Ясновидение

Антон ТЮКИН

ЯСНОВИДЕНИЕ

Посвящается узникам

Дети эпохи, ее очевидцы становились ясновидцами,
понимавшими угрозу только затаившуюся на время,
но так и не преодоленную до конца…

Передача посвященная памяти Владимира Высоцкого,
радиостанция “Свобода”, 1987 год

Что делать мне в глухую, злую в пору,
Когда со мной Ты тихо говоришь,
В тот час, когда смыкаются затворы,
Но рвутся на свободу мысли-воры,
Паря над золотом прогретых скатов крыш?

Над розовым, как будто невесомым,
В ночь отходящим - прочь от скорбного труда,
Случайно - зряшным градом многотонным,
(Обычно - скученно и грязно - серотонным),
Вдруг загорается прощальная звезда.

Звезда над пылью дней - осколочком алмаза,
Как страшно увидать в тревожно - синей мгле,
Облмочек - привет далекого топаза,
Умершего, как отсвет на Земле.

Как странно зреть в той синеве глубокой,
В обломке света средь небесной высоты,
Тот Лик сияющий. С тоскою одинокой,
Вдруг различить знакомые черты.

Почуять облики, познания пределы,
Душой предначертанья ощутить.
Схватить рукою трепетной, несмелой,
За невесомую и рвущуюся нить.

Порвать и… отпустить. Что может в жизни проще?
Быть иль не быть? Ответ или вопрос?
Ты до него как - будто не дорос? И дорастешь - ли?
Дорастешь - ли? Дорастешь…

* * *

Так тянется трава. Так набухает колос.
В усилии природы – естество.
Так обретают твердый шаг и голос,
Пошедшие за Ним, познавшие Его.

Так веет белый снег и так ложится иней.
Так в феврале скрипит тяжелый наст.
И тянет вверх верхушки елей ль, пиний,
Тот и к Тому, Кто всем за все воздаст.

Но человек – не есть природное зерно,
Что к свету пробирается само.      
Спеши за серый Стикс, любезный мой Вергилий,
Да приложи в пути хотя б чуток усилий.
За переправу от земной межи,
В рот мертвому монетку положи.

* * *

Вот шорохи… Как страшен скрип притворов.
Прикладов стук глухой. Обрывки разговоров…
И лязганье затворов у руже’й.
И речи гордые в судах глухих мужей…
Прислушался и вздрогнул: Ерунда?..
Иль в Божий мир восшествует беда?

* * *

Над болтовнею праздных разговоров,
Встает косматый зверь и ломится, как ворог,
Вползает в дверь и норовит в окно.
Хищение и смерть – отныне все едино.
На нас острит свой зуб.
Предрешено?

Кричит в часы погибели безмолвная скотина,
И лишь дано хранить молчанье нам.
Не знаем как начать?
Иль чуем горький срам?

Начать иль не начать?
Начать! Начать…
Но на уста легла тяжелая печать,
И чудище почти необоримо -

Так кажется.
Креститься надо?

* * *

Цветист и маков инквизитора костер.
Топор у палача, как встарь, остер.
Крошит отточенное лезвие орешник.
И бесится на площадях толпа.

- Покайтесь… Ибо каждый грешник…

Вот угли теплые. Темницы и зола.
- Такие времена, такие нынче нравы.
Вот сестры. Видно не для славы,
Ввели их в инквизиторский вертеп.
Года неволи, горький хлеб их ожидает…

Да “такие времена”?
Костры и тюрьмы… 
Неспособны письмена открыть все ужасы вселенского позора.
Когда темницами венчают приговоры - за слово вольное.

* * *

Среди страны надорванно - усталой,
Средь грязи улиц, среди сора площадей,
Под взглядами озлобленных людей,
Бредем и видно знаем наперед всю “мудрость мира”,

Смутно – запоздало предощущая -
Что “тиран помрет. И будет новый день,
И народятся…,
И будет иней или зелень пышная акаций.

И мир стоит,
Стоит стоймя, как встарь…”

Маляр небесный разведет белила,
Киноварь перемешает,
Бросит кобальт синий, 
Добавит охру,
Схватит кисть и там… 

Покроет горький, безобразный срам,
От хамов скроет,
Убелит багрянец…

И вновь глупец и вор,
Невежда и злодей,
Под взглядами испуганных людей,
Начнут уже по – новой дикий, странный танец.

Не ведая стыда чуть народясь на свет,
Беспамятный легко простит им попранный обет…
Но будет презирать тебя, поэт!
И будет царствовать над ним очередной засранец.

Такая бесконечная дорога…
- От Борова?
- От Борова, поди!

Вовек не сыщешь средь подобного пути,
Хоть ехать по нему,
Хоть на своих идти,
В помине никакого “Бога”…

* * *

Бредем неверным и натуженным путем.
То зверь в глухой ночи, то страшный бурелом.
Ни сердцу, ни уму. И мыслей не осталось,
В тяжелой и пустой, как бочка, голове,

Но шевельнется вдруг неведомая жалость,
Как змей живою лентою в траве.
В густой траве.
Какая ль это малость?

Лишь только жалость из торговцев и ****ей,
Еще способна выковыривать людей,
Бывает.

* * *

В мелькание дней, в чаду тупом или развратном,
Певец - мальчишка, идиот - птенец,
Пройдешь, как первый снег,
Легко и безвозвратно…
Такой у песенки, как видимо, конец?

Или постигнув горький, белый свет,
Прорвешься среди туч над морем серых бед,
Лучом?

Средь дивных грез и радостей неверных,
Средь толп кликуш и хищно - лицемерных,
К далекой истине мечталось прийти,
Не выбирая хитрого пути -

Так думалось давно, и так легко мечталось.
Жаль, что так много в жизни не сбылось.
Счастливых дней узнать не привелось.

Да есть ли вовсе счастье на Земле,
Когда способен усидеть в седле не каждый.
Рядом с жизнью это – малость.

* * *

Валится в мир и Рим беда,
И застилают солнце злые тени.
Как пальцы жадные,
Как ветви ядовитые растений,
Задернут пеленами Божий свет,
Грозя живущим сомном новых бед. 

Настали горестные дни, и их опять,
Нам не осмыслить сразу, не понять.
Так странно фиолетов лист кизила.
Как ягодно - кровав и сочен барбарис.
Ступени в древний склеп. Отверстая могила.
И крик, как шепот в темноте повис.

Скользит змея. Журчит в ручье вода,
Играя бликами.
Вот так она – беда.
Безмолвие – лишь миг.
Чу, вздрогнула гора.
Везувий вздрогнул…

* * *

Как будто двадцать пять, а минуло все сорок.
Скрипит – ворчит неторопливый ворот.
Вот сад. Вот пиния.
Вот лавры. Вот маслина.

Кизил, терновник, ягоды, венок.
Как дальний отзвук детства,
Как звонок тот школьный.
Шаг – и за порог.
Как нам узнать, дружок, среди таких дорог,
Среди таких тревог и мук своих Отца и Сына?   

Ты одинок в пути, измучен и продрог.
Дрожишь и трусишь, как бездомная собака.
- Не бойся жизни. Не обвык?
Дай срок, дай срок, однако…

- Да уж дадут, как видно, долгий срок?

* * *

Мальчишка, недолюбленный заморыш,
Закомплексованный, испуганный малыш,
В неведомой тоске, во взрослых разговорах,
Глотал с младых ногтей предчувствия кишмиш.

В твои глаза вползали тени страшных крыш,
И застилали свет над городом и миром.

Один…
И ночь кромешная, и ты в ночи не спишь.

Да будет же дано тебе!
В твоей нелегкой, горестной судьбе!

Дрожит рука и перышко. Бумага…
Не ангела белеющее благо,
Не серефимово тяжелое крыло,
Тебя как “в тяжкие” - в дорогу повело.
Лишь глупая отвага – бедолага.

Не сирин,
Птица – дрянь, российская сорока,
Что в августе сыром на сереньком столбе,
Стрекочет о последней ерунде,
Сама не ведая пока о горьких сроках,
В слепом краю, что избивал своих пророков.

Что принесет нам, белобока, на хвосте,
Привычным к черно-белой пестроте,
Дней и времен?

* * *

Пустынно стынет поле. И смерть легка,
Летуча…
Много воли нам не надо.

Над светом, как пушинка,
Нестись, паря легчайшей паутинкой,
Что носится над миром?

Паучок уже закинул 
И на нас крючок,
И медля тянет нить.

И не далека дорога,
Дорога от могилы до порога,
Непоротых Вас,
Поротых ли чуть?
А, впрочем, не в размерах порок суть.
В такую ночь нам не дано уснуть.

Как тяжелы  шаги…
Не далека дорога в шага четыре.
Звездный путь – для Бога,
Для горя – твердь земли и ширь глухих морей.
Над целым миром ветрами – борей и мрак. 

Разверзлось пространство беспредельно,
Пугая естеством своим бесцельным.
А мальчик - он сегодня в полвершка,
От колдовского, хитрого, горшка,
С волшебным зельем горечи колдуньи.
Вот так.

10 - 28 августа 2012 года