Кремль

                Кремль




Катерине только шестнадцать исполнилось. Цветок, нетронутый мужскими руками, благоухающий, как заоконная малина. Только малина эта уже и за забором осталась, потому что новая колхозная власть выгнала из дома катюхину большую семью. А семья это отец с матерью, братья, да старшая сестра с мужем и детьми. Новая власть это председатель с дружками, деревенской пьянью. Сказали, мол, кулаки вы зажиточные, лошадей и коров имеете. В колхоз вступать не хотите. Вот всё и отобрали, да из избы выгнали.
Приютили их родственники на другом конце деревни. Так несколько дней промыкалась семья. И додумались родители, что в Москве, в Кремле охранником служит родственник дальний, который может помочь. Правду всегда ведь можно только там найти, в самой вышине власти.
Все при деле в семье, старшие, что работают уже в колхозе, да дети малые. Вот Катю и послали в Москву одну. Езжай, мол, Катюха, одна надежда только на тебя.
В лёгком платьице девушка и отправилась в Москву.
Добиралась и на попутках, и пешком, с Божьей, да добрых людей, помощью.
Москва удивила Катю. Она почувствовала себя в ней очень маленькой и беззащитной на фоне огромных зданий и красиво одетых людей. Но особенно её поразил разноцветный храм Василия блаженного. Вот, думала Катя, какая красота, он больше даже их Ильинского храма. А стены Кремля её испугали. Здесь, представляла девочка, должны обитать большие люди. Она даже оробела сначала, идти ли туда. Но робела оставаться и на Красной площади, думая, что в большом мавзолее лежит великан, который иногда выходит оттуда и ест вот таких маленьких девочек с косичками.
Но у ворот башни её встретил родственник красноармеец, который уже знал о её проблеме из письма. Он решил, что женщина женщину лучше поймёт, и по красочным коврам, на которые только и смотрела Катя, когда шла за ним, довёл до кабинета замнаркома просвещения РСФСР.
Катя зашла в кабинет, и яркое солнце ослепило глаза. Посередине кабинета за небольшим столом, повёрнутым правым боком к двери, левым к окну сидела маленькая женщина в полосатом платье. Она была круглая, и всё на ней показалось Кате круглым — лицо, очки, даже руки с пальцами.
— Тебе чего, девочка? — спросила Крупская.
Катя сначала испугалась, но совладала с робостью, и выпалила:
— Из деревни я, из Аристово! Помогите, нас в колхоз загоняют. Отобрали лошадей и коров. Нас председатель из дома, как кулаков выгнал. Но мы не кулаки, правда. Мы...
— Проходи, садись, девочка, — указала женщина Кате на стул у стены напротив стола.
Катя прошла и села, положив руки на высокие подлокотники.
— Меня зовут Надежда Константиновна, а тебя как? — поинтересовалась Надежда Константиновна.
— Катя, — робко ответила Катя.
— А откуда ты говоришь? — спросила Крупская.
— Из деревни, — сказала Катя и напомнила, — Аристово.
— Не знаю такой. А в школе ты учишься? — поинтересовалась Крупская.
— Нет, — ответила Катя. — Но читать умею маленько.
— Вот прочти, — предложила Крупская и дала газету.
Катя медленно, по слогам прочитала:
— Правда, один, — и остановилась.
— Одна тысяча девятьсот тридцать второго года, — помогла Надежда Константиновна.
Катя кивнула.
— Статью прочти, — предложила Крупская.
— «Моё» и «наше», — прочитала девочка название статьи. — Надо беречь общественное имущество. Письмо пионерам.
— А ты даже в пионерах не состоишь? — поинтересовалась Надежда Константиновна.
Катя мотнула головой, дескать, нет.
— У вас в деревне, значит, нет и пионерской организации?
— Нету, никак, — ответила Катя.
— Плохо, очень плохо, — сказала Надежда Константиновна, подёргала на носе круглые очки и отобрала у Кати газету. — Вот, послушай. — «При помещиках и капиталистах порядки были такие. Помещик имел много земли. «Земля моя, — говорил он. — Что хочу, то и делаю с ней. Захочу — не буду ее совсем обрабатывать, пускай стоит порожняком. Захочу — сдам ее в аренду соседним крестьянам, у них своей земли мало, подороже с них за аренду сдеру. Захочу — куплю сельскохозяйственных машин, найму агронома, батраков найму, пусть на меня работают. Дорого не дам, все равно им деваться некуда».
Богатый крестьянин — кулак, у которого земли было много, — рассуждал так же: «Моя земля, мой скот, как хочу, так ими и распоряжаюсь».
А как рассуждал бедняк-батрак? «Земля не моя, скот не мой, машина не моя, мне до них дела нет». И поэтому помещичью землю пахал кое-как, о скотине заботы не было, машины не берег никто.
Теперь у нас колхозы. Про колхоз не говорят уже «мой», а говорят «наш» колхоз. И кони, и коровы — скот — общие, «наши». Машины в колхозе тоже «наши».
— А где же нам теперь жить, в коровнике? — крикнула Катя.
Крупская засмеялась.
— Рассмешила, так рассмешила! — радостно сказала она. — Мы за всю революционной жизнь с Владимиром Ильичём где только не жили, и голодали даже. Лишь бы вот таким, как ты жилось хорошо. А ты — в коровнике!
— Верните нам дом, ради Христа! — Катя опустилась на колени и заплакала.
— Ой! Ну, что ты! — сказала Крупская, тяжело подняла из-застола своё грузное тело, подошла к девочке и попыталась её поднять, да сама с грохотом упала. Очки слетели и закатились под кровать.
Катя сама быстро поднялась и с большим трудом помогла Крупской подняться на ноги.
— Где очки-то мои? — Крупская засмеялась и начала искать на полу очки.
Катя залезла под кровать и достала очки.
— Помилуйте, ради Бога! Помилуйте! — заголосила девочка и сунула очки в руки Крупской.
— Ох, ладно уж, — Надежда Константиновна надела очки. — Давненько я не падала. А уж в Кремле и подавно, — и ещё громче засмеялась.
Засмеялась и Катя.
Их смех прервал скрип открывшейся в кабинет двери. В проёме двери стоял маленький человек в сером военном френче.
— Что это, Надежда Константиновна, душно как у Вас! Нет бы, проветрили кабинет, — сказал человек с коверканным акцентом.
— Конечно, конечно, сейчас же, не сомневайтесь! — отрапортовала Крупская.
— А это кто у Вас? — поинтересовался человек о Кате.
— Это девушка, которая очень хочет в колхоз.
— Я... Я не... — смутилась Катя.
— Готовится стать пионеркой, — сказала Крупская.
— Тогда уж сразу комсомолкой, — усмехнулся человек.
— Я не желаю, — возразила Катя. — Я в Бога верую!
— Бога нет, деточка, — возразила Крупская, развела руками, добавила. — Педагогика, есть над чем работать, — и показала Кате на человека. — Вот тебе бог.
Человек закашлял, зло посмотрел на Крупскую, и сказал:
— Другую вдову назначим Ленину, другую, — и закрыл дверь.
— Сталин это, дура ты, — шепнула Надежда Константиновна.
— Ой! — крикнула Катя и закрыла рот рукой.
Крупская открыла форточку, ворвалась летняя прохлада вместе со звоном курантов.
— Продует опять, — сказала недовольно Крупская. — Итак здоровья нет.
Она обняла Катю и села с ней на застеленную клетчатым пледом и двумя подушками друг на друге кровать.
— А ты знаешь, Катя, меня тоже Катей звали, — сказала Надежда Константиновна шёпотом изумлённой девочке. — В давние времена такой партийный псевдоним был у меня. Я вот тебя спрошу чего, — всё шепотом поговорила Крупская. — А ты вот, Катя, крокодилов зелёных видела?
Катя головой замотала.
— Я вот жизнь прожила, большую часть её посвятила революции, мировой революции. Но её всё нет и нет. И не будет, — сказала Крупская уже громче. — А всё знаешь почему?
Катя опять головой замотала.
— Потому, что кругом Крокодилы Крокодиловичи, которые курят сигары и гуляют по Невскому.
— Невскому? — не поняла Катя.
— Ну, да. А писатели Чуковские о них пишут.
— Чуковские? — шепнула Катя.
Крупская ничего не ответила, встала, села за стол, начала что-то писать. Потом взяла лист, подошла к Кате.
— Вот тебе бумага, по ней вам вернут дом.
— Спаси Господи! — заголосила девочка. — Спаси Господи!
Катя ехала домой на попутной телеге. Ночью ей снилось, что она идёт по кремлёвскому коридору, в конце которого стоит статуя с двумя головами Ленина и Сталина. А мимо проходят чудовища с красными пионерскими галстуками. С собачьими, свиными, бычьими мордами. А в окна лезут крокодилы. Катя никогда не видела крокодилов и представляла их толстыми сморщенными зелёными людьми. Они залезали в кремлёвские окна, набрасывались на чудовищ и съедали их. Катя спряталась за двухголовую статую, которая ожила и стала убивать крокодилов, пока не уничтожила всех. Тут же статуя превратилась в Крупскую, схватила Катю и отобрала у неё бумагу с требованием вернуть дом...
Катя проснулась с колотящимся сердцем. Она засунула руку за пазуху и ощупала бумагу Крупской. К радости девушки, бумага была на месте.
Телега подъезжала к Палищам. Катя перекрестилась на рассветные кресты Ильинской церкви.
— Бог есть, — прошептала девушка. — Но он не в Кремле.
До Аристово оставалось километров десять.


               

                конец