Посыревший Асфальт

Женщина была подвешена за одну ногу в тридцати сантиметрах от пола.
По ее ногам и животу от щиколотки ползли струйки теплой крови.
Она была еще жива, но не кричала.
Она спала.
Руки мертвенно свисали вдоль головы.
Клочки блузы чуть прикрывали рот.
Волосы испачканы в слезах и красном.
Жгли свежие вспоротые раны по телу.
Из них виднелись нарушенные сухожилия и мышцы.
Кое-где кости.
Синие пальцы ног охладели до нуля, кровь не поступала, кровь уходила.
Насильник вколол ей почти убойную дозу снотворного.
Где-то в полумраке белой луны сверкнуло железо, такое маленькое железо.
Человек приблизился, присел на корточки, приподнял ее лицо.
Женщина немного приоткрыла глаза.
Железо медленно, но настойчиво рвало ей губы.
Вот проделана дырка в верхней губе.
Теперь человек принимается за нижнюю.
И так, чередуя,
медленно,
растягивая удовольствие, доходит до конца.
Рывок.
Человек затягивает узел.
Кровь мерно вытекает из новообразовавшихся ран,
наполняя своим цветом светлые нитки,
заливается в нос,
вот уже течет по глазам, заливая их почти полностью,
и, стекая с высокого лба,
срывается, устремляясь прямо на пол,
распределяясь там по ровной плоскости аккуратными каплями.
Человек взял ножовку,
поднес ее к талии жертвы
и, резко, без предупреждения,
почти не намекая,
стал пилить.
Женщина как будто очнулась ото сна.
Борьба.
Руки стали дергаться и хлестать во все стороны,
она пыталась увернуться,
убежать,
хватала его за ноги,
дергала,
кусалась,
она пыталась кричать!
…Но рот был предательски молчалив.
Она пыталась снова,
лицо пронзала нестерпимая остро-рвущая боль,
она пыталась открыть рот,
вымолвить хоть слово!
Человек продолжал придерживать ее тонкое тело и делать то, что задумал.
Наконец,
нитка кое-где лопнула вместе с плотью,
и жертва смогла издать уже хриплый,
но ужасающий крик.
В этот момент убийца закончил,
и органы выпали на ровный пол.
    
Женщина открыла глаза.
Слезы.
Закрыла.

- «Прости, я не смогла тебя спасти…»
      
Женщина больше не просыпалась.



- «Что ты натворил, грязный щенок?!», - кричал без особого угнетения совести врач,
приперев того к холодной стене.

- «Я? Что делали Вы?! Как Вы посмели издеваться над людьми?
КАК?! Вы же тоже человек! Вас тоже кто-то любит!
А Вы убивали их! Убивали безо всякой причины!
Вы заставляли их замолчать! Замолчать просто так!»

Мужчина в белом халате с силой ударил парня спиной по стене и,
почти удушая, прошипел вслух, то,
что запомнили только стены: - «Когда-нибудь я заставлю замолчать тебя»
- «Что ты тут делаешь в такое время?»

- «Тебя жду…»

- «Но я только за чаем отошел»

- «Я давно жду. Тебя. Всю жизнь наверное»

- «Ты домой что ли не идешь? Ведь мы на сегодня закончили работать»

- «Я больше не вернусь домой»
    
Парень посмотрел на меня еще пристальнее.

- «Заходи»
    
Он подождал минут пять.

- «Что случилось?»

- «Я не вернусь домой»

- «Почему?»

- «Нет больше у меня дома…»

- «А как же мать? Она будет тебя искать!»
    
Я поднял взгляд и столкнулся с ним.

- «Уже не будет. Она замолчала…по ходу навсегда…»

- «Твою мать! Да что же здесь происходит?!»


Книги.
Крики.
Вздохи.
Слезы.
Мольбы о пощаде.
Глухое эхо.
Еще одна попытка.
Ничего.

    
Снова закапало по стеклу,
как осенью, но это была зима.
Обычная на то зима, самая обычная.
Я присел в полумраке на скамейку,
открыл крышку настолько тихо, на сколько только мог,
провел, не нажимая, по клавишам пианино.
Он присел рядом.
Мы оба думали об одном.
    
Вязкую тишину разорвала в клочья высокая на то нота,
поднимая звук под самую крышу высоких по-советски облупившихся потолков.
Потом вторая.
Он пытался повторять за мной, копировать.
Третья.
Снова взгляды, взмывали и опускались ресницы.
Дыхание почти слилось в единый ряд.
Четвертая.
Четвертая взмывает и устремляется прямиком в стекло,
врезается и рассыпается в осколки,
скользит вдоль рамы,
и, ударяясь о тяжелый пол,
звенит,
потухая, как свежий снег под ногами с утра.
Пятая.
Уже скрещиваются пальцы, перескакивая с одной клавиши на другую,
лавируя,
проскальзывая почти насквозь.
Тишина робкими шагами отступает, так же, как и ночь.
Пол чуть подсвечивается красными тонами, и, достигая наших ног,
сходит на нет у лакированных клавиш.
Шестая.
Он закрывает глаза, почти покачивая головой,
передвигается по пианино, как по ступеням,
я ухожу с ним, прикрывая взгляды.
Ряд растет, скорость тоже.
Я начинаю двигать в такт музыке головой, задирая ее чуть выше, чем обычно.
Он двигается ближе.
Седьмая.
Он опускает голову, не открывая глаз,
чувствуя каждую струну, клавишу, тональность.
Я склоняюсь.
Он тянется рукой через меня, желая достать нужную ноту.
Я подчиняюсь.
Восьмая.
Я лезу насквозь через него.
Он тянется к высоким.
Пропускаю.
Он поднимает взгляд, оголяя тонкую изящную шею,
волосы ниспадают на плечи,
он двигается почти в ритм.
Быстрее.
Резче.
Грубее.
Девятая.
Я вздымаю спину, будто оттуда сейчас вырвутся крылья.
Он тонко проскальзывает руками по клавишам середины.
Напор становится сильнее.
Он не стесняется силы, почти ударяя кончиками пальцев по лаку.
Все становится серьезным.
«…Не сдавайся, слышишь…».
«…Я тебя помню…».
Он уверен.
Я добавляю тона, устремляя взгляд туда же, куда и он, и выше…
    
Доиграла музыка…тишина…

    
Под эту песню я могу думать обо всем.
Обо всем, что касается внутреннего волнения и покоя одновременно.
Музыка моей начальной юности, когда всем мы были еще подростками.
Но не больше.
Так всегда.
Так со всеми.

_______________________________
Тормозная жидкость закапала на посыревший от дождя асфальт.
Ребенок бросился на руки матери.

- «Не бойся, мой крошка, мама и папа вернуться сразу, как закончат дела.
Ты сегодня останешься с бабушкой»
    
Мать прижала любимое чадо к груди,
поправляя и пытаясь уложить его жесткие безумные волосы. 
Муж поторапливал.
Жена отдала ребенка бабушке в руки в надежде, что все обойдется.
    
Она еще не знает, что это последний раз, когда встречаются взгляды.