Нотр де Гоморра

Уродливый звонарь стоял на вершине зеленого холма и смотрел вниз, на расстилавшийся перед ним пейзаж. Простое село каких много на сотни километров вокруг. И жили в нем простые на первый взгляд люди, такие же как везде, и ничем вроде не отличающиеся от других, но…
Как он ненавидел все эти улицы, не имевшие четких линий и хороших дорог. Домишки, одни покосившиеся, разваливающиеся, другие новенькие, пестрящие новыми красками, их он тоже ненавидел. Но самый большой гнев в нем вызывали людишки ходившие по этим улочкам, жившие в этих домах, а главное все время издевавшиеся над ним. Особенно дети, бегающие по пятам, обзывающие и  кидающие камнями в спину. А за что? Просто за то, что он не такой как все, с изуродованным еще в детстве собаками лицом, с горбом, данным ему от рождения. Что еще? Хромающий на левую ногу из-за того, что посмел прикрикнуть на детей. Озверевшие родители поймали звонаря на самом краю деревни и жестоко избили, один из них был с железным прутом. Он тогда три недели провалялся полумертвым, со сломанными ребрами и ногой. И если бы не старый священник, единственный «человек» относившийся к звонарю хоть с какими-то человеческими чувствами, то от несчастного молодого парня давно бы остались только рожки, да ножки.
Еще ребенком маленького Федора подкинули к дверям старой церквушки, стоявшей одиноко на холме перед деревней. Старый священник, увидев куль с новорожденным, хотел сначала избавиться от него, увидев в пьяном угаре посланника диавола, а то и самого антихриста. Но забыв сделать это сразу, с утра, собрав остатки совести и ума, вспомнил, что он все-таки служитель Божий, а всякая тварь есть тварь Божья, решил вырастить себе помощника по хозяйству.
Мальчик рос слабым, болезненным и непослушным, за что был неоднократно бит самим священником. Однажды, когда Федька был послан в деревню за мутной, кто-то спустил на бедного мальчика собак. Слабый, но упрямый мальчик, не решаясь повернуться к ним спиной, взял палку и начал отбиваться. Собаки разорвали ему в тот раз щеку, глаз, съели нижнюю губу. Но он и тогда выжил. И выживал всегда, когда смерть стояла буквально в его ногах.
Сегодня был сладостный день. Каждую пятницу он приходил к этому дому, стоявшего на самом краю, и подглядывал в окошко. В это время  у Марии был приемный день, как она сама это называла.  Утром приходил фельдшер, в обед  глава администрации, а вечером сам священник. При этом они умудрялись ничего не знать друг о друге. Казалось бы, в таком маленьком поселке слухи должны расходится быстрее чем скорость света, но видно ее самцам совсем не хотелось хвастаться своими сексуальными подвигами. Хотя какие там подвиги, уж кому как не Марии знать, что суперменов в постели в этом поселке нет и не предвидится. Священник, пока не пил, хотя бы изматывал ее, ненадолго.
Что же заставляло ее спать с ними? Не деньги, нет. Вечная страсть к низменному и пошлому, если бы разврат вознесли в ранг добродетели, она бы стала девственницей. Самый смак был у нее поздней ночью, когда она оставалась одна. Ну, почти одна, с ней оставался ее верный песик Бернар. Весь день он был заперт в комнате, слышал и чуял каждого ее любовника. Ужасно ревновал и бесился, поэтому, когда она все таки открывала ему дверь он врывался в комнату и набрасывался на нее со всем бешенством зверя. Как понять это удовольствие если ты не ведьма? Именно так любила называть себя Мария, теша свое самолюбие. Было ли в ней что-то мистическое? Скорее нет чем да, она не варила зелий, не насылала проклятий (хоть и часто пыталась), но при всей своей некрасивости заставляла мужчин хотеть ее. На настоящую любовь  она давно уже на рассчитывала.
Знала ли она, что маленький уродец подглядывает за ней. Конечно знала, не заметить его морду в окне мог только сопящий на ней потный мужик. Но это заводило ее еще больше, и увидев звонаря начинала стонать еще громче и извиваться еще быстрее, а наивные партнеры, принимая страсть на свой счет кряхтели громче, разбрызгивая слюни, убыстряя движения и приближая такой неизбежный и нелицеприятный конец.
Федор стоял у окна и злился, ему не было дела до ее тела, ему не нужен был этот процесс смешения тел. Скорее всего он и способен то на него не был. Это все неважно. В его маленьком, покореженном страданиями сердечке жило чувство абсолютно не свойственное миру в котором он жил. Если бы он мог читать, или хоть кто-нибудь заговорил с ним по человечески он бы подумал, что это любовь. Быть может где-то  не до конца правильная, извращенная, но она была, а это очень много значит и сильно помогает. В каком-нибудь другом мире…
А сейчас он любовался ею, почему то именно в эти мгновения он чувствовал какую-то причастность к ней. И это одно заставляло его приходить сюда раз за разом. И смотреть, и мучиться и любоваться.
Но и в этот раз он не решится  к ней подойти. Слишком страшно заговорить хоть с кем то кроме священника, а она богиня. Поэтому он обречен только любоваться ею весь остаток своей никчемной жизни. 
Так проходил день за днем, неделя за неделей. 
Вторую неделю шел дождь. Тяжелые, свинцовые тучи изрыгали из себя воду не переставая. Уже на третьи сутки все тело Федора стало невыносимо ломить. Все старые раны будто открылись вновь. А вместе с травмами телесными открылись и душевные. Не было в душе его покоя. Он никогда не был дурачком, как его все считали, но в эту неделю  вместе с каждой капелькой в него входили новые мысли. И мысли эти были совсем не легкие. Они были странные, как будто вовсе ему не принадлежащие. Мысли роились в кучу подобно тараканам. От температуры, не опускавшуюся ниже тридцати девяти уже второй день, ему и виделись тараканы. Все разные, с разным количеством ножек, разного цвета, размера, но вместе они составляли одну, большую кучу. Несколько раз звонарь пытался дотянутся до этой кучи рукой, но они тут же разбегались. Мысли точно издевались над ним. Они бегали вокруг и подхихикивали. Иногда юноше удавалось раздавить одного, самого наглого, и тогда на мгновенье  становилось легче. Но проходило некоторое время и тот же таракан выбегал из угла и корчил рожу. Когда становилось совсем невмоготу звонарь выползал на улицу. Ливень сначала освежал его, но вскоре капли превращались в мысли, мысли в тараканов и Федор в ужасе забегал в свою каморку.
Раз в день, вечером, к нему приходил священник. Он приносил немного еды и говорил о том, что нужно только помолится, как следует, Бог услышит, простит прегрешения и боль уйдет. Но сегодня он не придет. Наступил день приема. Поэтому бедняга звонарь мучился сегодня больше чем в остальные дни. Ведь уже второй раз он пропускает возможность увидеть её.  Даже тараканы вели себя более смирно видя, как ему плохо.
Внезапно хлопнула дверь. Что случилось? Неужели священник все-таки пришел. Но почему? Нет. Всего лишь показалось. И когда звонарь опускал голову обратно на подушку то услышал голос. Этого не  может быть, но говорила Она, это был несомненно Ее голос.
- Мальчик мой, почему ты не приходишь? Я давно уже тебя жду. Приходи, я жду! Я жду тебя! Почему не приходишь? Ты боишься? А я жду! А ты все не приходишь! Где ты? Жду, что ты придешь!
Голос становился все тише и тише. Федор резко открыл глаза, желая увидеть ее, но нет. Никого не было в его старой, грязной каморке. Ему просто показалось. Но вместе с видением ушла и боль, пропали тараканы, остались лишь мысли, уверенно текущие по черепной коробке.  А снаружи последние капли дождя срывались с неба, с крыши лилась все тише вода, и за горизонтом было видно уходящее спать солнце. Пришел спокойный, здоровый сон.
Его разбудил приход священника. Пьяный и злой он ввалился к звонарю и начал будить его пинками. При этом он кричал:
- Ты, тварь, вставай. Ты ей понравишься, собачья твоя морда. – ноги не выдерживают его и он падает вбок. Пытаясь удержать равновесие хватается за стол, но тот не выдерживает и рушится. - Урод, хватит валятся, ты портишь этот мир, оскверняешь меня, прочь из моего дома!
Священник попытался схватить звонаря за рукав, но, внезапно обессилев, всхлипнул и уткнулся носом в пол.
- А я ведь ее любил, а она… Тварь, ведьма. – опять не выдержав переполнявшей его боли, священник бьется лбом об пол, пытаясь выбить видения из головы, которые в ней возникают помимо его воли.  – Я не понимаю, не понимаю. Это невозможно, это бред!
- Что бред? – неожиданно ясным и чистым голосом спросил его Федор.
Священник от удивления поднимает голову. В двух словах, на первый взгляд обычных он услышал пробудившийся разум. Сколько лет он спал, погребенный в этой уродливой голове? И от этого удивления священник ответил уже трезвым голосом, хотя в другой ситуации и не вздумал бы отвечать.
- Машка то сукой оказалась, представляешь? Самой настоящей, которая под кабеля ложится. А я ее… а она так… Понимаешь? Ты себе это представляешь? – и после этих слов тихо заплакал.
Звонарь сразу понял, о ком идет речь, ее образ преследовал его во сне. Он уже начал догадываться, что ему нужно. И эта цель потихоньку, по кирпичику восстанавливала цитадель разума.
- Ты прости меня, прости, что накричал на тебя. Я боялся, что и ты… - и, не договорив фразы, уснул.
Звонарь вышел из комнаты. Жуткий запах, исходивший от священника, был нестерпим. На улице же ночная прохлада ласково обняла своего сына. Ветер ласково трепал его одежду, листья шелестели ему прекрасную песню.  Где-то в стороне листьям подпевал сверчок.
На следующее утро священник проснулся разбитым. Федор, ожидавший появившуюся возможность поговорить, был неприятно удивлен резким негативным посылом, исходившим от его кормильца.
Люди часто начинают презирать и ненавидеть тех, перед кем хоть раз  излили душу или показали свою слабость, и духовный сан не является защитой от этого человеческого недостатка.
Сегодня звонарю не дали никаких поручений. Он сначала  ходил без дела по двору, а потом, поняв, что его просто не хотят видеть решил пойти в деревню. Это было опасно, но любопытство и раньше было ему присуще, а теперь и подавно.
По дороге ему встретился труп собаки. Федор узнал его, это был Бернар, тот самый кобель, который… Воспоминание о ней вызвало одновременно и глоточек наслаждения и боль недоступности. К счастью воспоминание это быстро зашло за угол, предоставив дорогу логике. Юноша впервые выстроил достаточно длинную логическую цепочку.
Труп собаки, священник, она, злость, труп, священник, труп, злость, труп. Звонарь еще не видел полностью причины, она была неясна, как таковая ревность ему до этого была недоступна, но кто убил собаку, было очевидно.
Однако это происшествие ненадолго задержало юношу. Уже через пару минут он шагал дальше. И как всегда, не успел он пройти и пары улиц, как был замечен толпой ребятишек.
- Смотрите, Квазиморда идет. – закричал один из мальчишек
- Спорим я ему щас нос камнем подобью? – уже поднимая камень с земли, лениво и сквозь зубы проговорил другой.
-  Ну это мы еще посмотрим, кто первый, - завозмущался первый, и уже обращаясь к Федору крикнул : Лови подачу, шницель.
Дети и сами по себе существа чрезвычайно жестокие, они не видят различия между хорошим и плохим, есть только я и другие. Мне может быть больно и обидно, другому нет, он нужен, чтобы мне было хорошо. Таково их мировоззрение, и когда они получают подтверждение этого от родителей, тогда держись. Стая свирепых, безжалостных существ, обезличенных и  безразличных. С этим можно спорить, но в звонаря уже летели камни, больно ударяя в лицо, руки и спину. Раньше Федор просто убегал, мыча про себя проклятья, но теперь вспыхнувший огонек в его голове, зародыш личности, начал усердно думать.
По какому праву один человек может причинять боль другому человеку? Или даже необязательно человеку, любому другому существу, которое может чувствовать боль. Внезапно Федор вспомнил труп собаки, брошенный на дороге, и представил, что точно так же будет лежать и он, как та собака. День за днем. И никто даже не будет убирать его оттуда. Только мальчишки иногда будут приходить для того, чтобы потыкать палкой. Проверить, сгнил ли он или еще нет?
Эти образы породили новые мысли.  Если одни существа могут причинить ему боль, значит,  и он тоже так может. Только не хочет, ни в коем случае. Однако никто не хочет, чтобы эту боль причинили ему, а значит можно…
- Хватит, хватит, мне больно – прокричал юноша. – Если вы будете кидать в меня камни, то я.
Тут он немного замешкался.
- Я тоже могу кидать в вас камни.
На какое-то время мальчишки застыли в нерешительности. Их изумило то, что этот урод им ответил, более того, начал угрожать. Столкнувшись с неизвестным, ребенок, как правило, решает отступить, пока не увидит, как в этой ситуации поведет себя взрослый. Толпа уже дернулась бежать, когда  один из них, тот самый, что первый поднял камень, подошел к звонарю и сказал, громко выделяя фразы.
- Если ты! Мне! Что-нибудь! Сделаешь! Мой! Отец! Тебя! Убьет!
Звонарь дрогнул. Разум еще не дает решительности. И такого ответа он пока не мог предусмотреть. Поэтому хотел уже развернутся и уходить, когда мальчишка, видя, что его боятся, решил еще больше повысить свой  авторитет в глазах других подростков.
- Ты, мерзкий, противный урод, подавись слюной, – и со смехом плюнул звонарю прямо в лицо.
Такой обиды Федор стерпеть уже не мог. В ярости он поднял свой кулак и с размаху ударил мальчишку по голове. Драться он не умел, но явное превосходство в возрасте, плюс ярость, клокотавшая внутри и наконец-то высвободившаяся наружу сделали свое. Мальчик упал как подкошенный.
Теперь для остальной стайки не было сомнений, нужно убегать. Двое из них разревелись от страха, а остальные кричали.
- Ваську убили. Квазиморда с ума сошел. Урод убил Ваську.
Федор в ужасе кинулся к пареньку, теребя его, тот был жив. Новорожденный разум трусливо спрятался в укромное место.
Слева послышался шум. Федор резко повернул голову и увидел, что к нему приближается старик с ружьем. Ружье было старое, с  рисунком на прикладе. Сам старик выглядел странно, но в чем эта странность выражалась было непонятно. Он его никогда раньше не видел. Разум кричал из своего уголочка, что это отец пацаненка пришел его убивать. Звонарь попытался вскочить и убежать, но запутался в собственных ногах и упал. Старик подходит все ближе и ближе. Вот он уже всего в двух шагах. Поднимает одну руку к другой. И начинает  хлопать в ладоши.
- Ну ты, парень, молодец. Правильно вдарил этому сучёнышу. Только, что делать будешь? Ведь тебя теперь вся деревня растерзает за это.
- Н-не знаю, – юноша опустил голову.
- Ладно, пошли ко мне, я кое-что придумал. Только быстрее, пока никого нет.
Старик повел за собой. Жил он вдали от людей, так как давно уже разочаровался в человечестве, а  в односельчанах и подавно. К счастью работа лесником помогала видеть людей как можно реже. Через двадцать минут они были уже у дома.
Добротная постройка, при одном взгляде на которую становилось ясно, что хозяин любит труд и свое хозяйство.
- Заходи в дом и ничего не бойся. По крайней мере, пока, – сказал старик и начал запирать ворота.
Федор не знал как себя вести. Его раньше еще никогда не приглашали в гости. Поэтому, чтобы не натворить глупостей, он встал сразу за дверью.
Как разрешить возникшую ситуацию? Что нужно этому старику? Хочет ли он помочь или привел для того, чтобы он не смог убежать? Тогда в этот самый момент, пока Федор стоит тут расслабленный, лесник зовет сельчан для мести за мальчишку. Возникшая мысль заставила звонаря повернутся и бежать в дверь. Но этого ему не удалось. В дверях уже стоял старик.
- Ты чего дергаешься, дурак? Жить надоело? Сиди и не высовывайся, пока я не скажу, что можно. Давай, проходи на кухню и садись.
Несмотря на грубость и небольшую ворчливость, старик юноше понравился. Чувствовалось, что он чем-то отличается от всех ранее встреченных им людей. 
На кухне было развешено много трав, а в воздухе разносился их аромат, расслабляя и умиротворяя. Хотелось довериться этому человеку, открыть ему все то, что уже давно лежало на сердце. Чувствовалось, что он  может помочь, если захочет, конечно. И это сомнение, в том, что ему, уроду, кто-то может захотеть помочь, мешало все высказать. Поэтому звонарь сидел молча, пил чай и слушал.
- Ты парень неплохой. Я это вижу. Ты человечнее всех этих скотов из деревни. Внешне конечно не удался. Но разве всем быть такими красавцами как я? А? Хм.  Только дурак, ой какой дурак. Чего ты полез в эту деревню? Здесь не любят не похожих на них. А ты явно очень сильно выделяешься из толпы.
- Мне нужно было, – угрюмо ответил юноша. – Очень надо.
- Надо ему. Сидел бы в своей колоколенке и звонил, когда надо,- сказал лесник, разливая чай. Там как без тебя, справятся?
- Я уже две недели не звонил, болел.
- Значит справятся.
И правда. Не успели они допить чай, как раздалось ужасное буханье главного колокола. Было слышно, что ударял в него совсем неопытный человек. Но для чего?
- Плохо дело,- сказал старик, чуть приподнявшись и выглядывая в окно. – Это тебя ищут. Видно совсем обозлились. Значит, будет тяжелее, чем я думал.
Федор испугался. Вот сейчас старик скажет, что ничего у него не выйдет, значит не стоит и пытаться. А может даже возьмет Федора и выгонит из дома, не желая впутываться в неприятности. Юноша решил, что лучше уж самому тогда уйти, чтобы не подвергнутся еще унижению быть выгнанным. Но не успел он встать, как старик схватил его за рукав.
- Надеюсь, ты не бежать вздумал? Здесь, здесь у тебя самое безопасное место, а там, - старик кивнул в сторону окна, - тебя в раз поймают, и будешь, как собака гнить на земле, никто и не похоронит.
Сам того не зная старик привел самый удачный и страшный пример. Федор резко сел на место.
-Вот так вот молодец. Ты пока спускайся в подвал, а я встречу гостей.
У юноши опять возникли сомнения. Ну вот, бросит в подвал, чтобы точно не смог убежать. Но он отбросил их. Не может такого быть, этому человеку можно доверять. Звонарь с благодарностью посмотрел в глаза старика и начал спускаться.
Надо сказать, что подвал был похож скорее на дополнительную комнату. Здесь горел достаточно яркий свет, стены были облицованы, на стенах было множество полок, где помимо обычных закруток стояли длинными рядами консервы.
Сверху раздавался топот, какие-то крики. Федор испугался, что старику сейчас худо и хотел уже выбежать из подвала, чтобы помочь, но в последний момент испугался и сел в углу, зажав руками колени.
Ждать пришлось недолго, не прошло и десяти минут как топот прекратился, еще минут через пять затихли и голоса. Юноша встал, прошел в противоположный угол. Там на полу лежала большая коробка. Она была еле прикрыта старой газетой. Федор нечаянно зацепил ее и она слетела. В коробке лежало много маленьких ружей странной формы. Зачем они нужны он не знал. Испугавшись, что сейчас зайдет старик, Федор резко положил газету на место. И вовремя, как раз в это время вновь раздались шаги наверху, и через минуту отворилась дверь в подвал.
- Выходи, все уже закончилось, - сказал лесник.
Юноша пошел к двери, но перед тем как окончательно подняться по лестнице решил посмотреть, хорошо ли лежит газета на коробке. Случайно взгляд его наткнулся на фотографию в газете. Там была изображена она, Мария. Федор захотел забрать эту газету себе, в надежде, что она оказалась здесь случайно и старик ее не хватится, но резкий окрик вывел его из раздумий.
- Ну, ты чего там, заснул?
- Нет, я, э-э, я уже иду.
Он в последний раз посмотрел на фотографию и поднялся наверх.
Был уже вечер, когда Федор сказал, что ему пора идти домой. Идти он не боялся, так как старик сказал, что никто его не тронет. Он сказал, что сельчане уже выпустили пар на что-то, и что если не попадаться им на глаза хотя бы пару дней, то все будет нормально.
За четыре прошедших часа он успел много рассказать. В частности о тех, кто жил в этой деревне. Что это за люди и с чем их едят. Федор многому не верил, просто потому, что не мог представить подобного. О Марии он так и не решился спросить, а старик как то обошел ее стороной, сказав лишь, что о «этой чертовке» он не хотел бы говорить.
Лесник долгое время не хотел отпускать его домой, говоря, что ему вовсе нечего там делать, все равно его никто не ждет. Он почему то особенно настаивал, что его НИКТО не ждет.
Федор не понимал о чем говорит старик, отвечая, что священник хоть и не любит его, но наверняка будет волноваться. И если бы его мысли не были бы там, в подвале, рядом с этой фотографией, он бы наверняка заметил тяжелый взгляд лесника, обращенного на него. Старик словно хотел что-то сообщить, но никак не решался этого сделать. Наконец он отпустил его.
Федор шел по дороге в обход села. Ему совсем не улыбалось встретится с кем-нибудь. Пусть даже теперь его никто и не стал бы убивать, если верить словам лесника, но наверняка бы серьезно побили.
 Но скверные мысли быстро испарились. Новорожденный разум не в силах надолго оставаться в горе и страхе. И вот, ободренный ночной темнотой, свежестью леса, чуть тревожным ветерком и воспоминанием о Марии, Федор идет и не видит ничего вокруг. Но ему везет. Ничто не потревожило его пути. Все его мысли были посвящены ей, а главная мысль - ее фотографии. Ее нужно обязательно достать, а еще желательно узнать, о чем написано в газете. С этим было еще сложнее. Федор практически не умел читать, очень плохо и очень медленно. А просить старика, означало рассказать ему все. Это было не желательно.
На смену тревожным мыслям опять приходили мечты, и юноша не заметил, как пришел к церквушке. Он не обратил никакого внимания ни на разгром во дворе, не на тишину, несвойственную этому месту. Здесь не чувствовалось ни дуновения ветра, словно природа в этом месте сильно заболела и была при смерти.
Уже только в двух шагах от двери Федор обнаружил, что та была открыта. Он тихонько начал заходить. В доме царила удушливая тьма, воздух был неприятно сладок. На самом входе он споткнулся о что то твердое и тяжелое, пролетев вперед пару шагов он уткнулся лицом в ноги священника. Они находились в полуметре от пола. Юноше стало страшно. Переборов свой страх он начал медленно ощупывать тело. На шее была обвязана крепкая веревка, руки также были связанны.
До сих пор не веря в случившееся, Федор нашел выключатель. Загоревшийся свет на миг ослепил его. Тело священника было все в кровоподтеках, будто перед тем как повесить, его долго избивали. Вот значит, кто принял на себя удар толпы и «выпустил ее пар».
Осознание собственной вины и потеря человека, воспитывающего его с детства выбило опору у него из под ног. Он медленно опустился на пол, свернулся клубочком и начал выть. В углу сидел большой таракан и ухмылялся в свой большой ус.
Постепенно слабость уходила, таракан забежал в дыру в стене. Ненависть к себе начала менять полярность. И вот уже он ненавидит всех тех, кто это сделал. Бездушные твари, глиняные куклы! Ненависть заставила его подняться, случайно он зацепил бутылку, стоявшую на столе, она упала и разбилась. Юноше понравилось ощущение. Он стал все бить и разбивать, изливая себя и свою ненависть. И вот вместо нее появилась холодная ярость. Он обязательно отомстит. Как? Еще не известно. А сейчас? Федор решил пойти к леснику, единственному его якорю в этом мире.
Мария пока была забыта. Но если бы он про нее вспомнил, то был бы уверен, что она не могла в этом участвовать.
Старик встретил его за сто метров до собственного дома. Видно собирался сам идти за ним.
- Ну вот, я же говорил не стоит тебе идти, - тяжело выдохнул лесник.
Утром они пошли и похоронили священника. Совсем недалеко от церкви, на холме с которого открывался прекрасный вид на село.
И вот опять дни проходили незаметно. Стояла ужасная жара, листья и трава пожелтели и пожухли. В голове у  Федора все тоже пожухло. Не хотелось думать, но мысли упорно лезли в голову. Главная из них была о фотографии, как ее достать? В деревню он не ходил, опасаясь жителей. Правда старик говорил, что все уже забылось и успокоилось. Хотелось верить, но как?
Федор сидел во дворе, в теньке и смотрел на лес. Широкие деревья, еле шевелясь, создавали впечатление прохлады. Сзади подошел лесник.
- Ну все, хватит дурью маяться. Будешь бояться, так и сгниешь здесь.
- Уже сгнил.
- Кто? Ты? Не смеши меня. Парень, ты еще очень даже целый человек. А вот там людишки, - он показал рукой в сторону села, - сгнили уже почти полностью. Посжигал бы всю эту заразу, да смелости  не хватает.
- Эх, разве можно?
- Можно. Не люди, гниль.
- Неужели все? – спросил Федор, думая о Марии.
- Ну, может и не все, но если ты найдешь хоть одного доброго самаритянина, я так и быть их прощу, - ухмыльнувшись при этом своим мыслям, сказал лесник.
- Самаритянина? – не понял юноша.
- Ну, человека, в смысле, - неожиданно смутился старик.- В общем, хватит сидеть, там продуктов нужно докупить, вот тебе кошелек и списочек, принесешь, что нужно.
- Да я, это,- смутился Федор. – Читаю плохо.
-  Продавщице дашь, Машке, она наверно читать умеет, хотя может и нет. Ступай.
Машка? У Федора не было сомнений, что это она. Он сможет ее увидеть. Наконец то, после стольких  недель разлуки. И эта маленькая радость затопила сердце урода. Он шел опьяненный этой мыслью. Страх уже исчез.
И вот показалось само село. Осторожность вернулась к нему. Федор ступил на улицу. Людей не было, жара заставила их сидеть по домам. Осмелев, он пошел быстрее, не заметив, что из одного двора вышел человек.
- А-а, вот и уродец наш появился. Осмелел? Удавить бы тебя, да руки марать не хочется, - лениво сказал он.
Федор вздрогнул. Но лень, исходившая от этого человека, заставила его почувствовать уверенность. Люди действительно давно остыли от того случая. И угрожали скорее по привычке. Более того, на миг ему показалось, что теперь они будут даже лучше к нему относится. Ведь он стал им ближе и понятнее. Но Федор быстро прогнал эти мысли. Он аккуратно относился к своему разуму и не хотел засорять его ненужными вещами. Ведь человек есть то, что он думает.
Вот впереди показался и магазин. Бывший звонарь долго стоял рядом, не решаясь войти. Так часто бывает с нерешительными людьми. Он долго ждет, когда же произойдет вожделенное, но дойдя до границы боится, что все пойдет совсем не так как в мечтах. Вот и сейчас юноша боялся, что его просто прогонят. Он боялся только ее. Наконец он решился.
В магазине никого не было. В углу тихо бормотал телевизор. Марии нигде не было видно. Федор тихо подошел к прилавку, боясь, что она его услышит. Он не хотел ее тревожить. Но она сразу же вышла из подсобки.
- Ну, кого там надо обслужить? – с наигранной грубостью спросила она.
Увидев в магазине урода она сначала хотела его прогнать. Он ей здесь не нужен. Но подумав, решила, что урод это то, что ей нужно для ее сексуальных фантазий. Такого никто и представить не мог. Она начала потихоньку возбуждаться. К тому же ее тянуло к нему. Не зря она получала самое большое удовольствие, когда он подглядывал за ней. Наверняка, стоит лишь намекнуть ему на это и он поскачет к ней. А потом она будет скакать на нем. От представленной картины она возбудилась еще больше.
Уже не обращая внимания на юношу, она прошла к выходу, закрылась и выставила надпись «ревизия». Федор стоял в недоумении. Резкое изменение Марии в лице, ее странное поведение, все было непонятно и… страшно. Да, происходящее пугало его больше, чем если бы она кричала на него.
Мария взяла его за руку и потянула за собой в кладовку.
-Пойдем, мой мальчик, я дам тебе то, что ты так долго хотел.
Но Федор стоял на месте не шелохнувшись.
- Пойдем же, не бойся. Я так долго тебя ждала.
Эти слова заставили его очнутся. То видение, что преследовало его со времени болезни, осуществлялось в реальный мир. Он пошел за ней.
Они вышли минут через сорок. Федора всего трясло. Это был ужас. То, что в окно  виделось приятным, тем более с Ней, оказалось отвратительно.  Но больше всего его преследовало чувство неправильности. Нет, нельзя было делать Это. Он представлял счастье и спокойствие, а было ужас и дрожь. Юноша быстро натянул штаны и, всхлипывая, выбежал в дверь.
Мария стояла у входа и посмеивалась. Да, реальность оказалась намного прозаичнее фантазии. Уродец  оказался ни на что не годным. К тому же его постоянные всхлипы… Хотя минут через пять и это стало ее возбуждать. Его орудие, или вернее орудийко, было практически ни на  что не способным. Если б не необычная внешность, она бы вообще разочаровалась. Лишь одно ее смущало. Лет двадцать или пятнадцать назад, она уже не помнила когда, у нее родился сын, с такими же уродствами. Она его, кажется, тогда у реки оставила. Этот паренек ей об этом напомнил, зараза. Ну и ладно, все, забыли.
Федор шел по дороге опустошенный. Жизнь оказалась бесцельной. Предыдущая цель ложной, новой не предвидится. Но умирать страшно не хочется.  Постепенно его стала наполнять ярость. Он никогда не знал этого всепоглощающего чувства. Тогда, у священника он почувствовал лишь слабый ее отголосок.Он мог испытывать гнев, долгий, терпеливый гнев и ненависть по отношению к окружающим. Иногда его охватывала злоба, мелкая и завистливая. Но это чувство он старался глушить, чувствовал, что оно, подобно кислоте разрушающе и беспощадно.
Ярость была впервые, и теперь она стала его проводницей. Не слепой, но холодной и рассудочной.  Смутное беспокойство, остаток прошлого, трусливого сознания попытался успокоить своего нового соседа. Разве она в чем виновата? Она не знает другой жизни, она такая, какая есть, и ее нужно простить. Простить? Никогда, отвечала ярость. Ни ее и никого другого. Все вокруг лишь твари стремящиеся причинить друг другу, как можно больше боли, и она во главе их.
Федору стало видится, что селяне с факелами стремятся найти его и убить, они подходят все ближе. Но он не может их увидеть, свет факелов слепит его. Только тени еле видны, и по ним он знает, где опасность.
Это ярость обернулась против своего владельца. Клокоча внутри, вырываясь наружу, она сводила его с ума. Еще немного и рухнет плотина, и затопит все вокруг. Внезапно прибежал маленький таракан, пронеся на себе газетный листок с фотографией. Он лишь на секунду мелькнул и убежал, но Федор вспомнил. Газета, подвал, статья, узнать. Нужно все узнать, что там написано. Вдруг там написано то, что оправдает ее, хоть немного. Ему обязательно нужно это узнать. И ярость стала потихоньку затихать, прятаться в углах и поджидать удобного случая. Перед бурей всегда самая тихая погода.
Юноша зашел в дом спокойной, но твердой походкой. Старик удивился произошедшей с ним переменой. Что могло произойти за один час? Он даже не стал спрашивать где продукты. Было ясно, что юноше было не до этого. Но все же, что с ним случится? Старик не успел ничего спросить. Федор начал первым.
- Мне нужно в ваш подвал.
- Зачем это?
-Мне нужно в ваш подвал!
- Да хорошо, хорошо, не кричи. Только я с тобой, а то натворишь еще дел.
- Открывайте, - не сдержал крика юноша, и добавил тише, - пожалуйста.
Старик подошел к стене, снял ключ и открыл дверь в подвал. Перед юношей открылся провал, решающая черта, нечто, что либо успокоит его, либо…
Перешагнув через свой страх он шагнул в подвал. Медленными шагами начал приближаться к лежащей газете. В конце концов, не выдержал и резко схватил ее.  Перед глазами все кружится, и так мало знакомые буквы теряют четкость и читаемость. Ярость послала вперед младшую сестру – злость. Федор ударил по стене со всей силы. Злость вернулась к ярости довольная. Священник, то есть лесник, он может прочитать. Перед глазами пелена, все труднее сдерживать ярость. Воспоминания всплывают все быстрее и будоражат. Звонарь прикусывает губу, чтобы не сорваться. Протягивает газету старику.
- Прочти, пожалуйста.
- Где читать? – задал старик вопрос по существу, он по своему опыту знал, что в такие моменты не стоит  лезть к людям.
- Там, под фотографией,- прошептал Федор, уже почти не сдерживая себя.
«Вчера в N-ом роддоме произошло шокирующее событие, у Белоцерковской Марии родился ребенок со значительными патологиями. Отец ребенка неизвестен и бедная мать обречена в одиночку воспитывать своего больного ребенка. Сама Мария утверждает, что этот ребенок не принадлежит ей и его подкинули. Надеемся, что разум вернется к ней и общество получит не очередного брошенного ребенка, а полноценного, хоть и не слишком, члена общества…»
Федор все сразу понял.  Это окончательно снесло все барьеры. Наконец он понял, что в ней так его притягивало. Он с самого раннего детства мечтал о матери. Ему не доставало материнского тепла и заботы. Увидев ее, он подсознательно потянулся к ней, но ошибся, спутав любовь к матери с любовью к женщине. Потянувшись и получив совсем другое, нечто противное и никак не умещающееся в голове он озверел. Разум ушел, осталась ярость.
В руке оказалось что-то металлическое. Ненавижу! Ненавижу всех! Мысль о случившемся, усугубленная кровной связью пыталась разорвать череп на мелкие кусочки. Урод взмахнул рукой и голова старика раскроилась надвое. Увидев кровь, разум окончательно потух.
Ж Ж Ж
Уродливый звонарь стоял на вершине зеленого холма и смотрел вниз, на расстилавшийся перед ним пейзаж. Стояла ночь, но видно было все как днем. Село горело, горело как сухое сено под жарким летним солнцем. Между домов бегали выжившие собаки, зовя своих хозяев, но зря. Месть свершилась, ярость ушла. Все умерли. Все, кроме одного, звонарь пошел к реке…