Наследство Сб. Руны судьбы, 2007 г

Владимиру было пятьдесят шесть, когда умер отец. Мать он помнил смутно - она ушла из жизни более сорока лет назад. К тому же последние годы женщина тяжело болела, и Вольдемар, как его почему-то звали дома, пытался всеми правдами и неправдами уменьшить количество неприятного и неинтересного время общения с ней. (Кому же нравится слушать жалобы и вздохи?! Дети иногда бывают очень жестоки, но чаще всего это только от недостатка жизненного опыта и непонимания всей трагичности происходящего).
Когда мать была еще "на ногах", она баловала всех вкусными семейными обедами, замечательными пирогами и тортами, украшенными огромными бежевыми и белыми розами из масляного крема. Объедение! Никогда и ни у кого он больше не пробовал таких тортов...
Волевой, даже властный, отец так и не женился снова и проживал с семьей сына, безжалостно всех терроризируя. Сколько раз говорил себе обиженный, доведенный почти до нервного срыва Вольдемар, что никогда в жизни не станет похожим на отца и не повторит его ошибок. Он старался строить отношения в своей семье на доверии и уважении как к взрослым, так и к малышам, без особого повода не повышая голос и решая возникающие проблемы с умом и любовью.
Первые изменения в себе он заметил приблизительно через полгода после смерти отца: то чавкнет так, как когда-то отец, то закашляется. В свое время его очень раздражали и этот кашель, и это чавканье во время еды. Только вставив искусственные зубы, он понял, что именно они были виновниками возникновения неприятных звуков и преодолеть это явление даже при очень большом желании не всегда удается. Но еще тяжелее он воспринял другое «наследство», полученное от отца, обнаружив в своем голосе его интонации, нотации и наставления, которые как из рога изобилия посыпались на родных. Поймав себя "на горячем", он начинал «работу над ошибками», потому что прекрасно помнил: ни к чему хорошему такое поведение не приводило, но его хватало ненадолго – буквально на следующее утро все повторялось. Его советы и нравоучения произносились таким менторским тоном, что, не смотря на явную рациональность некоторых из них, воспринимались они "в штыки" и вызывали только ссоры и недовольство. Ведь молодежь предпочитает приобретать свой опыт, пусть даже ценою собственных шишек и зуботычин.
Шло время, и он ужасно огорчался, что все больше походил на отца. Но скоро с ним стали происходить еще более странные вещи, которые начались после смерти его учителя рисования.
Как-то случайно они встретился на улице. Посидели в кафе, вспоминая былые времена, и Шалва Мильтонович, узнав, что Вольдемар иногда еще проводит время за мольбертом, напросился в гости посмотреть новые работы. Отказываться было невежливо, и они пошли. Внимательно рассмотрев спешно выставленные на диване, стульях и вдоль стен картины, учитель остался не доволен. Указывая на то или иное полотно, он делал тактичные замечания, настаивая на том, что нужно тщательнее работать над собственным стилем, плотностью мазка, цветовой гаммой. Владимир слушал в пол-уха, кивал головой, будто соглашаясь, а сам не мог дождаться, когда учитель уйдет. Дело в том, что в последнее время занятия рисованием он использовал как сеансы психотерапии, успокаивая нервы и снимая стрессы. Уходя, Шалва Мильтонович пригласил Владимира к себе. Ученик с восторгом рассматривал картины, любуясь пейзажами родного края и удивляясь умению автора выбирать наиболее выгодные ракурсы. В каждом полотне чувствовалась рука настоящего мастера. Он даже не подозревал, что знакомые с детства места так прекрасны. В работах не было фальши и украшательства. Художник имел особый дар, который помогал уловить глубинный смысл бытия, раскрыть душу всего, что отражала его кисть...
А когда учителя не стало, Вольдемар почувствовал в себе непреодолимую тягу к рисованию. Он начал писать картины каждую свободную минуту. Его руки немели от усталости и напряжения, а краски не успевали высыхать на холсте, поэтому иногда он рисовал одновременно несколько картин, меняя их на мольберте. Сюжеты шли из глубины, будто бы возникали сами собой. Бывало, просыпался рано утром, когда едва начинало светать, и уже знал, что будет писать, куда пойдет на натуру в этот раз. Рука была легкой и уверенной. Все происходило так, будто не он рисовал эти картины, а им руководила какая-то неведомая сила. Где бы он ни был и что бы ни делал - постоянно находится под властью вдохновения. Возможно, именно поэтому все, что теперь выходило из-под его "кисти", стало необычным и значительным - на полотнах появилась искра, мысль, они «задышали». Его заметили и признали, потому что, как писали критики после очередной выставки: "Картины никого не оставляют равнодушными".
Вольдемар долго думал и анализировал эту метаморфозу. Создавалось впечатление, что всю жизнь он накапливал опыт и ощущения, чтобы однажды мощным потоком они полились на его полотна. Он никогда не был набожным или склонным к мистицизму человеком, но все чаще находил в этом что-то сверхъестественное... «Что мы знаем о смерти? - рассуждал Владимир, - Перестает функционировать телесная оболочка. А мысли? А душа? В природе ничего не возникает "ниоткуда" и не исчезает в "никуда". Взять хотя бы известный закон сохранения энергии, доказывающий, что она просто переходит из одного вида в другой. Говорят, что мысль материальна… То есть, это та же энергия, только излучаемая нашим мозгом? Тогда все, что происходит со мной, становится понятным. Вот только одно «энергетическое наследство» приносит пользу, а другое - лишь хлопоты и волнения, но, ни от одного, ни от другого отказаться невозможно. И уж если кто-то решил, что мы достойны нести бремя их наследия – значит, так тому и быть»!..