Трагедия Стэнфорда Оливера

Свисавшая со старой, запыленной лампы белыми нитями, давно не видевшая своего пятиногого (пятиногого, потому что одна нога была потеряна при попытке избежать удара свертком газеты Нью Йорк Таймс от 4 февраля 1958 года)  хозяина паутина, придавала привычную мрачность старому подвалу в доме, который стоял на окраине Канзаса. Эти паутинные полипы при нажатии обгоревшего выключателя создавали тени на старых обшарканных стенах, даже не обладая дюжинной фантазией можно было увидеть, что на стене черные силуэты, при покачивании лампы из стороны в сторону, походили на измученные, сгорбленные, с костлявыми конечностями, одетых в старые лохмотья людей. Угнетающую атмосферу подвальному помещению так же придавали старые, запыленные предметы: коробки с забытыми вещами, торчащие из  стен гвозди, на одном из которых висел то ли сюртук, то ли плащ, больше походивший на человеческую фигуру, оторванные местами обои в темную полоску и верстак, стоявший в центре комнаты, по чему-то именно он придавал этой комнате некий магический и зловещий шарм. Время от времени, можно было видеть как вдоль стены, неторопливо, перекидывая свое ожиревшее маленькое серое тельце с лапы на лапу пробегала мышь, она явно была в здравом настроении и чувствовала себя достаточно вольготно в этих условиях. Именно сюда, каждый вечер, строго в 22 часа 21 минуту, со скрежетом от ржавых петель открывалась мощная металлическая дверь с увесистым медным замком. Неторопливые, но тяжелые шаги раздавались по всему дому, когда в подвал спускался его хозяин, и на протяжении всей ночи оттуда доносился тихий, невообразимо умиротворяющий звук старого патефона, пылившегося в этом подвале с остальными вещами, вот уже почти  15 лет  и вынужденный проигрывать все это время одну и туже пластинку «That ’ll Be the Day/ In Spite of All the Danger, The Quarrymen» 1958 года. За верстаком работал Стэнфорд Оливер. Ни кто точно его возраста не знал, но на вид ему было за пятьдесят. Высокий, плотного телосложения человек, глядя на его лицо можно было понять, что этот человек чем-то обеспокоен, но в то же время отсутствие каких либо эмоций заставляло испытывать трепет, не страх, именно трепет и жалость. Как говорят соседи, он не всегда был таким, в этих краях еще помнят жизнерадостного, эмоционального весельчака Стэна, так когда-то его звали все.
Стэнфорд Оливер переехал в Канзас в далеком 1953 году вместе со своей супругой Рэйчел. С тех пор они жили в этом доме. Если взглянуть во что превратился этот дом сегодня, то никогда не подумаешь, что здесь, когда то был роскошный, маленький, но ухоженный сад, гордостью которого были розы самых разных сортов. Рэйчел часами могла возиться в саду, ухаживая за ними, словно за своими детьми, собственных детей к сожалению в семье Оливеров не было, и это увлечение помогало бедной женщине справляться со своей тоской. А пока супруга Стенфорда занималась садом, ее муж работал в небольшой книжной лавке. По возвращении домой, он знал, что дома его ждет Рэйчел и любимый черничный пирог к чаю, Рэйчел обожала своего мужа, и всегда старалась его побаловать.
Каждый вечер супруги садились у камина и рассказывали друг другу как прошел этот день. У них была еще одна маленькая традиция: ровно в 22 часа 21 минуту Рэйчел, поцеловав мужа и пожелав ему спокойной ночи со словами: «Дорогой, не засиживайся до поздна, тебе завтра на работу», поднималась к себе в спальню. Стэнфорд, точно так же по традиции отвечал: «Родная, доброй ночи, я еще часок посижу». Оставшись один, в гостиной у камина, в своем любимом кресле Стэнфорд принимался читать газету Нью Йорк таймс, да-да, ту самую газету, от которой потом пострадает и лишится одной лапы паук из подвала.  А ровно в 23 часа 21 минуту Стэн поднимался к любимой супруге, и погасив прикроватный светильник ложился спать. А на следующий день он шел на работу, позавтракав омлетом, который ему приготовила Рэйчел, и день повторялся заново.
Так бы оно и было наверное всегда, возможно у них бы еще были бы свои дети, но то что произошло в феврале 1958 года навсегда изменило жизнь Стэнфорда.
4 февраля Стэн так же как и всегда пошел на работу, по пути по привычке, купив свежую газету. Вернувшись домой к его удивлению на ужин не оказалось черничного пирога, но Стэн не стал спрашивать у Рэйчел причину, он видел, что она чем то обеспокоена и это его расстраивало, конечно же он догадывался о причине ее раздражительности.
Каждый год, 4 февраля, Рэйчел достает старые фотоснимки и грустит, предавшись во власть тоски. Дело в том, что 4 февраля 1952 года умерла их единственная дочь, они никогда об этом ни с кем не говорили, малышке было всего 6 лет. Пока Рэйчел убиралась в доме малышка игралась во дворе и упала в колодец, сломав себе шею. Бедная Рэйчел до сих пор винит себя в гибели их дочери. И теперь каждый год в годовщину ее смерти Рэйчел, обложившись фотоснимками, где еще жива их дочь, придается тоске, но в этот раз все было намного хуже, именно это и беспокоило Стэнфорда.
Поужинав, Рэйчел долгое время смотрела в окно, а в 22 часа 21 минуту молча, не сказав ни единого слова, поднялась к себе в спальню.
 А Стэнли, оставаясь внизу читал газету, конечно он не мог сосредоточится, ему приходилось по несколько раз перечитывать одну и ту же строчку. Он очень был обеспокоен нынешнем состоянием супруги.
И вот, в то самое роковое время: 23 часа 21 минуту в спальне раздается выстрел!
Стэнли обезумевший бежит в спальню! На кровати лежит мертвая  Рэйчел, а рядом фотография их малышки, где буквально минуту назад Рэйчел успела оставить надпись: «Прости…».
Сломленный горем Стэнфорд схватил мертвую жену, и зажал ее в объятьях так сильно, что можно было услышать как хрустели ее позвонки.  В истерике он начал крушить все в комнате, бить зеркала и окна, после чего он опрометью спустился в подвал, надо сказать, что раньше он спускался туда очень редко, и там принялся рвать на стене обои, царапая стены ногтями, он не чувствовал боли. Удар кулаком по стоявшему верстаку заставил самопроизвольно включится патефон, как раз в этот момент там стояла та самая пластинка «That ’ll Be the Day/ In Spite of All the Danger, The Quarrymen», которая теперь вынуждена будет играть каждый вечер вот уже целых 15 лет. В какой-то момент Стэн немного пришел в себя, но его спокойствие нарушил маленький паучок, который терпеливо свисал с лампы в ожидании своей добычи. Не знаю чем так он не угодил Стэну, но именно этот паук привел его в бешенство, в ярости торопливо скрутив газету, Стэнфорд начал бешено ей размахивать, пытаясь попасть по пауку, но ему удалось лишь слегка задеть бедное насекомое и краем газеты повредить ему лапу.
Обезумивший от горя Стэнфорд упал на пол без чувств, и проспал до следующего утра.
Проснувшись с жуткой головной болью и тоской в груди, он занялся вопросом похорон Рэйчел. После похорон Стэнфорда было не узнать, соседи быстро привыкли к отсутствию их приветливой соседки. Все вклюнулись в свои заботы, но только Стэнфорд ни как не мог смириться со своей душевной болью.
Спустя неделю после похорон он снова вышел на работу, но это уже был другой человек. С его лица исчезла улыбка и какая-либо эмоция была чужда ему, словно на нем была маска печали. Это был бездушный человек, будто его душу выцепили и где-то оставили, далеко, подальше от этого измученного тела. Ему стало не интересно то, что ему рассказывали покупатели. Он механически выполнял свою работу. Он научился здесь не помнить того, что произошло, в книжной лавке Стэнфорд не помнил ничего.
По возвращении домой его уже никто не ждал, кроме опустевших комнат и ободранных стен.  Только здесь, в этих стенах Стэнфорд немного приходил в себя, чтобы в очередной раз испытать боль утраты.
В 22 часа 21 минуту Стэнфорд спускался в подвал, что бы вновь приступить к делу, которым он вот уже 15 лет занимается.
Спускаясь в подвал, патефон сам включил пластинку «That ’ll Be the Day/ In Spite of All the Danger, The Quarrymen», металлическая дверь тяжело скрипнула и в подвале появилась темная фигура Стэнфорда. Тот плащ,  или сюртук, висевший на ржавом, торчащем из стены гвозде оказался совсем не тем и не другим…
Стэнфорд легко снял, это сложно назвать плащем, но то что эта черная материя действительно походила на человеческую фигуру это точно. Если приглядеться, то эта фигура была очень похожа на того Стэнфорда – доброго, весельчака Стэнли. Стэнфорд в два маха накинул себе на плечи «это», будто это действительно был плащ или сюртук.
То что произошло в следующую минуту, было невозможно объяснить, в такое просто невозможно поверить: черная ткань, так похожая на Стэнли начала растворяться, исчезать на глазах и в этот же момент лицо угрюмого человека вновь приобретало былые черты улыбающегося человека. Ну как такое возможно?! Это был не плащ, и не сюртук, это была душа Стэнфорда. Горе которое он испытал в момент смерти своей супруги, те эмоции заставили навсегда остаться его душе в этом доме.
Далее Стэнфорд подошел к верстаку, из-за спины было трудно разглядеть, что он делает, но все же в какой то момент стало понятно и это. Стэнфорд плавил свечи, придавая им форму своего лица, того лица, которое покупатели книжной лавки видят каждый день, вот уже на протяжение 15 лет. Да! Он делал свою маску печали, свое новое лицо он старательно  лишал эмоций, словно наказывая себя за случившееся. Огонь плавил восковую маску, и в огне было видно как боль одинокого человека, плотно въевшееся в восковые волокна начинала проступать  огромными каплями, то были слезы печали и тоски. Стэнфорд усердно удалял их, любое проявление эмоции, будь то улыбка или слеза испортила бы его маску, которую он одевал каждое утро, перед тем как идти на работу.
А когда маска была готова (эта работа занимала у него немного времени), он поднимался наверх, в гостиную, садился в кресло перед камином, и ждал рокового часа. Ровно в 23 часа 21 минуту патефон умолкал сам собой и Стэнфорд отправлялся в спальню. Он молча ложился на кровать и засыпал.
И так изо дня в день, 15 лет.
Утром, он съедал, приготовленный им же, омлет и вновь, перед тем как выйти из дома он заходил в подвал. Сложно сказать, что происходило в этот момент за железной дверью, но из подвала выходило уже бездушное с каменным, вернее теперь уже было ясно, что с восковым, лицом тело.
И это тело шло на работу, лишь насвистывая себе под нос ту самую мелодию с пластинки.
4 февраля 1973 года было таким же как и обычный день, лишь для Стэнфорда это был день «потеря потерь» - 4 февраля 1952 года он потерял дочь, 4 февраля 1958 года он потерял жену.
Все соседи, да и покупатели книжной лавки были удивлены, да и немного растеряны. Перед ними за прилавком стоял совсем другой человек, тот которого они знали 15 лет назад. «Стэнфорд вновь превратился в старика Стэнли» - кто-то перешептывался в очереди.
Что так повлияло на Стэнфорда неизвестно, но в этот день он впервые за 15 лет забыл спуститься в подвал, забыл снять свой «плащ» и надеть восковую маску.
В этот день Стэнфорд чувствовал себя прекрасно, был веселым и часами мог говорить с покупателями о книгах и еще о разных, разных вещах.
После работы, по пути домой он купил свежую газету Нью Йорк таймс от 4 февраля 1973 года.
Войдя в дом, он долго возился на кухне готовя себе черничный пирог. Часы пробили 22 часа 21 минуту, но Стэнли не спешил в подвал, он словно забыл про него, и надо сказать, что подвал ответил ему взаимностью, патефон странным образом не включился. Стэнли сел в любимое кресло, взяв в руки газету и принялся читать, в какой то момент могло показаться, что Стенли сошел с ума, потому что повернув голову в направлении спальни, словно с кем-то ведя диалог, он обронил старую фразу: «Родная, доброй ночи, я еще часок посижу». И Стэнли продолжил читать газету.
Часы, словно настроенный детонатор, предательски отсчитывали время. И ровно в 23 часа 21 минуту в подвале заиграла та самая музыка «That’ll Be the Day/ In Spite of All the Danger, The Quarrymen».
Стэнли, не спеша свернул газету, бросил ее в камин, еще одна странность, раньше он никогда такого не делал. Надев на ноги теплые, махровые тапочки, Стэнли направился к спальне. Поднимаясь по ступенькам, он в унисон пластинке насвистывал себе ту же мелодию.
В какой-то момент он обронил: «Дорогая, я уже иду». Он зашел в спальню, аккуратно, стараясь сильно не хлопать дверью, закрыл ее за собой.
Огонь в камине дожирал последние поленья, и брошенную Стэнфордом газету, огонь погас, превратив все, что было в его власти в пепел, только лишь клочок газеты остался не тронутым на котором было написано: «Нью Йорк таймс. 4 февраля 1978 года».
И в этот момент в спальне, как и 15 лет назад, раздался выстрел. На кровати лежало мертвое тело Стэнфорда. Лицо его было необыкновенно счастливым и светлым, таким же молодым, как и 15 лет назад. Рядом лежали две фотографии: его любимой Рэйчел и их малышки.
Патефон, стоявший в подвале, оборвал музыку в тот миг, как прогремел выстрел, с ржавого гвоздя исчез черный «сюртук», а лежавшая на верстаке маска превратилась в восковую лужу.
В этот же миг на свисавшую с лампы паутину вернулся паук, и терпеливо ждал свою добычу, не опасаясь получить очередной удар свертком газеты, в углу сидела ожиревшая, наглая мышь.
Стэнфорда Оливера похоронили рядом с его женой Рэйчел. И больше с того дня никто и никогда не любил вспоминать ни день 4 февраля,  ни то что произошло с бедным Стэном.