Кукла. I. 4

- Что это рисуешь, Вэл? Печать Дьявола?

- Да, жажду приручить демона, который научит меня хотя бы правильно держать гитару и поможет сочинить гимн Вечности!!! - смеясь, ответил Вэл, продолжая выводить на бумаге какой то витиеватый рисунок. - Просто купил мимоходом в уголке мистера Уайтлесса книгу о магии... Во мне вновь проснулась детская тяга к тайнам и стало любопытно. Магия и искусство в чем-то неразделимы и синонимичны, а настоящее, живое искусство и есть самая настоящая магия... Не путь обычного человека.

- Ой-ой! Смотри осторожней с этими штуками! Я по правде не очень то в них верю, но те, кто верит, сильно рискуют. Но если вдруг решишься прогуляться на перекресток возле особняка Файтроуд со своей подругой красного дерева в полночь, то я бы составил тебе компанию!

- Хаха, я обязательно позвоню тебе! - ответил Вэл, наклонившись к самому уху собеседника и игриво заглядывая ему в глаза.
Оба тихо засмеялись над своей ребячливостью. Профессор за кафедрой громко кашлянул во внезапно тяжело повисшей тишине. Вэл нарочито смущенно улыбнулся. Когда профессор продолжил лекцию, Вэл шепнул другу: "После занятий пойдем в кафе!" - "Отлично!"


***

- О чем ты опять так глубоко задумался? Выглядишь прямо как романтический герой, глядящий на окошко своей возлюбленной или стоящий на краю пропасти. - Подперев подборок ладонью, Тристан с иронией смотрел на своего друга, которого и за несколько лет дружбы он не смог ни узнать толком, ни разгадать. Ему всегда одинаково казалось, что знакомы они совсем недавно, хотя, и знакомство это с первых же минут дало ощущение, что знают друг друга они тысячу лет, но забыли события своих прошлых жизней, проведенных вместе, и разделенные ими победы и поражения, как и себя самих. И так продолжалось год за годом - непостижимая внутренняя близость и душевное тепло по отношению к этому человеку с кристально синими глазами переплелись с неспособностью проникнуть вглубь его души, чтобы понять, что его тревожит и о чем он мечтает. Валентин часто удивлял его и это было единственное ожидаемое и неизменное в нем для его товарища.   

- Вспомнил свою мать...

 - Она ведь была актрисой? Я не видел её, к сожалению, даже на фото - ты мне не показывал никогда, но я почти уверен, что ты на неё очень похож! Кстати, ты мне вообще почти ничего о себе не рассказывал, Вэл. Хотя, мне кажется, что это не так важно и что... Хм, даже не знаю, как сказать...  - Вэл удивленно приподнял брови, глядя на Тристана. Тристан нервно рассмеялся. - Не подумай ничего такого, Вэл, я просто хотел сказать, что для настоящей дружбы не имеет значения прошлое или какие-то материальные связи. Ведь так?

Вэл продолжал молча смотреть на друга, не отрывая глаз от его лица, глядя поверх чашки кофе.  В кафе в это время посетителей было мало, было тихо и ничто не мешало дружеской беседе. Одна лишь дама тихонько, как мышка, сидела в самом дальнем углу, углубившись в увесистый том, который её тонкие бледно-голубые пальцы удерживали на весу, по всей видимости, с большим трудом.

- Я расскажу тебе все, что пожелаешь узнать, мой дорогой друг Тристан! - Валентин взмахнул чашкой в его сторону словно приглашая чокнуться. - Хотя, что может быть скучнее истории единственного ребенка, выросшего в семье весьма обеспеченных и отсутствующих родителей? Меня почти никто не воспитывал, кроме библиотеки, оставшейся от прадеда и эксцентричного дяди, который иногда подолгу у нас гостил. А мать... Мать - да, она пыталась быть актрисой... Но самым главным своим зрителем оставалась она сама - она врала самой себе, играла выдуманные ею роли. И ни для кого, кроме себя, оставаясь для других холодной и недоступной. Словно всю жизнь она чего-то ждала и к чему-то готовилась, считая, что делает одолжение, играя второстепенные роли в театре и роли заднего плана в кино. Порой, даже забывая о своем придуманном статусе дивы и бегая за ними, как за единственными реальными возможностями, которые поддерживали бы её уверенность в том, что она истинная актриса. Отцу при этом не было дела ни до неё, ни до меня. Он был политическим комментатором на радио и по-настоящему убежден в том, что принимает как свидетель и главный информатор, самое непосредственное участие в формировании будущего облика нации и её благоденствия. И забывая о том, что у него есть его личная страна и нация - его семья. В общем наша семья была отражением и воплощением государства, где народом был я - забытым, никому не нужным и никем не слышимым... - глядя в чашку, Вэл печально улыбнулся, - Поэтому  я находил большую радость в уроках музыки, которые давал мне дядя, когда мне было лет 11... Наверное, примерно тогда же я, пробравшись однажды в спальню матери, ознакомился с почти всем её набором средств декоративной косметики. Однако тогда мне этот опыт не показался очень удачным и скорей пугал, хотя, определенно, не был лишен смысла. Я это запомнил! А несколькими годами позже, насколько я помню, я познакомился с моим будущим другом, в которого я, кажется, был втайне влюблен и который никак не желает сейчас исполнять роль моего проводника-гитариста так, как это вижу я! 

***

  "Как странно иногда бывает", - думал Себастьян, оглянувшись кому-то вслед на улице, словно притянутый магнитом, и тут же вспомнив о Валентине,  "что просто вот так живешь-живешь, ребенок в глазах окружающих, но кажется, что видишь гораздо больше, чем видят взрослые вокруг, и удивляешься, о чем они спорят и почему они не понимают друг друга, кричат и машут руками, не слыша и не видя, словно глухонемые... А потом вдруг так, идя одиноко по улице в сторону любимого магазина, чувствуешь, что тебя словно пронзает током, когда кто-то прошел тебе навстречу или ты вдруг увидел на старом фото из архива чье-то лицо... Отчего вдруг так происходит и появляется чувство, словно вы связаны с этим человеком и связывает вас что-то столь крепкое, что дает о себе знать? Даже сейчас, спустя много-много лет... Но вспомнить ты не можешь. И это так грустно."   

  После такого печального, но все же знакомства с Валентином, вся сентиментальность юной души Себастьяна проявила себя в полной мере. И в самый первый свой визит к его могиле он оставил на её плите одну алую розу и письмо. Ему очень хотелось выразить свои эмоции по отношению к этому человеку, но он не знал, каким ещё образом мог бы это сделать. И ничего другого он не смог придумать из того, что сам бы мог сделать, кроме как написать ему письмо и оставить там. Он верил, что сила его любви и эмоций достигнет души дорогого ему человека. Временами он не мог поверить, что считал практически своим другом умершего человека... Которого он к тому же никогда не знал. Но теперь он ходил в этот неестественно тихий уголок всё чаще и тихо говорил с ним, а иногда тихо пел его же песни. Порой ему казалось, что он видит в тени его образ, рассеивающийся в бликах виднеющегося в просветах неба. Или вдруг легкое прикосновение, словно тоненькой материи, скользило по его щеке... Однажды столь причудливо переплелись и легли на камень тени, что Себастьяну показалось, будто он видит нотный стан с нотами на нем.  К удивлению своему причудливый рисунок он запомнил и даже записал, прибежав вечером домой, но слишком краткий и оборванный кусочек это получился при попытке сыграть его, словно какой то странный пассаж из незнакомой ему песни.

  Как-то он безотчетно обернулся, но увидел лишь удаляющуюся спину незнакомца в длинном черном пальто и с золотисто-рыжими волосами, собранными в хвост, спадающий на спину. Очень странно было видеть здесь человека - за долгое время, проведенное здесь, он не встретил ни единой души и, казалось, кладбище вообще никто не посещал, кроме  того раза, когда на одной из могил он видел свежие белые розы. Но не помнил, где именно.

  Себастьян немало времени провел в букинистических отделах и библиотеках, пытаясь ещё хоть что-то найти об Энджеле, хоть какие-нибудь записанные им песни, хотя даже и студийные записи он делал, как оказалось, не слишком охотно. Что делало его как музыканта и артиста ещё более одиноким в его устремлениях. Себастьян не смог узнать, где он жил, но смог, даже и не вспомнить, каким же именно образом, узнать имя и адрес одной молодой женщины,  у которой в длинной цепочке знакомых оказались и общие знакомые с Энджелом, и даже кем то ей переданный старый блокнот его, несколько заметок и фото... И к ещё большему удивлению Себастьяна, она охотно согласилась все это ему отдать, если для него это важно, потому что, по её собственному признанию, давно бы уже избавилась от старых вещей, но в отношении этих испытывала некоторую неуверенность по поводу того, можно ли их просто так взять и выбросить. Казалось, она была даже очень рада отдать их на сохранение тому, кто по её мнению хоть какое то время будет относиться к ним бережно. К настоящему их владельцу она была совершенно равнодушна и почти ничего о нем не знала и не слышала.  Блокнот, как она сказала, был почти пуст и не содержал ничего, кроме расписаний репетиций, каких-то странных имен, рабочих заметок, зарисовок и нескольких стихотворных набросков. У Себастьяна сильно колотилось сердце и он едва мог дышать, когда принимал из её рук эти вещи. Он не помнил пути сюда сейчас и не помнил, что вообще с самого начала привело его сюда, но был абсолютно уверен, что простых совпадений, везения и его страстного желания здесь было недостаточно. Точнее здесь были не только они. И все же он не мог поверить, что эти вещи действительно принадлежали Валентину...
Ночью ему приснился молодой человек, чьего лица он не мог разглядеть, который писал какое то письмо или делал запись в дневнике... 
 
  Предпоследняя запись в дневнике гласила "Опять отчаяние и тоска.. словно бабочка, случайно залетевшая в заброшенный летний домик и бьющаяся о его окна, теряя силы и оставляя на его стеклах сверкающую сапфировую пыльцу со своих крылышек. Бессилие и непроницаемые глухие стены, за которыми тебя почти не видно и абсолютно не слышно... Лишь призрачный силуэт... Сцепив до боли руки, смотрю поверх них люто на прохожих в ожидании появления прекрасной мисс Улыбки на моих губах. Когда я снова смогу найти в себе силы...

И твоя душа в оковах томится и боится
Свободы как света боится мрак, поглотивший души и сознание
Бродячих манекенов,
Оставив в их глазницах пустоту, отражающую ложь зеркалом холодным
Беспробудна моя печаль по тебе, кто быть мог мне другом,
Безвременно покинув мир живых
Навсегда
Забудь надежду обещанную увидеть свет на дне колодца,
Забудь слова "добро" и "зло", "любовь" и "предательство",
Ты не узнаешь лиц их, ища среди теней... 
Их не много, а одно, но его увидишь ты,
Лишь пробудившись ото сна...

Жаль, что я не могу уподобиться кукле в её волшебном фарфоровом сне... Эти прекрасные создания могут жить почти вечно, могут дарить вдохновение и восхищать нечеловеческой красотой, могут быть объектом любви. Поистине демонические силы в них сокрыты! Да приснится вам такая кукла. *улыбается*
Валентин"