Расставание

Уже наши вещи были заброшены наверх, и я обустраивал полку: под бок — шинель, в голова — полевую сумку. В ту пору поезда, шедшие из Европы, комфортом не отличались. На комфорт, впрочем, было наплевать. Наконец-то домой. Домой!..
Я обживал свою полку, смаковал момент. А на перроне, рядом с вагоном, в тусклом свете фонаря стояли двое — он и она. Он — капитан, мой попутчик, однополчанин, она... Но прежде — еще немного о нем.
Он вначале летал. Потом его сбили, продырявив многократно. Долго лечился, надеялся обмануть судьбу — в строй вернуться. Увы! Не улыбнулось ему такое счастье. Стал технарем, готовил — для других — боевые машины к вылету. Теперь вот, вместе со мной, как демобилизованный возвращался на родину. К семье, которая все эти годы ждала.
Женщина, что его провожала, была медсестрой. У нее погиб муж, умерли старики-родители... Пошла служить в госпиталь, где и встретила отлетавшего свое летчика. Выходила, помогла встать на ноги. Потом — при его содействии — перебралась к нам в часть.
И вот они расставались. Она понимала, он не может иначе. Иначе ему нельзя. Там — дети, прождавшие всю войну. Дети, которым нужен отец.
...Двое стояли, полуобнявшись. Ветер рвал на них одежду, сек им лица колкой крупой. Он и она этого не замечали. Время от времени женщина отирала ладонью слезы.
Поезд пошел, перрон помигал и исчез. Растворился. Капитан сел к окну, уткнулся в темь, закаменел.
Я уже стал дремать, когда он попросил:
— Дай выпить.
Я налил ему стакан, хотел убрать остальное, но он сказал:
— Оставь.
Весь следующий день он пил. Дурманил себе голову.
Потом перестал. И только курил. Часами простаивал в тамбуре — и курил. Я с разговорами не приставал, видел: не до меня ему.
Когда в Москве уже мы прощались, — его дорога еще не кончилась, — капитана было не узнать. В подглазьях — чернота, всё лицо исполосовано морщинами...