Доведенные до гроба

Одно из его самых любимых занятий в жизни была его работа. Крайне удобный график, солидный вид в черном костюме и автомобиль . Добавьте ко всему этому и приличный ежемесячный заработок и отсутствие необходимости без умолку болтать с навязчивыми клиентами. В основном, они сами пытались завести беседу, но дальше монолога дело не шло. Он мог перечислять бесконечно долго преимущества своей работы, но то ли от зависти, то ли от излишней надменности, люди пытались посмеиваться над ним. Над НИМ! Человеком, имевшим идеальную работу.
Где-то недалеко, послышался женский крик, так резко переходивший в стон.
Он отметил про себя, что женщина в этот момент была похожа на абитуриента на экзамене второсортного театрального училища.
У него была идеальная работа. Но до нее, ему посчастливилось родиться…
Гонт рос сам по себе. И довольно часто, он благодарил судьбу за то, что она так распорядилась его жизнью.
Он прекрасно понимал, что никому ничем не обязан. А сложившиеся обстоятельства были для него более чем удачной возможностью посмотреть мир, о котором он знал так мало. Да и то, с экрана старого черно-белого телевизора восьмидесятого года выпуска. Практически с пеленок, он уже знал о том, как появляются дети, но вплоть до зрелого возраста, был убежден, что сразу после рождения, родители испаряются... причем, буквально. Именно так он объяснял и себе и другим тот факт, что родителей у него не было. Но эта тема его никогда не огорчала, ведь невозможно грустить и плакать о том, чего никогда не имел. Все детство Гонта прошло в приюте, название которого он уже и не вспомнит сейчас. Но отчетливо помнил две вещи: отвратительная тыквенно-гороховая каша каждую среду и грудь молодой няни. Стоит отметить, что никакого сексуального влечения он к ней не испытывал, просто был удивлен тем размерам, которых они достигали и насколько огромны они были в сравнении с другими женщинами-работницами приюта.
Как-то, в один из дождливых дней, он решил сделать ей подарок. Как Гонту самому казалось, он очень хорошо рисует, как для семи лет. Он сделал ей рисунок с ее изображением. И возможно, та сказала бы ему спасибо, если бы тот не слишком увеличил ее отличительные черты. Как ему самому казалось, именно подчеркнув их, было бы более понятно всем, кто именно нарисован на этом листке факсовой бумаги. Молодая няня затруднялась подобрать нужную реакцию, а потому, просто поблагодарила Гонта за рисунок и отдала ему обратно. Но ему оказалось этого мало и восприняв это за искреннюю похвалу его творчества, он повесил его на всеобщее обозрение в игровой. Через несколько дней, половина приюта рисовала молоденькую няню с отличительными чертами. А еще через несколько дней, она впервые не пришла, и в последующие дни тоже.
Когда Гонту стукнуло шестнадцать, он принял взвешенное решение покинуть приют и стоя в ту ночь перед воротами, он даже и не догадывался, что ждет его по ту сторону ограды. Ему просто хотелось увидеть мир. У него не было ни цели, ни представления о гнусности системы, на которой стоял мир. У него было лишь желание двинуться вперед.
Последующие семь лет, он то и делал, что менял одну за другой работы. А после смены десятка мест, особого желания нанимать такого работника, у компаний не появлялось. И тогда он нашел ее, работу своей мечты… а вместе с ней и людей, которые его понимают. Даже не смотря на то, что они были не совсем живыми.
Гонт не любил выходные, хоть для его профессии, они были крайне редкими. Он всей душой верил, что свободное время слишком часто заставляет людей думать о многих несущественных вещах, заниматься самоанализом.
Он любил свежие могилы. Они казались ему очень мягкими и удобными, не то, что старые. Сейчас он сидел на одной из них, где отдыхал очередной «заказ». В своем черном костюме, черных очках и до блеска начищенных туфлях, пожевывая травинку, выдернутую рядом с могилой, он не чувствовал дискомфорт от жары в тридцать градусов, хотя в глубине души, искренне завидовал тем мерзавцам, что отдыхали в прохладе под землей.
- Ты только посмотри на них, - сказал голос рядом. – эти идиоты даже не смогли мне устроить нормальные похороны! Черт бы их побрал, я оставил им целую кучу денег, а они даже копейки с них не потратили, чтобы сделать приличное надгробие!
Мужчина был в гневе.
Гонт пристально наблюдал за погребением его собеседника, не роняя ни слова. Это он любил в своей работе больше всего. Смотреть на истину и фальш скорби. Люди собравшиеся в полукруг над уходящим вниз гробом, смиренно наблюдали за происходившей формальностью процессии. Женщины в черном стояли, закрывая платками сухие глаза, время от времени падая в обморок, предварительно убедившись в том, что их есть кому поймать.
Заказ в гробу, уходившем в яму, - а по совместительству, его собеседника – при жизни, все звали Толстяком. Банальность этого нелепого прозвища с лихвой компенсировалась его капиталами, сбитыми им при жизни. Вся беда была лишь в том, что в его многочисленной семье мало кто имел желание работать. Так что, приходилось держать сытыми целую паству лентяев. Мало кто из них хоть раз сказал ему за подобное одолжение «спасибо». Да и не особо оно было ему нужно. Разве будет кто-то есть кусок червивого пирога, небрежно кинутый на тарелку?
- Ты только послушай: «Покойся с миром»! – не переставал возмущаться Толстяк. -Более банальной эпитафии они придумать не могли!? Будь я жив, я бы каждому придумал бы такую, чтобы после смерти ее помнили. И начал бы с Маргариты. Как тебе это: «любимой племяннице, спустившей в унитаз долбаное золотое ожерелье». Скажи мне, какого черта я не могу прийти к ним полтергейстом или призраком и вправить мозги?
- Не все так просто, мой друг. – сказал Гонт. – Есть законы, которые нам непонятны и которые подчиняются далеко не нашей воле. Ты был успешен в бизнесе, потому что исключал фактор случайности. Ты считал, что все исключительно в наших руках, верно? – Толстяк кивнул. – А теперь вспомни, что ты труп и разговариваешь с достаточно живым человеком. Ты не полностью умер и по какой-то причине, стоишь сейчас здесь. Я это к тому веду, что не по своей воле ты тут, а кто-то, о ком мы не знаем, держит тебя здесь.
- Так Бог существует?
- Без понятия. – пожал плечами Гонт. Я его не встречал, а следовательно, не могу утверждать с уверенностью.
Толстяк со вздохом опустился на могилу рядом с Гонтом. Они отправили свои взгляды на процессию, которая постепенно подходила к концу.
- Прошу тебя, скажи мне, что хоть кто-то из этого содержимого кунсткамеры, будет грустить обо мне или убиваться.
- Зачем это тебе? Разве не все ли тебе равно, когда тебя больше никто не слышит, а со дня на день, твое тело начнут жрать черви? Если не ошибаюсь, у тебя был при жизни артрит. Сейчас у тебя ничего не болит, и я думаю, что хотя бы по этой причине, у тебя должен быть как минимум, твой вздох облегчения. Хотя, нет - вру. Последний твой вздох был пару дней назад. – Гонт глупо хихикнул.
- Не смешно. – с упреком глянул на него толстяк. Ты даже не представляешь себе, каково жить полному человеку с артритом.
- Да, быть толстяком паршиво. – согласился он.
- Ты не мог бы проявить хоть немного толерантности и сочувствия умершему? Это прозвище меня убивало с детства.
- Но убило тебя не оно в конечном счете, а сердечный приступ. Хотя, кто знает?
- Я так понимаю, этот разговор с тобой бесполезен. – резюмировал толстяк, поворачиваясь к Гонту. В его черных очках он увидел, как будто весь мир отражался, не только попавший на него фрагмент. В этих двух стеклах словно отражалась суть всего: характеры людей, печать сожаления на их лицах, торжественное злорадство. Может ли почувствовать призрак какое-то чувство огорчения и боли? Гонт сам задавался этим вопросом много раз. Но только сейчас, глядя на то, как толстяк смотрит на окружающее через его очки, он в этом уже практически не сомневался.
- Знаешь, - сказал толстяк. – только сейчас я понимаю, что какие бы литры ненависти не прокачивались бы твоим сердцем вперемешку с твоей же собственной кровью, к людям дышавшим с тобой одним воздухом…
Толстяк на секунду замолчал, словно подыскивая нужные слова далее и потом продолжил:
- Но любой из этих мерзавцев был частью моей жизни. Мне иногда кажется, что из нас двоих я более жив, чем ты. Поэтому, объясню таким образом: представь себе, что у тебя есть чемодан с детскими вещами и игрушками. Они тебе уже не понадобятся никогда, а твоим детям они не нужны. Ты понимаешь, что они занимают место, но они-это часть тебя, да и часть всемирной истории в своем роде. Ты любишь их по-прежнему, ты к ним привязан.
- Мне трудно это себе представить, так как я рос в приюте. – заметил Гонт. А там, как ты понимаешь, вещи достаются более младшим по наследству. А что касательно твоей родни, так не переживай, совсем скоро они спустят все деньги и начнут продавать недвижимость и твою компанию по кускам. Я думаю, это и называется справедливостью. Вряд ли, они научились пользоваться деньгами после твоей смерти. Особенно твоя сестра.
Гонт продолжал сидеть мирно на могиле, ощущая прохладу, исходившую от земли.
От стаи уставших от фальшивой скорби людей отбился маленький мальчуган лет десяти. Он медленно двигался к ним, не обращая внимания на возмущенные его выходкой лица взрослых, чьи глаза сверлили ему спину безмолвным упреком.
- А вот и ответ на твой вопрос, мой друг. – тихо отметил Гонт.
Мальчик приблизился к нему, постепенно замедляя шаг, будто опасаясь незнакомца, с которым вынужден заговорить. Он посмотрел на него виноватым взглядом и решил заговорить.
- Извините… Вы и есть тот самый господин Гонт? – спросил мальчик, выпрямившись, пытаясь всячески продемонстрировать свое уважение собеседнику.
- Совершенно точно, сынок.
- Вы везли моего дядю в катафалке сюда?
Гонт утвердительно кивнул ему, ожидая, пока тот перейдет к сути, хоть он уже заранее знал, что парню было нужно. Он всегда знал, что нужно людям в таком месте.
- Я видел, вы когда садились и выходили с машины, у вас были очень хорошие динамики в машине. У меня дома у компьютера от того же производителя – уточнил мальчик. – Если есть такая возможность, я бы хотел, чтобы вы поставили на них похоронный марш. Мне мама сказала, что у нас денег не сильно много, но я скопил кое что и… - парень полез в карман и вытащил смятый ком купюр.
- Спрячь обратно. – резко велел ему Гонт.
Тот резко вернул содержимое на место.
- Идем – велел Гонт, указывая, что он должен следовать за ним к его катафалку.
Подойдя к машине, порыскав в бардачке среди кучи хлама и дисков, тот вытащил диск и осмотрев его, кинул обратно. Это был альбом Игги Попа, где самой символичной композицией был бы «In the deathcar», но от этой идеи он отказался. Последний раз, когда он ее ставил, выражение лиц людей с горя сменилось на отупение. Уж слишком это было иронично для подобного мероприятия. Спустя несколько секунд, в его руках уже был диск с похоронной музыкой. Он поставил ее в проигрыватель, раскрыл двери катафалка, чтобы музыка был слышна окружающим. А когда с динамиков начала доноситься заунывная классика – Гонт развернулся, потрепал  малыша по голове, и с улыбкой отправился обратно к толстяку.
Он присел на ту же могилу. Толстяк наблюдал за происходящим, не поворачивая головы в сторону Гонта, а потом сказал:
- Мне уже стало спокойно. Я думаю, теперь можно отпустить все то, что меня здесь держало и двигаться дальше… насколько это возможно. Ответь мне только на один вопрос.
- Какой?
- Какого черта и как ты решился стать водителем катафалка. Неужели, это для тебя лучшая работа? – спросил толстяк.
Гонт повернулся в его сторону и сделал глубокий вдох.
- Просто однажды наступил момент, когда я полностью решил отстраниться от людей. Мне просто надоело лицемерие, которое я видел каждый день, куда бы я ни шел. А здесь… посмотри вокруг. Здесь нет лишнего пафоса и если не учитывать твоих сегодняшних похорон, тут всегда присутствуют чистые эмоции. Здесь зарождается новая жизнь. И я не говорю про зачатие детей – которое пару раз замечал в окрестностях, – а про жизнь без того, кого провожают последний раз. Да и подумай сам, где еще я могу говорить с трупами?
- Туманно это все как-то, знаешь?
Ответ Гонт решил оставить в воздухе.
Люди в траурных костюмах уже начали собираться и постепенно отправлялись к выходу. Торжество обмана и маскарад окончены. Теперь же, они могли спокойно забыть про все формальности этого дня.
Через пять минут, уже никого не было, но музыка из динамиков продолжала играть. Сейчас он был один. Они  всегда уходили внезапно и редко прощались. Не было никакого белого света, на который они спешили, или голосов давно ушедших родственников. В его голове даже не укладывалось, что все могло закончиться настолько просто, без какой-либо романтики, описанной в дешевых женских романах. Так и случилось с толстяком. Когда Гонт повернул голову, его уже не было. В каком-то уголке души, ему было жаль его и не хватало. Толстяк был одним из тех одноразовых друзей, которых можно встретить в купе поезда или по соседству на борту самолета. Но все же, он резко отличался от большинства других. Он всю жизнь проработал и прожил для людей, которые со скрытым восторгом сейчас отправляли его на удобрение.
Закрыв глаза, он втянул носом раскаленный воздух, обжигавший верхнюю губу и который был здесь чист, как нигде в пределах пыльного города. Гонту всегда было удивительно, как люди могут так бояться этого места. Будучи нелюдимым подростком, он часто прибегал сюда, подальше от мира и от города, который он сам предпочитал называть огромной могилой человеческой мечты. Там, на другом конце кладбища, он видел дерево. Оно было таким же, как и раньше. Именно под ним, он часами мог сидеть, просто рассматривая глубину неба над головой, улавливая беззаботные пения птиц. Именно на том дереве, он вырезал свои инициалы, чтобы хоть как-то оставить свой след в этом мире, даже если он однажды пойдет на дрова вместе с ним.
В конечном счете, жара взяла над ним верх и он привстал, отряхнув свой черный костюм, который как многим казалось, в такую погоду смотрится весьма нелепо. Гонт зашагал в сторону выхода, оставляя за собой массивные рукотворные камни с эпитафиями, спрятавшие под собой часть истории. Здесь было абсолютно пусто и ни одного стона горя в округе, кроме…
За оградой он заметил девушку. Гонт понимал, насколько его вид был чудаковат, но ее длинное  платье кремового цвета, словно она только что сбежала с выпускного, было на фоне окружавших их природных декораций, как нечто из ряда вон выходящего. Она смотрела на него пристально и немного отшатнулась, чуть было не потеряв равновесия, видя как тот сменил курс направления в ее сторону. Это выглядело и мило и смешно, одновременно. По мере приближения Гонта, ее вид становился все более растерянным. И вот, они стояли почти друг напротив друга и лишь кованный забор кладбища разделял их.
Вблизи, девушка была очень красива. На вид, лет ей было не больше семнадцати, но все, что читалось на ее лице-это испуг и страх. Она то и дело, постоянно оглядывалась по сторонам.
- Мне кажется, Вам бы лучше зайти сюда. – наконец, заговорил Гонт.
- Вы видите меня? – дрожащим голосом спросила она.
- А разве, с этим есть проблемы? Нет, разумеется, психи здесь тоже похоронены, но я явно не один из них, и определенно, живой. – подметил Гонт и добавил: - По крайней мере, жара меня еще не убила.
Девушка напряженно хихикнула, но в ее смехе определенно, было уже значительно меньше напряжения.
- Меня никто не видит. – печально констатировала она.  – Как бы я ни кричала, никто не обращает на меня внимания.
- Ну, знаешь ли, для этих мест, это достаточно обычное явление. С другой же стороны, я тебя вижу. Гонт окинул ее взглядом сквозь решетку с ног до головы. Ему казалось, что грусть, которую молодая девушка несла в себе, проходил сквозь него, пропитывая собой всю его душу. – Ты умерла, малышка.
- Я это поняла еще пять лет назад. Сначала, я думала, что это какая-то дурацкая шутка и поначалу, даже смеялась. Но чем больше меня игнорировали, тем больше меня это ввергало в панику.
- Странно. – сказал он. – Как тебя зовут?
- Я… я не знаю. – призналась та.
- Ты хочешь сказать, что ты не знаешь своего имени?
Она виновато замотала головой.
- Я просто оказалась тут.
- Возможно, ты умерла от травмы головы, которая сопровождала до этого, потерю памяти. Я думаю, это единственное разумное объяснение. Ты ведь должна была помнить, как ты ушла из этого мира.
Она снова, отрицательно замотала головой.
- Эй, - возразил он. – все помнят момент своей смерти! Это неотъемлемое воспоминание каждого.
- Мое самое раннее воспоминание было появление здесь, за оградой. Я сначала, не знала, что происходит. Все, что я тогда увидела – это вон то дерево, в конце кладбища. – она указала на дерево с вырезанными инициалами Гонта. – Меня никто не слышал, никто не обращал внимания. О том, что я мертва, я узнала лишь после того, как обратила внимание на отсутствие голода и жажды на третий день. Почему мертвые не слышат друг друга?
- Они прекрасно слышат друг друга. Особенно, у них хорошо получается шутить про смерть. Многие боятся о ней говорить, чтобы не призвать ее раньше времени, но сейчас им как-то безразлично.
- Они не слышат меня. Меня никто не слышит, кроме тебя.
Теперь Гонт выглядел сам, немного удивленным.
- Заходи внутрь. – жестом пригласил он ее.
- Я не могу. Пыталась много раз, но не получается. Это очень странное чувство, когда начинаешь приближаться к кладбищу и входу, в частности. С каждым шагом ближе к нему, появляется какая-то усталость, которая все больше и больше нарастает. Однажды, я подошла впритык ко входу, но от усталости свалилась с ног, а когда очнулась-была в ста метрах от него.
- Ясно. – констатировал он, практически мгновенно, перепрыгнув через забор кладбища. – Ну вот, так будет проще общаться.
Девушка одарила его в ответ улыбкой, от которой его сердце на секунду замерло. Резкий порыв ветра, подхватил ее каштановые волосы и игриво стал развивать на своей волне. В этот момент, она совсем не была похожа на призрака. Возможно, была даже более жива, чем он сам.
- Идем туда. – он указал в сторону леса и девушка последовала за ним.
- Как тебя зовут? – наконец, выдавила она.
- Гонт.
- Интересное имя.
- Самая распространенная фраза после ответа на этот вопрос.
- Ты медиум?
- Медиумы в большинстве своем шарлатаны, а я – это просто я.
- Ты мог бы помогать людям, давать возможность последний раз попрощаться с дорогими людьми.
- Мне это ненужно. Да и не уверен, что нужно это самим людям.
Девушка не понимала его, но спорить не стала. За пять лет, в конце концов, это был ее первый друг. А рушить эту еще совсем хрупкую дружбу, определенно не хотелось.
- Куда мы идем? – спросила она.
- Увидишь. Лучше расскажи мне, как ты смогла удержать в такой изоляции рассудок?
- Сомневаюсь, что в таких случаях бывает выбор. Я наблюдала за людьми, пыталась восстановить хоть крупицу памяти. Большую часть времени, пыталась  сочинять стихи.
- Пыталась? – уточнил Гонт.
- Когда у тебя в руках ничего тяжелее пуха одуванчика не держится – трудно их как-то записывать. Так что не пытайся меня уговорить тебе зачитать один из них.
- Даже не стану пытаться – засмеялся он. К поэзии я слишком холоден.
Они встали у большой груды камней. Гонт присел на землю и пригласил ее рядом. Девушка медленно опустилась вниз. Ее платье с неестественной легкостью расстелилось на зеленой траве.
- Я часто тут бывала, но никогда не знала, что это такое. Какая-то старая свалка? – спросила она.
- Никак нет. - возразил тот. – Я думаю, ты уже знаешь, что недалеко отсюда, находится деревня.
Она кивнула, в знак согласия.
- Это могила. Первая в этой округе. – уточнил Гонт. Эта деревня была основана около семидесяти лет назад, несколькими семьями. Отец Григорий, - один из основателей и по совместительству, священник - был одним из этих людей. Он прожил в ней сорок лет в своем доме. Фактически, он был чем-то вроде связующего звена, между жителями, даже не смотря на то, что он казался многим слишком эксцентричным и чудаковатым. Наверняка, без него, все там давным-давно, пошло бы к чертям, особенно, в условиях той засухи, что настала на следующий год, после того, как они здесь обосновались. За те сорок лет, много чего изменилось, даже население увеличилось в пятнадцать раз. Он был первым, кто в этой деревне отошел в мир иной. А груда камней на этом месте – это остатки его дома. Уж очень его он любил.
- Ты с ним говорил? – спросила она.
- Я могу говорить с тебе подобными, но не тогда, когда прошло столько лет. Даже у вас, эфимерные, есть свой срок годности. Со временем, вас труднее становится видеть и наступает тот момент, когда вы просто исчезаете. Ну, или просто, уходите туда, где вас не видно.
- По ту сторону тоннеля?
Гонт демонстративно хмыкнул.
- Тоннеля не существует. Это не более, чем галлюцинация.
- Ты, видящий то, над чем другие надменно смеются, не веришь в то, что Господь нас ведет к себе сквозь этот тоннель?
Гонт прикрыл лицо рукой, будто стыдясь ее слов и продолжил:
- Милая, ты мертва, если не заметила. И никакого тоннеля не было. Или может быть, ты видела пернатого парня, спускающегося с небес? Тогда может быть, старуха с косой к тебе приходила? – все это он говорил без пауз, не давая ей ответить.
- Не говори так! – возразила она. – Пути господни неисповедимы. И ты сам знаешь, я не помню даже последних минут жизни.
- Ладно, слушай – Гонт замахал руками в разные стороны, пытаясь жестами вернуть разговор в менее накаленное русло. Бедную девочку ему обидеть не хотелось, хотя набожность в людях он не любил, пусть даже, она была небольшой. – Я это веду к тому, что люди много романтики уделяют «другой стороне». Они видят призраков даже в силуэтах горчицы в собственном бутерброде. Я даже не пытаюсь отрицать, что они существуют, Но задумайся, кто может знать ту самую «другую сторону», если из нее не возвращаются? А если и возвращаются, то как определить, кто из вернувшихся испытал обычный медикаментозный глюк, а кто знает на самом деле, каково оно там? Люди романтизируют, украшают действительность, потому что пресная правда на вкус отвратительна. Большинство подобного рода вещей имеют логическое объяснение, но человеческие домыслы и стремление дать примитивное описание подходят больше, а в мире нет ничего страшнее, чем накопленное годами невежество.
Гонт поднял взгляд, спрятанный за тьмой своих поляризованных очков. Девушка перед ним стояла выпрямившись, сжав руки в кулаках, а на глазах у нее наворачивались слёзы. Ему хотелось вернуться в прошлое и отрезать язык за свой монолог. Малышке нужно было во что-то верить. Ей нужна была эта ложь, обильно сдобренная усилителем вкуса, как неизлечимо больному вера в чудо. Пять лет она была отрезана от мира и пять лет она пыталась понять смысл подобного страдания и сейчас, это все рушилось на ее глазах.
- Извини. – выцедил он из себя. Извиняться для него было так же чуждо, как пить спирт больному на последней стадии цирроза печени. Однако, это был иной случай.
Девушка негласно дала ему прощение, так как руки больше не были сжаты в кулаки и она снова, присела рядом с ним и спросила, сквозь легкие всхлипы:
- Почему я именно в этом платье? Я ценю красоту, но в одном и том же ходить несколько лет – это сурово.
- Ты говоришь это человеку, который ходит в этом костюме шесть лет. – Сказал Гонт и они оба рассмеялись. Он поймал себя на мысли, насколько это странно со стороны, когда кто-то говорит и смеется сам с собой. – Вы всегда выглядите так, как в лучший момент своей жизни. Я не знаю, почему так. Как и говорил ранее, я еще много не знаю. Возможно, чтобы вам было легче перенести горечь реальности, а может, для того, чтобы не пугались вас те, кто может вас видеть. Как сама думаешь, почему на тебе именно это платье?
- Может, у меня была старшая сестра, которая выходила замуж, а может быть я сбежала с выпускного.
- А может быть, с благотворительного бала… - задумчиво пробормотал Гонт. Ее лицо постепенно стало всплывать в памяти. Это была какая-то передача о новом социальном проекте, где автором выступала девушка, до боли похожая на нее.
Ее голос вывел его из транса:
- Ты в порядке?
- Абсолютно. – К этому моменту, он уже оправился. – Ты очень необычный призрак.
- Почему? – спросила она.
- Ну, начнем с того, что у тебе подобных не бывает амнезии. Они прекрасно помнят где, как и когда они сошли с дистанции существования. Они довольно быстро уходят, не задерживаясь. И уж тем более, никогда не бывают изолированы от таких же, как они.
- Почему так, Гонт?
- Не знаю, Ева.
Глаза девушки расширились и сейчас казалось, что это она видит призрака.
- Ты знаешь мое имя?
- Возможно. Уверенности в этом нет. Однажды, я видел кого-то очень похожего на тебя по телевидению. Ты что-то вроде волонтера и большой шишки для своих лет в определенных кругах. Кажется, ты принимала участие в каком-то проекте, который сама же и разрабатывала. Что-то вроде борьбы с перинатальной смертностью.
- Ева… - повторяла девушка медленно, будто пробуя на вкус собственное имя. – Я так долго ходила в полном неведении, в тщетных попытках вновь обрести свою личность. Порой, мне казалось, что уже нет никакой разницы, кто я. Я готова была принять личность кого угодно, быть кем угодно, знать, к чему я стремилась, о чем мечтала. Ты даже и представить себе не можешь, каково это, однажды очнуться без цели, без смысла существования. Я кричала, отчаянно пытаясь сорвать голосовые связки, только бы меня кто-то услышал. Я так часто пыталась порезать себе ладони, в надежде проснуться от боли и в холодном поту, смешанном с горькими слезами, а потом смеяться как сумасшедшая над этим сном. Пять лет, это платье развивалось на ветру, единственном, что я могла ощущать. Сколько лет, мне хотелось  выбежать под дождь, чувствуя капли, стекающие по моим рукам и спине. Но все, что суждено было видеть – это люди, проходящие мимо меня, тоскующие по ком угодно, но только не по мне. – Она повернулась к Гонту и ее карие глаза, блестящие в слезах счастья и боли, заставили шевельнуться что-то внутри него. Что-то давно забытое и чуждое человеку, имевшему свою идеальную работу. – Твой подарок… мое имя – это лучшее, что я когда либо могла получить. Даже в той жизни, которую не знала.
- У меня есть еще один подарок для тебя. – сказал Гонт.
- Что может быть лучше того, что ты мне уже дал сегодня?
- Новость о том, что ты жива.
Ева продолжала смотреть на него все так же, как раньше. Ни один мускул на ее лице не дрогнул. За столько лет, она настолько свыклась с мыслью о том, что никогда более ей не ощутить ступнями свежеть травы, покрытой утренней росой, не радоваться прохладе первых минут рассвета жарким летом, что его слова казались просто как насмешка. Теперь же Гонт и сам понимал, что чувствуют неизлечимо больные, когда им сообщают, что их анализы были неверны и им предстояло еще много лет жизни, которые теперь были не более, чем насмешка судьбы. Ощущение смерти и собственной конечности, заставляют идти быстрее, проживать жизнь за себя и окружающих. Возможно, оно и есть, главная движущая сила человечества, которую ученые так яростно пытаются сломать. Сколько бы дней, ты жил настоящей жизнью, зная, что у тебя в кошельке в запасе купюра вечности?
- Ты, наверное, при жизни задавала себе неоднократно вопрос: есть ли рай и бывает ли конец после смерти? Есть. Но он не такой, каким мы его себе представляем. Нет никакого государства, находящегося в небесах, летающих парней с крыльями в белых рясах. Есть тот же мир, что и здесь. Я называю его зеркальным. Там живут те же люди, что и здесь, с той лишь разницей, что умершие там-попадают жить здесь, а умершие здесь-живут там. Тот мир является точной копией этого, даже архитектура и культура. И если ты жива здесь, то по другую сторону, кто-то видится с тобой лишь в своей памяти.
- Откуда тебе это известно? – спросила Ева, и ее голос, казалось, был упрекающим, как если бы он утаил от нее секрет ее рождения.
- Я уже говорил тебе, что никто не знает о том, что по другую сторону жизни, поскольку никто оттуда не возвращался. – Гонт сделал паузу, хотя вопрос оставался риторическим. – Я был единственным, кому это удалось. Тебе было интересно, почему я провожаю всех этих людей, чьи часы здесь были сочтены. Так вот тебе ответ: я знал их в том мире, что в зеркальном отражении. Для меня это единственная возможность их увидеть, поскольку здесь им суждено умереть, чтобы быть живыми в другом месте. Однако, сегодня я встретил еще одного человека, который смог совершить это путешествие. Это ты, малышка.
- Но откуда ты знаешь, что я не умерла здесь?
- Потому что твоя зеркальная Ева жива и здорова. И на экране светилась она совсем недавно. Возможно, сейчас она где-то собирает очередную группу волонтеров, собирает средства на новые проблемы человечества, создаваемые ими сами. Я не знаю. Возможно даже, впервые за все время я не знаю ответа. В конце концов, я простой водитель катафалка.
- Так что теперь? – спросила Ева.
- Теперь, ты можешь идти. Теперь, когда у тебя есть имя и знание того, кто ты – ты можешь проснуться, спящая красавица. Там, по ту сторону зеркала, ты лежишь в коме, но сон твой слишком затянулся. У тебя есть уникальная возможность, жить по обе стороны. Не спрашивай меня, почему так. У меня не всегда бывают ответы на вопросы.
- Я увижу тебя еще когда-нибудь?
- Ты можешь навестить меня, и делать это так часто, как пожелаешь, а сейчас, тебе пора. Закрой глаза и вспомни…
Деревья шелестели, поддаваясь силе поднявшегося неистового ветра. Где-то вдали слышался гром, хотя даже малейшие намеки на грядущую грозу среди такого ясного неба, казались более, чем абсурдными. Птицы стихли, точно ожидая, затаив дыхание, грядущую бурю. Но единственной бурей в округе, были эмоции внутри Гонта.
Он провел рукой по траве, на которой рядом с ним сидела Ева, но никого там не ощутил, но лицо его все равно, озарило улыбку.


  *****

КРАТКИЙ ЭПИЛОГ

С момента ее пробуждения, прошло уже несколько месяцев. Для многих в тот день, случившееся было чем-то сродни чуда. Она помнила все то, что было по ту сторону зеркала. Она помнила о том, какими ужасными были эти пять лет в полном небытие. И однозначно, она видела последствия пяти лет, вычеркнутых из ее жизни. Ей очень многое нужно было наверстать, ведь теперь она понимала, насколько конечна она на земле. Ева навсегда сохранила бесценный подарок Гонта и очень хотела отплатить ему, но они были по разные стороны существования.
Она стояла над каменной плитой, где гордо высеченными буквами было его имя и годы жизни, над которыми саркастично красовалась эпитафия: Если вы не видите меня под этим камнем – это не значит, что меня под ним нет.
Ева улыбнулась. Это так было похоже на него.
Она аккуратно опустила цветы и бережно уложила их над могилой Гонта, как если бы они были сделаны из дорогого горного хрусталя. Ева выпрямилась, улыбнулась, глядя на безжизненный камень и сказала:
- Однажды, мы еще встретимся, мой милый друг. Но не сейчас… не сейчас – задумчиво добавила она.
Ей нужно было многое наверстать и исправить. А начнет она с платья, которое ей так надоело за эти пять лет. Его давно пора было выкинуть.