Зачарованная даль

Еще спят звуки, краски, еще в Даштатуке досматривают сны, когда Гусейнов выходит из, дома. Под ноги вприпрыжку пес, повизгивает, ластится. В собачьей душе живет охотник. Но Гусейнов не на охоту, ружье на плече совсем для другого. Он треплет пса по загривку. Взял бы с собой, хоть ради компании, да там, куда его путь, собачьего духа не терпят. Так что без обиды.
Дорога — то вверх, то под уклон — мерена-перемерена. Мог бы, наверно, пройти по ней с завязанными глазами. Ну, это так только говорится: зачем завязывать? К чему? Радость — смотреть, видеть. Рождение нового света, нового утра — каждодневное таинство. Пробуждение всего сущего.
Гусейнов шагает размашисто, быстро. Весь день впереди, можно бы вроде и не спешить. Но он не умеет так. Не умеет.
Он любит войти в свой лес раным-рано, когда еще только заря. Войти, оглядеться. «Ну, как тут? Все спокойно?..
Лес в этот час в полудреме. Сосредоточенно тихий. Таинственный в зыбком, неверном свете. Свет скользит по стволам, сочится сквозь густое зеленое кружево. Растворяет остатки тьмы.
Вскрикнула птица, тотчас откликнулась другая. Еще немного, и все вокруг наполнится гомоном, суетой. В жару, в зной пернатым было не до песен, теперь, с наступлением осени, они снова оживлены, снова порхают и скачут.
Тропа ведет Гусейнова в чащу. Их тут хватает — этих троп и дорог. Все знакомы, исхожены. Уже несколько лет егерем. Лес и всё, что в нём живёт, водится, под его охраной, под его защитой.
А лес особый: больше такого нет. Только здесь, у берегов Каспия, в Талышских горах. Реликтовый, как говорят учёные. Гирканского типа.
Учёных здесь молодой егерь повидал уже немало. Водил по горам, по долам, помогал, общался. Леса Талыша — единственное в Азербайджане место, куда не добрались когда-то ледники. Теперь это как памятник природы. Первозданной, доисторической. Как живой музей.
Тут что ни вид — редкость. Уникум. Сколько их вписано в Красную книгу! Он не раз листал этот толстый том, у них в заповеднике имеется. Как говорится, диву давался. Испытывал невольное почтение.
Тропа берёт круто в сторону: стеной — железное дерево. Оно раздалось, раскинулось, срослось ветвями с соседями. Не продерёшься! И какие причудливые, если всмотреться, сплетения: арки, спирали, узлы. Всё перевито лианами... Название точное: древесина — что железо. Годится на детали для машин.
Гусейнов сбавляет шаг: тут не грех и постоять минутку. Проникнуться... Могучий, метра три в обхвате, ствол и где-то в поднебесье разлапая, всё вокруг притеняющая крона. Каштанолистный дуб.
Такая мощь — не с чем даже сравнить. Говорят, ему уже лет семьсот-восемьсот, а то и больше. Богатырь-долгожитель, патриарх здешних лесов... В нём что-то от вечности. Сколько он видел! Пусть стоит ещё долго-долго. Несёт привет будущим поколениям.
Гусейнов идёт дальше. Снова дуб, но помоложе. Ещё и ещё. Собратья, сородичи. Кое-где на мшистых стволах чуть заметные полосы. Это следы когтей енота. Предпочитает селиться в дуплах, повыше от земли. Подальше от прочего зверя. От человека. Будто понимает, какой приносит всем вред. Уж больно прожорлив! Грабит гнёзда. Где енот, там птицы и белки мало. Зловредное существо. Когда-то его завезли сюда, думали — будет польза. Увы.
Следов повсюду много. Следы — лесная газета. Вот разрытая земля. Барсуки потрудились. Здесь была кабанья ночёвка. А это прошли олени. Совсем недавно. Один. Другой. Шли спокойно, мирно. Хорошо, что мирно, пора как-никак осенняя.
К ним у Гусейнова симпатия. Это его друзья. Однажды увидел олениху, она лежала, выставив копыто. Стал подходить — ближе, ближе. Присел и смотрит. Она — без боязни — на него. Тихонько протянул руку к её ноге. Олениха неспешно, не роняя достоинства, убрала. Гусейнову стало весело: «Ладно, недотрога, отдыхай...» И пошел своим маршрутом.
В другой раз заметил самцов. Было время гона, два могучих красавца, наклонив рогастые головы, стояли один против другого, били копытами землю. Исподлобья свирепо глядели, сшибались. Отскакивали друг от друга, снова становились в боевую позицию, снова копытили землю. Схватка, судя по всему, только-только началась.
Гусейнов приблизился и негромко, как можно спокойнее стал говорить первое, что пришло на ум. Вы, мол, дерётесь, а зачем? Разве нельзя миром решить ваши споры. Говорил, говорил, а те двое — рядом же — прислушивались к его голосу. Должно быть, спокойный, ровный тон подействовал. А может, он просто помешал, сбил им охоту выяснять отношения. Так или иначе, соперники поостыли, перестали стучать копытами. Потом гордо, как им и подобает, подняли головы с тяжелыми рогами и пошли в разные стороны.
Гусейнов, очень довольный собой, своим экспериментом, смотрел вслед. «Ещё встретимся!..»
Конечно. И не один раз. Минует осень, придёт зима. Зимой, тем более снежной, лесным обитателям худо. Бескормица. Тут им надо помочь. Егеря кладут в кормушки сено, ячмень, овёс. Собирают для них желуди... Зверьё к кормушкам — как в столовую.
Гусейнов то идёт по гребню горы, то спускается лёгким шагом в ущелье, взбирается по крутизне. Читает свой лес, думает. О том думает, как уберечь его для людей. Сохранить. Эта прекрасная, нетронутая природа и завтра будет нужна. Да вечно, всегда!

Крутой каменистый склон, поросшая кустарником поляна. Можно передохнуть... Под ногами — сплошь зелёные волны. Они разбегаются и о чём-то шумят, шумят. А там, вдалеке, зелёное перетекает в синеву. Ханбуланчай, рукотворное молодое море. Граница заповедника. Там гуляют туманы, там ветер пахнет свежестью, чайным листом, поспевающим виноградом.
Неотрывно, жадно, до рези в глазах смотрит егерь. Смотрит в эту убегающую, зачарованную даль — и не может насмотреться.