Молчаливые раны. Рассказ 9

Ненавижу это время. Не с кем поговорить. Они либо считают тебя смешной, либо трагично валятся на колени, чтобы по-паучьи выхватить свою долю выгоды и комфорта, а затем больно и бесконечно жалить, наводя уныние и разочарование на потрепанную скукой душу.

Зачем так жить? Оглянитесь. Не важно, как вы воспринимаете окружающее- говно будет коричневым и с востока и с запада... Светлого так мало осталось, да и что такое свет? Лизоблюдство, старания сделать что-то получше, порадовать себя в первую очередь. "Пусть все будет правильно",- говорят Они.- "Пусть все будет нормой и тогда не нужно будет краснеть, не нужно будет избавляться от этого гниющего чувства страха внутри, которое жалит и впивается в саму сердцевину, когда что-то идет не так. Пусть все идет своим чередом- рождение, старение, смерть, кучи ненужного и ветхого счастья, которое распадается на множество окровавленных осколков при циничном порыве какого-нибудь шакала- тебя самого или окружающих. Пусть все будет спокойно. Реквием по нашим желаниям и теням- главное чтобы быть как все вокруг"

Так думаешь и ты, когда нежадно хлеща себя пороками или сладкой отупляющей негой, идешь по жизни, в голове мясо, впереди- ничего кроме разложения и умирания. Смерть... Такая неприятная тема для человека. Похороны. Ведь радоваться же надо! Умерла еще одна мясная песчинка, теперь это маленькое и немощное тельце будут жрать изнутри черви, он вздуется и лопнет под землей, источая вонь и гниль, которую больше никто никогда не увидит. Живым такого не надо- они воняют и гниют прилюдно, чтобы все лицезрели это.

Они идут по улице, такие внешне полированные и предательски молчаливые. В их душах порой хаос, мрак, безысходность и отчаяние... У них много друзей и близких, они выражают им свои чувства, могут показать эмоции... Но они не могут распахнуть свое нутро и облить грязью с ног до пят! Они все лгут, скрывают свою боль!

Одинокая старушка, сидящая около рынка и продающая вязаные носки мучается тем, что выращенные ею дети даже не звонят, а муж, прежде чем лечь в могилу, рассказал как изменил ей с целой толпой ее подружек в молодости. Она бы плакала- но слишком горда и закалена этим проклятым миром, где только сухость эмоций помогает не прослыть безумцем. Она никому ничего не расскажет. Она будет молчать, пока однажды ее сиделка, эта молодая девочка, не подсыпет ей в чашку чая таблеток, чтобы у нее случился инфаркт и она зачахла, такая хрупкая, нежная, страдальчески сгорбленная и твердая как скала, человеческая тварь. Она вспомнит войну, когда на ее глазах умерли маленькие братишки и сестренки. Вспомнит тот день, когда в дом ворвались офицеры и разорвали в клочьки их маленькие полумертвые от голода тельца. Они слабенько пищали, когда последнее зарево агонии заставляло их дрыгаться в лужицах из собственных сопелек, кишок и крови. И как она, белая и побелевшая от ужаса, смотрела из старого шкафа, как офицеры снимают с себя брюки и начинают насиловать ее мать. Они делали это двоем, втроем, таскали ее за волосы и мяли повисшие от толпы деток груди. Отец уже лежал бездыханный в углу комнаты. Глаза его были стеклянными и пустыми, как у ее единственной куколки, привезенной еще до войны... Она прожила долго, ночами видя кошмары и предсмертные стоны той войны... А теперь эта маленькая кислотная сучка трахается на ее диване с невменяемым наркоманом и пьяницей, пока тело старушки лежит в морге. Ничего, ее скоро похоронят и все забудут о ней.

Чтобы не творилось внутри, они молчат... Эти люди... А когда начинают говорить, то слов не хватает, становится мокро, блекло и хочется зарыться в чужое плечо, неважно чье... Лишь бы оно было теплое... Так они охвачены чувством родства... Что не у них одних в душе смерть...