмпирическому просматривается и у Канта, и у Гегеля. Для мысли необходимы элементарные логические конструкции - имена, понятия, виды и роды. Реальность сама по себе без наброшенной на нее понятийной сетки с т.з. рационального знания предстает познающей мысли вещью в себе, черным квадратом, белым шумом; т.е., по сути, реальность не может быть сколько-нибудь помыслена или как-то иначе концептуализирована. В известном смысле реальности для познающей мысли вообще не существует, она - гносеологическое ничто, ее нет до того, как на нее накинули сеть языка и понятий.

Это последнее обстоятельство подводит к тому, что мысль мыслит не реальность, а только самое себя, как и язык также выражает сам себя - со всеми вытекающими последствиями. Т.е здесь рациональная теория познания заходит в тупик. И то, что тут мыслится и говорится должно иметь весьма условное отношение к этой самой по себе Реальности (в чистом виде она есть кантовская die Sache an sich), собственные качества которой, вероятно, никогда не будут не только сколько-нибудь добросовестно помыслены, но даже узнаны.

Вот тут-то на сцену и выходит вера. Фундаментальное отличие веры от познания в том, что это именно свободный и художественный способ восприятия, основанный на интуиции и музыкально-пластическом начале, восходящем, в отличие от знания, не к понятиям и договорным единицам смысла, а к самой по себе Реальности, к белому шуму.

3.
Согласно Фоме Аквинскому, вера есть познание через чувства. Сталкер у Тарковского, стремясь подготовить своих подопечных к пробуждению веры, говорит о музыке, о том, что музыка не обладает рациональной связью с действительностью, но именно поэтому ее действие непосредственно восходит к душе, субъекту сознания.

Здесь, пожалуй, уместно заметить, что столь хорошо знакомая всем связь музыки и души, наглядно и просто приобщающая нас к самой по себе Реальности, столько же очевидна, сколько рационально непостижима и недоказуема. Музыка хуже всего поддается концептуализации в виде образов и понятий и до конца остается немыслимым куском чистой Реальности для нашего разума, т.е. этаким привычным объектом веры, докучным чудом, которое люди договорились не замечать, как ученые договорились не обсуждать фундамент науки (1).

Фома Аквинский настаивал на том, что вера и разум не противоречат друг другу, но являются разными путями познания истины, способами ее оформления, т.е. на том, что расхождение между ними чисто методологическое. В этом св. Фома вполне следует ап. Павлу, согласно которому вера открывает знание, что в свою очередь восходит к соответствующему поучению Спасителя (2).

Почему, имея веру, согласно известному евангельскому наставлению, можно передвигать горы? Да потому что веровать, в сущности, значит творить в высшем и сокровенном смысле этого слова, меняя реальность по своему свободному изволению. Открывая власть над материей и стихиями, вера делает мир мягким, пластичным, подобным глине (или воде), из которой волей Творца возникают все вещи.

Творение не есть нечто статичное, оно непрерывно возобновляется и течет к своему Истоку; вещи бегут, согласно Экхарту, и чем благороднее вещь, тем быстрее она бежит (3). То есть, чтобы видеть мир мягким и текучим, каков он с точки зрения Бога - единственной недвижимой точки в тварном движении, нужно иметь веру и умение верить; вера открывает дверь к Творчеству - к изначальной неуничтожимой всеоснове, подобной незыблемой крепости (4), - к Творчеству в самом глубоком и сокровенном смысле этого слова - как содействию Богу.

Так что, совершая переход от неверия к вере и открывая Бога, сознание действительно переходит от смерти к жизни, от умертвляющей ограниченной буквы к животворящему бесконечному духу, усыновляясь и воцаряясь по образу Первопроходца, согласно ап. Павлу; это психологическая (и онтологическая)
достоверность, а не риторическая гипербола.

4.
В соответствии с учением Христа, многие положения которого были развиты в проповеди ап. Павла, основанием веры является не отсутствие полной картины знаний о том или ином предмете или событии, как ложно учат материалисты, но истинным основанием веры является альтруистическая любовь к другим существам - фундамент всего христианского здания, Богопознания и религиозного мироощущения как такового; собственно, любовь есть вообще основа религиозного мировосприятия, вне зависимости от различия культур и догматов.

Так, например, Бхагавану Раджнишу, религиозному анархисту и индийскому тантрику наших дней принадлежит высказывание: истину нельзя познать, истину можно только полюбить. К тем же выводам, хотя и на значительно более прихотливом уровне проблематизации эпистемологического и эстетического приходит Платон, развивая свою теорию божественного познания, так что гносеология у Платона на высших ступенях превращается в эстетику, и знание и вера, таким образом, сливаются воедино, растворяясь в мистическом эросе. И Сократ, как мы помним, в тюрьме перед смертью смиренно учится играть на флейте.

Итак, если веру производит любовь, то процесс познания с помощью веры превращается в эстетическое наслаждение объектом познания, в созерцание, в процесс, подобный игре на флейте... Согласно словам Христа, ангелы на небесах
погружены в непрерывное созерцание Божества. Иудеи и мусульмане верят, что все творение, как живое, так и неживое, каждая пылинка, цветок и камень, небо, земля и звезды, непрерывно воспевают Бога, находясь на духовном уровне, подобно ангелам, в непрерывном созерцании божественной славы.

В широком смысле - Бог есть бытие как таковое, включающее и блаженство и страдание, и чистоту и нечистоту, потому что за Его границами нет и не может
быть никакой, ни хорошей, ни дурной вещи. Поэтому всякая вещь, мыслимая в Боге, открывается для созерцания и представляет собой манифестацию Бога, прославляя Его, по словам Павла, который говорит об этом на удивление созвучно Аристотелю, что очевидное непостижимо для разума: "Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество ... через рассмотрение творений видимы, так
что они безответны (Рим.1;20)." Таким образом, невидимые качества Бога открыты для нас не более, чем очевидна их безответность через созерцание видимых творений. То есть именно эмпирическая, музыкально-созерцательная сторона вещей в избытке своей рационально немыслимой видимости являет Невидимое.

Крайне маловероятно, что апостол Павел читал Аристотеля, однако тот факт, что цитируемое послание адресовано именно язычникам наводит, не столько на смелые предположения на этот счет, сколько на размышления о принципе некаузальной когеренции (см. Эриха Фромма)как формообразующего космического начала, тоже, впрочем, недоступного для рационального знания.

5.
Возвращаясь к источнику и основанию веры. Нужно заметить, что в современных условиях крайне неграмотно и неправильно объединять веру и знание (имея ввиду так называемое научное знание, а не то, о котором говорит Аквинат) в антиномическую пару и исследовать их только как различные познавательные процессы с разными средствами и единой целью. Телеология веры имеет нравственный характер и генерируется любовью, причинами аксиологического, а не гносеологического, характера опытом переживания абсолютной ценности единичной вещи.

Именно поэтому вера открывает простор творческому подходу, художественной интуиции и эстетическому восприятию. Любовь есть постижение и констатация ценности, аксиологический акт.

Подлинная цель веры неотделима от любви и эта цель охранительная, религиозно-практическая - спасение от страданий, разрушения и небытия того, что познано в Боге, источнике любви и веры.

Цель знания может быть иной. Знание вовсе не обязательно должно стремиться к гуманной цели. Знание как самоцель развращает и надмевает, дает иллюзию могущества и комфорта. Т.е. в нравственном смысле эмпирическое знание несет в себе ложь, независимо от своего фактического содержания. Это важно. Знание безразлично к нравственным вопросам и абсолютно индифферентно к собственному субъекту. Тогда как вера начинается как раз с нравственного обращения верующего, с того, что каменное сердце эгоцентрированного субъекта, заменяется на живое, способное плакать с плачущим и радоваться с радующимся.

"Я верю в Бога моего не потому, что доказано мне бытие Его, что принужден
к принятию Его, что гарантирован я залогами с небес, а потому, что люблю Его. Я ставлю все на карту, рискую, отрекаюсь от благоразумной рассудочности. Потому только и получаю. Нужно совершить переизбрание, избрать новый объект любви, т.е. отречься от старой любви к данной действительности, уже мне гарантированной, мне навязанной, сбросить с себя ветхого человека и родиться к новой жизни в новой, иной действительности. Подмена же веры знанием в данных условиях мира есть отказ от свободного выбора, есть трусость перед опасностью, перед проблематическим, предпочтение гарантированного и безопасного, т.е. жизнь под принуждением данной природной действительности (5)."

"Подмена веры знанием есть трусость перед опасностью." Именно поэтому расхожее мнение атеистов, что вера есть удел слабых и глупых, есть самообман и ложь, и величайшая напраслина как по отношению к верующему, так по отношению к подлинной природе веры. Вера, отец которой любовь, - о чем как раз и пишет Бердяев, - рождается не из неспособности к самостоятельным суждениям и оценкам и раболепного отношения к авторитетам (это верно лишь в отношении неуклонного соблюдения линии партии или реляций какого-нибудь фюрера), истинная вера в высоком смысле субъективна. Не аутична и замкнута на себе, но именно высоко субъективна - в том смысле, что дает нам прежде всего нас самих, в равной степени открывая и другому; при этом вера требует внутреннего переворота, непрерывного обновления, подвига, замены сердца, танцев поверх себя и бесконечного подъема на верхний этаж постижения - т.е.
всего того, что называется громоздким словом самосовершенствование.

Вера всегда чревата философским землетрясением, кризисом, онтологической
революцией, которую можно начать, но невозможно закончить. Обращение в нее похоже на смерть, но именно поэтому оно антипод смерти. Войти в веру - все равно, что пуститься в опасное и рискованное путешествие, или пойти на войну, с которой можно не вернуться, там можно потерять самого себя, самое ценное, что есть у нас, именно таков риск и цена свободы. И свобода стоит этого риска. Мы уже не сможем вернуться в мир договорных идентичностей.

С момента пробуждения веры раз и навсегда разрушается созданная плотской мыслью иллюзия познаваемости, конечности и замкнутой мертвости мира - та самая темница плоти(не тела!), рациональная тюрьма для нашего разума, Бастилия духа и внутренний наш Египет. Вместо этого все просыпается, все живет, все колеблется - да, но и дышит со всей Вселенной единым воздухом свободы и подлинной Жизни (в ней же несть ни болезнь, ни печаль, ни воздыхание), пропуская волны бессмертного Духа и токи творящих энергий...

Вера - это не убеждения, это опыт. Опыт непрерывного принятия Реальности,
такой, какова Она есть.


1) Об этом с довольно горькой иронией и мрачным задором пишет ученица Юнга и исследователь И-Цзин австриячка Мария-Луиза фон Франц в работе "Прорицание и синхрония", разделяя критику базовых положений научной эпистемологии о так называемом "фундаменте науки", споры о котором возобновлялись в связи с попытками пересмотра философских аспектов математики в работах Германа Вейля, Курта Геделя и др. немецких математиков в первой половине ХХ века. Поскольку это имеет непосредственное отношение к проблеме веры, приведу фрагмент из ее книги с кратким гуманитарным изложением интересной для нас концепции.

"Хотелось бы подробнее изложить то, что говорит об этом знаменитый математик
Герман Вейль (Hermann Weyl) в своей книге "Философия математики и естественных
наук". Нам известно, что до 1930 года большинство математиков страстно и усердно
занимались обсуждением фундаментальных научных положений. В соответствии с
господствовавшей в то время модой они надеялись пересмотреть первоосновы всех наук.
А знаменитый немецкий математик Давид Гильберт (David Hilbert) создал новую конструкцию
всего здания математики и надеялся, что в нем не будет внутренних противоречий. Там будет несколько аксиом, на основе которых можно построить все разделы математики: топологию, геометрию, алгебру и т. д. Шел 1926 год, и Гильберт имел смелость заявить: "Я полагаю, что моя теория позволит навсегда прекратить все дискуссии по вопросу о фундаменте математики".

Затем, в 1931 году другой знаменитый математик, Курт Гедель (Kurt Goedel), рассмотрев
некоторые из предложенных Гильбертом аксиом, доказал, что, исходя из них, можно прийти
к совершенно различным выводам и доказать два противоположных по смыслу положения. Таким
образом, он заключил, что данные аксиомы содержат иррациональный фактор, который не может быть исключен. В современной математике также не следует утверждать очевидность некоторых положений: Аксиомы должны выдвигаться в качестве предположений, после чего может выводиться логическое заключение. Однако будет неверным считать, что гипотеза не может быть оспорена или поставлена под сомнение.

     При выдвижении гипотез математики в настоящее время обычно утверждают: "это очевидно" или "разумно предположить", и из этого исходят в построениях своих математических моделей. В дальнейшем все построения отсутствуют, но как раз утверждение "разумно предположить" является сомнительной ключевой фразой. Гедель продемонстрировал это и тем самым опрокинул все построение. Как ни странно, с тех пор дискуссии по проблемам научных основ не возобновлялись, по утверждению Вейля, никто не касался этой проблемы; ученые смущенно почесывали затылки и говорили: "Давайте не будем обсуждать фундамент науки, разумно предположить, что мы дальше не продвинемся". Таковой ситуация остается и сегодня.

     Герман Вейль проделал очень интересную эволюцию. Сначала он увлекся теориями
физика Вернера Гейзенберга (Werner Heisenberg), который был в определенной степени
пифагорейцем, интересовался нуминозностью и иррациональностью натуральных чисел.
Позднее был период в его жизни, когда он восхищался Гильбертовой логикой. Он оставил
изучение проблемы чисел, рассматривая их (по моему мнению, ошибочно) просто как
величины. Он утверждал, например, что натуральные числа подобны ряду меток, сделанных
палкой, которые позднее были названы обычными; что они были придуманы человеческим разумом и ничего таинственного в них нет, "разумно и очевидно", что человек мог сделать это открытие. Однако в конце своей жизни он внес следующее дополнение в немецкое издание своей книги по философии математики:

     "Прекрасная надежда (которая у нас была) об освобождении человечества от обсуждения
фундамента науки была разрушена в 1931 году Куртом Геделем; первооснова и реальное значение математики -- открытый вопрос. Возможно, человек создает математику подобно тому, как он создает музыку. Это один из творческих видов деятельности человека. Идея существования трансцендентного мира является основным принципом формализма; формализм в математике характеризуется на каждом этапе ее развития неполнотой [это означает, что любая математическая теория не содержит в себе внутренних противоречий, но отличается
неполнотой] * в той степени, что вопросы, даже простого арифметического свойства,
которые могут быть сформулированы в рамках формализма, не могут быть решены в рамках
самого формализма".

     Это сказано в сложной математической форме; проще говоря, когда я полагаю, что
что-то очевидно, я высказываю нечто иррациональное, ибо это не доказано. В дальнейшем
человек может сделать некое движение, подобное движению уробороса и заявить: "Но из
моей дедукции я могу осудить свое начинание". Вы не можете! Из дедуктивного формализма
вы не можете затем вывести доказательство без использования тавтологии, что, естественно, недопустимо, даже в математике.

     "Поэтому мы не удивляемся тому, что в изолированном феноменальном существовании
некоторые явления природы изумляют нас своей иррациональностью и невозможностью их
подробного анализа. Как мы видим, физика проецирует все, что существует, относительно
вероятности".

     Это важно, поскольку таким образом суммируется то, что открывает современная наука.
Иными словами, любой феномен, скажем, очки, содержит в себе нечто иррациональное, что не
может быть исчерпано в физическом анализе. Я не могу объяснить, по какой причине электроны многочисленных атомов, из которых состоят мои очки, находятся в этом месте, а не в другом. Следовательно, когда речь идет о единичном событии в природе, с помощью физики не может быть получено полностью достоверное объяснение.

     Единичное событие всегда иррационально, однако в физике мы проецируем его относительно вероятности, то есть составляем матрицу. Например, в этих очках столько-то атомов и столько-то их частиц и т. д. И из всей группы чисел можно вывести математическую формулу, которая позволит сосчитать частицы -- не 1, 2, 3, 4, 5, но методом проецирования относительно вероятности. Поэтому матрицы используются сегодня в технике и других областях, поскольку они позволяют иметь дело с неисчислимым и представляют собой инструмент, позволяющий успешно обращаться
с тем, что невозможно сосчитать в отдельности. Вейль говорит:

     "Не вызывает удивления, что любое выбранное нами явление природы имеет предельный
иррациональный фактор, который мы не в силах объяснить, и мы можем только описать его,
как в физике, путем проецирования относительно вероятности".

     Однако затем он продолжает:

     "Но вызывает удивление тот факт, что нечто, созданное самим человеческим разумом,
а именно ряд натуральных чисел [как я уже заметила, что ошибочна идея о том, что ряд
чисел: 1,2,3,4, 5 был создан человеком с помощью нанесения точек (меток)], нечто, являющееся столь абсолютно простым и ясным для созидающего духа, также содержит элемент непостижимости, нечто, не поддающееся осмыслению."

     Это признание Вейля, одного из наиболее выдающихся современных математиков.
Мы можем, естественно, сказать, что не верим в то, что натуральные числа представляют
собой наименования нанесенных точек (меток). Поэтому нас не удивляет, что натуральные
числа непостижимы и не поддаются осмыслению. Иными словами, вследствие наличия
иррационального в натуральных числах (Вейль называл это непостижимым) основы
математики нельзя назвать непоколебимыми, поскольку эта наука полностью основана
на данности ряда натуральных чисел.

     Согласно Вейлю, числа иррациональны и непостижимы, поэтому являются хорошим
инструментом, позволяющим осмыслить нечто иррациональное. В этом случае человек
использует иррациональные средства, что является основой для прорицания. Постигая
иррациональные числа, он предпринимает попытку разгадать их связь с реальностью,
а это значит, что прорицание затрагивает проблему времени."

Мария-Луиза фон Франц.Прорицание и синхрония. Психология значимого случая.
http://www.jungland.ru/Library/FrProSynch.htm

2) Мф. 11:25. "В то время, продолжая речь, Иисус сказал: Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам."

3) Мейстер Экхарт. Духовные проповеди и рассуждения. М.: Политиздат, 1991.
Важно: "Все вещи бегут. Но есть нечто неподвижное в каждой вещи..."
Изречение 8. С.179. http://www.magister.msk.ru/library/philos/ekhart01.htm#17

4)Скала в православной иконографии яв-ся символом Св.Духа. Сама метафора
незыблемости Бога как скалы, крепости, утверждения, камня и т.п. восходит к иудейской
гимнографии, и часто встречается в Книге Псалмов (евр. Тегелим).

5) Н.Бердяев «Философия свободы» (глава II.«Вера и знание»).