Капитанская шея. Глава 3

 Где рассматриваются СЕЗОНЫ как ОТРЕЗКИ БЫТИЯ, а ФОРТУНА подкидывает капитану Макарову НЕЛЕГКУЮ НОШУ.

   Нет более благодатной поры на Среднем Приобье, чем та, когда начинает спеть брусника. К этому времени и гриб еще не отошел, а кедровая шишка, пока смоляная, наливается сладким молочком, которое с каждым днем, густея, образует тугое ароматное ядро — чуть ли не главный источник всей здешней жизни. (Хотя сегодняшнее индустриальное общество и нашло ему, на мой взгляд, уродливую альтернативу — нефть.)

Дни осенних заготовок, находясь в таежных широтах, капитан особенно любил и с нетерпением ждал. В это время просыпался у него древний азартный инстинкт, который утраивает силы, заставляет забыть про болячки и неурядицы, вызывая радостное ощущение щедрости и красоты мироздания.

Жаль — пролетает оно стремительно, а за ним грядет октябрь — этап подлинного испытания речника на прочность. Ветра, снегопады, собачий холод. Короткие ненастные дни, длинные чернющие ночи. Заледенелые, опасно-скользкие трапы и палубы. Накопившееся внутреннее напряжение в замкнутом пространстве маленького буксира зачастую грозит разразиться нешуточной ссорой, которая, как ни крути, попахивает бунтом на корабле.

Что такое корабельный бунт и как с ним боролись в совсем еще недавние времена любознательный читатель, скорее всего, знает по эпизодам многих авантюрных романов и подлинных историй. Использование рей в качестве виселиц, протаскивание под килем, "выкидыш" или скорее "аборт", из теплого корабельного чрева на верную голодную смерть на необитаемых островах и прочие подобного рода мероприятия скрашивали серые скучные будни моряков во время долгих плаваний. Когда созревший утробный конфликт лопается, подобно воспаленному аппендиксу, становясь бессмысленным и беспощадным, поздно пить микстуры. Нужно твердой рукой брать скальпель.

Алексей Иванович всегда предпочитал профилактику. Сын страны, прошедшей через жернова революций, войн, тоталитарного террора и репрессий, он не мог понять разумом и принять душой извечного человеческого самопожирания, которое особенно глубоко в двадцатом веке поразило его сограждан. Не прошло мимо и его родных, вживив в семейную память ген страха и отвращения к власти.

За двадцать лет командной работы на флоте капитан Макаров повидал всякого и поневоле стал психологом. Людей научился распознавать быстро, легко прощал мелкие слабости, но никогда настоящей подлости и хамства. Овладел искусством подбирать экипаж и поддерживать в нем эмоционально-ровный рабочий настрой без интриг, подхалимства, зависти и прочей грязи. Это помогало успешно завершать навигации, что Алексей Иваныч считал главным показателем капитанского профессионализма. Как ни трудна оказалась навигация на Марь-Егане, но и она в итоге закончилась вполне успешно. Баржи расставили караваном в кильватер, заведя толстые тросы на берег и накинув их на мертвяки. Пусть читателя не пугает это слово, общего с покойниками оно имеет только то, что и тех и другое зарывают з землю.

Теплоходы с помощью гусеничных монстров буквально повыдергивали на берег, чтоб по весне их не повредило ледоходом и не утопило резким паводком примерзших днищем к грунту. Слили воду, "разоружились", "потушили свет". Короче— зашабашили и закатили отходной, инициатором которого стал их юркий молодой начальник. Пока команды ползали в холодных машинах "по уши" в мазуте, откручивая под сланями пробки, отсоединяя аккумуляторы, убирая из шпаций грязь, начальник похаживал от теплохода к теплоходу и проводил оргработу:

— Мужики, давай скинемся. Надо б по-человечьи отметить закрытие навигации. Что мы, не флотские, что ль? Показать надо этим трактористам, монтажникам-такелажникам, как капитаны гуляют! Все пропьем, но флот не опозорим! Я тут с начальством все оговорил, нам столовку разрешили использовать.

Как выяснилось, "ушлому" надо было умаслить кое-кого из влиятельных и имущих. Он рассчитывал получить новую квартиру в строящейся двухэтажке.

Алексей Иванович в душе был против — накопившаяся психологическая усталость требовала совсем иной разрядки. Он уже давненько представлял себя летящим в самолете, едущим из аэропорта, сидящим, наконец, за семейным праздничным столом. От предвкушения этих событий сердце оттаивало и начинало учащенно, биться.

Водка под столовские винегреты, в окружении обрыдших за полгода физиономий начальства, да и коллег, не воодушевляла. Но крепко вколоченное следование традициям оказалось сильней, и под вечер, наскоро умывшись ледяной водой и переодевшись во все самое чистое, экипажи трех экспедиционных судов сидели в поселковом общепитовском заведении за сдвинутыми в ряд столами. Во главе, окруженный свитой из нескольких мелких начальников, приглашенных на "халявку", восседал сам "Левая Рука".

Прочувствованное вступительное слово сказал сам "Зам. по разным". Как большая часть руководящих старой формации, был он "красноречив", правда, не до той виртуозной степени, какой обладал отставной "премьер" из "Нашего Дома Газпрома". Говорил он не более пяти минут и мысль выразил банальную:

"Поработали вы, товарищи, неплохо, по этому поводу и выпить можно".

Ему похлопали не продолжительно и не бурно, но выпили, видимо, в знак одобрения до дна. Хотя, впрочем, и в знак неодобрения все равно бы выпили.

Водки было, по выражению Коли Шутова — "до жвакогалсов". Тут он имел в виду самые начала якорь-цепей, которые крепятся этими "галсами" в темных глубинах форпиков к переборкам. Говоря доступней — по глотку, а точнее, не меньше литра на брата. Хотя ребята все были не из хилых, привычные не только к "горячительным", но и к горящим напиткам, расползались они уже за полночь на "автопилотах", так и не осушив всех емкостей до дна.

Теперь наших героев на Севере удерживала только неполученная за последний месяц зарплата и обещанные при устройстве на работу деньги на проезд.

Утром их ожидало разочарование. Оказалось, в налаженной системе разделения труда произошел сбой. Монтажники продолжали монтировать, бурильщики — бурить, контора — рас-пивать чаи и начислять получки, и даже начальник с сопровождающими его лицами выполнял привычные обязанности, знакомясь с прекрасными пейзажами и славной историей чудного средиземноморского острова. Но в кассу почему-то в срок не подвезли "наличку".

Изрядно отставшим за навигацию без хороших радиоприемников и телевидения от мировых новостей командам было невдомек, что где-то на другом краю земли, на европейских и американских сырьевых биржах произошло обвальное падение цен на энергоносители, в том числе и на нефть. Это событие в итоге и определило финал северной эпопеи наших героев.

Через три дня, так и не дождавшись ни "проездных", ни октябрьской получки, получив лишь обещание молодого "шефа", что он им их доставит прямо по домам не позднее декабря, они покинули югорские суровые широты. Слишком сильно томило безделье, а сердца рвались к покинутым очагам, ведь прошло без малого полгода, как они оставили родные пенаты.

Начался ноябрь. В этих широтах с морозами за минус тридцать, со снежными бурями и сугробами по колено. В балке-вагончике, куда поселили экипажи, приходилось постоянно под-держивать огонь, словно обитателям пещеры Кроманьон в ледниковый период. В ином случае можно было замерзнуть насмерть, как тот ямщик в степи, не сумевший добраться до теплой постели с любимой супругой. Маленькая железная "буржуйка" поглощала поленья с прожорливостью топки магистрального паровоза. Пила, топор и колун, выписанные со склада, не успевали просохнуть нагревшись в балке у печки, потому что стали важнейшими орудиями выживания.

Благо — валежника кругом имелось в изобилии. Но "романтика расчленения древесных трупов" у экипажей испарилась, не успев и сконденсироваться. Ее осознанная необходимость быстро навеяла крамольные мысли о сладком понятии "свобода", о теплом сортире с удобным стульчаком, о двуспальном супружеском ложе с чистыми простынями и других, сколь при-ятных, столь и непременных, атрибутах семейного быта.

— Я им что, мерин гортоповский, черт подери?! —разразился длинной тирадой, обильно украшенной ненормативной лексикой, Коля Шутов, полностью цитировать которую, по понятным причинам, автор не решается.

— Все, завязываю с этими "жданками" у моря погоды.

Это случилось на четвертый день. С утра, в очередной раз безрезультатно потолкавшись у конторы, весь флотский приезжий контингент с баулами, рюкзаками, "сидорами" и чемоданами дружно двинулся на трассу, решив проголосовать руками и ногами против всяческих задержек. Не захотели ждать даже обещанного на завтра до аэропорта экспедиционного автобуса — КАВЗика. Всех охватило то зудящее нетерпение, которое особенно ярко испытывают солдаты-дембеля и, наверно, зеки, когда "откидываются с нар".

— Вперед, командиры, на зимние квартиры! "Драг нах зюйден!" — выдал прощальный боевой клич Коля Шутов, закидывая за спину рюкзак с грязным бельем и тремя банками брусники, пересыпанными, чтоб не разбились, кедровыми орехами. Точно Лот из Содома — ни разу не оглянувшись, он возглавил колонну беженцев.


Зима прошла, как всегда, то есть совсем не так, как хотелось бы — где-нибудь в Хургаде у теплого моря, а в обычных привычных поисках побочного заработка. Правда, на этот раз не особенно настойчивых и, возможно, поэтому, безрезультатных. Наличие некоторого капитала, хоть и прожить на проценты от которого было нельзя, расхолаживало. Да и хвататься за любую первую попавшуюся работу не хотелось.

Вообще-то, не было еще зимы до этой, чтоб Алексей Иванович всю межнавигационную пору провел праздно. В его обширной многолетней практике зимних подработок накопилась уйма вариантов приложения сил и знаний. Он со счету сбился, сколько ему пришлось освоить навыков, приобрести всевозможных специальностей и даже профессий. Их выбор зависел не только от склонностей, а, пожалуй, больше определялся наличием временных рабочих мест на близлежащих предприятиях.

Одну зиму капитан Макаров проработал дворником, другую — сантехником в ЖЭКе, потом — электриком в детском садике, кочегаром в котельной на очень твердом (из-за льда) топливе, грузчиком в хлебном магазине, столяром-плотником, дизелистом на "СМе"—железнодорожной снегоуборочной машине. Одну — в бескорыстном (за восемьдесят "р" в месяц) служении науке в Институте прикладной физики, устроившись туда по-знакомству — лаборантом, основной обязанностью которого были "принести-отнести" и заварить чайку. Но более всего капитан поднаторел в охранной службе — сторожем-вахтером. Тут у него был солидный стаж, опыт и хорошая репутация непьющего в районном отделе вневедомственной охраны. Но времена круто изменились, и прежних бесчисленных вакансий не стало. Экономика, управляемая лихими ассами, рвущими штурвал друг у друга, вошла в сложную фигуру высшего пилотажа, называемую то ли "стабильный штопор", то ли "свободное пике в бесконечность". Заводы встали, в академических институтах прошли многократные сокращения. Пенсионеры на свои жалкие пенсии по домам сидеть не желали, и все дыры в штатных расписаниях оказались заткнуты их бренными телами.

Слава Всевышнему, семьи наших возвратившихся скитальцев пока не бедствовали. Парадокс "дикого" капитализма заключается в том, что богатые, для получения большинства жизненных благ, могут тратить гораздо меньшие суммы, чем бедные, стоит только приобретать не скоропортящиеся товары оптом и впрок.

На всем пространстве развалившейся социалистической империи продолжался бурный процесс расслоения общества. Наверх, как и положено, всплывала наиболее активная, но наименее отягощенная моральными принципами его часть.

В недосягаемой "горней выси" парил старый больной беркут. Боясь выпустить ситуацию из-под контроля, метался подранком по кругу — из Кремля в ЦКБ, из ЦКБ в Барвиху, из Барвихи в Кремль и по новой в ЦКБ.

Дума, поставленная в стойло новой конституции, была озадачена бардаком, произведенным не без ее непосредственного участия, шевелила извилинами фракций, на заседаниях мычала, бодалась и не стеснялась принародно испражниться. Чиновники, под шумок перекупленной олигархами прессы, спешно коррумпировались, суетливо крали, расталкивая, а иногда и по-жирая друг друга в "священной" борьбе за место у кормушки.

Киллеры неутомимо совершенствовались в своем мрачном ремесле, отрабатывая заказы "теневых крестных воротил", олигархов и, возможно, секретных государственных структур.

Новорожденный средний класс, впоследствии избиенный, как израильские младенцы царем Иродом, пока еще нес свои "кровные и потные" в коммерческие банки "чего-то инвесты" и другие "бездонные ямки". А наглые Лисы Алисы и жирные Коты Базилио конвертировали эти денежки в "зелененькие" и набивали ими карманы, мешки, сейфы или открывали счета в за-рубежных банках, оставляя доверчивых Буратин "с носом".

По "черным ящикам" для миллионов "умненьких-благоразумненьких" пятничными вечерами шла трансляция увлекательного шоу со сказочным не двусмысленным названием, где милый и обаятельный "кот Баюн" крутил волшебное колесо и делал их еще и "счастливенькими". Его цинично-грустный взгляд сквозь клоунаду внушал массовому зрителю не слабее психотера-певта Кашпировского: "Тебе хорошо — ты дурак". Зритель мог соглашаться с ним или отгадывать букву. В нагрузку навяливались средства от перхоти, изжоги, колготки, тампаксы, памперсы, скандалы и катастрофы, а так же большой ассортимент "латинского мыла".

Чем бы дитя ни тешилось, но всему приходит конец и зимняя телевизионная лежка окончилась в начале марта. Накануне международного женского дня в квартире Алексея Ивановича раздался продолжительно-требовательный междугородний звонок:
 
— Алло, Иваныч? Ты, короче, давай собирай всех мужиков и срочно вылетайте, хватит там в зимних берлогах прохлаждаться! Ремонт пора начинать. Все. Жду. Пока.

Капитан Макаров со своим сменным прилетели первыми. Вместо потонувшего в сугробах балка, всем флотским были обещаны места в общежитии "со всеми удобствами". Большинство "удобств", правда, оказались на дворе, так как канализация и водопровод то ли засорились, то ли перемерзли и санузел комендант заперла на замок. Главной пакостью, пожалуй, было то, что прежние жильцы, скорее всего, во время пьяной разборки, оставили внутреннюю раму окна без единого стеклышка. С осени комната пустовала, и как при здешних минус сорока пяти и более "за бортом" не были разморожены еле тепленькие батареи, казалось настоящим чудом. Когда вернувшиеся на Север командиры зашли в отведенное им для обитания жилье, снять меховые куртки, сапоги и даже шапки, они не решились. Был субботний вечер, и отыскать хоть кого-нибудь из начальства, чтоб разрешить возникшую проблему, не удалось.

Первую ночь коротали греясь спиртным. По длине светового дня угадывался март, но столбик термометра никак не хотел подниматься выше тридцатиградусной отметки. Сразу вспомнилась избушка Василисы Федоровны с ее окнами, заткнутыми подушками и половиками.

Воспользовались "народной мудростью". Половиков не нашлось, зато поутру у сердобольной комендантши удалось выпросить четыре замызганных, с подозрительными пятнами, матраса, Вторую ночь спали тоже не раздеваясь, укрывшись этими "уссатыми пятнисто-полосатыми". На третью, не выдержав противотараканьей выморозки, решили откочевать в балок. Лучше постоянно — по-кроманьонски — пилить, колоть, жечь дрова, чем медленно превращаться в "снежных Етти", но к вечеру понедельника в "общагу" пришел почти трезвый дедок — столяр, который с помощью друзей-капитанов привел окошко в порядок.

Коля Шутов по этому поводу перефразировал классический афоризм:

— Спасение замерзающих — дело рук самих замерзающих.
 После ухода столяра новые обитатели комнаты номер семь рабочего общежития "буровиков" позатыкали все оконные щели ватой из одного "уссато-полосатого" и почувствовали, что жизнь, кажется, начала помаленьку налаживаться.

Следующими, после жилья, важнейшими факторами выживания стали "стол и стул", то есть — питание и туалет.

О дощатом шестилуночном "удобстве" на дворе уже вскользь упоминалось, достопримечательно оно было лишь тем, что внутри вмещало миниатюрный тренажер для альпинистов — труднодоступные фекально-ледяные пики высотой около метра.

О питании можно рассказать поподробней. Внимание командиров "Керна" привлекли, видимо, недавно появившиеся в магазинах, небольшие объявления примерно такого содержания:
"Извините, товары в кредит и под запись не отпускаем"

Коля почти сразу выдвинул безошибочную версию:

— Зарплату-то, Иваныч, четвертый месяц задерживают, вот торгаши и перестали в долг отоваривать, как раньше. Оборота не стало. Мы-то, интересно, на какие шиши
столоваться будем, когда домашние харчи закончатся?

Кроме картошки, сала и нескольких баночек домашних консервов, привезенных с юга, у экипажа в трюме теплохода с осени осталось с полбочки соленых чебаков, поместному — мохтиков. Этим и пришлось довольствоваться, так как в отличие от прошлого года никакого аванса не дали. Мало того — не оплатили даже дорожных расходов, ни осенних, ни весенних.

— Транша ждать не откуда, поэтому будем секвестрировать расходы на жратву, — козырнул новомодными словечками Коля — по совместительству и душевным склонностям постоянный завпрод. — Про пивко после баньки придется забыть, иначе можем забыть вкус хлебушка.

— Да, Коленька, твоя правда. Пожили богато — будем отвыкать, — с сожалением в голосе, согласился с ним Алексей Иванович. — Может, это все-таки временные трудности, должны же, в конце концов, заказчики расплатиться с экспедицией.

— А как не расплатятся? Что делать будем? Не думал еще над этим, Иваныч?

— Как не думал! Уже несколько лет только над этим вопросом и бьюсь. Что делать, что делать?! Ноги придется отсюда делать. Надоело это постоянство перемен хуже горькой редьки, на наш век спокойной жизни, видать, уже не предвидится.

— Где-то так, пожалуй, — согласно кивнул Коля. Ко вторнику собрался весь плавсостав. Получили со склада теплую амуницию, совковые лопаты, и утонувший в сугробах караван начал постепенно, словно подлодки при медленном всплытии, высвобождаться из снежного плена.

Организацию и контроль этого процесса взялись осуществлять сразу несколько замов и их помощников. Этот люд явно не прочел двадцать восьмой главы "Притчей Соломоновых", в которой говорится о том, что если "в стране много начальников, значит, она отступила от Закона". Конечно, и старика Винера с его "Кибернетикой" полистать не удосужился, поэтому искусство руководства оттачивал по своим доморощенным законам примерно такого содержания:

"Одна голова хорошо, но когда их много — ответственности на каждую меньше. Головы, на то и головы, чтоб рукам покою не давать. Не спеши отменять приказы, вдруг они уже выполнены. Субординация — мать порядка, или — начальник моего начальника не мой начальник, но обходить его нужно сзади", и т.д. в таком же козьмопрутковском духе.

Человеческие сообщества всегда куда-нибудь стремятся: то к хаосу и анархии, то к самоорганизации и порядку. Это зависит от целей, некоторых внешних обстоятельств и, в первую очередь, от ценностных ориентиров неформальных лидеров. С ориентацией у нашлх "неформалов" все было в порядке, и вопреки бестолковому руководству караван "всплывал" из-под снега спокойно, уверенно и достаточно быстро. Хотя повоевать со Снежной Королевой пришлось упорно — то, что за день экипажам удавалось расчистить, она, подлая, ночами несколько раз погребала под толстым слоем белого "водородного пепла".

И все же, день примерно на десятый, солнышко, прорвав серую небесную пелену, взяло верх в этой извечной борьбе света и тьмы, тепла и холода, жизни и смерти. Температура воздуха перевалила к полудню ноль по Цельсию, и с палуб и крыши балка робко закапало, а потом и вовсю потекло.

Это было естественно, приятно и даже здорово, если б не одно маленькое "но". На складах не оказалось калош на валенки, а в резиновых сапогах было еще холодно.

— Вы что, ребята, думаете — Ермак Тимофеич с дружиной в калошах тут прошел? — ехидно прищурясь, спросил "Левый Зам", не вылезая из УАЗика.

— Хорошо, что про Павку Корчагина не вспомнил. Теперь, видать, это не модно, — сплюнув в сторону уезжающего вездеходика, проворчал Коля Шутов.

Прокравшись тихой сапой, в стане речников ошивалась некая паскудная "востро-респираторная" инфекция. Она проявлялась такой же, как с крыш, капелью из носов, а так же подъемом температур с одновременным спадом тонусов.

Лечились аспирином из судовых аптечек. На дорогостоящие пилюли, что выписала врачиха из поселковой амбулатории, ни у кого денег не нашлось. На третий — четвертый день температуры спадали, сопли, загустев и позеленев, течь переставали, но тонусы подниматься никак не желали.

Первым, как обычно, решился Коля Шутов.

— Вы, мужики, как знаете, а я как чую. Нужно, пока не позагибались здесь, когти рвать до хаты. Там сейчас, поди, и снег сошел. Не успеешь оглянуться, картошку-моркошку сажать пора подойдет. Не кормит удача — пусть прокормит дача. Мы здесь для этой руководящей кодлы — рабочее быдло, не более. Мне лично этот бесплатный эксперимент на выживаемость уже не интересен. Ты, Иваныч, извини, а я завтра же "заяву" на стол господину "Левому" положу. Он давненько предлагал, вот и дождался. Чуткий и прозорливый.
Заявления об уходе друзья-капитаны подали вместе, но Алексея Ивановича, как "материально ответственного", согласно закону, задержали еще на две недели. По этому уезжать пришлось по отдельности.
 
В бухгалтерии произвели расчеты, по которым им причиталось еще по семь с небольшим тысяч деноминированными отпускных, да по тысчонке — за месяц работы в караване на зимовке. Николай, чуть ли не с "боем" получив лишь четверть этой суммы и заверение, что с ним непременно рассчитаются по почте, как только будут день¬ги, вскоре укатил с "милого Севера в сторону южную". На всякий случай он оставил доверенность на получение остатка Алексею Ивановичу.

Капитану Макарову, надо признаться, "подфартило". Через две недели, когда заканчивался срок его отработки, из райцентра прикатил бронированный инкассаторский джип, пополнивший "глыбкие пуза касс" наличными.

Не веря еще своей удаче, сдав в бухгалтерию "обходной" и получив взамен расчетный ордерок, Алексей Иванович постучал в "заветное" окошко, откуда "выпархивают эти разноцветные бумажные птички счастья.

Знакомая пожилая кассир, прочитав ордерок и доверенность, не забыв полистать паспорт, который видела уже далеко не первый раз, равнодушно промолвила:

— Нету денег.

— Как нет?! Вчера ведь только завезли, никому вроде не выдавали... Мне домой ехать...— опешил капитан.

— Ну почему это — никому, кому надо тому выдали,— намекнула на начальство кассирша. Потом смягчившись, сочувственно спросила:

— Куда домой-то? — И получив ответ, предложила: — Металлические брать будете?
Надежда опять встрепенулась в грудной клетке Алексея Ивановича, и он обрадовано выпалил:

— Конечно, буду! Какая разница, деньги, они и в Африке деньги. Надеюсь не медяками?

— Нет, рублями новыми. А унесете? — с сомнением в голосе покачала головой кассир, глянув снова в ордерок.

— Своя ноша не тянет, — еще до конца не осознав ситуации, но уже менее радостно изрек капитан.

— Распишитесь вот тут и тут. Куда складывать будете?

И кассир начала подавать через окошко серые холщовые мешочки опечатанные пломбами Санкт-Петербургского Монетного Двора, каждый килограмм по шесть, а то и семь.

Мешочков получилось пять, не считая горсти пятирублевиков, и потянули они не менее двух пудов. Лицо капитана вытянулось, поменяв выражение с почти счастливого до испуганного.

— Подождите! Подождите минутку — я хоть за сумкой сбегаю.

До общежития было далеко, а нетерпение -  велико, и Алексей Иванович зайдя в ближайший магазин, купил четыре заграничных полиэтиленовых пакета с изображением пышногрудых, обтянутых кожей, девиц верхом на звероподобных мотоциклах. Пакеты показались капитану самыми крепкими и подходящими для своего экстравагантного груза.

Торопливо вернувшись в контору, Алексей Иванович вложил попарно пакеты друг в друга, и положил в одну пару два, в другую три полученных в кассе мешочка. Попытавшись поднять поклажу, он убедился, что за ручки ее не унести. Рассчитанные на меньший вес, они немедленно начали отрываться. Нести "ручную кладь" пришлось под мышками, как арбузы, придерживая днища пакетов. Пока Алексей Иванович дошел до общежития, рук он уже не чувствовал. Кинув на койку "нелегкий заработок", он, словно раненый коршун из балета про умирающего лебедя, несколько минут махал "отсохшими" конечностями, кругами, "рея" по комнате и саркастично вскрикивая:

— Своя ноша! Своя ноша! Не тянет, не тянет! Якорь ей в душу...

Утешился, признаться,  Алексей Иванович быстро,  распечатав самый маленький мешочек на ярлыке которого значилось, что там тысяча монет достоинством по пять рублей.
— Ладно, нам и медно-никелевые сойдут — мы люди не шибко гордые. Главное, чтоб много.

Капитан зачерпнул горсть, полюбовался блеском "презренного металла" и с удовлетворением ссыпал ее в карман куртки. Собрав пожитки в дорожную сумку, а мешочки с деньгами в невзрачный рюкзак из-под картошки, Алексей Иванович прощальным взглядом окинул "приют скитальцев" и, сгибаясь под тяжестью ноши, зашагал к трассе. По пути он зашел в два магазина и на почту. В результате обмена трудового "хеви-металла" на "бумажки", вес его уменьшился примерно на полкило. Облегчения не ощутилось, с каждым шагом груз все больше и больше пригибал капитана к раскисшей весенней дороге. Опять "заныла" многострадальная его шея.

"Наверно, это Колькины шесть "штук" так тянут, свои то не должны..." — мысленно подбадривал себя капитан, обливаясь потом.

На исходе сил, не пройдя до трассы и полпути, Алексей Иванович поравнялся со стоящей на обочине пошарпаной "иномаркой". На переднем ее сиденье беседовали, страстно жестикулируя, два черноусых брюнета.

— Земляки, не докинете до трассы? — ласково, словно к родным братьям, обратился капитан, хотя земляками черноусые были, судя по всему, известному террористу Басаеву.

— Нэкагда, извини дарагой, видишь, па дэлу гаварим.

— Да я сам бы дотопал, но шмотки больно тяжелы. Я, мужики, заплачу нормально, не обидитесь.

— Э, что ты, нэ нанимаешь? Нэкагда, — снова отказал тот, что сидел за рулем, сверкнув золотом зубных коронок и перстня, на мохнатой руке.

— Тут же рядышком, а, земляк? Пять минут, не больше потратите.
Сошлись на посотне. Цену заломил златозубый "земеля Шамиля". Алексей Иванович торговаться не стал.

 Когда машина с брюнетами и "тяжелогруженым" капитаном мчалась в сторону трассы, из-под одних усов вылетел нескромный вопрос, отвечать на который Алексею Ивановичу вовсе не захотелось.

— А что там, такое тижолое вэзешь, дарагой?

— Да железки...разные, инструмент — ключи там гаечные и все такое, — нашел, что соврать на всякий случай капитан, с некоторых пор "зарубивший себе на носу", что береженого бережет не столько Бог, сколько язык, если он не враг.

До райцентра — стремительно выросшего за время нефтяного бума семидесятых, города, где начиналась "железка" и располагался крупный аэропорт, капитан Макаров добрался удачно. Риск и трудности во время освоения этого дикого края у переселенцев развили обостренное чувство взаимопомощи, и водители без страха и корысти подбирали голосующих на дорогах, что в "большеземельной" России ныне стало явлением чрезвычайно опасным, а потому и редким.

На поезде езды до родного города Макарову понадобилось бы с пересадкой двое суток, и он решил воспользоваться услугами "Аэрофлота", как на то призывал выцветший плакат на аэропортовской гостинице. На нем была изображена когда то, очевидно, белозубо улыбающаяся красавица-стюардесса, ставшая теперь весьма невзрачной и страшненькой из-за темно-клыкастого оскала. Тем более, что в самолет, без дополнительной и высокой платы, разрешалось брать только двадцать килограмм багажа.

Необходимо стало срочно найти выход из дурацко-дорожной, чисто Российской ситуации.
На сегодня рейсов уже не было — день клонился к закату, и капитан, сняв номер под "поблекшей" стюардессой, оставил в нем лишние вещи и "налегке" только с документами и двадцатью килограммами "целковых" вышел на улицу. Он решительно двинулся на поиски учреждения производящего необходимые ему финансовые операции. Погуляв по городу с рюкзачком пару часов, он выяснил, что прогулку эту придется повторить завтра поутру после десяти. Все банки уже "закупорились" на ночь. Алексею Ивановичу, человеку среднего роста и телосложения, далеко параметрами уступающему, например, "русскому медведю", своему земляку А. Карелину, или "американскому гризли" А. Шварцнеггеру, пришлось бесплатную пешую прогулку дважды перемежить дорогой автомобильной. Мешочек с пятирублевиками заметно полегчал всего за один день: гостиничный номер, такси, ужин с пивом в пригостиничном ресторане, авиабилет — потянули килограмма на два, и это отнюдь не радовало.

Проснувшись утром на мягкой полутораспалке, под чистенькими простынями, капитан с наслаждением потянулся и тут же вспомнил сон, что приснился ему "на новом месте" этой ночью:

"Опять обрыдшая погоня... Он бежит с тяжеленным рюкзаком, лямки больно врезались в плечи, немеет шея... К счастью, ему подворачивается резвая гнедая лошадка, он вскакивает на нее и отрывается от погони, испытывая сладкий, но Краткий миг облегчения — это он внезапно с тревогой понимает, что рюкзак подозрительно полегчал... капитан скидывает его с плеч, развязывает тесемки, открывает ...а из рюкзака резво выпархивают пестрые птички... Они с радостным щебетом разлетаются в разные стороны... Лошадка вдруг превращается в тучную корову, а из-за горизонта, откуда ни возьмись, появляется несущаяся бешеным галопом тощая "крупная рогатая скотина" и вмиг пожирает тучную..."

Капитану не потребовалось толкования странного сновидения ни древним Иосифом, ни современным психоаналитиком — весь символизм его был прост и очевиден: впереди все та же тревожная неизвестность...
                КОНЕЦ.
Январь — март 1999 г.

(иллюстрация А.И. Голубкина)