И вверх, до половины пятого

1.
-Чушь, научить рисовать можно каждого.
Костя романтик, он думает, что, если человек творит, то у него есть дар, и наличие этого дара определяется именно творчеством. Черта с два, я считаю.
-Ты же не рисуешь, - сообщает грандиозную истину Костя.
-Но я могу научиться.
Разумеется, вмешивается Ильичев, он единственный художник в нашей компании.
-Я тебя учить не буду, - совершенно серьезно говорит Ильичев и тыкает сигаретой в разовый стаканчик, где воды на донышке.
Он хороший художник. Графист. Довольно поздно занялся графикой, но это лучше, чем никогда. Акварели у него тоже, в общем-то, недурны, хотя и выглядят так, будто в них плюнули.
-Я же могу научить вас писать романы! – пускаю я в ход козырь. Никто из моих ребят не будет учиться писать романы. Да и я не собираюсь осваивать живопись. Но дело принципа.
Ильичев рисует иллюстрации к моему «Дому по соседству»; герои обретают черты, и я начинаю привыкать к ним – таким. Хотя они должны быть похожими на вполне конкретных людей – меня и Леру. А может, Ильичев думает так же, но стесняется?
…Сегодня Костя сказал гениальную фразу. Я ее записал с твердым намерением вложить в уста своему герою.
-Ты циничный интеллигент, - сказал Костя, протирая очки. – И душа у тебя не широкая, но длинная.
Ильичев зааплодировал.
Шел снег, мелкий и белый декабрьский снег, на котором голуби выглядят грязными пятнами, и хочется их вытереть.
Моего героя зовут колко и изящно, есть у меня такая слабость – придумывать необычные имена. Может быть потому, что меня зовут Станислав Цейс, и хочется назвать персонажа созвучно.
У него его еще не было свой истории, у моего героя. Зато был дом, и голос, и сходство со мной, и несколько фраз, которые можно счесть ничего не значащими.
Но я знаю, что они нужны.

2.
-Я думаю, что конец света уже был, - вздохнул Стас, перекладывая пакетик чайной пыли в чашку Носова. – Поэтому мне глубоко плевать.
-Интересная версия.
-Прокомментируешь?
-Ну, разумеется, нет.
-Так я и знал, - уныло вздохнул Стас. – Чего еще от тебя ждать…
-Хочешь, расскажу, что тебя ждет в обозримом будущем?
-А на кой оно мне, если конец света?..
-Серьезно не хочешь?
-С ума сошел? Конечно хочу.
-Дык обломись. Не знаю я.
-Хотел бы я знать, - Стас посмотрел Носову в глаза, - почему тебя зовут Носов?
-Не знаю, - Носов пожал плечами. – Так захотелось. Я ж тот еще шутник, ты не знал?
-Догадывался, - буркнул Стас. – Скажи хоть, как это будет?
-Как положено. Понятия не имею.
-Скучный ты тип, Носов.
-А кстати! – Носов почесал в затылке. – Ты почему решил, что конец света уже был?
-А так. Я так мыслю – каждый пророк, который предсказывает апокалипсис, оказывается прав. Просто никто не знал, как апокалипсис выглядит, и все прошлые разы проморгали.
-Очень даже, - одобрил Носов. – Разумно.
-Прокомментируешь?
-Иди на. Откуда мне знать.
-Жалко, что вы там у себя историю не учите.
-Не жалко, - убежденно сказал Носов.
-У тебя на рукаве какая-то дрянь.
-Это шерсть кошачья, - Носов смахнул с манжета темный волосок.
-Кот, разумеется, черный?
-Кошка. Рыжая. Линяет, как старый воротник. Падла пушистая.

3.
В этом весь я – мысль идет обходными путями, непролазными болотами, за блеском штыка, пролетающим в тучах, за стуком копыта в берлогах дремучих. А Костя ругает за безумный стиль.
Зато не ругает Лера. Она единственная, кто не читал ни одной моей книги.
-Что делаешь?
-Варю суп и смотрю КВН.
-Куда мир катится, - я даже головой покачал сокрушенно, хотя видеть этого Лера, конечно же, не могла.
-Довольно смешно, можешь тоже включить.
-Как на работе?
-Устала.
Она бухгалтер. И энтомолог-пацифист; так я ее называю. Специалист-самоучка, при этом ни разу не убила ни одной бабочки. Я говорил ей, что энтомологи обычно собирают коллекции, но Лера как дважды два объяснила мне, что коллекция коллекцией, а наука наукой. Год назад Лера стала искать единомышленников. Господи, ну откуда в Кишиневе взяться таким же сумасшедшим?! Нашла. И даже висела несколько месяцев на каком-то местном форуме. Тридцать лет девчонке, скоро замуж выдавать, а она – бабочки.
-А ты чем занят?
-Пишу.
-Что пишешь? – спрашивает без особого интереса, из вежливости. Осведомилась.
-Дам почитать, когда закончу.
-Давай.
Вдруг прочитает? Интрига.
-На работе полный капец.
-Это называется «спонтанное ухудшение субъективного восприятия окружающей действительности», - я блещу формулировкой. - Как тебе расшифровочка?
-Звучит гордо. Интересно, если подобрать семантический ряд слову «капец»…
-Первым словом будет «редактор».
-Снова проблемы?
-Снова редактор. Достали они меня все.
-Жизнь писателя должна быть полна лишений и скитаний по свету. Иначе неинтересно как-то. Нелитературно, я бы сказала. Где стиль? Где, скажи мне, образ страдающего гения?..
-Кстати, я дочитал твоего Реверте. Давай занесу.
-У меня хаос. Я через пять минут пойду в магазин, отдашь на лестнице.
Лера живет этажом выше. Прямо надо мной. Она знала это, еще когда мы не были знакомы. Потом я ее встретил возле ларька с фруктами – прошлым летом. Тогда я увидел ее впервые, а она меня помнила давным-давно. Соседка.
…Телефонный разговор прошлогодней давности (на следующий день после обмена номерами):
-…Только где я тебя найду?
-Открой дверь. Открыл? Выйди на площадку. И вверх, до половины пятого.
И я сразу понял, что «половина пятого» - это об этажах, и обрадовался, как мы с Лерой нестандартно мыслим.
Она стояла в пушистом синем пальто; усталая, озабоченная. У Леры необычное лицо – когда на нем нет особенно ярких выражений, оно кажется недовольным.

4.
-Вот достался ты на мою голову.
-А что, - заинтересовался Стас, - Не ты меня выбрал?
-Любопытный… - с непонятным выражением произнес Носов.
-Носов, - вопросил Стас,– Ты тот детский писатель Носов, который про Витю Малеева, верно? О, Господи, чьи книжки я в детстве читал?!
Носов расхохотался искренне, заразительно.
-В точку? – усмехнулся Стас.
-Придурок, - вытер слезы Носов.
-На какой-нибудь вопрос ты можешь ответить?
-Смотря какой.
-Почему ты ко мне пришел?
-Ты нестандартно мыслишь.
-Это ответ?
-Зануда, - Носов закинул ногу на ногу. – Давай все-таки вернемся к нашему рогатому скоту.
-К черту, - махнул Стас.
-Остряк, - неизвестно чему ухмыльнулся Носов. – Но ведь об даром никто и не говорит. Шо ви на это скажете?
Стас поморщился:
-Тебе обязательно изъясняться, как местечковый лавочник?
-Я думал, тебе будет приятно.
-Тогда будь добр заодно строить из себя русского дворянина и литовского рабочего. И татарина. У меня в роду был весь список.
-Умеешь ты обламывать, Цейс.
-Это ты мне говоришь? – поразился Стас.
-Я. Итак, что желает месье в обмен на услугу?
-Ты циничный интеллигент, - сказал в пустоту Стас. – И душа у тебя не широкая, но длинная.

5.
В подъезде, как всегда, темно.
Лера говорила о каких-то пустяках, потом справилась о здоровье моей кошки, потом мы переключились на обсуждение новинок литературы.
-Да расскажи ты, о чем пишешь.
-Дам почитать.
-Я же не прочитаю, - спокойно сказала Лера. – Скажи так.
-О писателе.
-О себе?
-Отчасти,  - глядя со стороны, я ловлю себя на мысли, что так могли бы разговаривать любые мужчина и женщина, спускаясь по лестнице с четвертого этажа на первый. И будь на нашем месте двое подростков или пожилая пара – ничего не изменилось бы.
-Снег идет.
-По прогнозу… - и я говорю что-то о долгих снегопадах и сайтах с новостями; а в голове странная, но уже ставшая привычной мысль: я не могу представить, как, когда, в какой ситуации я смогу сказать «Я люблю тебя, Лера». То есть нет, могу. И легко вижу, как она отшучивается, или отворачивается, или говорит «замнем». Вот такие дела. Подводит фантазия.
-Новый год скоро… надо сотрудниц поздравить.
-Скоро конец света.
-Ты веришь? – серьезно спросила Лера. Глядя в глаза. И только зная Леру, я смог увидеть где-то в глубине этих глаз огонек готовящейся шутки. Сейчас все зависит от того, что я скажу. Дам шанс пошутить, буду молодец. Не дам – замнем.
-Конечно, - серьезно сказал я. – Как всякий уважающий себя писатель, я мыслю чертовски пессимистично.
Я молодец; от слова «пессимистично» можно неплохо оттолкнуться и дать простор мысли. Лера изящно переводит разговор на склад характера и психологию.
Снег идет, и троллейбус прет сквозь этот снег, и над продуктовой стекляшкой радуга предновогодних огней.
Есть такая милейшая разновидность надежды - перспектива. У наших с Лерой отношений была перспектива; и признание все равно из всего этого следовало. Приятно сознавать, что я его все-таки сформулирую. Я же писатель.

6.
-Сколько тебе лет?
Стас сказал.
-Ты дурак, Цейс, - резюмировал Носов. – Знаешь почему?
-Ну.
-Потому что влюблен. В твоем возрасте так нельзя. Надо любить… серьезно.
-Согласен.
-Ишь ты, какой покладистый. Что же не пустишь в ход привычную тактику? Или тебя устраивает существующее положение вещей?
-Пойми. Мы настолько похожи, что я знаю наперед каждое ее слово. А она знает мое.
-Интересно… - Носов закрыл глаза, и лицо его сразу стало жестоким и больным. – Вы же не разговариваете – какой смысл разговаривать с самим собой? Вы играете. Вы стараетесь вытряхнуть друг из друга что-то неожиданное. Цейс, ты играешь! Обмани зеркало!
-И что? – Стас легко улыбнулся. Все-таки он был хозяином положения.
-Думаю, тебе совершенно не нужна помощь.
-Я, - сказал Стас, - думаю точно так же.
-По рукам?
-Валяй, - махнул Стас.
Носов резко поднялся.
-Пиши! «Я, Станислав Цейс, обязуюсь известить мир о грядущем апокалипсисе. За недоверие со стороны народных масс… пиши «народных масс», смешнее будет! – ответственность не несу. Обязуюсь уложиться в сроки до конца всего сущего, в противном случае обещаю не предъявлять претензий к партнеру»! Ну и почерк у тебя, писатель…
-Чем тебе там подписываться?
-Ручкой, остряк. Крестик поставь, потом будет весело вспоминать.
-И что же я могу сделать, теперь, когда согласился?
-Что умеешь. Писать. Если хочешь, выступи по радио.
-Кто ж мне поверит?
-Назвать процент?
-Ты не назовешь, - сказал Стас, начавший разбираться в шутках Носова.
-Два с половиной процента. Но это тебе должно быть до лампочки. Ты просто выполняешь свою работу.
-Забавно.
-Ты в хорошей компании. Иоанн Богослов, Нострадамус…
-Так я не ошибся? Знаешь, предсказывать очередной конец света как-то легче, чем первый…
-Иди на. Я этого не говорил.

7.
-У Тарковского повторяющиеся образы воды и света. Ты думаешь, это случайно?
-Заметь, у младшего Тарковского те же симптомы. Интересная мысль – переложение стихов отца на язык кинематографа.
-…Как ты можешь писать о себе?
-С трудом.
-Ты хотя бы положительный герой?
-Более, чем ты думаешь.
-Жаль, это не так интересно…
Это игра. Когда мы разговариваем с Лерой, в воздухе свистят клинки, и перстень Изоры завис над бокалом.
-Скоро конец света.
-О как.
-Ага. У меня рукопись приняли. Сразу. Быстро. Ну не чудо ли?
-Действительно.
Мы поднялись до моего этажа, постояли немного, обсуждая детскую преступность и зимнюю олимпиаду, потом продвинулись еще на пол-этажа вверх.
-Я уезжаю.
-Куда?
-В Питер, к сестре. Насовсем.
-Поздравляю. Вырвешься из нашего болота.
-Проклятый город Кишинев, тебя бранить язык устанет. Давно, усталый раб, замыслил я побег…
И тут меня прорвало.
-Да черт! – сказал я, не зная, ору или шепчу Лере на ухо. – Это же просто нелитературно! Это же избитый прием! Это законы жанра, которые вышли из моды сто лет назад! Это преступление против стиля, неужели ты не понимаешь?! Да черт… Я люблю тебя, Лера!
Она рассмеется:
-Хорошо сказано.
И поднимется к себе, а я, писатель двадцати девяти лет от роду, неплохой писатель, опубликовавший один единственный роман, да и то под фамилией Носов, останусь между четвертым и пятым этажами.
И это мелочь, потому что я писатель. И я, черт возьми, создаю что-то, и что-то могу изменить. Потому что я – Цейс, сочинитель историй, сделаю историей все это. И там – в моей следующей работе, которую напишет Цейс, а не Носов, - похожая на Леру женщина никуда не уедет.
Черт возьми.

8.
Стас вышел в темный подъезд, поежился, для порядка ткнул пальцем в захватанный выключатель. Свет, разумеется, не зажегся.
И Стас пошел наверх.
У него была еще уйма времени, шесть минут до назначенной встречи, и шел он медленно, с какой-то ускользающей, дурацкой радостью, что не придется в такой холод выходить на улицу.
Лера, конечно, опоздает, но он постоит здесь, между этажами. А потом она выйдет, и можно будет сказать все, что взбредет в голову, и что не взбредет тоже, но сначала нужно подняться еще на ступеньку вверх – до половины пятого.
На половине пятого сидели двое парней с сигаретами.
-Слушай, - по-свойски обратился один из них, - Время не подскажешь?
-Без пяти шесть…
И тогда второй коротко и сильно ударил Стаса в челюсть. Цейс шарахнулся, и, спотыкаясь, почувствовал, как что-то, остро, но не больно царапая спину, толкается глубже. Мгновенная и еще нестрашная боль коснулась лопатки; перед глазами качнулась уходящая вверх стена.
И наступил конец света.

9.
Я долго шутил с молодой медсестрой, которая, видно, и сама была рада поговорить.
-В моем возрасте от сердца не умирают, - подмигнул я.
-Дай-то Бог. С вашим сердцем надо состоять на учете…
-Это нелитературно, - возразил я. – Сердечные приступы – оставим это положительным героям советских повестей, неустроенным добрым мужикам от сорока и старше, которые провожают поезда с любимыми и говорят молодым героям что-то о жизни. Я не подхожу ни по одному из критериев.
-…Новая картина, - говорил Ильичев полдня спустя. – Глянь-ка.
-Крыло надо бы сделать посветлее.
-Оставь его, Стас, - машет рукой Костя. – Человек лучше знает, что он видит.
-Не морочьте мне голову, - возражаю я, захлопывая папку с картиной. – Как вам доказать, что художник видит то же, что и вы все?


Кишинев
Май 2012


рисунок автора