Dort Oben - мистика

С Дунайского похода Алекс вернуля больным, похудевшим и меланхоличным.
- Я хочу уйти в монастырь, - проговорил он во время нашего первого с его возвращения сборища.
- Ты же лютеранин, какой монастырь? - с суеверным ужасом ответил Георг.
- В буддисткий, - тоном, в котором слышалась затаенная досада, пояснил Алекс, - с некоторых пор считаю себя буддистом.
Я взял его за запястье и начал считать пульс.
- У тебя жар, - ответил я, - прими хину.
- Это мне не уже не помогает. Мне ничто не поможет. Это не бред.
Я усмехнулся:
- В монастыре, даже в буддистском, женщин не бывает.
- Да, я постараюсь достигнуть того уровня просветления, когда они мне уже не будут нужны и плотские страсти отойдут на второй план.

Вскоре в Петербург вернулся Майк Воронцов. Алекс решил поселиться у него.
- Мне в моем положении нужна хорошая компания - и просторная кровать не помешает, - объяснил он, - нынешняя квартира меня не выдерживает.
Майку эта идея не слишком понравилась.
- Переселяйся, но у меня есть определенные условия, - и он начал загибать пальцы, - в квартире не курить. Табак. Иное - можно, но, умоляю, не предлагай мне. Затем - сомнительного поведения дам не приводить. Не грузить меня за буддизм. Мне хватает Марина, который грузит меня особенностями стихосложения, хотя я в сем ни черта не смыслю. И, в третьих, - пусть Резчиков готовит и на меня в том числе.
- А теперь мои условия, - хитро улыбнулся Алекс, - не пей бренди с Йоханом и не жалуйся на очередную невесту, а лучше в таких случаях сопровождай меня за кулисы. Не буди меня в семь утра - никогда. Тут я не шучу. Вот и все.
- Верю, что ты не шутишь, - отвечал Майк.

Новоселье у Воронцова справляли бурно. У Алекса оказались запасы особенно убийственного гашиша, переданного ему Паулем Шиллингом через каких-то сомнительных личностей. Майк, до этого куривший единожды в Грузии безбожно разбавленную различными примесями и табаком траву, не мог более устоять на ногах и выполз в садик проблеваться. Марин разразился любопытными четверостишьями не в рифму - например: "Войдя ко мне в окно без спроса/Скурив табак и выпив ром/Аркадий кончился как личность/И начался как педераст".
Мы не отставали. Наконец, все более-менее пришли в себя, и хозяин дома, исторгнувший из себя все угощение, предложил поговорить о чем-то осмысленном. Но прежде, подняв палец, заявил:
- И еще, гости, - ни табака, ни этой китайской дряни мне не предлагайте.
- Майк, ты натура практическая, поэтому на тебя такие вещи действуют весьма приземленно, - пространно заметил Серж Марин.
- Что есть - то есть, стихов писать не умею, - развел руками граф.
Алекс молчал. Я же записывал запомнившиеся мне экспромты единственного из нашей компании поэта.
- Предлагаю тему, - произнес Марин, - давайте задуем свечи и поговорим о мистике, готике и всем таком прочем. Меня все это крайне интересует.
- Пишешь новую поэму, Серж? - полюбопытствовал Алекс.
- Можно сказать и так. Только, чур, - цитат из Сведенборга не приводить. И Радклиф не пересказывать. Читать здесь умеют все.
- Увы. У меня ничего подобного не происходило. Нянька рассказывала о леших и русалках, но мистер Паттерсон, мой гувернер, быстро выбил из моей глупой головы веру в потустороннее, - произнес Майк.
- От тебя, признаться, никакой мистики я и не ожидал. Может быть, потомки рыцарей ливонских нам поведуют нечто интересное?
Георг фон Бригген назидательно отвечал Марину:
- Все от Господа. А то, что не от Господа, - заблуждение.
- Поддерживаю, = хоязин пожал нашему пастору руку.
Алекс слушал все это и его распирал смех - ему еле удавалось это скрыть.
- Георг, я всегда считал тебя умницей и непререкаемым авторитетом в вопросах отвлеченных. Но нынче ты сморозил глупость, - промолвил мой кузен, вертя в руках сверток с травой.
- Где же тут глупость? Если ты читал "Книгу Согласия"..., - засуетился Георг.
- Я не читал и читать не собираюсь, - проговорил Алекс, - уж лучше Радклиф.
- И Монтень, - добавил я.
- Точно, Жанно. А тебе, Майк, надо бы перейти в лютеранство.
- Это еще зачем? - искренне недоумевая, спросил Воронцов.
- Тебе это по душе придется.
Марин нетерпеливо хлопнул в ладоши в попытке покончить с теологическими спорами:
- Отставить теологию! Здесь вам не Дерпт. Господа остзейцы, разве в ваших краях не сохранилось замков? У вас же были крестоносцы?
- От этих замков остались только фундаменты. На их месте построили более-менее современные усадьбы. Есть Алуксне и кое-какие руины в окрестностях Мариенбурга, но если там и водились призраки, то все вышли, - ответил я, - кое-что страшное в детстве мне рассказывала нянька, но нянькины сказки сейчас рассказывать не хочу.
- Рыцарь погибает в Палестине. Его la dame sans reproche выходит замуж за соперника, - начал Алекс.
- ... за брата его. Или кузена, если быть точным, - добавил Георг.
- Не суть. В общем, стоят они перед алтарем, и тут, весь в белом, на белом коне, в церковь врывается призрак погибшего. Все падают замертво. Занавес.
Я вспомнил:
- Но то был не призрак, а вполне живой рыцарь. Из плоти и крови.
Майк усмехнулся:
- Но все подумали о восставшем из могилы, и убежденность в этом их и убила. Или заставила их упасть в обморок.
- Именно, - подтвердил я, - так всегда и бывает. Люди сами готовы во что-то верить и могут убедить себя в существовании чего угодно. И даже это якобы видеть воочию.
- Ну вот, - разочарованно протянул Серж, - среди вас, как погляжу, сплошные скептики. Так неинтересно. Ну, может быть, хоть что-то поведуете? А я потом стих наваяю.
- Жанно тут сказал, что наши мызы построены, в основном, на фундаментах замков, - начал Алекс без предисловий, - так вот, моя семья владеет, в том числе, мызой Штернгоф в Лифляндии. Ее выстроил первоначально мой предок, Адольф фон Бенкендорф. Говорят, он был чернокнижником. А замок был в виде перевернутой пентаграммы. Специально, чтобы сподручнее было вызывать демонов.
- Его сожгли инквизиторы? - спросил оживившийся Марин.
- Инквизиторы в Ливонию не добирались, - ответил Георг, - слишком далеко, да и в Испании с Фландрией дел было навалом, чтобы еще жечь каких-то провинциальных колдунов.
- Тем не менее, умер барон Адольф не своей смертью, - продолжил я, - его повесили поляки. А усадьбу сожгли дотла.
- Он защищался до последнего. С крошечным отрядом "лесных братьев" и своих людей, - подхватил рассказ Алекс, - одни говорят, что его тело сняли с виселицы и бросили в горящий замок. А потом на его прахе потомство выстроило милую мызу с бельведером, окруженную яблоневым садиком. Но говорят и иное. Он якобы не умер - колдун же.
- Его портрет выставлен в Домском соборе Риги - как пример храбрости и любви к родине. И сие священное место не спалил адский огонь. Это доказывает, что Магнус Адольф фон Бенкендорф не был законченным исчадием ада, - заметил Георг.
- Скорее, он был кем-то вроде сподвижника Великого Петра - Якова Брюса, - сказал Майк, - тоже занимался наукой в ее тогдашнем понимании, а темный люд считал его занятия черной магией.
- Больше всего в этой истории меня проняла версия, что твой предок-колдун не умер, а бродит по земле вроде Вечного Жида, - заметил тихо Марин. Он подошел к окну и начал вглядываться во тьму.
- Да, сейчас он явится сюда и обругает своего отдаленного потомка за распутный образ жизни и употребление недозволенных приличным людям веществ, - Воронцов заметно повеселел.
- Кто знает, - пожал плечами Алекс, - меня, по крайней мере, это не слишком удивит.
Марин больше не улыбался. Возбуждение его сменилось тревогой, а потом - меланхолией. Он налил вина и произнес:
- Призраки все же редко встают из могил. Но Провидение нам часто сообщает заранее, что случится. А иногда вестником служит и сердце. Я был еще мелким и готовился идти в корпус, когда мне в подробностях приснилось, как меня волокут по полю, отрывают ноги, руки, вбивают гвозди в голову, потом бросают в подвал, где я умираю. В момент смерти во сне я проснулся. Было реально страшно. Через сутки после сна я заболел с жаром и бредом, так что видение можно было бы объяснить признаком надвигающейся болезни. Я даже забыл об этом, как забываешь бред и все незначительные сны. Все бы ничего, если бы перед Аустерлицем это сновидение не повторилось с теми же ощущениями. И все помнят, что тогда случилось, - со мной и с русской армией.
- Впечатляет, - только и мог ответить на это Майк, - а мне редко что снится. Лишь в те моменты, когда у меня давно не было плотской любви, снятся вакханки в самых развратных и сладострастных позах.
- Ну, это у всех, - ответил Алекс, - я при этом стараюсь побыстрее претворить сновидения в жизнь.
Все рассмеялись.
- К снам надо относиться с долей сомнения, не все из нас Иосифы Прекрасные, чтобы еженощно видеть пророчества, - менторским тоном проговорил наш будущий пастор, - что касается меня, то я никогда ничего не запоминаю из снившегося.
Все выжидательно взглянули на меня - каковы будут мои комментарии с медицинской точки зрения.
- Здесь все просто. Нам либо снятся наши же мысли и события прошлого, либо на сон оказывают влияние наши органы тела. Сержу его сон приснился не случайно - в первый раз у него уже начиналась горячка - я часто наблюдал подобного рода видения у больных злокачественными горячками, и во втором случае это был результат волнения перед битвой. Замечу, кстати, что сильные чувства также оказывают влияние на сон. Майк верно заметил, что воздержание вызывает сладострастные видения. И не помнить снов - вполне обычное дело, - таков был мой монолог.
- А вам, doctorus, хоть что-то снится? - язвительно спросил Марин.
Я подумал. И вспомнил.
- Мне иногда снятся куски из детства. И снится мать, которую я никогда не помнил. Снится сестра в виде младенца, хотя наяву я помню ее только с того момента, когда она начала ходить.
- Удивительно, - добавил Майк, - мне тоже снится мать. Она умерла, когда я был почти младенцем. И она не похожа на свой портрет.
- Мертвые приходят к нам во снах, - заметил Марин, - я видел всех своих товарищей, погибших в бою, после их смерти. Главное, не ходить за ними никуда. Мне как-то приснился Буксгевден, наш командир, павший при Аустерлице. В белом мундире, цел-невредим, хотя ему оторвало обе ноги ядром. И лица не вижу, а он идет по дорожке к какой-то резной калитке. А за калиткой - сад, в котором цветут жасмин, роза и сирень. И слышу пение. За Буксгевденом идут Арсеньев, Репнин, Юсупов и я позади них всех. Я очень хочу попасть в сад. По очереди проходят мои друзья и растворяются в воздухе. Я тоже пытаюсь пройти в калитку, но заперто. И открыть не могу. И кто-то мне шепчет: "Не время, Серж, потерпи". Потом Арсеньева убили на дуэли, Репнин погиб при Эйлау, Юсупов умер от горячки в три дня. А я - как видите...
- Бр-р, - поежился Майк, - что-то жутко.
Алекс отошел к окну и сел на подоконник.
- У меня тоже нечто такое было - сон-предсказание. Но я не участвовал в нем никак. Три года назад под утро мне очень четко приснилась моя сестра Дотти, лежащая на широкой постели, в белом, с закрытыми глазами, на голове - графская корона, волосы какие-то слишком длинные, распущенные - наяву у нее покороче, руки сложены на груди. Я смотрю на ее руки и замечаю, что ногти у нее синие, а руки сложены как у покойницы, и во сне до меня доходит, что так, в таком виде, вообще-то кладут в гроб. Но смущает то, что она, вроде бы, дышит, и волосы распущены, а не собраны. И мне как-то страшно. Оглядываюсь - вижу, у изголовья сидит наша покойная мать вся в черном и горько плачет. И я кричу ей по-немецки: "Убирайся! Уходи! Ты не должна быть здесь!" - и просыпаюсь от собственного крика, сажусь в кровати. В ту же минуту ко мне влетает Резчиков, за ним - муж сестры, граф Ливен. На нем лица нет. Я вспоминаю, что Дотти на днях родила, и гадаю, что же произошло. Кристофер тащит меня за руку, я вижу, что у него лицо в слезах, он кричит: "Собирайся, может быть, еще застанешь ее в живых". Едем к Ливенам. Три дня назад сестра родила, ребенок здоров, но у нее развилась родильная горячка, и в ту самую ночь, когда я увидел ее в короне и в саване, Дотти впала в беспамятство. Боткин сказал Ливену, чтобы тот прощался с женой. Я кидаюсь в спальню, отталкиваю пастора с причастием. Дотти лежит как уже умершая. И ногти у нее синие. Но пока дышит. Слышу, как рыдает Ливен. Боткин ошибся. Сестра благополучно поправилась. Но сон меня впечатлил, и я его буду помнить всю жизнь.
Я вспомнил, что Дотти, как почти год перед этим Алекса, действительно чть не похоронили. Болезнь приняла молниеносную форму. Но она справилась.
Все надолго замолчали.

Позже все разошлись спать. Я вышел посидеть во дворик. И наткнулся на Майка, стоявшего у куста сирени подобно статуе командора.
- Жанно, - окликнул он меня, - ты не против, если я спрошу у тебя кое-что личное?
- Что такое? - откликнулся я.
- Вы с Дороти любовники?
- Друзья детства, - проговорил я.
- И эта дружба имеет довольно интимный характер, как погляжу, - откликнулся язвительно Майк.
- Допустим, это так. Но тебе-то какое до этого дело? У тебя же есть Натали?
- Была, - Майк методично ощипывал ветку сирени, лишая ее душистых цветов, - нашелся еще один претендент.
- Странно, лучшей партии, чем ты, сложно пожелать.
- Да, некто Давыдов, а я в отставке. И я видел, что она меня обожает. Заметно невооруженным глазом.
Я припомнил эту милую девочку с испуганными глазами и костлявыми плечиками. Помани Майк пальцем - и она бы, презрев девичий стыд и правила приличия, пришла бы к нему в любое время.
- Пойми, я не похож на твоего кузена и готов был потерпеть до свадьбы. Но меня перестали принимать. Ответили, что своими приходами я ее компроментирую.Появился этот ротмистр Петр Давыдов, - Майк проговаривал это имя с усмешкой.
- Кто это?
- Вот именно - кто, - горько рассмеялся Майк.
- Друг мой, бери пример с меня - я никогда не женюсь. Ни на деньгах, ни на титуле, ни ради заботы и продолжения рода, ни ради удовольствий, которые получают в супружеской спальне. Левенштерны не вымрут - родни мужского рода у меня куча. Та, с которой я прошел бы всю жизнь, мне не принадлежит. И не могла бы принадлежать. Я уважаю ее свободу.
- Ты говоришь о графине Ливен?
- Да.
- Мне ее не понять. Признаюсь, для меня Дороти - загадка.
- Ее можно и не разгадывать.
- Давай, я буду с тобой откровенным. Признаюсь, мы как-то провели вместе целую ночь, и потом - целый день. Подробности опущу, скажу только, что испытанное мною оказалось незабываемым. Потом Дороти исчезла. Я гостил у отца в Лондоне и случайно встретил ее. Она притворилась, что ничего не помнит, и общалась со мною, как с шапочным знакомым. Через день я явился к ней домой. Не знаю, что на меня нашло, я начал уговаривать Дороти развестись с мужем, уехать со мной, и даже пытался убедить ее в том, что младший ребенок - ее второй сын - мое дитя, ибо сроки приблизительно совпадали. Графиня рассмеялась мне в лицо и поблагодарила за оказанное тогда удовольствие. А потом прошептала по-английски: "Майкл, ты принц. Ищи себе принцессу, а не блудницу". Потом я долго думал - что же в Дороти такого. Она совсем не в моем вкусе, развязна и позволяет себе многое, о чем приличная женщина ее круга даже не догадается.
- И именно последнее обстоятельство тебя в ней и зацепило, - проговорил я, - она действительно мастерски умеет доставить мужчине удовольствие.
Майк покраснел и закусил губу.
- Удивительно. И ты говоришь такое о любимой женщине...
- То, что я ее люблю, еще не отменяет того факта, что ласки в ее исполнении - это нечто божественное.
Майк посмотрел на меня слегка выскомерно.
- Сразу виден родственник Александра фон Бенкендорфа. Ничего святого - все сводится к утолению неуемной похоти.
Я не обиделся.
- Открою тебе секрет, - произнес я, - в отличие от меня, Алекс не имеет привычки спать с теми. кого любит по-настоящему. Марго Жорж стала исключением. И, как помнишь, конец у этой истории был грустный.