Индульгенция для алхимика. Глава 2

    ГЛАВА 2
      
                -1-
       Одно дело - путешествовать в хорошую погоду, когда макушку пригревает солнышко, теплый ветерок поддувает под полы рясы, птички услаждают слух, а глаз радует свежая зелень листвы. И совсем другое - тащиться на своих двоих, в дождь, который противными холодными струйками стекает за шиворот, по какой-то причине минуя капюшон, в башмаках хлюпает вода и, насквозь промокшая одежда, неприятно липнет к телу.
       Начиналось все очень даже неплохо. Задержавшийся с выездом Долговязый Отто встретился приятелям раньше, почти на развилке дорог, а не возле дегтярни, о чем договаривались ранее. Счастливый Николас, избавленный от свой очереди тащить нелегкий живой груз, с радостью пересадил Адольфиуса в телегу, взгромоздился туда сам, после чего достал из котомки припрятанный бурдюк с вином, рассчитывая провести всю дорогу до Эрфурта наслаждаясь приятной беседой и дегустацией хмельного напитка. Густав не возражал.
       К монастырю Августина добрались засветло, брат - привратник еще не закрыл наружные двери. Долговязый переночевал вместе с ними, в приюте для пилигримов, на утро довез до города, встретив в очереди выезжающих своего старого знакомца, рыжего Михаэля, гончара из Эйзенаха, возвращавшегося на Пентекост[27] к себе домой. Быстро уговорив взять с собой попутчиков (всего за пару пфеннигов[28] ), приятели расстались с Отто и второй раз проследовали сквозь городские ворота, с трудом протолкавшись сквозь ругающуюся толпу.
       Михаэль оказался хорошим собеседником, если не сказать - болтуном. За два дня, проведенные в повозке, друзья узнали не только детали из жизни семьи возницы и его многочисленных родственников, но и все последние слухи и сплетни. Жизнь кругом бурлила, чего в тиши и уединении монастырских стен совсем не замечаешь.
       В Вартбурге, замке владетельного господина фон Штойца, ландграфа Тюрингии и сеньора Эйзенаха, проходили очередные трехлетние состязания мейстерзингеров[29] . В субботу, перед Пятидесятницей, будут названы имена пяти победителей турнира, а шестого, проигравшего, такого беднягу, по обычаю, казнят. В честь этого мероприятия, господин фон Штойц выставляет на Соборной площади десять бочек флоренского вина, терпкого и забористого, не то что местная кислятина, а значит, праздник будет веселым. Тем более, на вечер еще планируются выступления победителей и их награждение...
       Колдун прошлогодний опять объявился. И начал терроризировать Зуль и Шмалькальден. Местные инквизиторы уже с ног сбились, в его поисках. Недавно туда приехал доминиканский инфулат[30] , отец Дитрих, тот самый, что в прошлом году отправил на костер всю деревню Багенбрюке, вместе с владельцем, рыцарем дес Заалем. Ага, обвинил в том, что они - нераскаявшиеся еретики и пособничают вальденсам и Пришлым. Даже детей не пощадил, говорят... Теперь в Зуле жители лишний раз на улицу нос боятся высунуть, и не только из-за малефика. Колдун-то чего натворил? Неужто не слышали? Ну... уж три недели, наверное, как прошло... сначала на Шмалькальден, а потом и на Зуль, колдовской туман спустился. Воздух на улицах черным стал, словно кто в костер старую шкуру бросил, но ни гарью, ни копотью не пахло. А когда туман этот злодейский выветрился, через час, примерно, и народ от страха оклемался, то обнаружили, что несколько человек пропало. Трое в Зуле и пятеро в Шмалькальдене. Вот так-то, любезные фратеры...
       Герр фон Нольде из Дессау снова рыцарский турнир выиграл. Да, Пасхальный, тот, что граф Ольденбургский устраивал. До того удачливый и искушенный в ратном искусстве молодой человек... Барону Кольмарскому так булавой по щиту врезал, что плечо ему выбил из сустава. А сам - по шлему получил, аж завязки лопнули, рука у барона тяжелая, да. Но из седла не вылетел, удержался. А барону не повезло, подпруга разорвалась. Говорят, что на этом турнире, фон Нольде объявили самым сильным рыцарем Короны. Правда, в настоящем сражении ни разу не был, даже в патруль к Рубежу не ходил... Но у него еще все впереди, успеет, навоюется...


       [27]- крупный католический праздник, "Пятидесятница", 50-й день по Пасхе,
       празднуемый в воспоминание события сошествия Св. Духа на Апостолов.
      
       [28]- мелкая медная монета, содержит 0,124 гр. серебра
      
       [29]- бродячий поэт и певец (не путать с менестрелем!), подражает
       куртуазной  лирике,  поет любовные романсы
      
       [30]- католический священник, получивший, в виде награды за особо ревностную
       службу, право носить во время богослужения инфулу - митру.


                -2-      
       Все эти разговоры Густав слушал отстраненно. Ему и так нашлось о чем подумать. Арест и исключение из коллегиума неожиданностью не были, возможно, именно по этой причине, студиозус отнесся к произошедшим неприятностям почти равнодушно. К такому повороту событий он готовился два месяца, с тех пор, как его старшая сестра Элиза, бежавшая от клариссинок вместе со своим другом Йозефом, связалась с ним и попросила о помощи. Срок не такой большой, но и не маленький. Инквизитор так настойчиво спрашивал: виделись они или нет... Вопрос поставлен не верно. Его следовало задавать так: "Имел ли он связь с сестрой накануне побега?". Вот тогда бы увильнуть не получилось . Да, они разговаривали... если общение с помощью неупокоенного духа младшего брата, до сих пор не нашедшего своего места за Гранью, можно назвать беседой. После того экзорцизма братишка появлялся только один раз, сообщил, что с Элизой все хорошо, и, пропал. А призывать - опасно...
       Ах, Элиза, Элиза... несчастная сестра. Что с тобой сделала любовь? Толкнула, на столь безрассудный поступок... покойные родители его бы не одобрили. Но, будь они живы, не было бы монастыря, Йозеф не перешел бы дорогу инквизиторам, а он сам не сидел в подвале... Все таки, как один случай, может изменить судьбу человека?
       В Геттингене они жили на улице Старых Дубов. Отец и матушка происходили из почтенного купеческого сословия, являлись потомками Пришедших во Второй Волне. Их предки почти двести лет назад бежали с негостеприимного Востока в Южную Саксонию, в то время уже освоенную и освобожденную от слуг Азазеля рыцарями Церкви и, с тех пор, благополучно проживали на правом берегу Лейны, недалеко от монастыря святого Морица. За время служения герцогам Брауншвейгским, род Шлеймницев достиг многого: они стали председательствовать в Купеческой Гильдии, владели пятью баржами, ходившими в Гамбург и обратно, имели огромный трехэтажный дом, солидный объем торговли, собирались купить морское судно...
       Родители матушки так же были весьма почтенными горожанами, богатыми бюргерами из Второй Волны. И никто из четверых детей семьи - Густав, Элиза, Макс, Барбара ... никто из них не знал, что такое - жить впроголодь.
       Но в один далеко не прекрасный момент, почти шесть лет назад, все резко изменилось. Гора Хайнсберг, у подножия которой располагался город, изрытая рудокопами, словно старый гриб червем, не выдержала долгих проливных дождей и... темной осенней ночью гигантским оползнем обрушилась на спящую долину, похоронив под собой две трети домов и засыпав половину речного русла.
       В тот злополучный час Густав не спал, у него после ужина разболелся зуб. Замучившись ходить из угла в угол, он накинул поверх ночной рубашки камзол, решив не беспокоить гувернера и сходить на кухню за кусочком соленого сала. Приоткрыв дверь, Шлеймниц ощутил под ногами непонятную вибрацию... а через несколько секунд услышал нарастающий грохот, словно в небе непрестанно гремел гром, с бешенной скоростью приближаясь все ближе и ближе. Перепуганный юноша поднял свечу и вышел в коридор. Стены дома начали дрожать... тут же в галерее показались заспанный слуга и тринадцатилетний братишка, Макс, зевающий и трущий глаза. С потолка посыпалась штукатурка, пол заходил ходуном.
       - Это землетрясение, бегите вниз! - пытаясь перекричать раскаты стихии, заорал гувернер и, зачем-то скрылся в своей комнате. Густав, не раздумывая, схватил младшего брата за руку, кинулся к лестнице. Допрыгав, через две ступени, до второго этажа, он увидел испуганных сестер.
       - Барбара! Элиза! Быстро на улицу! - и, хотел, было, бежать дальше, но остановился. Сестры размазывали слезы по щекам:
       - Там фрау Иветта, она из комнаты выйти не может... На площадке возникла заминка. Густав боялся, внутри все тряслось, но... ему нужно попробовать что-то сделать. Пока есть время.
       - Я ей помогу. А вы - спускайтесь вниз, не ждите, - он передал свечу Элизе, сделал несколько шагов...
       В этот момент дом потряс страшной силы удар. Шлеймниц не удержался на ногах, упал. Сестры закричали, свеча, выпавшая из рук Элизы, подожгла шелковую портьеру. В бьющемся свете пламени Густав увидел страшную картину: стены дома корежило, одна за другой лопались потолочные балки, девочки, оглушенные отлетевшим карнизом, лежали на полу без движения, а Макс слетел с лестницы вниз... прямо в черную клокочущую жижу, быстро поднимавшуюся с первого этажа.
       Внутри у юноши, казалось, что-то лопнуло. Окружающий мир застыл. Исчез грохот, языки огня неподвижно замерли, в упругом воздухе зависли падающие куски штукатурки, труха, выломанные доски настенных панелей... Изумленный Шлеймниц, ничего не понимая, поднялся на ноги. Если бы не зубная боль, от которой продолжала разламываться челюсть, то он бы решил, что спит и, видит кошмарный сон. Густав взял в руки ближайшую щепку. Повертел ее в пальцах, отбросил в сторону. Деревяшка упала... без стука.
       Что происходит? Это колдовство? Если землетрясение, то откуда появилась черная жижа, затопившая первый этаж и продолжающая подниматься выше? Что теперь делать? Путь вниз закрыт... Тогда наверх? Забраться на чердак и надеяться, что стропила выдержат? Похоже, другого выхода нет. Только... нужно вынести из прохода сестренок, погасить начинающийся пожар и вытащить Макса из этого дерьма. А потом попробовать вызволить гувернантку. Да, наверное, так...
       Решившись, Густав стал действовать. Сначала Барбара, потом - Элиза, затем - Макс. А теперь - всех, по очереди, наверх... Уложив девочек на третьем этаже, юноша побежал вниз, за братом, думая, что успеет. Но... мир начал оживать. Пришли в движение падающие предметы, стены вновь угрожающе затрещали, а по ушам ударил мощный громовой раскат. Шлеймниц поскользнулся, упал головой вниз и, со всего размаху, врезался в дубовую балясину. Из глаз посыпались искры, на некоторое время он потерял ориентацию... А когда пришел в себя, то закричал. От боли, ужаса и безысходности.
       Максимилиан исчез.
       Черная жижа, проглотившая младшего брата, довольно пузырилась, споро забираясь все выше и выше, грозя, через несколько секунд, затопить весь второй этаж. По наружной стене пробежала трещина. Одна. Другая. Третья... Лопнула штукатурка и, внутрь дома упал первый камень...
       Густав перекрестился, моля Господа о спасении. Встал, шатаясь, принялся карабкаться вверх по лестнице... Слава Богу, сестры пришли в себя! Они едва успели забраться на чердак, юноша, не зная, что могло случиться с гувернером, уже хотел вновь испытать судьбу... Но тут стены не выдержали. Правое крыло, центральная часть дома и прилегавшая к ней часть левого, детского крыла, с ужасающим грохотом рухнули в черную сель...
       Их спасло только Провидение Господне... и солдаты герцога, сумевшие пробраться через кучи валунов и болото, образовавшееся на месте Старого Города, сняв измученных жаждой, голодом и холодом, детей с развалин, спустя почти трое суток после трагедии.
       Так, в одну ночь, Густав потерял, как он считал, все главное в жизни: родителей, брата, отчий дом, друзей, почти всю родню, капиталы, нажитые несколькими поколениями, и... веру в людей. Единственный, оставшийся в живых родственник - двоюродный дядя по материнской линии, от них отказался. Епископ Брауншвейгский, служивший заупокойную мессу по всем погибшим, с подачи бургомистра и муниципалитета, распорядился отдать детей в монастыри: Элизу и Барбару - в Орден Клариссинок, а Густава - в Аллендорф, в обитель Святого Лулла.
       И они начали новую жизнь.
       Десятилетняя Барбара не выдержала потрясения, через год она тихо угасла. В ту ночь к Густаву впервые пришел Дух неупокоенного Максимилиана, не обретшего за Гранью ни покоя, ни дороги к Небесному Престолу. Студент коллегиума рассказал о призраке отцу Сулиусу, аббат лично отпел и совершил Панихиду по безвременно усопшему отроку... но это не помогло. Как и поминальные записки, отправленные на Вселенскую Субботу епископу в Мейссен. Душа младшего брата продолжала витать между Мирами, посещая по очереди то Элизу, то Густава... все это время, помогая им общаться между собой. Так и получилось, что сестра, через Макса, передала сообщение о своем решении... и рассказала о причинах, побудивших ее к бегству из монастыря. Конечно, как старший брат, субминистратум такой поступок не одобрил, но... запретить девушке любить, он тоже не мог...
       Доминиканцы, наблюдая за троицей изгнанников, на Элизу не выйдут. Если только не случится нечто непредвиденное и она не выдаст себя по глупости. Пусть Santum Officium немного успокоится. И тогда можно думать о том, как им добраться на Юго-Восток: в Сиам, Бенгалию, Мьянму... или на Остров Первого Солнца... А пока придется обманывать инквизицию, на сколько у него хватит сил и разума. Грех, конечно, но не такой уж и большой, ложь во благо, Церковь оправдывает. Так почему бы и не согрешить, во имя счастья сестры?
      

                -3-
       Сегодня утром, не найдя в Эйзенахе попутчиков до Наумбургского аббатства, следующей цели на их нелегком пути, приятели выложили девять с половиной крейцеров[31] за вислоухого и не до конца вылинявшего пони, рыжей, с белыми пятнами, масти, явно знававшего лучшие времена, сторговали упряжь, взвалили на средство передвижения слегка похудевшие котомки и Адольфиуса, и, почти перед терцией, наконец, покинули город. Небо хмурилось, ветер стал пронизывающим, холодным и дующим порывами, после сексты хляби небесные разверзлись: зарядил дождь.
       К вечеру, промокшие до нитки путешественники, бредущие по раскисшей дороге в полном одиночестве, добрались только до деревушки Цвигдаллен, расположенной примерно в половине пути от Наумбурга. Здесь им повезло, в поселке нашелся постоялый двор - двухэтажный сруб, Голиафом возвышающийся над всеми остальными домиками, в качестве вывески использовавший неимоверных размеров пивную кружку, кварт на восемь, прибитую к вертикальной оглобле перед входными воротами. Обрадованные путники резво поспешили за ограду, но тут же затормозили: почти все пространство внутри оказалось заставлено крытыми повозками какого-то вельможи с неизвестным гербом - в левой верхней половине была изображена серая башня, а в правой нижней - известно на что намекавшая, ощеренная кабанья морда, нарисованная чернью[32] в профиль.
       Дворовый пес пару раз тявкнул из своей конуры, но носа на улицу не показал. Зато под лестничный навес выскочил какой-то рябой малый, оскаливший в радушной улыбке щербатый рот и торжественно объявивший:
       - Некуда, господа паломники, некуда. Все места заняты, даже на конюшне! Их милость, барон Граувиц со свитой остановились, на постой, значит. Вон, третий дом с краю, с большой трубой, старостин, значит... туда идите, он определит.
       Опешивший от такого гостеприимства Шлеймниц слегка растерялся, не найдя, что ответить, но у мелкого воробья Проныры в кармане всегда имелась дежурная отповедь:
       - Слышь, мордатый! А если к тебе в харчевню апостол Петр пожалует, ему ты тоже от ворот поворот сделаешь? Глаза-то разуй, не видишь, что ли, перед тобой не паломники, а добропорядочные служители святого Лулла! Так что веди коня в стойло, а к столу дорогу мы сами найдем, - и принялся снимать с Рыжика котомки.
       Мордатый, сомневаясь, что мелкий наглец имеет право распоряжаться, начал переминаться с ноги на ногу. Густав пришел Николасу на помощь:
       - Давай, пошевеливайся, - придал голову максимальную уверенность, внушительно тряхнул пузом: - Sic pati non negetur panem et calor[33] !
       Очевидно, латынь, а так же габариты Шлеймница, сдвинули в мозгу рябого какую-то извилину, он закрыл рот и вышел под дождь принимать узду пони. Тут очнулся Адольфиус, до сих пор мышкой прятавшийся от ливня под шерстяным ковриком - попонкой. Обезьян, почуявший скорый прандиум[34] , высунул свою морду, неприветливо взглянув на трактирную прислугу. Для тех, кто с индриком был ранее незнаком, эта "неприветливость" могла показаться откровенной угрозой: зверь наморщил нос, предупреждающе оскалив два ряда острых зубов. Не ожидавший подвоха Рябой, увидев третьего спутника приезжих, выпустил узду, подался назад, съехал в лужу, поскользнулся и, пытаясь удержаться, начал резво перебирать ногами, подняв тучу грязи и брызг.
       - Это наказание Господне, за то, что слуг его хотел лишить крыши над головой, - пафосно произнес Густав, принимая лемура на руки. - Веди, несчастный, сего Буцефала в денник, и не забудь сказать конюху, что бы задал корму. А мы - помолимся о твоей грешной душе, - студиозус пристроил обезьяна на животе, словно маленького ребенка, проследовав за Пронырой, ожидающим товарища почти на пороге заведения.
      

       [31]- серебряная монета, равен 4 пфеннигам
      
       [32]- черный цвет, используемый в геральдике
      
       [33]- Да не откажут страждущим в хлебе и очаге
      
       [34]- еда, закуска, трапеза


                -4-
       Шлеймниц толкнул дверь, вошел в таверну и смиренно произнес:
       - Pax vobiscum[35] , жители и гости этого дома, - попытался молитвенно сложить руки, но мешал Адольфиус. - Позвольте усталым путникам обогреться у очага и отдохнуть... в спину толкался Николас, пришлось подвинуться. За фамулусом хлопнула дверь.
       На вновь прибывших особого внимания никто не обратил.
       В помещении стоял гвалт десятка голосов, заглушивших приветствие субминистратума и царил сумеречный полумрак, пары маленьких оконец, заделанных бычьим пузырем, для освещения явно не хватало. По этой причине, на подвешенном в центре зала тележном колесе, коптило несколько масляных ламп, дававших больше вони, чем света. По правую руку, в зале для простолюдинов, горел большой камин, параллельно исполняющий роль открытой печи для готовки мяса. Место перед ним оказалось свободным, завсегдатаи (обросшие бородами крестьяне) устроились за одним столом, а люди барона, отличимые по серо-голубым цветам сюрко, поглощали вино за двумя другими.
       Слева, где была отведена трапезная для тех, кто побогаче, но к аристократии ни каким боком, народу сидело меньше, всего четверо. И все, судя по виду, бывалые вояки, один из них, изукрашенный рубцами, явный кригмейстер[36] , в их компании - четвертый - в черной рясе, с широкой диагональной синей полосой от правого плеча к левому бедру, пересекающей грудь словно перевязь меча, выдававшую в нем патера из Ордена святого Мартина[37] , милитария, военного капеллана, bellatori Christi[38] , единственного из гостей, вяло кивнувшего в ответ на приветствие Густава.
       Хозяин трактира - толстый мужик в заляпанном переднике, обладатель огромных рыжих усов и пышных бакенбард, стоявший за стойкой напротив входной двери, молча указал посетителям на очаг, после чего, с норовом опытного барыги, распознал в них неплатежеспособных клиентов, потеряв к троице всяческий интерес.
       Николасу пришлось разуверить трактирщика, прикупив кварту подогретого вина, вместе с которым друзья почти час сушились и нежились подле камина. Затем, проснулся голод. Слуги и местные, опростав изрядное количество кружек, насиженные места покидать не собирались: одни изображали из себя всезнающих господ, а другие - деревенских олухов, слушая сказки, преподносимые приезжими, с таким выражением лиц, словно внимали Божественным Откровениям.. К этому времени в малом зале остался лишь один капеллан, уже давно с любопытством поглядывающий на странную троицу и неспешно опрокидывающий внутрь кубок за кубком. На скромный вопрос Проныры, о возможности устроиться за соседним столом, милитарий[39] благосклонно махнул широкой ладонью, мол - "чего там, располагайтесь за моим".
       С голодухи, Густав и Николас решили гульнуть и устроить желудкам праздник, совсем забыв, что постные дни соблюдаются не только в монастыре. Поэтому им пришлось довольствоваться пустым супом из чечевицы и кореньев, вареными яйцами, кругом сыра, пучком раннего зеленого чеснока и квадрой[40] белого хлеба. В качестве специи хорошо подошла соль, а на запивку - еще одна бутыль умеренно разбавленного вина. Заплатив за это сомнительное удовольствие семь геллеров[41] , друзья с жадностью набросились на еду.
       Сосед - мартинианец, все это время со снисходительной улыбкой наблюдавший за кулинарным авралом троицы, дождался, наконец, когда компания насытится и задал интересующий его вопрос:
       - Не каждый день встретишь обезьяну, запросто орудующую ложкой. Откуда вы ее взяли?
       Густав, дожевывая хлеб с чесноком, выразительно посмотрел на Проша. Тот, звучно отрыгнул воздух, поставил кружку на стол, вытер губы рукавом подрясника и, вежливо ответил:
       - История эта, уважаемый дом патер, весьма занимательна, грустна и поучительна. Произошла она в Арагоне, точнее - в Сарагосе, лет пять с тех пор уж прошло. Я, Ваше Преподобие, в ту бытность, оказался весьма беден, и пробавлялся, собирая милостыню на паперти церкви святого Стефана, где имелась кафедра фактотуров[42] - бенедиктинцев. Возглавлял ту кафедру суффраган[43] Ордена, почтенный профес Игнасио дес Мартинес, муж редкой учености и благочестия. Так вот.
       Прош промочил горло.
       - Сей ученый муж что-то там мудрил с гомункулусами. Не то хотел им крылья приделать, не то - третью ногу отрастить... Ага. И, как вам должно известно, дом патер, для создания этих самых существ, требуется человеческое семя. А профес Мартинес был мужчина в возрасте, чтобы не сказать - старый, кроме того - крайне благочестивый, и грешить, по примеру пастуха Онана, категорически отказывался, к чему призывал и своих студиозусов. Ага. А семя-то нужно! И откуда его взять? Выбрал тогда кафедральный дьяк троих с паперти, тех, кто почище, да помоложе, меня в том числе. И привел нас к суффрагану. Тут Его Преосвященство нам и объяснил задачу. Надо, мол, ваше семя, собранное в серебряные стаканчики. За то греховное деяние получите по два реала[44] , а как опыт завершится - еще восемь. Только чтоб никто из вас дурной болезнью не страдал, иначе, говорит, эксперимент не выйдет. Ну а что? Десять реалов - сумма приличная, а дело- то пустяковое, не такой уж большой грех... Мы и согласились.
       Проныра допил кружку и налил еще, чтоб не пересыхал язык. Густав смотрел на него хмуро, но, не перебивал, видя, что рассказ патеру интересен.
       - Через положенное время ловим мы того дьякона. Спрашиваем: "Что, мол, вылупились птенцы? Когда за деньгами приходить?" А тот нам и отвечает: "Приходите через три дня, только помойтесь, чтоб не вонять". Ну, сходили мы на Эбро, искупались, благо лето на дворе, а в указанный срок явились пред очи професа. Тот, значит, моих напарников похвалил, выдал им по пять реалов, и, сказал, что вызовет еще раз, когда гомункулусы подрастут. А на меня ругался, чуть не козотрахом обозвал, вместо денег дал мне вот этого, - ткнул пальцем в Адольфиуса, - и, сказал, чтоб я что хотел, то с ним и делал, мол, волосатые уроды ему не нужны. А я тогда не понял, что это обезьян, думал, что это гомункулус такой... маленький человечек, только обросший, ага. В нем роста две ладошки было. Ну и решил, что топить не буду, а выкормлю, все ж, от моего семени, считай, почти сын... пусть хоть и искусственным путем созданный. Ушел от професа чуть не в слезах. А когда дошло, кого этот старый... э... уважаемый дес Мартинес мне подсунул, стало уже поздно. Привязался я к обезьяну. Он мне как родной стал. Так вот и мучаюсь теперь... с сынком - лемуром, - закончил свою горькую историю Николас. - Вы, Ваше Преподобие, человек состоятельный и не жадный, сразу видно. Может, угостите промокших студиозусов хорошим вином?
       Милитарий добродушно рассмеялся. Выглядел он лет на сорок: узкое, худощавое лицо с большой залысиной, плавно переходящей в тонзуру, изрезано морщинами, крючковатый нос с широкими крыльями хищно изогнутый над тонкой полоской губ. Волосы вокруг макушки - черные, но изрядно посыпанные пеплом времени. Глаза - какие-то седые, выцветшие, но с пронизывающим, цепким взглядом бойца. Острый и чуть выдающийся вперед подбородок выдавал жесткий характер. Похоже, что кто-то из его предков согрешил с арабистанкой, в чертах капеллана явно проглядывала южная кровь.
       - Такой истории, - патер вновь коротко хохотнул, - отродясь не слышал. В ней хоть слово правды есть? Надо же! В Эрбо купался! Не замерз? Там вода ледяная, даже летом... Бог с тобой, наливай, - капеллан утер выступившие слезы. - Эй, трактирщик! - воин Христа указал на опустевшую бутыль. - Повтори!
       И, повернувшись к приятелям, продолжил:
       - В следующий раз, когда будешь рассказывать эту драму судеб, говори, что твой писун ни на что не годен, а деньги упускать ты не желал. Вот и пришлось поймать обезьяна и взять у него семя насильно. Потом - подменить. Ха! Ведь всем известно, что от человека гомункулус будет человеческим, а не кочкоданским, - опять засмеялся милитарий.
       Прош и Густав переглянулись и присоединились к священнику.
       - Меня зовут Пауль фон Хаймер, - отсмеявшись, представился патер. - Отец Пауль фон Хаймер, капеллан у его милости барона фон Граувица, если точнее, - воин отпил из налитого кубка. - Мы возвращаемся домой, в Штирию, с большой ярмарки в Ростоке. А что делают в этом трактире два послушника святого Лулла? - внимательный взгляд седых глаз переместился с Проныры на Густава, безошибочно определив по цвету рясы старшего компании.
       - Ну, - Шлеймниц слегка замешкался, раздумывая, насколько можно быть откровенным, - Я - Густав Шлеймниц, субминистратум, а он, - кивок в сторону Проныры - Николас Прош, мой фамулус... мы студиозусы из Аллендорфского аббатства. Идем в Сецехов, в Ржечь, обучаться в тамошнем коллегиуме, отец настоятель распорядился.
       - Вот как? - священник удивленно поднял брови. - Что, туторы в вашем монастыре настолько плохи, что не могут подготовить своих учеников к вступлению в Орден?
       - Нет, конечно, - студиозус слегка смутился. - Учителя вполне сведущи. У нас... на нас наложена епитимья[45] ... пройти рукоположение за пределами Романии.
       - Ага, - мартинианец сделал еще пару глотков, - и связана она, скорее всего, с длинным языком вот этого юнгерменна, - указал подбородком на скромно потупившего глаза Николаса.
       Густав слегка улыбнулся. Истинную причину похода называть не придется. Милитарий озвучил версию, чем она плоха? Если он считает себя проницательным, то пусть так и будет.
       - Да, дом патер. Вы совершенно правы. Язык у моего товарища совершенно без костей. Даже если укоротить его на пару ярдов, оставшегося десятка футов ему вполне хватит, что бы довести до белого каления кого угодно, - студиозус мысленно себя похвалил. Ведь ни капли лжи, а их новый знакомец теперь совершенно уверен в правоте своих выводов.
       - И что, вы действительно намерены перевалить чрез Хребет? Неужели поближе учиться негде? - казалось, воин - монах заинтересовался. Прямой штурм скалистых перевалов, иногда взметающихся на пять тысяч ярдов, где вместо дорожной колеи - узкая тропа, или веревки, натянутые над пропастью, где на ночь нужно себя привязывать, а в случае дождя - ты почти покойник, под силу не каждому смельчаку. Даже вездесущие торговцы, готовые на любой риск ради барыша, - и те с неохотой соглашаются идти по такому "тракту".
       - Придется, дом патер. Или пойдем к Северному Перевалу. Если только в мейссенском епископате не скажут, где найти Наставника по эту сторону Колючих гор, - вздохнул Шлеймниц.
       - Решимость, достойная уважения, - одобрительно кивнул милитарий, допил кубок и сделал Прошу знак "наливай еще". - Значит, твое послушание - стать служителем Лулла за пределами Марки? В коллегиуме, или у Наставника, не важно, главное - что не на Западе. Я правильно понял?
       Густав неуверенно пожал плечами.
       - Возможно и так. Про Запад у нас разговора не было. Речь шла лишь о том, что я должен продолжить учебу, получить рукоположение и стать официальным служителем Ордена...
       - Bene, bene, bene[46] ... - взгляд капеллана неожиданно стал оценивающим. - А скажи-ка, юнгерменн, чему тебя научили, в вашем аббатстве? Свинец от олова отличить можешь?
       - Конечно, дом патер, - несколько обиженно произнес Густав. Хоть в лучших учениках студиозус и не ходил, но в отсутствии усердия и прилежания его никто обвинить не мог. - Как и положено: освоил шесть таинств превращения, очистку девяти элементов, их солей, - отгибал пальцы субминистратум, - два растворителя, сопутствующие литании и бенедикционалы[47] , поиск и опознание руд, минералов, окаменелых останков, работу с астрологической картой и таблицами, а так же богословие, главные литургии, молитвы Великого Входа, на облачение, и святые таинства крещения и отпевания.
       - Неплохо. А ну, - весело блеснул глазами фон Хаймер, - зачитай, к примеру, пятидесятый псалом. Сегодня как раз пятница[48] !
       - Пожалуйста, - студиозус чуть откашлялся. Хмель уже бродил в голове и заставлял делать то, на что в трезвом виде Шлеймниц был не способен, а именно - противоречить и доказывать - Miserere mei Deus, secundum magnam misericordiam Tuam[49] ...
       - Достаточно, - слегка поморщившись, произнес патер. Густав читал вроде не громко, но молитву услышала вся таверна. Хозяин, слуги барона и крестьяне набожно склонили головы, сложили ладони, и, судя по всему, тихонько шептали "Отче Наш".
       Капеллан забарабанил пальцами по столешнице, на минуту уйдя в раздумья.
       - Вот что, достойные юнгерменны, - пришел к какому-то решению милитарий. - Сидите здесь и больше не пейте. Обезьяна это тоже касается, - нахмурил брови, увидев, как Адольфиус потянулся к кружке. - Мне следует кое-что обсудить с господином бароном... если он не занят, конечно. Тогда, возможно, через Хребет вам идти не придется, - слегка качнувшись, капеллан встал из-за стола. - Ждать! - коротко, словно военную команду, бросил патер, направляясь к лестнице, на конце которой находились двери, ведущие в зал для благородных.
       Густав и Николас переглянулись.
       - Схожу - ка я отлить, - глубокомысленно изрек Прош, взваливая на плечи упившегося лохматого воспитанника.
       - Верно, - поддержал товарища студиозус. - Заодно, посмотри Рыжика и узнай... у конюха, например, вдруг, в деревне кто из ланфрида[50] заставой стережет. Мало ли... Граница с Остерландом, все-таки. А тут - барон с неясными намерениями. Только не задерживайся, мне тоже в сортир охота.
       Проныра уже на ходу кивнул, едва не потерял очки, и, скрылся за дверью. Чуть не следом за ним, на двор выскочил и рябой малый, но Шлеймниц на это внимания уже не обратил. Он раздумывал над словами милитария.
       Сначала - короткий вопрос, налаживание контакта, затем - выяснение подробностей... и - какой-то неожиданный вывод. Что ему нужно? В последнее время Густав подозревал всех: Долговязого Отто, рыжего Михаэля, продавца пони, излишне ретиво вопрошавшего, для каких целей им потребовалось животное... теперь вот - внезапный интерес фон Хаймера... За каждым из них мог скрываться тайный слуга Sanctum Officium. В лучшем случае - соглядатай Ордена. Йозеф, Йозеф... что же ты такого натворил?
       Размышления субминистратума прервал короткий визг, раздавшийся со двора, а спустя минуту, дверь распахнулась, и, в проходе появился грязный, намокший, взъерошенный Проныра. Очки у него держались на одном ухе. Второе, изрядно оттопыренное, наливалось свежим фиолетом. Следом, на своих двоих, шествовал до невозможности гордый Адольфиус.
       Шлеймниц захлопнул непроизвольно разинутый рот. Слуги и крестьяне, не обратившие на вопль совершенно никакого внимания, продолжали азартно спорить: кто нынче проиграет в состязаниях мейстерзингеров? Хозяин трактира, как раз куда-то отлучился, так что неподобающий вид фамулуса разглядел только студиозус.
       Обезьян и послушник вновь разместились за столом.
       - Ты это... - виновато начал Прош, пытаясь заправить дужку за раненное ухо. - Не ругайся только, а? Пока мы нужду справляли, тот мордатый хотел индрика отколошматить. А я - вступился... А потом - Адольфиус... за меня... в общем, дождь закончился, нужно подождать, пока кровь впитается... еще немного, и - можно идти.
       - Еретика тебе в костер! Какая еще кровь? Вы что, этому малому кишки выпустили? - едва не подпрыгнул Густав.
       - Нет, всего - на всего лемур ему харю покарябал... даже не покусал. А кровищи - как из резанного кабана, - Проныра, под шумок, допил порцию запрещенного спиртного.
       - А почему тогда не выходить? - Густаву и вправду требовалось удовлетворить естественные надобности организма.
       - Да тот малый... думаю, он выбирает палку покрепче. Хочет взять реванш и задать нам трепку.
       - Тьфу, - Шлеймниц в сердцах плюнул на пол, застеленный несвежей соломой. - Ты хоть в сортир без приключений сходить можешь? Ладно, пойду его утихомирю, - студиозус начал подниматься из-за стола. Но выйти на улицу и разобраться с произошедшим он не успел.
       На лестнице ведущий в "белый" зал, появился один из слуг барона, очевидно приближенный - или камердинер, или - камергер, поскольку, среди обедавших в нижней трапезной субминистратум его не видел. От многословия посланец не страдал: молча ткнул пальцем по очереди в каждого из троицы и приглашающее взмахнул рукой. Приятели встали. Похоже, господин барон приглашал на аудиенцию.
      

       [35]- мир вам
      
       [36]- мастер Войны, опытный воин, командир.
      
       [37]- Орден святого Мартина - духовно - рыцарский орден, состоящий из монахов -
       воинов, имеющих право ведения литургии, проведения Таинств и пожизненную
       индульгенцию на нарушение заповеди "не убий". Главная задача Ордена -
       физическое уничтожение Сил Зла, духовное воспитание рыцарства и
       противостояние другим расам и вероисповеданию. Членов ордена еще именуют
       "мартинианцами"
      
       [38]- рыцарь, воин Христа
      
       [39]- именование священника - воина, члена Ордена св. Мартина
      
       [40]- буханка хлеба, на которой выпечен крест. Делится на 4 части
      
       [41]- самая мелкая медная монета, вес серебра - 0,062 грамма. 2 геллера равны
       одному пфеннигу.
      
       [42]- Фактотур - букв. - "созидатель". Так именуются адепты Ордена святого
       Бенедикта.  Священники этого Ордена изучают проявление Божественного дара Жизни,
       во всех ее проявлениях. Добились значительных успехов в создании гомункулусов и
       искусственном оплодотворении. В нашем Мире их бы назвали "биотехнологами".
      
       [43]- епископ, не имеющий епархии
      
       [44]- испанская серебряная монета, содержит 3,2 грамма серебра
      
       [45]- наказание, послушание
      
       [46]- хорошо
      
       [47]- здесь - молитва, испрашивающая благословление Господне. А вообще - так
       называется литургическая книга.
      
       [48]- в данном контексте - "подходящее время". В католичестве 50 псалом
       обязательно исполнялся в пятницу на утренней литургии.
      
       [49]- Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей - начальные слова псалма 50
      
       [50]- союз рыцарства, поддерживающий порядок в данном районе 
      

                -5-
       Герр фон Граувиц имел внешность змеи. По крайней мере, таким было первое впечатление. Лысый, бугристый, усыпанный жировыми шишками, череп; узкие, непонятного цвета, глаза; плоский нос, угрожающе рассматривающий мир сквозь две бойницы ноздрей, тонкие бесцветные губы... от жителя Чжунго - Хо его отличали только бледный цвет кожи и прямой, а не косой разрез глаз. Ну и уши - круглые, нормальные, не обрезанные, без заостренных кончиков.
       Войдя в малую гостиную, Густав понял, почему капеллан сидел за отдельным столом, с воинами, а не с бароном. Келья оказалась удручающе мала, еле-еле вмещая стол с шестью креслами, за которым восседали: сам барон, его дочь - некрасивая девица на выданье, перенявшая большую часть деталей с физиономии отца, ее более симпатичная служанка, отрок, годов четырнадцати, судя по всему - сын, скорее похожий на мать, и, какой-то древний старикан, ни на кого из присутствующих не похожий.
       Зато в комнате имелось большое окно, закрытое настоящим стеклом, и, стоявшая в углу жаровня, полная раскаленных углей испускающих приятное тепло.
       Милитарий уже занял место приближенного слуги, с хрустом перемалывая кусок запеченного в сметане угря, с интересом поглядывая на новых знакомцев.
       Шлеймниц, поняв, чего от него ожидают, отвесил почтительный поклон. Прош, с этикетом знакомый лишь понаслышке, считая этот термин скорее военным, нежели гражданским, неуклюже последовал его примеру. И даже Адольфиус, проникшийся важностью момента, представил нечто весьма смахивающее на аристократическое приветствие.
       Уголок рта барона слегка поднялся вверх, изображая подобие улыбки.
       - Итак, господа студиозусы, наш капеллан сообщил, что вы ищите Наставника, - голос у фон Граувица оказался глухим, словно раздавался из глубокого колодца. - Да будет вам известно, что в моем замке уже много лет проживает каноник[51] кафедрального Собора Рождества Девы Марии, декан[52] святого Лулла в обеих Штириях, почтенный дом Готтлиб фон Ветинс. Думаю, он не откажет мне в просьбе подготовить орденского министратума. И представить того для рукоположения на кафедре в Мариацелль[53] , - взгляд узких глаз буквально просверливал Шлеймница, ожидая, какое впечатление произведет речь.
       Не дождавшись восторженных криков, барон задал вопрос, ставящий дам в тупик:
       - Вам сколько лет?
       Густав слегка прочистил горло и ответил:
       - Мне - двадцать два, моему товарищу - двадцать шесть, а обезьяну - пять.
       - Хорошо, значит - дееспособны. Разрешение опекуна не потребуется, - фон Граувиц слегка пошевелился. - Время вам до рассвета, завтра утром мы выезжаем. О прочих условиях расскажет отец Пауль. Есть время подумать. Тем более, свою помощь я предлагаю не каждый день. Все, ступайте, - отвернулся к окну.
       Слегка удивленные, приятели отвесили еще по одному поклону. Прош подхватил на руки потянувшегося, было, к столу с закусками Адольфиуса, субминистратум развернулся и, пригнувшись, первым покинул комнату для знати. Разговаривать ему было недосуг, очень быстрым шагом, чуть не бегом, студиозус прошел по лестнице и залу, выскочил из таверны, задрал рясу, едва успел расшнуровать гульфик пристроившись к ближайшему углу. На душе наступило блаженное спокойствие...
       Продолжавшееся целых две минуты. Толком не заправив шоссы[54] , Густав, сквозь шум падающих с крыши капель, услыхал крадущиеся шаги. Пришлось обернуться. Давешний рябой малый, со щекой, перевязанной так, словно у него разболелся зуб, держал в руках солидных размеров дубину и приближался явно не с дружественными намерениями.
       Ждать, пока Шлеймниц зашнурует белье, рябой не собирался:
       - А вот отхожу ка тебя, любезный паломник, доброй осиной. Будешь знать, как людей всякими страховидлами травить, да пугать. В следующий раз неповадно бу...
       Трактирный вышибала внезапно осекся.
       В поле зрения показались Николас и пьяный Адольфиус, который, дойдя до определенной кондиции, постоянно ввязывался в драки. Обнаружив, что жертва его предыдущего нападения уже очухалась и вновь настроена вполне агрессивно, обезьян издал боевой клич, подпрыгнул, оскалил дюймовые клыки, и, с целеустремленностью магрибского боевого носорога бросился на обидчика.
       Вышибала, один раз уже пострадавший от когтей индрика, решил восстановить статус-кво. Не долго думая, коротко размахнувшись, он запустил дубиной в прущее на него чудовище, естественно - промахнулся, сделал попытку броситься наутек, запутался в ногах, и... позорно рухнул в первую подвернувшуюся лужу.
       А разогнавшегося Адольфиуса подвели скользкая земля и нарушенная координация движений. Обезьян понял, что прыгать на грудь противника уже не следует, не успел сориентироваться в изменившейся обстановке и затормозить, запнулся о тело неприятеля, перелетел, пару раз кувыркнулся, после чего, совершенно выбившись из сил, устало разлегся на перепаханной грязи в нескольких ярдах от поверженного врага.
       Подошедший Николас, видя, что Густав стоит над измазанным неудачником, проделывая с шоссами непонятные манипуляции, решил удивиться:
       - Э... он что, тебе понравился? Думаешь, аббат Сулиус грех мужеложества отпустит?
       Глаза побитого филистимлянина, ярко блестящие на грязном лице, зажглись откровенным испугом.
       - Нет, просто завязать не успел...- справившись со шнуровкой, студиозус откинул полы рясы. И обратился к забияке:
       - Ты, видно, не знаешь, что к лицам духовного звания, даже младшим клирикам, без должного уважения прикасаться нельзя? А уж избивать их - тем более. Пожалуй, стоит пожаловаться капеллану барона. Пусть он заживо отпоет. Как тебе такое понравиться?
       Рябой малый судорожно сглотнул слюну:
       - Нет, господин, не надо! Мне... я... больше - ни за что!
       Проныра, поняв, что продолжения не последует, взялся ставить на ноги страдающего одышкой лемура.
       - Пусть это послужит тебе уроком, - Шлеймниц поднял к небу указующий перст. - Иди же и молись, грешник, иначе - не видать тебе Царствия Небесного! Прочтешь "Отче наш" - сто раз, не меньше. Тогда и Господь и я, - возможно, мы закроем глаза на твою наглую выходку, - и направился к трактиру, поддерживая Адольфиуса за руку.
   

       [51]- священнослужитель епархиального кафедрального собора, состоящий членом
       Капитула. Должность.
      
       [52]- должностное лицо, помогавшее епископу в управлении, старший священник,
       наблюдающий за группой приходов
      
       [53]- название Собора Рождества Девы Марии в Штирии
      
       [54]- муж. штаны, плотные чулки, прикреплявшиеся специальными застежками к поясу,
       имеющие откидной клапан - гульфик - брагетт.
         

                -6-
       Капеллан уже сидел за столом с вновь наполненным кубком вина. Отец Пауль выглядел серьезно.
       - Считайте, что вам повезло, - начал он, едва Густав и компания устроились на лавке. - Господин барон согласился помочь, почти не раздумывая. А когда на вас посмотрел, то в решении утвердился, вы ему понравились. Давно не видел, чтобы он смеялся...
       Густав и Прош, едва утолив жажду после недавней схватки, изумленно выпучили глаза.
       - А он смеялся?
       - Да, можно и так сказать, - милитарий, подтверждая слова, еще и кивнул головой. - С тех пор, как леди Корина умерла, он даже не улыбнулся ни разу. А мой рассказ и то, как забавно кланялся этот волосатый пузан, - патер указал на грязного индрика, - здорово его развеселили. Да и посерьезнее причины есть, - патер слегка поморщился. - Старик Готлиб давно просил помощника, да все как-то... и мне служитель не помешает, а то мы с замковым инфирмариусом, отцом Лукасом по очереди службу за дьяка несем.
       - А на каких условиях будет проходить обучение? - осторожно поинтересовался студиозус. - Наставник, допустим, согласится по приказу господина Граувица. А что потребует от нас господин барон? Неужели он такой добрый христианин?
       Мартинианец хмыкнул.
       - Я в тебе не ошибся, юнгерменн, ты сразу мне показался неглупым парнем. Условия... Вы получите келью на двоих, питание в общей трапезной, две кварты вина в день, место на конюшне и кормежку для мула... или кто там у вас... - патер осушил кубок, - а взамен - ты, как алхимик, изготовишь господину барону двадцать гульденов[55] . Не важно, как ты их будешь добывать: мыть золотой песок на ручьях, рубить породу в шахте, делать красители или трансмутировать свинец... До тех пор, пока не выплатишь все до геллера, ты, - ткнул пальцем в студиозуса, - дьякон, приписанный к замку Граубург, отбывающий службу в нашей часовне. Тебе все ясно? - взгляд милитария стал жестким.
       Густав задумчиво почесал затылок.
       - Двадцать золотых... Однако! Сумма немалая. За такие деньги можно целую библиотеку купить. Книг из пятидесяти...
       - Думай, юноша, думай. Местечко, на самом деле, доходное, - капеллан допил кубок и отрицательно покачал головой, в ответ на попытку Николаса подлить добавки. - Вылизывая начальству задницу, на кафедре Ордена, добьешься многого, но научишься малому. Считай, что наша встреча - это Знак Господень. Думай!
       В этом с капелланом Шлеймниц был согласен. Подумать следовало хорошенько. До рассвета время еще есть...
            
       [55]- гульден - "немецкий флорин", королевская золотая монета, с содержанием
       золота в 3.5 гр. Талер - по соотношению равен гульдену, но чеканится из серебра.