Заноза

В палате сельской больницы заняты не все койки. Разгар картофельного сезона. Болеть-то некогда. Из шести коек заняты только четыре. Обитательницы палаты совсем разные. Одна – полная женщина средних лет. Если б не место, в которое она попала, можно было бы подумать, что вот пример пышущего здоровьем человека. Зовут ее Мария Ивановна. Рядом на кровати сидит противоположность Марии Ивановны – сухонькая сморщенная Людмила Степановна. Серые глаза на смуглом лице, нос «утицей» придает то ли хитрое, то ли ехидное выражение этому лицу.
    Третья обитательница – бойкая, жизнерадостная Клавка. Взбаламутили Клавку. В коридоре мужик-посетитель встретился. Чего-то спросил. Ну, она и ответила, похохатывая. А он, вишь, не понял. Говорит, вышибать тебя отседа пора, дескать, ржешь – значит, здорова. Обиделась, Клавка. Сейчас сидит, вся насупившись.
  И наконец, старушка-дачница. Городская. Ее почти не видно, потому что росту она небольшого, но слышно – спит она почти двадцать четыре часа, издавая при этом могучий храп. Изредка просыпаясь, старушка сокрушенно охает и жалуется:
- Сил-то нету совсем.
На что Людмила Степановна отвечает:
-    А откуда им взяться-то? Все силы у тебя на храп уходют.
Но бабка глуха к тому же: то ли не дослышит, то ли снова уснет.
День.
В палату с огромным шприцем вошла молоденькая медсестра.
- Мусина, поворачивайтесь, - подошла она к Людмиле Степановне. Людмила Степановна машинально задрала рубашку.
- Ох-хо-хох! – спохватилась она, когда медсестра ушла. – Это че ж они меня, падлы, уморить совсем захотели? Только ведь недавно делали. Думала, заднице отдых хоч до вечера будет. А она опять, как свинью, тыркнула.
- Людмила, так ведь надо, - вступилась за девушку Марья Ивановна.
- Чего надо-то? Мне ведь в это время никогда не делали.  Она чего ж это, перепутала что ль? Там в два ночи срок, а она мне днем вмочила, паскуда. И не сколько-то, а целую литру несут. Ватой шприц затыкает, чтоб не лилось через край. Ой, батюшки, парализовало меня!
- Да тише ты, не ори, - вмешалась обиженная Клавка. – И так настроение испортили, а тут ты еще ноешь.
- Ах, ты!.. Тебе бы такое лихо. Всю задницу искололи: и так две култышки в одеяле путаются – найти не могу, а тут еще колют, колют. Чтоб их самих так кололо…
- Отсталый ты человек, Степановна, - говорит Мария Ивановна. – Тебя к жизни возвращают, а ты никак в свою башку это втемяшить не хочешь.
- Мне не  в башку – в задницу втемяшивают! Я прилечь собралася, а она со сковородой прет. В шприц воды надула. Вон в соседней палате мужик лежит. Ушел куды, видно. Она ему несла. Ну, нету, думает, дай тады тебе вколю. Я ближе лежу – вот мне все уколы и пихают. Жаловаться на них надо! – заключает Людмила Степановна.
Мария Ивановна и Клавка хихикают.
- Чего ржете, дуры? Вон бабка лежит - ей бы и кололи. Ей все едино: спит, глухая – и не услышит.
Вдруг, как по команде, старушка просыпается.
- Бабоньки, слышится ее скрип, - доброе утро. Завтрак-то скоро?
- Ты что врешь? Мы уже обедали, – еще не остыв, грохочет Людмила Степановна.
- Бабка, видимо, не расслышала. Она садится на кровати и делает зарядку. Медленно поднимает одну руку, потом ногу. Женщины все поворачиваются в ее сторону. И некоторое время сидят без движения.
- Петровна, ты чего?  - бросает Клавка вдогонку старухе, вооруженной полотенцем и мыльницей. – День ведь. Все перепутала. Дрыхнуть меньше надо!
- Чего? – оборачивается старушка.
- Ужин скоро, говорю! - кричит Клавка, хохоча. – Ох, умора!
- Это что ж, вечер, что ли?
- А ты как думала, баба? – смеется Мария Ивановна.
- Ох, я, дура старая, - повернула назад Петровна.
Она снова забирается на кровать, накрывается покрывалом.  И сразу слышится знакомый всем  храп.
- Ну, пошла опять, завелась.

Скоро все привыкают и стараются не замечать навязчивые трели. В палату снова заходит медсестра. Теперь она разносит лекарства.
- Чего это такое? Мне раньше не давали порошки, - говорит Людмила Степановна, добавив   совсем нехорошее слово. – Портиться  стали они у вас, что ли, что мне их суете?
Она не дожидается ответа, да медсестра и не собирается разговаривать. Людмила Степановна подается вперед и переключается на больной вопрос:
- Ты вот мне объясни, что это ты мне вколола счас? День с ночью перепутала?
- У вас по назначению в это время укол. Через четыре часа.
- А почему ты одна мне его сегодня сделала? Когда другие не делают?
- Значит, плохо, что не делают. Забывают, значит, - ответила медсестра и вышла.
- Вот так, - говорит Мария Ивановна.
Степановна медленно поворачивает к ней голову, за головой и все тело.  Потом с силой втягивает в себя воздух.
- Ах, вот оно что! – шипит она шепотом, сильно округляя глаза. - Гадюки! Сволоты! Так они мне не делают нужный укол!! Ты подумай!!! – уже кричит она, -  Положено через четыре часа, а им лень!! А я думаю, что ж утром нету, днем нету, а все к ночи собирают! А он свое действие теряет через четыре часа! А я восемь сижу – все микробы и поднимаются! И все насмарку. –  Здесь она замирает и начинает кричать еще громче - это че ж, я неделю зазря лежу? Я буду звонить на телевидению!!!!
- Да тише ты, Степановна! Ты счас об другом жаловаться хотела, - говорит Клавка.
Мария Ивановна берет с тумбочки яблоко, пробует.
- Правильное решение. – оборачивается она к Клавке.-   Вчера в нашем городском «Времечке» приглашали, говорят, звоните. Потом они фельетону снимут.
- Вон меня тоже не лечат, - продолжает свою мысль Клавка. - Хоть бы мне один укол сделали. Лежу – пакость одну глотаю. Тошнит от нее, в туалет каждые полчаса бегаю.
- Эх, дозвониться бы только, да на них нажаловаться. – Мечтает Мария Ивановна. – Ни с одним врачом поговорить нельзя. Все бегут, спешат куда-то!
- Я коров и тех справнее лечу, - продолжает Степановна, - Ну, погодите, выздоровею – доберусь до вас!
Клавка вдруг замирает, прислушивается, в коридоре какой-то шум, да тот быстро замолкает.

- Тише, бабы, счас они доберутся до нас. Тихий час ведь, – вспоминает Клавка. – Выгонят за нарушение больничного режима. Бюллетеню не оплатют.
- Плевала я на ихнюю бюллетеню – в туалет с нею ходить, - шепчет Степановна, озираясь на дверь.
- Бабоньки, - а суп-то вкусный был на ужин? Из перловки? – чмокает бабка из дальнего угла.
- Никак жрать захотела, - констатирует Клавдия.
- Что ей? Ее дело спать да жрать. Ее не колют, а коли колют, не облапошивают. Старуха, жалко ведь! – бормочет Степановна.
- А на ужин картошка была, - продолжает причмокивать старушка.
- Да что ты бормочешь? Что?! Ужин вчера был. И не картошка была, а каша овсяная, лошадиная – глаза бы мои ее не видели. Кормят – хуже скотины.
В дверь протиснулась санитарка:
- Ну-ка, всем в постели! Тихий час, люди все спят!
- Что мы, маленькие что ли? – обиделась Мария Ивановна. Она поправила подушку и вздохнула. – Ну, ладно, мы люди подневольные. Давайте, бабоньки, спать.
- И что это за режим? Не больница – тюрьма! – шепчет Людмила Степановна, укладываясь под одеяло.
- Какая тюрьма? – возражает Клавка. - Там цельный день вкалывают.
- Все одно позвоним «Времечку», а то и напишем на них в местную газету… Да нет, кому она нужна? Толку от той газеты… Во «Времечку», телевизер поглавнее будет – Людмила Степановна, причмокивает, как бабка, только от удовольствия.
- Обо всем наговорим, - предвкушает веселье Клавка.
- Ладно, - стучит по подушке Марья Ивановна. – Сегодня что ль? У них через день выпуск. Только мне эта ихняя Красная Шапочка не очень нравится. Тот постарше, бородатый посерьезнее будет. Караулить эту смену надо. Поздно у них передача, надо выспаться, так что давайте, бабоньки, покемарим.
Все укладываются.  В палате снова слышится сильный храп с присвистываниями да переливами. Удивительно, как из такого маленького, хрупкого существа вылетают такие громкие и мощные звуки. А над подушкой в дальнем углу палаты торчит источник этих  звуков – нос старухи-дачницы.
- Разве это тихий час? Уснешь тут, -  бормочет Степановна, поворачиваясь на бок и замирая. – А кто докладывать-то будет? Я что ль? Как самая пострадавшая…
- Ты-ты, – шепчут Клавка и Марья Ивановна.