Детское

Из "Воспоминаний о минувшем"               



Зимой, в стужу, когда на улице не погуляешь, у кого-нибудь дома, чаще всего, у нас, собиралась компания из трёх-четырёх, а то и больше, пацанов. Развлекались как могли, обсуждали просмотренные фильмы («кинухи»), прочитанные книги или просто болтали о том, о сём. Иногда играли в жмурки: по жребию один из нас с завязанными глазами ловил других, а поймав кого-нибудь, должен был, не снимая повязки, назвать его имя. Тот, кого он узнал, продолжал игру с завязанными глазами. Легче всего было опознать Женьку Коноваленко по бугристому черепу: достаточно было провести рукой по его лысой голове.

Как-то в один из хмурых зимних дней Женька принёс карты, и мы стали играть в дурака. В это время к нам зашёл мой двоюродный брат Нюмка, заядлый картёжник. Увидев карты, игру в дурака, он презрительно усмехнулся и предложил научить нас настоящей, мужской игре. Мы согласились, и Нюмка научил нас играть в очко и в буру. Он сказал, что это азартные игры, в них играют на деньги.

Обе игры, особенно в очко, показались нам довольно примитивными. Они не требовали особого умения и сообразительности. Выигрывает тот, на чьей стороне случай и везение. Нюмка объяснил нам, что эти игры предназначены не для развлечения, а для серьёзного интереса.
 Он ушёл, а мы стали думать: на что же нам играть? Денег у нас не было, какой  же придумать «интерес»? Сначала стали играть на шалабаны – щелчки по лбу проигравшему. Но скоро это занятие нам наскучило.

И тут кому-то в голову пришла идея играть на воду: проигравший должен  выпить полную кружку воды из-под крана. Пить при отсутствии жажды – удовольствие сомнительное. После пары кружек желудок противится, стремится вылить воду обратно. В кухне прохладно, вода – ледяная.
 Мы потешались над проигравшим, глядя как он, преодолевая сопротивление организма, давится очередной порцией. После следующего кона потешались уже над тобой. Мухлевать не давали, наливали эмалированную кружку до краёв.
 Маленькому, тщедушному, вечно сопливому Генке Илларионову не везло, он проигрывал чаще всех, уже трясся мелкой дрожью, из сизого носа-картошки непрерывно текло.
 После очередного проигрыша Генка, сделав пару глотков, швырнул кружку в раковину.
   — В-в-сё, ребята, я больше не м-могу!— проскулил он и приник всем телом к горячей батарее, клацая зубами и издавая прерывистые жалобные звуки. Мы попадали со смеху, хотя сами тоже посинели и поминутно бегали в уборную. Продолжать дурацкую игру никто не захотел.

* * *

Генка Илларионов жил в нашем доме, в другом подъезде. У него было две сестры: Ольга, старше его на 3-4 года, и Нина, на столько же младше. Обе были миловидные, а младшая так вообще сущая красотка. На Генке же природа, похоже, сделала паузу, он был довольно невзрачным: низенький, походка в развалку, нос картошкой, толстые, будто расквашенные, губы. Это потом он стал классным тромбонистом, а в детстве никакими талантами не отличался.

Их отец умер, мать, слабая здоровьем, выбивалась из сил, чтобы прокормить и выучить детей, работала посменно на тяжёлой чёрной работе. Жили они крайне бедно: сколько раз я ни бывал у Генки, на столе не было ничего, кроме пустой картофельной похлёбки, хлеба, маргарина и чая.
В углу комнаты висела икона, вся почерневшая, на ней трудно было что-нибудь разглядеть, горела лампада.

 Как-то мы сидели с Генкой у их подъезда. Нам было лет по 13. Стояла жара, мы вяло болтали, Генка лениво бренчал на гитаре. Я почему-то вспомнил про икону и спросил:
— Твоя  мать верит в бога?
— А что?
 — Да так, ничего.
Вдруг Генка с вызовом бросил:
— И я верую!
Так и сказал: «верую».
— Ты  что, серьёзно? — изумился я.
— Вполне! — твёрдо ответил Генка.
Я не верил своим ушам.
— Как  же так, разве ты не знаешь, что бога нет?
 — А ты знаешь? — в  Генкином вопросе послышалась насмешка. — Докажи!
 Я аж задохнулся.
— Да  что тут доказывать! Это же известно каждому!
— Известно-неизвестно, — язвительно  возразил Генка,— а ты докажи!
От возмущения я лишился дара речи. Бога нет, это же настолько очевидно, что не требует никаких доказательств. Я был искренне убеждён, что религия, как и пьянство – пережиток прошлого, удел старших поколений. Я впервые видел верующего пацана.
 — Послушай, — пришёл я  в себя, — ну ладно, твоя мать старая, неграмотная, но как ты-то можешь верить в эти сказки?
Генка молчал.
 Я вдруг почувствовал, что у меня нет таких веских слов, чтобы доказать то, в чём я был уверен на сто процентов, и тоже замолчал. Генка снова начал перебирать струны, но тут же перестал. Мы долго сидели молча. Неожиданно, не глядя на меня, он тихо сказал:
— Слышь, Лёнька, ты только никому про меня не рассказывай, ладно?
Я кивнул. Больше к разговору о боге мы не возвращались.

* * *

 После водяного самоистязания я взял в руки карты, наверное, через год, когда Витьке Кочержинскому, моему однокласснику, жившему в соседнем квартале, взбрело в голову, не иначе как от скуки, поиграть в карты на … книжки. Я долго отнекивался, но в конце-концов, видно, тоже от скуки, согласился.
Моя домашняя «библиотека» насчитывала 8-10 книг, среди которых была небольшая книжечка, изданная в середине 19-го века, с иллюстрациями и описанием бытовых насекомых и грызунов: мух, тараканов, клопов, мышей, крыс и пр. Мне очень нравилось её название: «Мiрския захребетники» — сочно и точно, не то, что какие-то там безликие «паразиты»!

Витька приходил ко мне домой, и мы играли несколько дней подряд. У него было примерно столько же книг, что и у меня. Ставили на кон по одной - две, проигрывали, отыгрывали, книги переходили из рук в руки. До полного проигрыша не доводили, останавливались, откладывали игру на другой день.
 Однажды я выиграл подряд несколько книжек и в состоянии эйфории и азарта сыграл ва-банк, поставив на кон все выигранные плюс все свои книжки. И проиграл.

 Я испытал что-то вроде шока – всё произошло так быстро: в одно мгновение я лишился всех своих книг! Особенно мне было жалко мою старинную книжечку, в скромном переплёте, небольшого формата.
 Я попросил Витьку оставить её мне.
— Нет, — сказал он твёрдо.
 Уж что-что, а говорить «нет» Витька умел. Деловито сложив книги в стопку, он пошёл к выходу, но у порога замешкался, извлёк проигранный мной двухтомник Маяковского и великодушно положил его передо мной. Витька терпеть не мог Маяковского.
Не помню, чтобы я ещё когда-нибудь играл в карты «на интерес».

В своих воспоминаниях я не всегда придерживаюсь хронологии,  порой я просто следую за возникающей ассоциативной цепочкой, иногда прерывая её, а потом снова к ней возвращаясь. Так, рассказывая о Генке Илларионове, дрожащем у батареи, я вспомнил более раннее время, эпизод, в котором тоже мелькнул Генка, и тоже у батареи, только главным действующим лицом там была наша взбесившаяся кошка.

* * *

Во время войны, году в 43-м, мы купили у соседа Никиты, эвакуированного из Ленинграда, за 100 рублей котёнка по имени Кексик. Кексик оказался кошечкой, но переименовывать его мы не стали. Ничем не примечательная, обыкновенная серо-полосатая кошечка, ласковая, быстро усвоившая правила гигиены. Мы все любили нашего Кексика, он (она?) доставлял нам немало удовольствия. И, к тому же, исправно ловил мышей, которых в те времена было полно.

Прошло несколько лет, я уже учился в пятом классе, когда наш Кексик внезапно взбесился. Он неожиданно выскакивал из укрытия с горящими глазами, набрасывался на ноги и, шипя, царапал их изо всех сил своими острыми когтями. Оторвать его от ног было невозможно, да и опасно.

Как ни жалко было Кексика, приходилось прибегать к помощи ремня. Кексик забивался куда-то, а спустя некоторое время всё повторялось сначала. Мои ступни до щиколоток были изодраны в кровь. Приходя из школы, я быстро снимал обувь и влезал в большие отцовские валенки (была весна в разгаре), они спасали ноги от когтей одуревшего Кексика. Он кидался на валенки, только клочья летели по сторонам.

Однажды к Рае пришла школьная подруга Тамара, у неё на ногах были красивые синенькие туфельки. Откуда ни возьмись, выскочил Кексик, набросился на новенькие туфли и с остервенением принялся их царапать. От неожиданности Тамара опешила, в ужасе уставившись на обезумевшую кошку, а потом начала дико визжать и сучить ногами.

С риском для своих рук и глаз я схватил Кексика и отбросил его в сторону. Этого мгновения хватило, чтобы девчонка успела вскочить на высокую тумбочку, стоявшую в дальнем углу прихожей. Она сидела на тумбочке, высоко задрав ноги и продолжая неистово верещать. Кексика загнали в комнату, закрыли дверь. Тамара слезла с тумбочки и постепенно успокоилась. Но туфельки были безнадёжно испорчены.

Как-то раз мы сидели с Генкой Илларионовым у нас в кухне и мирно беседовали. Вдруг откуда-то стрелой вылетел Кексик со свирепой мордой и ринулся к Генке. Но тот оказался проворнее: бросился к вертикальной водопроводной трубе и в мгновение ока очутился под потолком. Я прогнал Кексика из кухни ремнём. Генка отпустил руки и свалился на пол.
 Мы с удивлением разглядывали трубу: она прилегала к стене вплотную, почти без зазора. Как можно было по ней взобраться под потолок? Я попробовал, у меня не получилось – руки срывались. Попытался Генка – на этот раз и у него ничего не вышло. Страх – великая сила! Он способен творить чудеса.

Время шло, Кексик никак не утихомиривался. Он продолжал нападать на своих и на гостей. От него совсем не стало покоя. Наконец, было решено показать его ветеринару.
В один из тёплых летних дней мы с бабушкой засунули  Кексика в мешок и отправились в ветлечебницу. Она находилась на Дзержинке, идти было довольно далеко. Всю дорогу Кексик вёл себя в мешке спокойно, это было удивительно, мы несколько раз заглядывали посмотреть, как он там. Наш неугомонный Кексик мирно спал!

Во дворе лечебницы стоял длинный деревянный стол, на который хозяева выпускали свою живность для осмотра. Кроме нас было ещё несколько человек с курами, гусями и собакой. Пока мы дожидались своей очереди, во двор привели козу и огромную понурую корову.
Подошла наша очередь, мы выпустили Кексика из мешка. Вопреки нашим ожиданиям он не буянил, не шипел и не пытался убежать. Щурясь на солнце, задрав хвост, Кексик с достоинством пошёл вдоль длинного стола, а когда врач погладил его по спинке, довольно замурлыкал. Почёсывая Кексика за ушами, ветеринар недолго поговорил с бабушкой, а потом, понизив голос (чтобы ребёнок не слышал), сделал своё заключение. Главное я расслышал: Кексику нужен кот – вот в чём проблема.

 Когда мы уже собрались уходить, и бабушка запихивала вяло сопротивляющегося Кексика в мешок, я увидел нечто, ошеломившее меня. Тётка подвела к ветеринару корову, он засучил рукав, и, подойдя к корове сзади, засунул в неё руку по локоть. Подвигав рукой, будто нащупывая нечто внутри коровы, врач извлёк руку и, вытирая её тряпкой, что-то сказал хозяйке.
Я  разобрал лишь последние слова: под нож. Тётка заплакала. Бабушка схватила меня за руку, потащила со двора. Эта шокирующая   своей бесстрастной безжалостностью картина ещё долго будоражила моё воображение.

Наша кошечка отвергала всех женихов, которых ей приносили. Она не подпускала их к себе. Угрожающе шипя, Кексик загонял котов в тёмные углы, где они сидели тихо, боясь высунуться. Стоило больших трудов выманить их оттуда, чтобы вернуть хозяевам. Потомства у Кексика так и не появилось. А психоз, как ни странно, больше не повторялся до конца его (её!) довольно долгой жизни.