Клетка. Глава 2

  Вскоре мы попрощались у метро. Дорогу и первые часы после неё по-прежнему окутывала сладость неясных ожиданий. Вспоминались приятные эпизоды с Леной, негативные исчезли из воображения. Лишь когда я лёг в постель, чувство полёта и спокойствия сменилось привычной тревогой за свою успеваемость. В голову лезли думы, тяжёлые как облака серы, и хоронили свет моих прозрений. Во всех ужасных подробностях перед глазами вставала история с одноклассницей. Виделся чужой смех злых людей и разочарованное выражение на знакомом лице. Меня в принципе не особо волновало мнение малознакомой девушки, но всё равно неприятный осадок не исчезал. Очень тяготило сознание, что тебя считают чёрти за кого. Да и вообще, сам факт, что я без каких-либо поводов пришёл в чужой поток поболтать со старой знакомой, мог свидетельствовать о тайной влюблённости. И как бы ни было это чувство прекрасно на бумаге, нет сильнее страха, чем страх признания в любви. От потолка веяло духотой, спать становилось трудно. В кровати было жарко, и запах одеяла отдавал горечью, как дым…
  Я проснулся, и казалось, что часть меня побывала в огненной реке. Перед внутренним взором снова стоял Сергей Константинович. Только теперь мы с самого начала остались одни и не в кабинете, а в огромном зале. И мой мнимый лектор постарел, но вместе с тем воспринимался внушительнее. Его голос звучал строго, уверенно и громко. А я не мог его слушать от усталости. Разум лишь стонал от жара и гадкого запаха. Лены нигде не было. Преподаватель окликнул меня, но я не отзывался. Его тень приблизилась в дыму укоризненных речей. И он говорил много, и его уверенность иссякала, а голос делался слабым и беспомощным. Моя скука разочаровала его, и интерес к измученному студенту скоро выдохся. Но вдруг силы ко мне вернулись, и я спросил профессора: "А в чём дело, почему кругом совсем нет людей?"
  В ответ раздалось многозначительное молчание, словно ничего и не было сказано, однако событие понеслись за ним как смерч.
  Следует оговориться, что моё сновидение на бумаге, особенно последующая его часть, видится теперь как связный рассказ, но в действительности он стал таковым лишь при записи. В царстве грёз, например, я не услышал никаких дальнейших слов своего лектора, всё произносимое им оживало, как новая навязчивая грань кошмара. Зато спустя некоторое время получилось без труда восстановить услышанное. Вышло так, будто некий дух дал мне шифровку, которая сначала только хранилась в подсознании, но стоило её записать, проявилась в своём истинном свете.
  - Это Клетка устало ответил Лектор и страшно преобразился: движения стали порывисты, интонация сбивчивой и торопливой, а глаза ничего не выражали, зато мимику переполнили эмоции. Но, то ли они были так далеки и непонятны, то ли само их количество пугало... вот только лицо Сергея Константиновича стало страшным и чужим. Передо мной словно запустили фейерверк, который сам понимал свою сущность и боялся выдохнуться. Преподаватель схватил меня под локоть, подвинулся чрезмерно близко к лицу и стал шептать, махая руками перед носом.
  - Они все осознали. Все поняли Клетку, но никто не сказал. Видишь стулья. Они цвета крови, на них когда-то сидели мои коллеги, и теперь их нет. Каждый находившейся здесь видел Её. Она была мёртвая, железная, но постоянно росла, заполняя всё пространство перед собой. Она – Беспредельная Клетка. Те кто сидели здесь, боялись стальных поручней больше всего на свете, предлагали спасаться бегством, но я приказал изучать своего врага, следить за тем, как она разрастается. Изучать законы, по которым железные прутья образуют причудливые схемы, изучать мнимо бесконечные узоры. Казалось, мы уже всё поняли, когда случайные люди вокруг начали сходить с ума, все кому открылась правда о Клетке: наши близкие, друзья, знакомые, соседи… исчезли первыми. Потом стали умирать мы. Смерть – это утрата ума, и безумие – игривая смерть. Угли притворяющиеся пожаром, как актёр на сцене. Чтобы обезопасить себя и оставшихся в живых мы стёрли из своей памяти зарешёченный куб, уничтожили все архивы, растоптали все наблюдения. А саму причину заперли за темнотой космоса. Когда ты смотришь на звёзды, тебе кажется, что там Мир Образца и высшие красивые и непонятные планеты, но это ложь. Черноту горизонта мы придумали… Игра света, не более того. Мы спрятали Клетку в кромешной тьме небес, которую видно лишь ночью. Но прогадали. Даже спрятанная Клетка продолжала расти у нас во снах,  как огромный муравейник кишила её замкнутость. И мы продолжали делать наблюдения, ставить опыты, только головы у всех тряслись, и руки дрожали, а она гарцевала перед нами мёртвая железная и бесконечная. Скользила призраком сквозь любые грёзы. Однажды я пришёл навестить своего друга учёного и застал его безумным. Он твердил, что знает как спастись от мелькающих решёток... Пока его путаные объяснения длились, я видел, как наша противница вселилась в тело товарища и росла, улыбаясь через его опустевшее лицо. Чуть позже начали сходить с ума и остальные...
  …Уцелели с той поры только красные стулья.
  - И Вы, холодно добавил мой отяжелевший голос.
  - Нет, я устал, - резко возразил неузнаваемый Сергей Константинович. Устал, мой разум тоже изобрёл способ спасения от зарешёченного куба. Учёный сжал  руку собеседника так крепко, что я чувствовал уже только запах гари и жар.
  - Нужно на неё смотреть, тогда она пощадит. Все ужасы – лишь нити, ведущие к единому отсутствию клубка, который мы должны были осознать, но…
  И наши глаза встретились. Сперва, я ничего не заметил, зато через минуту меня затрясло от понимания. Настолько полное отсутствие эмоций отражал взгляд профессора. Делалось дурно, хотелось упасть, кричать, драться, и я словно захлебнулся в желании двигаться. Стал противоположностью – застыл. Через год или через мгновение неподвижность взорвалась сиянием, и наступило пробуждение - разум очнулся.
  В реальность настоящей жизни меня возвратила только старая удушливая комната. Ничто в обстановке не напоминала о моём кошмаре. Поразительно быстро ночные ужасы утратили всякую власть над сердцем, и от страха осталась лишь смутная благодарность яви. Конечно, если явью можно назвать банальную повседневность. Кто знает, просто ли вернулся человек видевший сон, или спасся? На мой вкус механизм пробуждения следует изображать поэтичнее: в то утро я не проснулся, а просто продолжил воспроизводить предыдущий день в новых, но сходных по виду декорациях. Ведь так оно и было, по сути. 
  Однако, после увиденного во тьме пробуждение сопровождала радость. Умываясь, я с особым доверием смотрел на сочувственный кафель. А в спальне благодарно открыл окно.
Кухня улыбалась доброй привычной начищенной плитой и скатертью. Омлет поглощался медленно, и в стеклянном разрезе города раскинулось то понятное, что обычно нагоняет тоску.
  В институт я опоздал, но никого этим сильно не расстроил. Несмотря на обступавшие меня неприятности, конец осеннего семестра завершился, как цветение дивного кустарника. Всегда больно, когда растения увядают. Так случилось и в тот раз. Особенно жаль цветы неизвестности. После изложенного выше ночного наваждения моя симуляция страданий дошла до своего предела и спала. В мыслях об ограниченности мне открылась угроза более страшная, чем проблемы с экзаменами, что существенно помогло спокойно с ними покончить. Эпизод с Леной не вспоминался. Каждый раз проходя неподалёку от нашей кафедры я не мог не чувствовать, то страшное что возможно сейчас появится из-за двери кабинета, или придёт со стороны лестницы. Но вестник тьмы – Сергей Константинович повстречался на моём пути всего дважды, и ничем эти встречи не заканчивались. Он, казалось, даже не помнил меня или старался не замечать. Мир грёз и мечтаний также не мучился от его пугающих речей. Я утратил интерес к поиску истины и ко всем так и неполученным оккультным знаниям. Постепенно исчезли и перепады настроения. Вместо них в характере затаились дыры предчувствий. Мозг старался не узнавать, что таится на дне, и лишь робкие молнии памяти порой озаряли подсознание на рассвете. В такие моменты в голове проносились увиденные ночные страхи, и всего на мгновение рот искажала судорога, но тут же всё забывалось.
  Естественно, тот период не остался безоблачным, но каждая трудность разбивалась о несокрушимость некоего тёмного стержня, который раньше не проявлялся в моей душе. Теперь я точно знаю, что возник он после загадочной лекции и сна увиденного в ту же ночь. Точнее он зрел во мне с давних пор, где-то ещё со старшей школы, а «учение» случайного замещающего преподавателя лишь аккумулировало и подытожило мои мысли. Но так возникла Клетка. В прошлом эта тень на сердце  не осознавалась до конца. Не хватало времени, да и тревоги не давали взглянуть на себя со стороны, отныне же не хотелось терять ценного союзника в борьбе с ними. Желание принять внутреннюю перемену не приходило, пока она сама не стала моим противником.
  И хоть идея не превратилась в такого врага, как у учёных Сергея Константиновича из кошмара, воплощение её пугало не меньше.

…

  Весенний семестр напоминал начало осени. Февраль с мартом играли погодой, рождая то подобие бабьего лета, то августовского похолодания. И было скучно. Наверное, это более всего напоминало осень. Мир вокруг погружался в реки самокопания и безрадостных философствований. Море затаилось внутри одного из нас, и никто не думал кого именно. Каждый смотрел внутрь своего тела, как на дно реки, и замечал лишь отражения. Ничего не обреталось и не предвиделось под чёрным небом.
  Мы встречались с Машей уже несколько месяцев. Отправной точкой наших отношений можно с некоторой погрешностью считать зимние дополнительные занятия или тот день, когда я впервые почувствовал Клетку мироздания.
  С каждой неделей, как бы выразился Сергей Константинович, мой разум всё больше видел в сокурснице человека и открывал её новые стороны. Это напоминало увлекательную игру – находить то, что тебе нравится среди океана скучных черт. Провожая её до метро, я часто думал о наших двойниках где-то в далёких городах любящих друг друга самой чистой и настоящей любовью, и чувствовал гордость, оттого что помогаю им издалека в осуществлении их счастья. Иногда приятно ощущать себя жертвой долга. Мой дух легко принимал судьбу несчастного служителя неведомой красоты, над которым из глубин его сознания, вдобавок к прочим бедам, надвигается тень чего-то непостижимого и важного. Чувствуя своё рабство, я снова увлекался «мученичеством», что давно превратилось в привычку. Она помогала мне не делать выбор и оставаться благородным с моральной точки зрения. За это приходилось платить отзвуками лёгкого беспокойства, что как молчание в колодезных глубинах – пугали несоразмерностью тишины. Иными словами, сердце стало равнодушно и безучастно ко всему вокруг. Родители считали, что я повзрослел.
  Моя любовь к Маше представляла собой очень хрупкое растение и требовала постоянного ухода. Поначалу, заворожённый сессией, страхом увидеть Лену и скрытыми переменами внутреннего мира, я горел энтузиазмом, но с наступлением весеннего семестра с ней тяжело стало вести даже самую ни к чему не обязывающую беседу. Мне было лень имитировать вежливость, и со стороны моё поведение выглядело грубым. Девушка, наверное, очень страдала и злилась. Растворялась в очевидности собственных пороков, которые я переставал мысленно рассеивать. К сожалению, одно из основных свойств Маши можно охарактеризовать так – она никогда не открывала своих приятных качеств, если ты сам их скрупулезно не выискивал. Тщеславие сжигало её, и ради хорошего отношения моя подруга могла выглядеть милой и доброй, но стоило держать себя с ней хотя бы нейтральным, как она возвращалась к привычной демоноподобности. Всё это порядком меня утомило. Как брошенная карточная партия, оставленная и забытая всеми, Маша назойливо попадалась на глаза в институте, и руки машинально порывались что-то закончить в её молчании, но невозможно было восстановить упущенный ход события. Я собирался с силами и не помнил как и что нужно говорить и делать в таких случаях. Карты на столе звали, воскрешали в памяти веселье и разговоры, шутки, триумфы и поражения, но ничто не могло завершить их. От игр осталась только укоризна, колющая неосторожные взгляды.
  Многие мои товарищи с потока считали, что сокурсница мне надоела. По их мнению, она изначальна была простовата для меня. Но это не правда. Я так и не раскрыл полностью её тайны. Порой даже казалась, что Маша длится в бескрайней перспективе непознанного. Так много неожиданных характеристик открывалось в ней под доброжелательными глазами. Просто я заметил на всех этих открытиях – печать однообразия. Моя девушка стала видеться, как бесконечность, созданная из одних и тех же структурных элементов. А их обилие заслонило неизвестность. Скоро понимание этой схемы вернуло меня к мыслям о Сергее Константиновиче. Вселенная казалась крохотной, незначительной и одновременно вечной, как в его учении. От осознания хотелось лезть на стену. Но любая поверхность похожа на остальные, и потолки с полом, по сути, те же грани куба, разрешёченного металлическими перекрытиями. Также схематичны, если задуматься, и лица и мысли человека. Цветок непредсказуемости умер не от того, что за ним не ухаживали, а потому что его поливали дрянной водой.
  Осенняя весна со своими чёрными думами позволила ясно понять, что однообразие не может породить запредельного. Сколько не складывай оттенки в новые цвета – построишь лабиринт без выхода. Я слишком остро ощутил, что всё названное неограниченным и вечным – лишь стена, возведённая в неодолимую умом степень. Тупики бывают бесконечны, но даже бесконечные тупики всегда остаются тупиками. 
  Задачка для учёных не решалась. Но и маршрут был изначально не верным.
  Моё внимание устремлялось на людей поблизости. Студенческая общность вместе с основной массой преподавателей тонула в водах непроницаемой тоски и безразличия. Каждый встречный словно понимал мои терзания и являлся их продолжением. Мало по малу в голове вырисовывалась идея о единообразии сплотившего нас хода мыслей. Хотя случайные знакомые тех лет будут отрицать это, но если бы им доказали такую теорию, все они бы внутренне с ней согласились. Человечество не боится собственной ограниченности. Почему же она пугала меня? В сердце повторялось: мы – волны, без души и личности, ничто кроме редких ночных зарниц не воскресит нас. С подобным содержимым скользили по умам и общие мыслеформы.
Не помню, когда я впервые осознал перечёркнутый куб наяву. Слишком бесшумны движения у опасности, слишком неторопливы шаги. Помню только лекцию по органической химии, на которой моя тревога облеклась в слова. На протяжении занятия не прекращался диалог с соседом.
  - Зачем переносить этот бред в тетрадку, лучше б порисовал?
  - Как зачем? Я в отличие от тебя готовлюсь к сессии загодя.
  - А ты хоть что-нибудь слышишь?
  Лёша никак не прокомментировал вопрос.
  Мы находились на первой парте, что не мешало разговаривать в голос. Пожилая женщина всё равно читала материал шёпотом и вообще производила очень нездоровое впечатление. Усиливая эффект, иногда она вставляла в речь глухие шуточки и сама одиноко над ними смеялась, до странного походя на студентку повторяющую что-то заученное. Зато, в отличии от нас, ей, видимо, нравился процесс этого повторения. Простоволосая и небрежно одетая старушка одна интересовалась своим призрачным уроком.
  В тёмно-розовой аудитории людей присутствовало немного. Окон не было вовсе, а свет существовал только в приглушённом виде. Сны пересаживались с парты на парту, периодически раздваиваясь. И к концу первой половины пары их детей было уже так много, что грёзы как оголтелые перемещаясь с места на место, заставляя студентов вздрагивать и просыпаться, чтобы тут же снова уснуть. 
  - Лёш, а если б тебе ничто не грозило, ни армия, ни нервное напряжение, ни страх перед родителями, ты бы тоже сидел и писал лекцию?
  Над нами нависали лампы. Некоторые горели ярко, другие излучали мрак. Темнота в них, казалось, имела оттенки синего. Часть осветительных приборов, после включения, до сих пор нервно дёргалась и так и не смогла определиться, что излучать. Мой одногруппник растерялся на минуту но, сменив тон на нравоучительный, ответил:
  - Да, писал бы, потому что, в отличие от некоторых, для меня знание – это не пустое понятие, которым я скрываю страх. Моё естество всегда имело предрасположенность к физике, о том ещё родители рассказывали… они говорили, что даже в детстве я…
  - Но мы на химии, причём тут физика? Да и что даст тебе «знание»? мир ограничен. Чтобы ты не изобрёл, это будет также скучно, как и всё в твоей жизни. «Незнание» гораздо важнее. Оно раскрывает простор для фантазии. То, с чем мозг сталкивается впервые, удивляет его, но потом любые впечатления – вторичны. Они сравнимы, а значит, не могут нам реально нравиться. Очень сложно удивить умудрённого жизнью человека. Уничтожение лишней информации может стать способом спастись от скудности впечатлений. И от Клетки…
  Меня самого поразило то, что я сказал. Просторы воздуха разорвало острое слово, сконцентрировавшее мои тревоги, и оцарапанный ум сразу оценил, какая призрачная угроза, томилась в сердце столько дней. Глупо было называть её внутренним стержнем. Мой мозг осознал происходящее и ужаснулся, будто низкая басовая нота пустила вибрацию по аудитории, отчего захотелось тут же поделится с кем-нибудь своими чувствами. А сосед тем временем невозмутимо продолжал:
  - Нет, Андрей ты не прав. В современном мироустройстве и при особенностях нынешного рынка труда нужно изучать науки комплексно.  Только так можно достичь выдающихся результатов.
  - Лёш, скажи, что думаешь о решётках?
  - Не понимаю… о чём, о чём?
  - О Клетке, это такое состояние… Уже несколько недель я им очень отягощён.
  - Это из-за ссоры с Машей? Мы оба по очереди посмотрели в угол аудитории. Там сверху, у самых ламп, застыл мрачный силуэт, переполняемый обидой. Одногруппнику тоже было неприятно туда смотреть. И от мимолётного сходства реакций я неожиданно приободрился. 
  - Нет, слушай! – радостно и смущённо твердил мой голос,- последние месяцы  меня посещает одна идея, точнее чувство. Оно словно растёт где-то над сердцем, и я не могу ничего с ним поделать, хоть это и неприятно. 
  - Ты себя накручиваешь от скуки, если найдёшь какую-нибудь девушку - всё пройдёт.
Сосед сделал попытку снова продолжить конспект почти неслышимого курса, но мои откровения, как и раньше, отвлекли будущего физика.
  - О своём новом заштрихованном понятии, видимо, нужно кое-что разъяснить тебе, Лёш. Я не считаю, что Клетка это только лишь скука. За банальным сплином прячется интересный малоизученный закон природы, который меня сильно волнует. Ты должен оценить хотя бы такую постановку вопроса, сделай это, как без пяти минут, учёный, ладно? Очнись! В отличие от предмета женщины у доски, мои учения, по крайней мере, гораздо громче.
  Причину внутренних конфликтов во мне следует разделить на два понятия: «клетка личная» и «общая». Твой великодушный собеседник испытывал обе. Каждая из них - прежде всего сильное чувство, рождающее целый мир со своими законами через остроугольную призму взгляда.
  Личная Клетка - это осознание утраченной основы под своей личностью, ум перестаёт понимать кто ты и в чём твоя главная сущность. Масса душевных сил расходуется на попытки найти себя, но они лишь увенчиваются пониманием собственной невидимости (или хуже – несуществования). От подобного в груди их владельца укоренятся тоска. Эмоциональному центру требуется некий фундамент, чтобы любить своего владельца и открывать ему дорогу к нормальной жизни. Голова устраивает поиски знаков отличия, тотемов, одежд и масок… Ты достигаешь разных успехов надеясь уловить Божию искру. Но достижения скудны, огонь бледен, а самое страшное – кругом шастают твои двойники. Люди зарешёченного куба. Мозг замечает какие повсюду одинаковые физиономии и не может вникнуть в систему: чем вообще один человек отличается от другого? Зрачки распознают типажи, читают и впитывают классификация из учебников, и это убеждает тебя, что души нет вообще, есть только разные виды характеров. А человек, по сути, робот. Любые попытки поведать об этом окружающим заканчиваются провалом, у твоих знакомых образуется фантастическая убеждённость в наличии тайного естества в их сердце. Только ты видишь врага - тюрьму ограниченной вселенной, где нельзя выделяться и все кругом одинаковые.
  Не обретая поддержки у тех, кто близко, разум вынужден искать её у книг. Взгляд бросается в леса научных трудов, и из самой его чащи доносятся голоса… Их речи повествуют о страданиях людей, мечтающих о единстве и взаимопонимании, но сталкивающихся с разнородностью. Поиски иных разговоров и толкований не приносят никаких плодов. Со всех сторон только раздаётся - в глубине нашей натуры мы одинаковые и с этим следует смириться. Сознание бесконечно сходный орган, и он позволит человечеству отыскать счастье в вечном согласии и родстве. Любовь – есть поглощение, соединение и принятие одинаковости, – вот какое эхо звучит среди гниющих заживо деревьев. Тогда ты понимаешь, что уже не человек. У тебя перевёрнуты представления о добре и зле. Дьявол видится там, где остальные молятся богу. В небесах обитает одно лишь голодное тщеславие. Под землёй живительная темнота. Ум повторяет, что твоя сущность – сама преисподняя. Сердцу становится жалко окружающих, и тех, кого ты любишь, особенно. Память просит о забвении, как о справедливости, ведь никто не заслужил такой судьбы, но в ответ - молчание. Наподобие чёрных крыльев жажда мщения разрастается за спиной.
  Чувствам до безумия обидно за нашу цивилизацию, в которой любой индивид похож как две капли воды на соседнего. Мы достойны другого мироздания. Ты уже готов убить Бога, дабы разделить авторские права на созданное им между человеку и другими творениями. Сердце изголодалось по реальности, где всё происходит как в царстве растений. Каждый сам себя рождает, строит из достойных материалов, и умирает по собственной воле. Там даже внешность неодушевлённого предмета - его самовыражение. А на живых лежит печать души, и «бессмертное» можно увидеть и потрогать. Ты явственно придумываешь новый Рай: мир где все (или частично) имеют собственную индивидуальность, её авторский символ и сверх способность, как особое умение у супер героя, но полностью уникальное для обладателя.
  И космос не противится такому совершенству, мы все имеем  незаменимый дар, а для его воплощения у каждого есть личный вектор и смысл овеществлять судьбу и своё уникальное дело. Во вселенной моего идеала возможна бесконечность. Я называю обитель красоты и неизвестности Миром Образца.
  Лёша уже писал лекцию по химии. Можно было перевести дух. Долго приходилось рассказывать крайне торопливо, т.к. меня преследовали опасения упустить свои же ленивые мысли. Теперь же я знал, что ничего не забуду, сердцевина была нащупана, и проглотив слюну, горло и рот приготовились разъяснять идею ограниченности. Мозг решил завершить речь хотя бы ради самого себя. Смятению в мыслях требовалось систематизировать бардак в голове и обычно незаметные эмоции. Однако в образовавшейся паузе мой одногруппник заговорил:
  – Я тебя слушаю, продолжай, просто мне не сложно заниматься двумя делами одновременно. Видимо, сосед считал, что товарищу нужно выговорится, и подбадривая, не хотел ему препятствовать.
  Переведя дух, его собеседник потер лоб и продолжил одностороннюю беседу:
  - Вот, о Личной Клетке сказал, теперь постараюсь изложить теорию «общей». За всеми страданиями, чувствами и идеями, связанными с несовершенством законов земной природы, лежит рациональное зерно: моего образцового мира не существует, не потому что некое вселенское зло мешает ему появиться, а потому что в нашей мнимой бесконечности он не возможен. Здесь любое бытие априори уродливо в своей ограниченности. Оно не способно явить наши натуры по-настоящему, как и дать нам судьбы и сверх способности. А потому мы обречены бледнеть и гнить в нём, становясь всё более безликими. Подлинной индивидуальности мало, и она растворяется в забетонированной коробке вселенной. Твой ум понимает, что даже мозг ограничен и не может нарисовать рай внятно. В сознание находится серьёзный изъян, творящий проблемы. Всё вокруг возникло в голове, а её содержимое замкнуто. Словно зеркало, которое нельзя перевесить и перед коим всегда одна и та же комната. Запертая, пыльная и чужая. Ты постепенно начинаешь замечать и коллекционировать любые нестыковки в окружающей действительности, но это делается чисто от слабости. Сердце даже приходит к оптимистичному выводу, что мы словно созданы для истинной жизни, но в неком идеальном мире. В ответ и чувства грезят, что души можно будет трогать. Ум поддается на их уговоры и констатирует: реальность перед глазами – подделка. Вскоре к ошибкам системы и минутным заблуждениям складывается трепетное отношение как к святыням. Взгляды ранит факт, что нас будто готовили к одному, а дали другое. Но раз планировалась альтернативная реальность, думаешь ты, то значит и образец где-то был?. Образцовая вселенная и жизнь – не выдумка, если смотреть на проблему чисто логически. И твой разум порабощается одним желанием – достигнуть её. Зрачки пристально изучают зарешёченные стены в поиске несоответствий. Мозг убеждён, что существование куклы, доказывает присутствие мастера её создавшего, и он не может оказаться ещё одной копией.
  Дальнейшие слова я произносил уже на перерыве, наблюдая как Лёша собирает свой ранец.
  - И общая Клетка - это вещь реальная на физическом уровне, без всяких загонов про скуку, любовь и т.п., вернее они в ней достигают космических масштабов. Т.е. это не только мои личные комплексы, просто всем плевать, а мне нет.
  Наконец поток информации иссяк. Голова ощущала себя истощённой, но её хозяин был рад результатом разговора с одногруппником, пусть последний, вероятно, и не слушал. Я даже не сразу вспомнил, что не могу по этикету завершить беседу в одиночку, когда сосед попытался прокомментировать изложенную философию.
  - Андрей, описанные тобой переживания очень интересны, но мне никогда не доводилось испытывать подобного. Затрудняюсь что-либо тебе советовать в такой ситуации. Возможно, помогла бы увлеченность чем-нибудь. Начни, наконец, учиться загодя, а не в последний момент, или найди себе приятное хобби.
  С собеседником вполне можно было завязать дискуссию, но на меня навалилась иррациональная усталость, и я попытался попрощаться:
  - Да возможно так и нужно, но это тоже часть моей тюрьмы. Замкнутость ограниченной жизни. Разве у кого-то есть выбор? Можно жить как-то иначе? Болезнь упирается только в два лекарства – новую Машу или очередное бисероплетение.
Видя недоумённую «У» во всём лице советчика, я снисходительно добавил:
  - Спасибо Лёш, ты мне весьма помог в самоопределении, хотя может и сам не видишь как именно. Верь, твои слова будут тщательно обдуманы.
  На следующую пару мы пошли порознь. Кто на лифте, кто по лестнице. И опираясь о металлические поручни, врастающие в агрессивные скулы ступеней, моё странствующее бездушие уже чётко ассоциировало образ Клетки с врагом. Мир представлялся океаном красоты, скрывающим одно жёсткое железное откровение в своих водах. И оно манило, танцуя у пропасти.
  Приходя домой, я смотрел на стены, мебель, лампы, и мне виделось, что это только моя бывшая комната. Вокруг множество милых вещей: портреты, обои, зеркала, окна с реальной жизнью и прохожими, а за деревянными перегородками – родители… и вдруг.... краска сползает, предметы плавятся на незримом огне, пейзаж в стёклах и жизнь, бегущая в нём, стекают в единообразную жижу под ногами, но и она вскоре исчезает, просачиваясь через мелкую решётку, в которую превратился пол. Остаётся каркас комнаты -  заштрихованный куб. Материальный и страшный, как Клетка во сне, а за ней нет ничего, сквозь прутья можно выйти только в уже видимое серое марево. В нём истина заполнила горизонт до краёв. Всё легкодоступно, точнее не значительно. Утрачена уникальность, ценность, чудеса и личность. Только наброски будущих зданий, бесконечно располагаются в ряд за границами моего заточения – сотни стропил, углов и ступеней, как стройки - ровные и довольные смеются в пустоте. И если в беспредметном аду есть ещё люди - они острые и безликие, словно сошедшие с картин авангардистов. Такие существа могут осознавать только боль.
  Каждый день я ложился в постель, потерявшую мягкость, и думал: снаружи всех каркасов есть Главный. Он – общая Клетка, Идолы Рода, как бы сказал Бэкон, и предел умственных способностей, если говорить прямо. Именно его нужно сломать. Но есть ли хоть шанс на это? Видно, что проекции зданий в смутных квадратах - лишь тень от «никем не обозначенной границы действительности». И за её пределами – «невозможное», но его нельзя объяснить образом. Символ Клетки – только бывшая комната со сползшими обоями, пейзажем и соседями. То что за ней очевидно и ясно. Спрятанное за ясностью - непостижимо уму. Мышеловка захлопнулась.
  Такое состояние меня преследовало в начале весны, и я чувствовал себя слишком усталым, чтобы сопротивляться ему, хотя учёба не отнимала много времени. Даже дополнительные уроки не воровали пространства.
  Просто мои надуманные страдания уже были реальней земных. Разум причинял боль сердцу и видел это более достойным времяпрепровождением, чем поиск мук на стороне. Тогда я даже не представлял, как скоро иллюзорному придётся воплотиться в реальности.