Нобелевская премия от Гончарова

От автора

Уже 3 года я не живу во славном граде Воронеже. Так сложилась Судьба. Но прожила там 20 лет. Возможно, что и об этом периоде у меня будет своя книга.

Осталось несколько статей, которые я не опубликовала в своё время там. По разным причинам. Выкладываю их здесь для сохранности, а возможно, что и для интереса очень узкого круга читателей.

Решила создать отдельную рубрику, где и буду выкладывать свои неопубликованные вещи, а также то, что напишу здесь, в Москве, о том жизненном периоде в Воронеже.


Юбилейная статья в местной областной газете




                Нобелевская премия от Гончарова

85 лет исполнилось 24 декабря 2008 года известному русскому писателю из Воронежа Юрию Гончарову. Редакция поздравляет автора многих прекрасных книг о нашем времени и желает ему отличного здоровья, творческого долголетия и крепкого духовного настроения.

Автор этого материала – издатель,  книжный редактор, делится своими впечатлениями от общения с писателем.



Работая над текстом повести Юрия Гончарова «Княжна Джаваха», мне пришлось позвонить писателю. Хотя у рукописи был свой редактор, но я не совсем спокойна.

Сам Гончаров тоже когда-то работал издательским редактором, и мы с ним на эту тему пообщались. Я ему позвонила утром в полдвенадцатого 27 октября 2007 года. Я должна была ехать на вёрстку его книги. Но решила всё же кое-что спросить, поскольку считала, что некоторые неясности и неточности следует устранить в повести сразу.
 
  – Доброе утро, Юрий Данилович! Меня зовут Екатерина Ивановна Мосина, перед вёрсткой вашей книги я кое-что должна у вас спросить, можно? – я выпалила это всё на одном дыхании, поскольку боялась, что такой важный писатель не станет со мной говорить. Ведь был уже в моей практике эпизод с Чингизом Айтматовым, когда в алма-атинском книжном издательстве, где я работала, никому не было позволено с ним общаться. Настолько важной была персона.

Но Юрий Данилович спокойно, несколько даже придерживая мою торопливость, ответил:

  – Доброе утро, я готов вас выслушать.
 
Голос его был моложав, без старческой сипоты. Я сразу для себя это отметила, поскольку представляла, что Старцу уже за восемьдесят. Да он и сам немного посетовал, что в его возрасте…

– А сколько же вам точно?

– Да, восемьдесят пять.

– Ну, не совсем, ведь? Не скоро.

– Да почти что уже есть.
 
Получалось какое-то кокетство, и я ему сказала:

– А голос ваш лет на десять-пятнадцать моложе.

И тут же поняла, что допустила оплошность: ведь это значит – как у семидесятилетнего. На самом деле это неправда. У Гончарова голос значительно моложе. И если судить, что по голосу определяется сила человека, то запас ещё есть у писателя, и дай ему Бог!

  Слово за слово, мы с ним проговорили целый час. Хотя, видно, и он тоже куда-то собирался идти, и я должна была в час дня быть в другом месте. Но беседа складывалась, и прерывать её не хотелось. Писатель Юрий Гончаров прекрасный стилист, увлекающий повествователь. Бесспорно, это величина в нашей литературе.

Слушала мудрого Старца, и как будто пила из целебного источника. Неторопливый, полный смысла и достоинства голос, никакой скороговорки, каждое слово – будто отпускается на волю – как птица. (Тут не подходит поговорка про слово и воробья, – не ехидствуйте, остроумцы. Каждое слово, сказанное Юрием Даниловичем Гончаровым, – это птица из легенды, может быть, это жар-птица, может, орёл гордый по поднебесью летающий… Но, подумав, решаю, что и ни то, и ни другое: жар-птица слишком блестяща и ослепляюща, орёл слишком горд и хищен).
 
Слова писателя были живительны – не побоюсь этого штампа. В голосе сквозило уважение к собеседнику, то есть ко мне, хотя поначалу он вежливо отвечал на мои вопросы.

– Вот эпиграф бы надо из последней главы переставить в начало книги, – высказываю я своё пожелание. И тут же тороплюсь пояснить:
 
– Тогда будет вполне объяснимо, почему вы используете чужое название – Лидии Чарской – «Княжна Джаваха».
 
Юрий Данилович вежливо говорит:

– Хорошо, я подумаю.

– Думать некогда, я еду на вёрстку, – тороплю я. И как бы давая ему подумать отдельно над этим, перехожу к новым своим вопросам.
 
– Улицу Тулиновскую теперь не все знают, особенно молодые. А ведь книга и для них.
 
– Как, вы не знаете эту улицу? Это улица Комиссаржевской!

– Я не знаю. Надо бы где-то пояснить.

– У каждого рассказа своя музыка, свой ритм. Я – Рахманинов слова. Прочтите то место, где надо пояснить.

Я листаю рукопись, нахожу отрывок и читаю ему. И тут же понимаю, что здесь это пояснение вставить невозможно.
 
– И правда, не вставишь, – говорю я. – Но не сноски же нам городить…

– Да что вы! Сносок не надо.

– Ну, хорошо. Я это оставляю, а когда отдам вам корректуру, вы сами попробуйте как-то это решить.
 
– А вы мне на полях отметьте все места карандашом, чтобы я не забыл на них ещё раз внимательно посмотреть.

Тут в голосе писателя появляется уважение к моему труду.
 
– Пока мы с вами говорили, я другим полушарием продумывал ваше предложение об эпиграфе. Пусть остаётся на месте. А то он сразу все карты раскроет, если его в начало книги поставить, – говорит писатель твёрдо.
 
– Я спорить не буду, но вы просмотрите это ещё, когда пойдёт вёрстка.

Я тоже не согласна с собеседником:  эпиграф, который мог бы многое объяснить при чтении повести надо ставить в её начало, а не в конец. Но воля автора для меня закон неписанный, я подчинюсь, если писатель будет упорствовать и дальше. Ведь моё замечание делается во благо ему, чтобы оберечь его от возможных нападок со стороны критиков, которые не сдержат свой сарказм при рецензировании. Эксплуатируя название романа не такой уж и неизвестной писательницы Лидии  Чарской, Гончаров тем самым как бы заботится о привлечении читателей, готовых клюнуть на это, чужое, заглавие своей повести. Некая конъюнктурность просматривается сразу. А когда будет вся книга предварена эпиграфом, кстати сказать, славным по мысли, но невозможным по исполнению, тогда и эта «обличительная» сторона уйдёт...
   
Приехав вечером домой с вёрстки, я снова ему позвонила, потому, что он совсем не убедил меня, что эпиграф на месте.

– Добрый вечер, Юрий Данилович. Я всего на пять минут, можно?

– Пожалуйста, – сказал писатель. Чувствовалось, что я его оторвала от дела, и мне было не очень ловко. Но привести свои, как мне кажется, веские доводы я должна. И опять наша беседа растягивается на час. И опять я пью целительную воду из живого ключа.
 
Говорилось много и о многом: и откуда взялся эпиграф, и что подразумевал автор, называя свою книгу «чужим» названием, и о Пушкине (как я могу обойти эту тему?), и о книге Вересаева, и об умном и мудром современном философе Александре Зиновьеве…

Я ловлю себя на мысли, что, слушая Гончарова, слышу начало нового его рассказа или новой повести. И я – радийщик по образованию, журналист радиовещания, сожалею, что не могу включить диктофон – не говорю уж о родненьком «Репортёре» моей молодости. Жалею, что не могу запечатлеть слова его на магнитной ленте, а по нынешним временам и технологиям – на лазерном диске.

И что же такое в его голосе, что заставляет живо воспринимать всё, сказанное им? Невозможно передать дословно весь наш разговор, но отдельные темы меня пленили, и я могу привести их фрагментарно.

Гончаров:

– Вы мне утром сказали об эпиграфе, и я долго думал. Мы с дочерью сегодня ездили на дачу, и вот 25 километров туда и 25 километров оттуда, я думал. Это очень много – пятьдесят километров думать о ваших словах. Вы меня не убедили! Эпиграф должен стоять там, где он стоит.

Гончаров:

– Дочь Люба залезла высоко на дерево и стряхивала оттуда шестисотграммовые яблоки. А я  внизу собирал их. Они падали с глухим стуком на землю. Люба сказала, что если такое попадёт по макушке, то убьёт. И я, как на фронте, ходил под этими ядрами, но ни одно в меня не попало. Это Бог меня оберегает от таких снарядов, как и на фронте, оберегал от пуль. Вы бы только видели, как были вооружены немцы, вокруг каждого было по куче расстрелянных патронов. У нас столько не было патронов. И вот я ни под одну их пулю не попал. Это Бог.

(Я хочу сказать, что в повести Юрий Данилович пишет, что имел три ранения на фронте, но то были раны от осколков снарядов. Пулевых ранений не имел).
 
Гончаров:

– Редактор – это призвание. Вы не хвастайте, что работали в издательстве. Это дано вам и так, оно у вас внутри. И я рад, что вы так внимательно прочли мою повесть.

Я:

– А как же иначе: я очень берегу  имя моего издательства. Вы знаете, как оно называется? «Река Времени».

– Да я за это название выдаю вам Нобелевскую премию. Это очень хорошее название. Пусть вам премия будет на помаду и духи…

– На шпильки, – уточняю я, – чтобы вставлять их в рецензии некоторым писателям…

И мы смеёмся и от Нобелевской премии, и от шпилек.
 
Я благодарю его и говорю, что это для меня подарок – такое прекрасное общение. И Юрий Данилович приглашает звонить ещё. Обещает подарить свою толстую книгу в сорок печатных листов.

Гончаров:

– Я давно-давно, ещё лет тридцать назад составил список тем, которые надо разработать…

  (Для себя, словно исподтишка, отмечаю в голове, что какое это нужное дело: для всех, кто пишет, надо сделать так же, чтобы не томились от безделья. А то я в последнее время пишу, бросаю, потом забываю вернуться к недописанному).

Гончаров:

– И  у меня такой длинный этот список, а я только половину сделал...

Гончаров:

– Знаете, какое мерило, что вещь талантлива? Когда после её выхода все кричат, спорят, возмущаются… Когда поворачивается известное под другим углом.

 

Честно признаться, я не собиралась писать статью для газеты. Я просто решила запечатлеть один радостный день из своей жизни, когда Бог послал мне такое роскошное общение с умным и мудрым писателем, Юрием Даниловичем Гончаровым. И запись эта почти дневниковая от 27 октября 2007 года, в субботу.

Екатерина Мосина
г. Воронеж