Часть 3. Третий капитан оски

               
  Макар Фёдорович Рындаев почти всю свою, не раз ломанную катком Российской истории жизнь, отдал флоту. Оставшись, сиротой после гражданской, он нашел приют у дяди по материнской линии державше-го справное хозяйство в одной из богатых донских станиц. В пятнадцать лет ему пришлось осиротеть снова -  дядьку раскулачили. Макарке, принятому комбедовцами за батрака, удалось избежать судьбы ссыльнопере-селенца, он хлебнул другого лиха. От голодной смерти спасло его бегство к морю, где, прибившись к ры-бацкой артели, он познал прибыльный и азартный, но нелёгкий и опасный труд.
 
 Не полных двадцати лет, призванный исполнить гражданский долг и почетную обязанность, Макар попал на Балтику. Там в конце службы познакомился, а потом и женился на скромной девчонке из рабочей семьи. Не долго счастье продолжалось - грянула Отечественная. Служил на Ладоге - обеспечивал блокированный Ленинград продовольствием. Пока тяжело раненный лежал в госпитале, от голода и холода погибли жена с сыном. После войны и демобилизации в бескозырке и клёшах, с легким чемоданчиком в руке, с орденами и медалями на груди вернулся Макар на родину. Трудиться пошел на гражданский флот, где быстро вырос до капитана. Образование у Макара Федоровича было минимальное, поэтому застрял он в "Тюлькиным пароходстве", то есть на небольших вспомогательных судах.
 
 Через какое-то время обзавелся новой семьей. Работал не хуже других, с годами все чаще выходил в ударники, не раз красовался и на доске почета. Перевалив пенсионный рубеж, флот не оставил, приняв прямо с перегона новенькое очистное судно «ОС-7», которым и командовал вот уже почти две пятилетки.
 
 Нрава дед был строгого, хотя выпить по случаю, как всякий флотский патриарх был «не дурак», но злоупотреблять привычки не имел, может по этой причине и не брала его старость.
 
  Во время зимних отстоев, когда забивающие восьмичасового, длинною в рабочий день «козла» на высадку, капитаны и штурмана вели беспрестанный хвастливый трёп, дед слушал, ухмыляясь в сивые усы. Иногда и сам вспоминал какую-нибудь байку, пережитую или услышанную в далёкие годы. Но когда Сёма Смагин или подобные ему балаболы, с бесстыдной откровенностью начинали разрисовывать пикантные подробности своих сексуальных приключений, дед в сердцах плевался, бросал "кости" и на долго уходил из курилки на свежий воздух.

 Макар Федорович брал в руки лопату или пешню и с их помощью отводил душу, счищая снег и наледь со своего теплохода. Последнее время дед захандрил: все чаще простреливало поясницу, грудь и покалывало под лопаткой, к тому же зрение начало сдавать. Но Макар Петрович крепился и на болячки не жаловался. На бестактные вопросы, что ему не сидится на пенсии, он отвечал встречным:
 - А что дома-то делать? С бабкой по очередям толкаться?
И хотя рейсы у ОСки были короткие, работа не тяжелая, да и не много ее, дед все ж сознавал скорый трудовой финал, и для себя решил:
 
 - Последнюю навигацию добью и шабаш, на отстой. Внуками займусь, пока не выросли да по миру не разъехались.
Сегодня при подходе к порту Макара Федоровича взбесило большущее мазутное поле, которое легким ветерком потихоньку гнало к берегу, дед тянул сигарету за сигаретой и проклинал в мыслях стервеца устроившего эдакую пакость:
 
 - Внуки на каникулах, а не искупаться им в такую то жарищу, весь пляж загажен будет. Сколь получится соберу, конечно, да все море никак не про сепарируешь.
  От расстройства у деда Рындаева заныло левое плечо, под лопаткой ощутился мешающий рулить холодный ком.
 
  ОСка неуклюже и осторожно, словно беременная корова в тесное стойло, заходила в порт. До причальной стенки оставались считанные метры, вахтенный матрос на берегу уже стоял у чугунной тумбы кнехта в готовности принять швартовые, но, к немалому удивлению портовых зевак, в тот момент, когда, но всем правилам  морской практики, должно было последовать включение заднего хода, гасящего инерцию, его не по-следовало.

  Многотонная тупорылая туша медленно, но неотвратимо, словно судьба царя Эдипа, шла на таран бетонной стенки. Вахтенный на берегу, хотя ему не угрожала реальная опасность, в испуге отскочил от края причала метра на три. Раздался, глухой удар, сменившийся скрежетом от которого ломит зубы, а по спине начинают бегать крупные как тараканы, мурашки.

  Посыпались искры, куски бетона, запахло горелым железом и пылью. ОСка успокоилась и остановилась, видимо сообразив, что плетью обуха не перешибешь. Её тупое рыло приобрело виноватое выражение из-за скошенного и помятого как боксерский  нос, форштевня, клюзами - глазами и ртом - рваной надводной пробоиной с метр длинной.
 
  Виктор, Саня  еще несколько человек оказавшихся поблизости быстро помогли матросу на ОСке ошварто-вать судно и побежали в ходовую рубку. Дед Рындаев сидел на полу, неудобно подвернув под себя ногу, пле-чом навалившись на нактоуз компаса и беспомощно свесив на сторону седую  голову. Одной рукой он дер-жался за сердце другой за тумбу рулевой машины. На сером с закрытыми глазами, лице резко выделялись об-висшие сивые усы.
 
  Вбежавшим все сразу стало ясно. Витек скомандовал Сане, чтоб тот быстрей птицы летел в диспетчерскую на телефон и вызвал скорую. Оставшиеся после Саниного исчезновения мужики осторожно уложили грузное безжизненное тело деда на диван, подсунув ему под голову телогрейку, что висела тут же в углу рубки.
 
 Нашли судовую аптечку, в ней оказалось пара резиновых напальчников, кусок бинта, йод, полпачки аспири-на, пустая бутылочка из-под валерьянки и три полных стандарта таблеток "Бикарбон"
 
  К всеобщему облегчению "скорая" не заставила себя долго ждать. Деда уложили на носилки и увезли.
   Виктору весь остаток дня пришлось возглавлять работу ОСКИ. Хорошо еще моторист у Макара Федоровича был толковый, поэтому после обеда появилась возможность отпустить Саню на берег, а вернее по-слать его в магазин за бутылкой, которую Витек пообещал Семе.
 
 Поздно вечером, поставив ОСку к причалу, Витек прихватив пузырь, направился на пятьсот веселый.
  У Сёмы в каюте сидела очередная краля, которую Авдееву раньше видеть не приходилось.
  - Дает Сёма, опять какую-то «закадрил», - подумал Витек, - Новая видать, еще в стадии обалтывания.
   
 Это он заключил из того, что Сема был напружинен, словоохотлив и вообще изо всех сил изображал из себя галантного кавалера, благородного рыцаря и восточного поэта, влюбившегося с первого взгляда.
 
  Когда Смагин убедился, что Витек не привел "хвоста", а пришел один да еще с бутылкой, Сема вытащил из рундука начатую бутыль портвейна «777».
Представив своих гостей друг другу, он налил в две стопки водки а в третий портвейна и предложил тост:
  - Я хочу выпить за лучших друзей и самых любимых и преданных женщин! За вас! За тебя Виктор и за тебя Любаша!
 
  Сёма слил под усы недавно вновь подорожавшую жидкость, сморщив нос, понюхал собственный кукиш, про-следил, чтоб дама не поставила стакан, не пригубив, и только потом закусил кусочком плавленого сырка.

  Витек, с устатку, после трудового дня, тоже выпил залпом до дна теплую противную водку.
Любаша от глотнула примерно половину стаканчика, поморщилась и торопливо запила портвейн лимонадом.
 
  Сёма укоризненно покачал головой и не прекращая жевать сыр, вымолвил:
  - Любаша, не хорошо, не красиво. За друзей и любимых так пить нельзя. Бери пример с нас, моряки на суше не дешёвки!
 
  Где-то через час водка и портвейн были употреблены все без остатка, и Сёма впал в состояние высокого душевного подъема: сама щедрость, само благородство. Жестом циркового факира он вынул из рундука еще одну пол-литровую ёмкость портвейна «три семёрки».
 
  - Витек! Сейчас мы тебе сделаем сюрприз. Тебя горит желанием увидеть одна дама, как это я раньше об этом забыл? Она тебе привет большущий передавала, позвони срочно...сейчас номер гляну.
  Он вытащил пухлую записную книжку, за которую любой «шмаровоз» или сутенёр готов был запаивать Сему целый месяц, небрежно начал перелистывать, вдруг из нее посыпались жёлтые с голубыми треугольны-ми штампами, листки.
  Витек нагнулся, помогая собрать с пола чужую собственность, ж с удивлением заметил, что это талоны на бензин: новенькие, лощеные с одинаковыми цифрами 50 на одной стороне, треугольниками на другой,

  - Сема, да ты богач! Где достал, покажи место? Ага, ясно! Буратино, как и предполагалось, оказался умней и бензинчик не отдал. Я правильно мыслю?
 
 Сёма заерзал, на мгновение сконфузился, а за тем посыпал словесной шелухой:
  - Да Витек, ты чо, ты ж меня знаешь, трохи отсыпал шеф, на бедность. Я что тебе не говорил, что ли? Забыл наверно. Да вот всего, это из семи тонн-то - капля в море.
 
 - Ладно, ты Сёма, не суетись, бензин ваш, как говориться, и идеи тоже ваши. Вообще то мне идти пора, счаст-ливо. Спасибо за хлеб-соль.
 
  - Витёк, ты чо обиделся? Погодь, погодь, давай на посошок хоть выпей.
  - Спасибо - тороплюсь.- Авдеев поднялся и решительно покинул гостеприимный борт «пятьсот веселого».
   
 Выйдя на палубу, Виктор понял, что этой ночью он не сможет не повидать Левкотэи и готов сию минуту кинуться в ночное море, чтоб быстрее преодолеть тягучие мили до заветной отмели.
Так он и поступил.
  Не прошло и недели с того вечернего «бэмса» на "пятьсот веселом", в результате которого Витек Авдеев стал морским оборотнем и рабом беловласой богини, как в доме Кукарских лопнул наконец давно зревший нарыв. Мариночка, не на шутку встревоженная частыми отлучками своего легкомысленного и, по ее убеждению, легко поддающегося всяким дурным влияниям, супруга, установила неусыпный, бдительный кон-троль за его жизнедеятельностью.
 
 По два-три раза на день она звонила в диспетчерскую порта и в долгих, чисто женских, интимного свойства беседах, выудила из словоохотливой Вероники Даниловны такую безд-ну компромата, всевозможных сплетен и домыслов, что это в конце концов неизбежно вылилось в грандиозный семейный скандал.
 
 Злорадствующий Кирилл Степанович, в отсутствие Авдеева, дал полную волю своему натренированному при разборах персональных дел, ядовитому как мухомор, языку.

  - Мариночка, я тебе сочувствую, не могу передать словами глубины возмущения! Я предвидел жалкий конец этого подонка! Помнишь, еще год назад я предупреждал тебя, что этот грубый, подлый пьяница не сможет составить счастья такой девушке как ты, ты же не послушалась отца, мало того, ты заступалась за него! Вот расплата! Я конечно всегда видел, что это хам, который даже унитазом по человечески пользоваться не хочет, обязательно мимо, обязательно на доску набрызгает! Но даже я не мог представить себе, до какой низости докатится этот разложенец.

 Он надругался над самым святым, что может быть в нашей жизни! Он плюнул нам в душу! Таким не место в нашем обществе! - с пафосом гундосил в уши своей третьей, но во втором браке единственной дочери Кирюша-старший, то и дело тыкая в потолок запачканным кляузными чернилами перстом.
 
 Зареванная, с глазами в подтёках туши, Мариночка старалась укрыться от возбужденного родителя, как от поражающего фактора оружия массового уничтожения, закрываясь от него то в ванной, то в туалете.
 
  Тоже негодующая в душе Екатерина Ивановна, как могла, утешала дочь:
  - Не переживай, Мариночка, перебесится негодник! А какой скромный по началу, прям тихоня был! Мари-ночка, у тебя дите! Никуда не денется пакостник, мы на него на алименты подадим, он на коленях к нам при-ползет. Вымаливать прощение будет!
 
 Притихший Кирюшка маленький слонялся по взъерошенной, неприбранной квартире, хлопая серыми Авдеевскими глазами, и в задумчивости сосал палец; вчера вечером, не стесняясь его присутствием, мама пыталась поколотить папу, кричала, обзывая непонятными, но явно нехорошими словами.
 
 Папа держал маму за руки, потом, назвав ее дурой, отпустил, взял свою куртку и куда-то ушел. Мама расплакалась и побежала жаловаться бабушке с дедушкой, Кирюша долго не спал в эту ночь и все думал, кого он больше любит, папу или маму?
 
  Не дождавшись явки с повинной коленопреклонённого супруга, Мариночка, на третий день резко изменила направление истерик. Град упреков обрушился на обоих родителей.
 
  Кирилл Степанович ожесточенно отбивался, не гнушаясь никакими средствами. В ход были пущены методы Геббельсовской и некоторой другой партийной пропаганды, не принятые в джентльменской среде.
 
  Накала борьбы первой не выдержала Екатерина Ивановна. Выпив в три приема всю имевшуюся в доме валерьянку, пустырник и элениум, она слегла. Семья осталась без обеда и ужина.
 Этого Кирилл Степанович снести уже не мог. Он походил по кухне, побрякал крышками пустых кастрюль, сел за телефон и упросил знакомого главврача забрать его в спецбольницу.
 
 Не скоро еще пришел мир в потревоженное гнездо Екатерины Ивановны. Мир шаткий и холодный. Когда страсти все же улеглись и обитатели квартиры Кукарских, за исключением Виктора, вновь собрались под одной крышей, был устроен большой семейный совет. В результате трехчасового заседания на свет появился документ начинающийся так: «В Краснобугринский районный народный суд от гражданки Авдее-вой М.К. Заявление».
 
  «Четвертые сутки пылает станица и стонет от пепла донская земля» обреченным голосом, похрипывая и поскрипывая, выводил облупленный, словно побывавший в боях, касетник в рубке 220го. Пятые сутки Витек Авдеев ночевал на теплоходе стоящем в порту у черной унылой баржи. Безысходная ностальгия отпечаталась на вытянувшейся физиономии молодого капитана, даже дерзкие оттопыренные уши, кажется слег-ка обвисли и вызывали искреннее участие со стороны экипажа, единственным представителем которого после недавнего сокращения штатов, затронувшим опять не АУП в конторе, а плавсостав, остался рулевой-моторист Саня Ситник.

 Он проходил плавательскую практику, поэтому по ветхозаветной флотской традиции Саню чаще называли Студентом, вкладывая в это слово снисходительно-презрительный смысл.
Первое время Сема Смагин, теплоход которого по причине приятельства капитанов, почти всегда швартовался рядом с «220»м, не упускал возможности поучить салагу. Он посылал Саню в машину за компрессией, на клотик попить чайку, пытался заставить осаживать кувалдой кнехты, точить лапы якорям и выполнять массу другой бессмысленной и вредной работы. "Студент" не обижался, добродушно улыбаясь во весь широкий рот, обычно отвечал:
 
  - Уже приносил, уже пил, уже точил и осаживал. - но Сему по возможности избегал.
  «507»ой, как обычно, стоял у борта «220»го. 3а эти дни на своем судне капитан Авдеев с мотористом-студентом навели близкий к идеальному порядок. Все блестело, но настроение Виктора не улучшалось. Он, что всего невероятней, отказался от дегустации поспевшей на "Пятьсот веселом" бражки, хотя Сема настойчиво звал приятеля составить компанию.
 
  С лоснящейся, счастливой будкой, уже явно «под мухой» капитан Смак вытаскивал из машинного отделения «507»го банку за банкой мутного, шибающего сначала в нос, а за тем и в голову, напитка. И всякий раз, пролезая вдоль борта к носовому кубрику с очередной, по его мнению отлично замаскированной грязной ветошью, литровкой, Сёма заговорщицки мигал Витьку и пригласительно кивал, зазывая вглубь своей каюты?
 
 - Витёк, ты что смурной такой? Не бери в голову! Копаешься в башке, как воробей в навозе. Все равно лучше свеженькой телки и приличного кайфа не выдумаешь ни хрена! Остальное все ложь, свистёшь и провокации. Пойдем, вдарим по кружечке!
Но Авдеев в этот раз был тверд.

  - Сам ты воробей в навозе. Не уговаривай, Сёма, завязал с позорным прошлым. Хватит, и тебе не советую.
 - Ты поди в ДОТ* записался? Как тестяра твой, ага? Завтра меня на ковёр к шефу потащите, а там, глядишь и в ЛТП подлечиться пошлете? - не унимался Смагин, и недобрые нотки появлялись в его голосе.

  - Иди ты ••• со своим кайфом! Не хочу, тебе говорят. Понял?
  А причина Авдеевской тоски и отказа от выпивки была проста.
 
  В ту ночь, когда Витек ушел от взбешенной ревностью Мариночки, он пришел на теплоход, и чтоб погасить стресс, не найдя ничего лучшего, выпил флакончик лосьона "после бритья" с внушающим миролюбивые ассоциации назва-нием "Пингвин". Действительно,
    ДОТ – добровольное общество трезвости.
 
нервы почти успокоились, но во внутренностях Авдеева  "Пингвин" повел себя совсем не дружелюбно. Сначала оне-мел от ментола, входящего в его состав, язык. Потом одеревенел желудок, а затем Витек почувствовал явственный удар тупым предметом по затылку. Глаза начали делать самостоятельные, без команды из головы, попытки панорамного обзора, то есть вместо своей прямой обязанности смотреть вперед, начали разъезжаться в стороны, от чего Витек, в самом деле, почувствовал себя пингвином.
 
  - Даже стул какой-то птичий! - удивленно констатировал он, выходя из гальюна в намерении отправиться в путь по ночному морю к заветной отмели.
 Левкотэя, после первой радости встречи, заметив его состояние» помрачнела и произнесла:
 
 - Виктор, я не знаю, чем вызвана твоя столь постоянная любовь к дарам Диониса-Вакха, ведь я не видела тебя трезвым ни разу с тех пор, как ты вернулся на сушу. Таким как сегодня я видеть тебя не могу.  Прощай.
 
  И растаяла в непроглядной бездне, простирающейся сразу за отмелью.
 Всю ночь, выбиваясь из сил, метался Витек в образе дельфина по пустынному ночному морю, звал Левкотэю, Палемона, но ответом ему было безмолвие, а на рассвете, опустошенный, с чувством безвозвратной потери, он подплыл к пляжу и понял, что не может больше сохранять облик дельфина, да и ни какой другой кроме своего. Кончилась волшебная сила, дарованная ему богиней. На последних остатках сил он добрался до берега, еле доплелся до теплохода, рухнул на койку в своей каюте и провалился в глубокое забытьё.
 
  Теперь Виктор каждое утро просыпался с одним и тем же безрадостным чувством: ни что новое, увлекательное и даже просто утешительное не ждет его впереди. Все уже было, все в прошлом. Вязкая тоскливая апатия окутывала тело и мысли. Вставать не хотелось.
   
 Через силу Витек отстаивал вахты, без аппетита ел, и когда выпадало свободное время, спешил в каюту на койку, брал книгу, начиная вчитываться, впрочем, без интереса, скорее просто для того чтоб уйти от унылой реальности. Помногу спал днями.
 
 Без особой радости, хотя и без сопротивления капитан Авдеев принял новое назначение. После похорон де-да Рындаева ОСка стояла бесхозной, затаив в дальнем углу порта свою жалкую улыбку - результат «крепкого поцелуя» с причалом.
 
 Виктор, приняв командование ОСкой, сразу оформил «разрешение на огневые работы», договорился с лучшим в порту сварщиком. Закипела работа. Вскоре очистное судно приняло достойный вид: свежая пентафталевая эмаль, весело поблескивая на солнце, покрыла последние черные швы и листы нового металла на теперь ровном её носу.
 
  Работы на судне было много, она затягивала и отвлекала от тоскливых дум, а время постепенно, без уколов и пилюль, без очередей в поликлиниках и бесплатно залечивало душевную рану капитана. Боль утихла, лишь ощущение пустоты жизни временами накатывало и накладывало свой отпечаток в изменившемся характере Виктора. Он стал меланхоличнее и даже угрюмее.
  Через месяц пришла повестка в суд. Пожилая, чем-то похожая на его тёщу женщина-судья, по обязанности пыталась примирить стороны, жевала какую-то словесную жвачку, словно надеялась при помощи нее склеить распадающуюся ячейку общества. В какой-то момент Виктор готов был поддаться на уговоры, но присутствие супругов Кукарских и грязь, которой они обильно облили его, убили и жалость к Маринке, и даже на время заглушили тягу к сыну.

 Нет, в их квартиру он вернуться не сможет. Как жить с людьми, которых презираешь, которые не уважают тебя? Каждый день сталкиваться с ними, выслушивать нравоучения, терпеть попрёки, мелочные придирки. Алименты так алименты, лишь бы с сыном встречаться не запретили.
 
 На зиму замаячила перспектива общаги. Виктор уже отнес заявление в профком, и ему пообещали койко место.

 Навигация подходила к концу. Реже стали рейсы. Почти не прекращались шторма. Осенью возле серой холодной массы воды всегда неуютно и тоскливо. С моря в порт заползали сумерки и противная липкая морось. У чёрной баржи «Тихий ход» стояла ОСка. Под бортом у нее бултыхался маленький кораблик с номером 507 на мокром боку. Из иллюминаторов «ОСки» на воду падал слабый свет, из её чрева доносилось еле слышимое хрипение магнитофона, мужские голоса и женский визгливый хохот.
 
  На палубу вышел худощавый человек в длинном плаще и мичманке. Он закурил,  подойдя к фальшборту, наклонился, опершись на него локтями. Неожиданно человек в плаще вздрогнул, заметив белое, по началу показавшееся ему бесформенным, пятно на воде. В следующее мгновение он вниз головой бросился в про-мозглую черную воду.
 
 В навигацию следующего года ОСкой командовал новый капитан Семен Петрович Смагин, впрочем, более известный среди портовой братии по прозвищу Сёма Смак.

                Конец.

(иллюстрация А.И. Голубкина)


Рецензии
Володя, очень понравилась повесть! Великолепно пишешь! Совершенно потрясающие портреты действующих лиц. Настолько достоверно и ярко выписанные, что явственно предстают перед глазами читателя. А контраст между красивой сказкой и подлым бытом главного героя просто поражает.

"Сёма слил под усы недавно вновь подорожавшую жидкость, сморщив нос, понюхал собственный кукиш, про-следил, чтоб дама не поставила стакан, не пригубив, и только потом закусил кусочком плавленого сырка." Впечатляет этот совершенно замечательный язык!

Проглотил одним духом! Спасибо!

С уважением!

Удивлен, что так мало отзывов. Увы! Настоящая литература уходит из повседневного быта населения. Наверное, это объективный процесс.

Люди, не читающие книг, неизбежно теряют в эрудиции, интеллекте и умении мыслить. Очень жаль!

С уважением!

Александр Халуторных   20.04.2017 08:42     Заявить о нарушении
Спасибо, Александр! Это быда моя первая повесть, до неё только стихи и небольшие рассказы. Конец восьмидесятых. Сейчас осознаёшь как давно это было, и как изменилась с тех пор жизнь. Всего самого наилучшего,

Владимир Новиков 5   20.04.2017 23:11   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.