Праздничная исповедь измученной акулы пера

2003 год

А если снова начать, я бы выбрал опять? Во задачка, блин…

Это я, дражайший читатель, по поводу юбилея отечественных щелкопёров и бумагомарак - 300-летия российской печати. В другой раз культурно бы отмолчался («грешно смеяться над убогими», как говорил пациент лечебницы для алкоголиков из «Кавказской пленницы»). Но, по печальному стечению обстоятельств, праздник сей совпал с моим собственным юбилеем: 30 лет назад юный Людовед сдуру поступил на отделение журналистики филфака Ростовского университета (чем сдуру же определил свою судьбу). И не совсем трезвый виновник сомнительного торжества, цинично пользуясь служебным положением, хотел бы произнести нечто среднее между речью, тостом и наброском некролога.

Итак, был ли покойный нравственным человеком?.. Пардон, не стоит торопить события. Хотя тут на днях обнародован список стран, где профессия журналиста особо опасна. Россия, как водится, в авангарде. Охватывает чувство гордости за сопричастность, но, по-моему, брешут. То есть, конечно, и бьют нашего брата (вкупе с сестрой), и даже убивают. Но не надо обольщаться: далеко не всем так везёт. На многих не обращают внимания ни киллеры, ни читатели. Сотрудник газеты «Вечерний Отстой», изо дня в день описывающий то открытие автобусной остановки, то рецепт лечения геморроя у баобабов, то рождение удава в зоопарке, подвержен риску в той же мере, что и упомянутый удав. Однако именно такие отчаянные писаки, подражая персонажу из «Бани» Маяковского, любят вспоминать: «Когда мы умирали под Перекопом (а многие даже умерли)»…

Мне повезло. Несколько раз было страшно. Очень страшно. До и после выхода материалов. Такое счастье не каждому дано. Когда жена причитает: «Ты совсем одурел?! Что ты пишешь? Размажут по стене, и добрым словом никто не помянет!» - это дорогого стоит. Слава Богу, обошлось. И надеюсь, найдутся люди, которые всё же помянут добрым словом. А уж сколько тех, кто помянёт недобрым!  Тем более нецензурным.

Но вернёмся к нравственности. Ну, не знаю… В журналистике это понятие относительное. Да, не продавался. Но это всё равно что гордо заявлять: «Не злодей я и не грабил лесом». Тоже мне заслуга. А деньги, кстати, предлагали. Чаще всего почему-то именно жертвы произвола. Просят написать, заступиться, а в конце шёпотом: «Сколько это будет стоить?». Стандартно отвечал, что не делаю бизнеса на чужом горе. Нагло врал. Настоящая журналистика как раз и есть бизнес на чужом горе. Остро чувствуешь это, когда начинаешь работать на центральные и забугорные издания, которые почему-то совершенно не интересуются надоями в хозяйстве Малая Дурындовка и выставкой детского рисунка в городском вендиспансере. Каждое утро просыпаешься с надеждой: может быть, убили ну хоть какого-нибудь главу? Или что-ништо взорвали? На худой конец - ограбили банк или отравили окружающую среду. Ничего? Опять день пропал…

Я пришёл в журналистику, когда в моде был стиль а-ля  «Экскаватор щедро одаривал нас каменными глыбами» и исторические очерки о Первой Конной, начинавшиеся словами «Кобыла вздрогнула». В расцвете постперестроечной карьеры публиковал фельетоны, самый скромный из которых назывался «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о менте и о минете» (о том, как начальник медвытрезвителя во время выпускного школьного вечера умыкнул ученицу в свой кабинет и заставил заниматься с ним оральным сексом). Был рядовым корреспондентом, редактором ведомственной и областной газет, собкором центральных, стрингером забугорных. После моих публикаций людей выпускали и сажали, награждали и увольняли. И вспоминать об этом мне приятно. Не меньше и неприятных воспоминаний. О материалах, которые сделать не смог. Не справился с темой. Было стыдно и обидно от ощущения собственной убогости. О статьях, которые отвергались по «идеологическим» и «политическим» причинам: «У нас же не газета юных самураев, чтобы устраивать себе харакири. А после вашего опуса нам ничего другого не останется…». 

Бесит, когда всякая шушваль норовит окрестить тебя «продажным писакой». А это случается всё чаще. В совковый период было проще: все чётко знали, что журналисты не продаются. Потому что с потрохами куплены Системой, а это уже – социалистическая принципиальность. Нынче любой критический материал воспринимается как «заказ», обязательно проплаченный какими-то закулисными дядями. Убеждать, что ты не верблюд – бесполезно. Отплёвываясь, ты только докажешь обратное.

И вот в юбилейный год, подводя промежуточный итог своей почти четвертьвековой деятельности акулы (сардины, бычка, кильки, гуппика?) пера – что скажу я юноше, обдумывающему житьё? Если снова начать, я бы выбрал опять бесконечные хлопоты эти? А куда бы я на хрен делся…