Наемник. Глава девятая

Материк. Ниенна.
Вечером 28 ноября 1586 года в порт Ниенны вошел боевой драккар норвеев. Часовой на дозорной вышке лениво скользнул взглядом по бортам корабля и отвернулся. Щиты висели внутренней стороной наружу, а резная драконья голова была снята с форштевня: норвеи шли торговать.
Когда драккар ошвартовался, то первыми по сходням на берег спустились двое: высокий худой мужчина лет сорока отроду, с коротким ежиком пепельно-седых волос и пятнадцатилетняя девочка. Мужчина был одет в брезентовую штормовку, из-под которой выглядывал высокий ворот теплого шерстяного свитера, широкий пояс с висевшим на нем ножом в потрепанных ножнах, крепкие брезентовые же штаны и армейского образца сапоги. На девочке была такая же, только размером поменьше, непромокаемая куртка, теплые шерстяные штаны, крепкие ботинки, выше которых икры были замотаны мехом на манер северных варваров, войлочная шапка, какие носят пастухи не Северных Островах и слишком большой для нее и потому неумело, но старательно подшитый эльфийский плащ. За тонким кожаным ремешком был заткнут небольшой кистень гномьей работы.
Портовый надзиратель, которому по долгу службы надлежит быть любопытным, лишь скользнул глазами по этой колоритной парочке, получил причитающуюся монету и потерял к ней всяческий интерес: Ниенна - большой порт и, каких только чудиков не насмотришься за день.
Конунг норвеев, стоявший на носу драккара долго смотрел вслед тем, кого привез на материк. К нему подошел седовласый викман, глядевший на этот мир одним глазом и тихо, словно бы у себя самого, спросил:
- Кто же они все-таки такие?
Конунг пожал плечами:
- Он - наемник из Волчьих Голов. А она... а Хелль ее разберет, кто она. Когда снова свидимся, сам спросишь.
Одноглазый норвей посмотрел на своего вожака и кивнул.
Конунг обернулся и оглядел свою команду. Хирдманы кто где развалились в вольготно-небрежных позах: ни дать - ни взять волчья стая на дневке. Конунг усмехнулся своим мыслям и сказал:
- Ну что, волки соленых дорог, засиделись? Выгружаемся.
Фреки.
Мы с Джейн сидели за столом в средней паршивости таверне и молча ели. Джейн потому, что проголодалась и весьма спешила разделаться с жареной курицей, и на разговоры у нее времени не было. А я по двум причинам. Первая - привычка. Вторая - тягостное недоумение. Ни денег, ни оружия, ни магии. То есть в активе - ноль. А в пассиве - зима, наступающая на пятки и пятнадцатилетний растущий организм, постоянно требующий еды, ухода и присмотра. Баланс явно не в мою пользу.
Нет денег - нет оружия, нет оружия - нет денег. Вспомнив о Нойоре, я хрустнул кулаками. Еще одна головная боль. Оставлять меч разбойникам я не намеревался ни при каком раскладе. И, значит, придется снова возвращаться, искать этих ухорезов и отбирать его обратно. И чем быстрее, тем лучше. Хотя если я не ошибся в своих выводах, то сколько бы времени не прошло разбойников я найду там же, где и встретил.
Все свои запасы магии я истратил сегодня утром, когда создавал из воздуха золотую монету, на которую купил еды на день и комнату на неделю. Можно, конечно, пройтись по местным улицам. Лопухов-толстосумов много во всех городах, и срезать пару-тройку кошельков я всегда сумею. На крайний случай можно завести какого-нибудь олуха в темную подворотню и побеседовать с ним задушевно. То есть, взяв за душу и желательно так, чтобы олух не очухался часа три. Но после этого из города придется делать ноги: меня не запомнит только слепой. А стража быстро вычислит кто я, откуда и в каких грехах повинен. Нет, разбой - это на самый крайний случай. Пока обойдемся простым воровством. 
Джейн, расправившись с домашней дичью, допила молоко, куском хлеба собрала остатки жира с тарелки, и теперь осоловелыми глазами смотрела на окружающий мир.
Здесь, на материке давно наступила зима. Окна таверны из мутного дешевого стекла покрылись морозными узорами и, всякий входивший в зал, вносил с собой клубившийся у порога пар, запах свежего снега и морозного воздуха. На улице было очень (по местным меркам) холодно и потому в таверне в огромном камине, занявшем почти всю стену недалеко от нас, с самого утра полыхали целые бревна. Джейн от тепла и сытости стала клевать носом. Вот и ладушки. Пока она спит, я отправлюсь на промысел. Малышка окончательно уткнулась лбом в сложенные руки, и я, осторожно подняв ее, отнес в комнату, располагавшуюся на втором этаже.
Спустившись вниз, я подошел к хозяину таверны, что подсчитывающему на небольшой грифельной дощечке и, глядя ему в глаза, спросил:
- Если с девочкой хоть что-нибудь случится, что я с тобой сделаю?
Кабатчик, если бы так можно было сказать - моих лет мужик, оказался неробкого десятка и усмехнулся в ответ:
- Ничего хорошего?
- Верно. А это - я положил на стол серебряный гриван, последнюю монету из тех, что взял у Карка: - для того, чтобы с ней действительно ничего не произошло. Проснется, накорми ее и скажи, что я скоро вернусь.
- А это так? - поинтересовался трактирщик.
- В смысле? - нахмурился я.
- Да год назад точно так же пришел один мужик с ребенком, пацаном тринадцати лет. Так же заплатил за комнату, попросил присмотреть, сказал, что скоро вернется. Да так и не пришел.
- Может, с ним случилось что, - предположил я.
- Нет, - отрицательно мотнул головой кабатчик: - я в магистрат ходил. Там дознание устроили. Оказалось, ушел тот мужик из города тем же днем.
- А с мальцом что? - спросил я.
- А что с ним станется? - пожал плечами хозяин: - Работает на кухне, повару помогает. Шустрый малый. Неумеха только.
- Ясно. Я вернусь, - пообещал я.
- Эгм, - отозвался трактирщик и снова занялся своими делами.
Где в большом городе можно экспроприировать чужие деньги так, чтобы их хозяин ничего не заметил? Правильно, там где они легко переходят из рук в руки. На рынке. Пораспрашивав местных аборигенов, я, руководствуясь их объяснениями и напутствуемый удивленными и настороженными взглядами, вышел на рыночную площадь минут через пятнадцать после того как покинул таверну. Остановившись в темной подворотне, я внимательно огляделся, выискивая в первую очередь мастеров, посвятивших себя облегчению чужих кошельков, а во вторую - наряды городской стражи. Последних я заметил первыми: два дуболома-стражника, подперев свои бренные тела алебардами, лениво озирали гомонливую людскую толпу. Чуть поодаль виднелись два мечника с мрачным видом рассекавшие бронированными плечами плотный поток людей стремящихся кто купить подешевле, а кто продать подороже.
Но кроме всего этого, я увидел то, что вселило в меня уверенность в успешности моего предприятия. Справа, почти в центре площади бродячая труппа веселила народ представлением. Вокруг импровизированного помоста столпилось немало праздных зевак, многие из которых выделялись дорогими одеждами и украшениями. Видимо, представление было интересным потому, что недалеко от сцены остановилась даже карета запряженная четвериком. Плотная занавеска была откинута и сквозь стекло был заметен силуэт нежного женского личика. Что ж, от зрелищности представления выиграют все: зрители получат удовольствие, актеры причитающуюся им денежку, а я - возможность с минимальным риском пополнить свой кошелек. Я протолкался мимо торговых рядов поближе к толпе.
Первый олух, с раскрытым ртом наблюдавший за актрисой, изображавшей из себя хитрую женушку, умело наставляющую глупцу-мужу ветвистые рога, даже не почесался, когда его кошелек перекочевал в мой пояс. В нем тут же заметно прибавилось приятной тяжести, и я быстро-быстро отвалил.
У второго ротозея - худущего и высоченного (выше меня на голову) старика желчного вида, кошелек оказался с секретом. Потянувшись к нему, я ощутил как кончики пальцев словно бы укололо сотнями иголок и, отдернув руку, предпочел оказаться подальше, когда «охранка» сработает. Всего через пару секунд старик резко схватился за свой кошель и, убедившись, что он на месте, стал с грозным видом оглядываться. Не дожидаясь пока он меня заметит, я ретировался.
А вот с третьим вышел сюрприз. С отсутствующим видом потянувшись к тяжелому, обтянутому парчой кошельку, я натолкнулся на другую руку, нервную и чувствительную. Повернув голову я встретился глазами с личностью с такой простецкой и доброй физиономией, что никем иным, кроме как щипачем, эта личность быть не могла. Встретившись со мной взглядом, вор чуть заметно кивнул и убрал руку, умело ввинтившись в толпу. Под сводом черепа тревожно звякнуло, и я, сперев  спорный кошелек, пошел следом за ним.
Не понравился мне его взгляд. Так смотрят на того, над кем имеют власть. Это значило одно из двух: либо воришка был немалым авторитетом в этом гадюжнике, либо имел связи с теми, кто способен устроить мне веселую жизнь. Конечно, профессиональная этика вряд ли позволит уважающему себя вору бежать к страже. Но как показывала жизнь: там, где дело касалось наживы люди, занимающиеся криминалом, руководствовались лишь сугубой меркантильностью. И никакие «понятия», «уставы» и прочая мишура, призванная придать преступному миру ореол мрачного романтизма, не помешают одному вору сдать другого. Были, конечно в этой среде свои исключения, но они, как нигде более, лишь подтверждали эту простую истину. Так, что ночной визит темных личностей мне обеспечен в любом случае.
А кроме того, этот щипач не был тем удивительным исключением. Он шел к страже. Заметив, что он прямым ходом направляется к стражникам, я ускорил шаг и нагнав его, облапил, незаметно прижав пальцами нерв на руке (воришка зашипел сквозь сжатые зубы), и больше для заинтересовавшихся нами стражников проорал:
- Какая встреча, клянусь святой Брунгильдой! Дружище, куда ж ты пропал-то! Пойдем выпьем.
А на ухо карманнику шепнул:
- Дернешься - шею сверну.
Стражники с сомнением посмотрели на нас, но вмешиваться не стали. Я отошел подальше от площади, нашел самый темный и грязный закуток, сломал забрыкавшемуся воришке шею и бережно уложил сучившее ногами тело наземь. Добытое им брать не стал. Огляделся. Улица в обе стороны была пуста. Вытерев вспотевшие почему-то руки, я вернулся в таверну.
Когда я вошел, трактирщик еще продолжал свои подсчеты. Увидев меня, он едва заметно кивнул, словно бы каким-то своим мыслям, и вернулся к прерванным делам.
- Спит еще? - спросил я.
Хозяин, не поднимая головы, снова кивнул.
Вот и ладушки. Я поднялся на второй этаж, осторожно, чтобы не шуметь открыл дверь и лег на кровать, не раздеваясь. Уснул, будто провалился в глубокую яму.

- Фреки. - тихий шепот Джейн прижавшейся ко мне и со страхом глядящей на закрытую дверь, выдернул меня из муторного бредового сна. Я открыл глаза. Внизу было тихо. В окне виднелся огрызок Луны и пара звезд неизвестного созвездия. Ночь. Причем, глубокая. Шаги. По лестнице, судя по ним поднималось трое: двое молодых и довольно массивных и один уже в годах, слегка прихрамывающий.
- Тише, девочка, - прошептал я, накрыв ее ладошку своей лапой : - Я слышу. Не бойся. Они нам ничего не сделают. Сядь к окну. Под ним крыша покатая. Если, что - прыгай. Встретимся у местного собора.
Она молча кивнула, хотя в глазах ее прыгал нешуточный страх. Пододвинула к окну старое кресло и села в него. Я встал, подошел к колченогому столу, зажег лампу, поставив ее справа от себя и оперся о столешницу пятой точкой, сложив руки на груди. В дверь постучали. «Какие вежливые!» - усмехнулся я и сказал:
- Не заперто.
Их было трое. Два здоровых амбала - явно телохранители и, третий не старый еще, но с лицом изрезанным глубокими морщинами и погасшими глазами, слишком нарочито близорукими.
- Позволишь войти, добрый человек? - поинтересовался он. Вроде бы вежливо, но как-то сразу становилось ясно, что ему мое разрешение - абсолютно «до фени».
- Входи. Садись, - пожал я плечами, съязвив в ответ.
- Сесть всегда успею. Я лучше присяду, - лающе хохотнул местный авторитет, ибо никем иным он быть не мог. Ни знака купеческой гильдии, ни бляхи представителя городского магистрата или других официальных служб. Одет неброско, но дорого и со вкусом, хотя и старомодно: индиговый бархатный берет с отворотами, прикрывающими уши, теплый камзол, отливающий зеленоватым шелком и отороченный куньим мехом, темно-синие плотные брюки, заправленные в тонкой, но крепкой и очень дорогой оленьей кожи сапоги с завязками и подбитый куньим мехом плащ. На узловатых пальцах не было никаких украшений, кроме тоненького железного кольца, с гравировкой на нем.
- Все рассмотрел? - старик шевельнул рукой и один из амбалов пододвинул ему кресло. Кряхтя, дед опустился в него, запахнул колени плащом и сложил на небольшом животике руки.
- Ты сегодня убил моего человека, - сказал он, глядя мне в глаза.
- И что?
Авторитет опешил. С минуту, наверное, он удивленными глазами смотрел на меня, а потом долго кашлял, пытаясь прочистить горло и прижимая ко рту носовой платок.
- Ты - дурак? - наконец спросил он, выпрямляясь в кресле и отнимая от губ тонкую батистовую тряпицу. На белоснежной ткани я разглядел красные пятна: у авторитета был туберкулез.
- Местами, - я пожал плечами, со скучающим видом глядя на него, а про себя делая заметку, насчет собственного здоровья и здоровья, притихшей в кресле у окна Джейн.
Авторитет, похоже, решил пойти с козырей:
- Я - Ларс Куница. Я - вор. Я - в законе. Вся шелупонь местная - подо мной.
- Я - Фреки Вотанскир. Я - наемник. Я - по Уставу. Подо мной - никого, - передразнил я старикашку.
Мордовороты недоуменно переглянулись. Видимо, до сей поры никто не смел с их боссом разговаривать так. Ничего, пусть привыкают. На любую силу есть сила.
- Ты - больной, - покачал головой авторитет: - А больных лечат.
Он решил приступить к «лечению» немедленно. Едва заметно шевельнул мизинцем, и амбалы синхронно двинулись ко мне. Ха! В таких «лечебных процедурах» я и сам - доктор наук! Если бы Ларс Куница начал считать, то на счет «один» - первый амбал получил пяткой в нос, залил все вокруг кровью и мозгами и уже не отсвечивал, а на «два» - отоварился и второй, схлопотав кулаком в кадык и с хрипом, пытаясь пальцами распрямить сдавленную трахею, рухнул на пол. Причем наделал много шума.
- А теперь поговорим, - я снова оперся о стол и сложил руки на груди.
Что ж надо отдать ему должное: если Ларс и испугался, то очень умело скрыл это. Он лишь с презрительной миной оглядел своих телохранителей, снова кашлянул, прижав к губам платок, и поднял на меня взгляд. Вся тусклость и близорукость исчезла из его глаз и, теперь они колко и оценивающе смотрели на меня.
- О чем? - спросил Ларс.
- О твоем человеке, - сказал я: - Ссучился он.
- Громко сказал, - мотнул головой авторитет: - Но это еще доказать надо.
- А не было ли в последнее время так, Ларс Куница, что твоих самых лучших людей городская стража брала тепленькими там, где они этого не ожидали?
Он молчал, глядя мне прямо в глаза.
- Значит, было, - сделал я вывод из его молчания: - И, похоже, многих это коснулось. Так?
Ларс помолчал, а потом сказал:
- Ты говори - говори. Я тебя слушаю.
- А говорить больше нечего, - пожал я плечами: - Сегодня на рынке твой человечек пытался сдать меня страже. За что и упокоился.
Авторитет молчал. Взгляд его опустился к полу, а в уголках рта залегли тяжелые складки. Молчал дедуля, наверное, минуты три.
- Не врешь, - наконец уронил он: - Но от этого не легче. В-общем так, - он положил руки на подлокотники: - сам понимаешь, так просто я тебя отпустить не могу - беспредел начнется. Но и доброе дело ты сделал. Сколько взял на рынке?
Я молча вытащил из пояса и положил на стол за собой один из кошельков.
- Так, – усмехнулся дед: - тот, что спрятал – оставь себе. А  этот я заберу и сделаю так, что никто не будет к тебе иметь претензий. Иначе завтра, как только откроют ворота, ты будешь должен уйти из города. Мои люди проследят за этим, - авторитет вдруг взглянул мне в глаза и добавил веско: - И, клянусь святым Дунстаном, не все будут рядом с тобой.
- Понял, - сказал я, протягивая Ларсу кошель. Старый барыга, выбрал тот, что побольше!
- Не скаредничай, - усмехнулся Куница, правильно истолковав выражение на моем лице: - Святая мать наша церковь учит, что жадность - грех. Моим людям больше не мешай. Я гастролеров не люблю.
- Лады, - согласился я.
Ларс поднялся и пнул посиневшего от удушья и хрипящего телохранителя:
- Вставай. За что я вам деньги плачу, обормотам!? Бери второго дармоеда и марш отсюда!
Амбал тяжело поднялся, прижимая руку к горлу, зло зыркнул на меня, и под мышки выволок своего товарища из комнаты.
Ларс, шедший следом за своим мордоворотом, у дверей оглянулся и сказал:
- Если надумаешь задержаться в городе, у меня для тебя есть работенка. Не пыльная.
Я кивнул.
Авторитет развернулся и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
- Ну вот, всего и делов-то, - улыбнулся я, опасливо выглянувшей из-за спинки кресла Джейн: - А ты боялась!
- Ловко ты их! - произнесла девочка, с брезгливостью глядя на лужу крови оставленную первым мордоворотом: - Раз-два и готово! Научи меня так же, а?!
- Ну-у-у, этому долго надо учиться, - с сомнением протянул я.
- А мы куда-то спешим? - задала Джейн резонный вопрос.
«Вообще-то да», - подумалось мне. Я развернул второе кресло и пододвинул его к окну. Сел напротив Джейн.
Помолчал, прижав сцепленные пальцы к губам и глядя в пол. Потом поднял взгляд и посмотрел притихшей девочке в глаза:
- Джейн, ты когда-нибудь выбиралась дальше Арканара?
Она, сжавшись в комочек и подобрав ноги, отрицательно мотнула головой.
- А как долго ты бродяжничала?
- Месяца два, - тихо, почти не слышно ответила девочка.
«Черт! Да что такое со мной?!» - выругался я про себя и, почти выдавливая слова, сказал:
- Джейн, ты уже почти совсем взрослая. Надеюсь, ты понимаешь, что ты для меня обуза?
Она ничего не ответила. Лишь молча широко открытыми глазами смотрела на меня и, по щекам ее катились слезы. Ни всхлипов, ни рева. Просто две тоненьких мокрых дорожки на чумазых щеках. И взгляд маленького щенка, который прижался к чей-то ноге в поисках тепла, а получил пинок.
- Тогда зачем ты меня спасал? - прошептала Джейн, рукавом вытирая слезы.
Я не выдержал, отвел взгляд. Господи, ну почему в жизни не как в сказке, а? Ну почему там спас ребенка, а у него вдруг проявились незаурядные способности к чему-либо нужному в долгих странствиях? Почему там не надо заботиться о еде, ночлеге, да, наконец, просто о том, чтобы помыться или переодеться? Почему там всегда находятся добрые люди согласные приютить сиротку на зиму или пустить переночевать с сытным ужином? И почему, в конце-то концов, я не в той сказке, а в этом гребаном реальном мире, а?!
Джейн, утерев слезы, встала с кресла и, взяв свою торбу, пошла к двери. Остановилась, словно споткнувшись, подошла к столу и положила на него кистень.
- Ты куда? - спросил я ее, когда она уже взялась за дверную ручку.
- Бродяжничать дальше, - пожала Джейн плечами: - Ведь тебе я мешаю.
- Мешаешь, - согласился я: - Но я не говорил, что прогоняю тебя. Просто мне нужно на время куда-то тебя пристроить. Потому, что мне нужно вернуться на Острова за мечом и отдать кое-какой долг. Это займет месяц. Потом я вернусь и заберу тебя.
- Правда?! - Джейн оглянулась и я, глядя ей в глаза и матеря себя за слабость, пообещал:
- Правда. Ложись досыпай. А то ночь на дворе.


Утром я подошел к хозяину таверны:
- Есть разговор.
Он, глядя на меня, приподнял брови - мол, слушаю.
- Нужно на зиму пристроить мою девчонку. Есть здесь монастырь или приют?
- Есть, конечно, - пожал плечами кабатчик: - Только не советую туда девочку отдавать. Слухи нехорошие ходят. Поищи лучше среди горожан. Может, кто согласиться взять ее служанкой.
- А ты возьмешь?
Трактирщик не удивился моему вопросу, словно был к нему готов.
- Если ты ее хочешь просто оставить на моем попечении - это одно. Если она будет работать у меня - это другое. Причем и тебе и мне выгодней чтобы она работала. Еда, питье, ночлег будут бесплатными. Если хорошо поработает, может, и денежку какую заработает.
Я сгреб его за грудки и притянул к себе, почти вытащив из-за стойки:
- Что ты имеешь в виду «хорошо поработает»?
- Отпусти, - глядя мне прямо в глаза, сказал хозяин: - У меня самого дочь ее лет.
Я отпустил его, разжал кулаки и оглянулся на ранних посетителей таверны. Все тут же сделали вид, что завтракают.
- Ты подумал о том, о чем не надо, - трактирщик одернул теплую безрукавку и, когда я повернулся к нему, на тон тише сообщил: - Я тебе потому и советую не отдавать девочку в приют, что именно такие слухи о нем и ходят. Грешат там отцы-настоятели с малолетними девочками и мальчиками кто во что горазд. 
- А власти что? - спросил я.
- А что им? - пожал плечами кабатчик: - В приюте ведь сироты живут. Родных у них нет, а за стены приюта дети выходят только под присмотром десяти или более монахов. Так, что даже сбежать они не могут.
- А вы все почему молчите?
- Так ведь это только слухи, - мотнул головой трактирщик.
- А если их проверить? - не унимался я.
- А как? Приют подчиняется напрямую высочайшему Синоду. А с ним не всякая и Семья спорить-то возьмется. Не говоря уж о нашем магистрате. С Сульпицием Святошей во главе.
Я помолчал, глядя в стену.
- Слушай, ты никогда не думал, а что будет с твоей дочерью, если ты помрешь? Она ведь тоже может попасть в этот приют.
- Думал, - кивнул хозяин: - Как не думать, когда в прошлый год три соседних деревни от оспы вымерли, неделю назад волки задрали двух охотников, а вчера сосед мой, аптекарь, на притолоке повесился.
- С чего это?
- Бог его знает, - пожал плечами хозяин: - Он месяц уже смурной ходил. Неразговорчивый стал, дерганый. Слухи ходили, что он денег много задолжал.
- Кому?
- Святоше, - с непередаваемым отвращением произнес трактирщик: - Он у нас главный барыга. В долг дает - улыбается, льстит, но за свои деньги не три, а все тридцать три шкуры спустит. Говорят, что к тем, кто не может рассчитаться в срок Святоша посылает разбойников.
- Веселая у вас тут жизнь, - помолчав, высказался я.
- Ага! - горько хохотнул кабатчик: - Как в сказке, чем дальше - тем веселее.
Я молчал, пристукивая пальцами по стойке и размышляя. Обо всем. А больше всего о том, каким же сволочным стал этот мир. По большому счету мне не было никакого дела ни до урода-старейшины, ни до монахов-педофилов. Мало ли зла и несправедливости творится в этом мире каждую секунду. Когда-то очень давно Федор Михалыч сказал что-то там о детских слезинках. Но эти его слова не изменили ровным счетом ничего ни в том мире, ни, тем паче, в этом. Детские, женские, стариковские слезы как лились реками, так и продолжают литься и по сей день. Зачастую вперемешку с кровью. Пятьсот лет, без малого, я спокойно смотрел на все это.
Но вот именно сегодня и именно сейчас что-то не давало мне пройти мимо. Словно заноза какая-то сидела в груди. И давила, давила, бередя, царапая, скребя. Хотя почему - «какая-то»? Эта заноза сопела сейчас в две дырки без задних ног и думать-не думала, что из-за нее я сую голову в петлю. Хотя никому это не нужно. Поймав себя на том, что если сейчас не сделаю хоть что-то, то встану и сломаю кому-нибудь нос, я положил на стойку серебряный гриван и, не глядя на хозяина, тихим голосом попросил:
- Пусть в комнату принесут поесть. А вечером мы с тобой побеседуем. При свечах.
Трактирщик кивнул и, взяв монету, машинально, наверное, надкусил, проверяя не фальшивая ли.
Поймав мой взгляд, он неожиданно стушевался и пробормотал:
- Работа, будь она неладна.
Когда я вместе со служанкой несшей поднос с едой поднялся в комнату, Джейн еще спала. Отправив служанку прочь, я расставил на столе тарелки со снедью и подошел к кровати. Потолкал спящую девочку ладонью:
- Джейн, вставай.
Она что-то бормотнула во сне, сладко причмокнув губами.
- Вставай, говорю, - рявкнул я: - С сегодняшнего дня я буду учить тебя. А потому - дисциплина будет армейская! Подъем!
Джейн, наверное, даже понять ничего не успела: так быстро она вскочила с постели. И, лупая сонными глазами, уставилась на меня.
- Хочешь, чтобы я научил тебя драться? - спросил я.
- Хочу, - кивнула она.
- Тогда марш умываться и чистить зубы.
Она тут же ринулась к умывальнику, но резко затормозила:
- А чем?
- Что чем?
- Зубы чистить.
- Черт, - я попытался скрыть неловкость: - Ладно чистить зубы отменяется. Но вымыть не только руки, но и лицо и шею. И ноги.
По ее вытянувшемуся лицу я понял, что зарвался и отменил последний приказ:
- Ноги - вечером.
- Вода холодная, - заныла Джейн, ополаскивая руки.
- Разговорчики! - рыкнул я совсем по-сержантски: - Я сказал мыть все, значит, мыть все.
- Я же еще ребенок, - хныкнула она.
- Ага, - прокурорским тоном проговорил я: - Как драться - так взрослая, как мыться - так ребенок?
Джейн подумала и, сцепив зубы, стала намыливать шею.
После долгого сна и водных процедур аппетит у Джейн проснулся просто зверский. Я лишь усмехался, глядя как она за  обе щеки уминает жареную картошку с мясом.
- Поела? - спросил я, когда она отставила тарелку и не дожидаясь ответа, скомандовал: - За мной!
В зале я подошел к хозяину таверны:
- Есть в твоем заведении задний двор?
Трактирщик хоть и удивился, но ответил:
- А где ж его нет? Вон в ту дверь и направо.
Пройдя в указанном направлении, мы оказались на чисто подметенном и покрытом уже утрамбованным снегом дворике. В дальнем углу мальчишка, погодок Джейн, колол дрова. Глядя как он замахивается, я подумал, что скорее всего он всадит топор себе в ногу. В последний момент малец осознал, что промахивается, довернул руки, и на удивление все же попал в полено. Правда, по касательной и по такой хитрой траектории, что деревяга, отлетев, ударилась о стену, с жутким воем срикошетила и, по красивой дуге прилетела обратно в лоб незадачливому дровосеку. Джейн прыснула, зажимая себе рот рукой, глядя как мальчишка, потирая ушибленный лоб, поднимается и озирается: не видел ли кто? Разглядев нас, малец насупился, отряхнул пятую точку, на которую плюхнулся при «стыковке», взял злополучное полено и поставил его на чурбак. Поискал глазами топор и нашел его под своими ногами. Постоял, попереминался, устраиваясь понадежнее, и снова замахнулся. На сей раз все прошло удачно. В смысле: без травм и ушибов.
- Все, развлеклись и хватит - вернул я девчонку на грешную землю: - С чего бы начать тебя учить?
- С начала, - подала дельную мысль Джейн и осеклась, увидев как я зловеще усмехнулся.
- С начала, говоришь? - я в задумчивости огладил подбородок, на котором уже отросла порядочная борода: - Тогда будем учиться падать.
- Это как? - тут же разлюбопытствовалась она.
- По-всякому, - пообещал я.
Что ж, теперь настал черед мальчишки ржать, наблюдая за тем, как пыхтящая от старания и досады Джейн раз за разом валится на снег. В какой-то момент я подумал, что она не выдержит, подойдет к нему и расквасит нос. Но Джейн мужественно утирала сопли и делала вид, что не обращает на мальца никакого внимания. Где-то к полудню она выдохлась окончательно:
- Это самое бесполезное занятие из всех! - возмутилась она, садясь на снег: - Я думала ты будешь действительно учить меня драться, а ты...! Ты...!
- Что я? - я сел рядом с ней: - Пойми, если я сразу начну с боевых приемов, то ты отшибешь себе все на свете. В том числе и те остатки мозгов, что еще есть в твоей голове. Короче, если хочешь учиться дальше, то делаешь то, что я тебе скажу, иначе даже не заговаривай со мной об этом. Поняла?
Джейн со злостью сломала прутик, который вертела в руках, и отшвырнула в сугроб:
- Поняла.
«А из нее, похоже, выйдет толк. Упертая.» - подумал я, а вслух сказал:
- Отлично. Пошли обедать.   
После плотного обеда и получасового отдыха все вернулось на круги своя. И к концу дня Джейн уже не скрываясь всхлипывала, поднимаясь на ноги. Вставая в очередной раз, она пошатнулась и не упала только потому, что ухватилась за меня. «Е-мое, дубина! Она ж еще ребенок!», - обругал я себя, подхватывая ее за руку.
- Завтра будешь отдыхать, - пообещал я, стараясь чтобы голос звучал убедительно: практика показывала, что у человека непривычного к долгим часам монотонных тренировок на следующий после них день болит все, что только может болеть. Завтра Джейн будет реветь от боли во всех мышцах и связках. Что ж, и из этого тоже можно будет извлечь пользу. Для обучающегося.
Ужин я попросил принести в комнату.
Джейн уснула прямо за столом, не доев свою порцию и уткнувшись лбом в стол. Я осторожно переложил ее в постель, а сам спустился в общий зал. Обычно в это время суток во всех тавернах мира полно народу, но сегодня и здесь этот зал был пуст. Я сел за дальний от двери стол. Трактирщик, стоя у приоткрытой двери, провожал последнего посетителя.  Когда они раскланялись и пожелали друг другу доброй ночи, кабатчик подошел ко мне и сел напротив.
- Что так рано? - я кивнул на дверь.
- Комендантский час, будь он неладен, - махнул рукой кабатчик.
- С чего это? - удивился я.
- Да где-то с месяц назад каждое утро стражники стали находить на улицах трупы, - сообщил трактирщик: - По одному за ночь. Дети, женщины, старики. Богатеи и бедняцкое сословье. Все, без разбору. Поговаривают - демон завелся. Он-то людей и убивает. Хотя кто говорит, что оборотень. Бог его знает.
- И ты веришь слухам? - спросил я.
- Дыма без огня не бывает, - пожал плечами хозяин таверны и спохватился: - А что это мы на сухую-то сидим?! - и собрался куда-то, но я остановил его:
- Дело серьезное. Вот на сухую и решаем.
- Понятно, - вздохнул кабатчик: - В приют хочешь пробраться.
Я не ничего не ответил, но нам обоим и так все было ясно.
- В принципе, - продолжил трактирщик: - на первый взгляд ничего сложного нет. Забор там всего-то метра два с половиной. Стекло битое по нему - не в счет. Но вот какая «охранка» внутри приюта, знает только маг, который ее ставил.
- Маг?! - поразился я.
- Да, - кивнул трактирщик: - Маг. Настоятель приюта, свинья недорезанная, «для надлежащей заботы о здоровье детей», - гнусавым голосом произнес кабатчик, явно передразнивая этого самого настоятеля, и обычным голосом продолжил: -  самого настоящего мага вызвал, чтобы тот поставил охранное заклинание.
- Откуда знаешь? - прищурился я, незаметно берясь за рукоять ножа.
Кабатчик ничего не заметил:
- Думаешь ты один такой благородный? Я полгода назад, когда слухи стали уж очень навязчивыми, попытался залезть в приют, - он помолчал, с мрачным видом глядя в стену справа от себя и играя желваками: - Две ловушки обошел. А вот с третьей понял, что не совладаю. С тем и убрался.
- Ничего не видел? - спросил я, когда пауза затянулась.
Кабатчик отрицательно мотнул головой:
- Нет. Но слышал, - он скрипнул зубами: - Плач. Детский. Но дети не могут так плакать. Не должны.
И он снова замолчал. А я, оперевшись спиной о бревенчатую стену, задумался. О приюте, о маге, о хозяине таверны, который непрост, ох как непрост! В то, что в приют пришел настоящий маг, верилось с трудом. Скорее колдун. Это им разрешено Семьями, за деньги творить заклинания. А это вовсе не так уж и страшно.
- Не раздумал? - вырвал меня из задумчивости голос кабатчика.
- Идти-то? Нет.
- Ну, отговаривать не буду. У меня кой-какая снаряга есть, - проговорил трактирщик, немного смущенно: - Осталась от буйной молодости. Кошка, плащ-невидимка, отмычки. Надо?
- Не помешает, - кивнул я: - А ты, оказывается, с сюрпризом человечек-то, а?
- Водились и за мной делишки, - согласился трактирщик, поднялся, опираясь руками о стол, и куда-то вышел.
Вернувшись, он положил передо мной сверток, развернув который я увидел аккуратно и тщательно сложенный плащ, смотанную веревку, к которой крепилась стальная кошка, связку отмычек, подняв которую за кольцо и помотав, я не услышал ни звука, вязанные из толстой шерсти носки такого размера, что я свободно одел бы их на свои сапоги и небольшая склянка с мутноватой жидкостью: если я правильно понял - «кошачий глаз».
- Профессиональное снаряжение, - уважительно отозвался я.
- Было дело, - пожал плечами трактирщик: - Спрашивать, когда пойдешь, не буду. Сам решишь. А на сегодня давай-ка закончим все разговоры. Время хоть и не позднее, но хорошо поспать никогда не мешает. Кстати, - он цепко посмотрел мне в глаза: - тебе велено передать, что вчера ночью никого и ничего в моей таверне не было. Так, на всякий случай.
   
На следующее утро я разбудил Джейн в семь утра. Она открыла глаза и дернулась, чтобы встать, но тут же болезненно сморщилась:
- Ой, как болит-то все! Мамочка-а-а!
- Так и должно быть, - успокоил я ее: - Сегодня будем учиться избавляться от этой боли. Завтракай и начнем.
Постанывая, морщась и хватаясь за все до чего могла дотянуться, Джейн добрела до стола. Она даже ложку держать нормально не могла. Подцепив чуть-чуть похлебки, приподнимала ложку над тарелкой и, вытянув губы, наклонялась к ней, с шумом всасывая жидкость. Ела она таким образом почти полчаса.
Служанка унесла поднос с остатками трапезы, и я показал Джейн на кровать:
- Садись, как я.
И когда она, шипя и охая, кое-как села скрестив ноги по-восточному, сказал:
- Будет больно.
- Еще больнее?! - ужаснулась Джейн.
- Гораздо, - садистски усмехнулся я.
До обеда, а после него и до позднего вечера я учил ее разогревать и тянуть мышцы и связки. Делать это можно было разными способами, но я обучил ее одной древней восточной гимнастике. Почти без внешних движений она, тем не менее прорабатывала все тело так, что даже с меня к концу занятия тек пот. Не говоря уж о Джейн.
За учебой день прошел незаметно. Когда я сказал:
- Все. На сегодня хватит. - Джейн, не меняя позы, ничком рухнула на постель. И практически сразу отрубилась.
- Да-а-а. Тяжело в учении, - прокомментировал я: - Ладно. Дрыхни. Может, в бою будет полегче.
Быстро свечерело. Я зажег свечу и достал из-под подушки сверток подаренный трактирщиком и положил его на стол. Осторожно развернул и перебрал воровской инструмент. Раньше полуночи в приют не имело смысла идти. Я прислушался к зазвонившим на ратуше часам. Пробило восемь. Скоротать оставшиеся четыре часа - не проблема. Вот как незаметно выйти из таверны и пробраться по улицам до приюта?
Окно нашей комнаты выходило на освещенную улицу. Под ним, конечно, была пологая удобная крыша. И еще штук десять соседских окон. В одном из которых при моем везении обязательно окажется чья-нибудь любознательная рожа. Просить трактирщика выпустить меня через черный ход как-то не с руки. Не то чтобы я не доверял ему. Просто жизнь научила полагаться только на самого себя. Да и трактирщик ясно дал понять, что помог, чем мог, а в остальном: «Я - не я, и хата не моя».
- Ладно. Что-нибудь придумаем, - постановил я, задувая свечу: - А пока - спать.
Приказав себе проснуться в полночь, я закрыл глаза и, сон послушно смежил мои веки.
Проснулся я с последним ударом городских часов. Темень была - хоть глаз коли. На соседней кровати посапывала Джейн, внизу было тихо. Где-то за стенкой скреблась мышь.
- Ну что ж, - прошептал я: - Труба зовет?
Если честно, то никакого зова, кроме голоса мочевого пузыря, требующего опорожнения, я не услышал. Взяв сверток под мышку, я на цыпочках вышел и добрел до отхожего места. Там, как и ожидалось, было небольшое, только-только мне протиснуться, окошко. Справив нужду, я тихонько открыл его, и матерясь про себя на свою глупость, заставляющую меня делать все это, вылез на улицу. Осторожно спрыгнул и  угодил одной ногой в шаткую и скользкую крышку выгребной ямы. Прогнившие доски хрустнули, но все же устояли.
- Разведчик хренов! - обругал я себя, садясь на корточки и распаковывая сверток. Ночь была кромешной: ни Луны, ни звезд, ни ветерка. Тьма и тишина накрыли город. Я на ощупь нашел склянку и проглотил ее содержимое. Если бы я не знал, что за этим последует, то, пожалуй, заорал бы от дикой боли в глазах, когда зелье стало раздвигать зрачки до такой степени, что они стали занимать почти всю глазницу. Когда резь прошла, я открыл глаза и огляделся. Паршивенькое зельице попалось, если честно. Доводилось мне пользоваться и более качественным товаром. Но все равно лучше, чем ничего. Я не стал видеть так же как днем, но очертания предметов виделись в белесом жиденьком свете, похожем на свечение гнилушек.
Сморгнув последнюю мокроту с глаз, я накинул плащ-невидимку, прицепил на пояс кошку и связку отмычек. Подошел к забору, прислушался и, убедившись, что улица пуста, подтянулся и перемахнул через него.
Насколько я помнил Ниенну по своим прошлым ее посещениям, приют находился недалеко от главного городского собора. Таверна, где мы с Джейн квартировали, находилась в портовом районе, и потому я повернулся к, видимым даже за крышами многочисленных домов и раскачиваемым мерной морской зыбью мачтам спиной и, стараясь держаться поближе к стене, пошел вверх по улице.
Где-то через полчаса я вышел к соборной площади. Странно, но за все это время я не встретил ни одного наряда городской стражи. Хотя, если вспомнить слухи о демоне, то, пожалуй, вся странность исчезает: стражники тоже люди и тоже жить хотят. Остановившись у крайнего дома, я внимательно оглядел площадь. Но единственным человеком кроме меня на ней оказался какой-то древний местный монарх. Закованный в доспехи, он горделиво вскинул голову, и опираясь, надо полагать, на верный меч обозревал раскинувшуюся перед ним Ниенну. И похоже, что он был весьма доволен тем, что видел. По крайней мере, лицо его выглядело удовлетворенным.
- Чего лыбишься? - наехал я на, в принципе, ни в чем не повинный памятник. Чугунный сюзерен, как ему и положено природой, хранил гордое молчание.
- Ну молчи - молчи, - пробурчал я, минуя площадь и скрываясь от взгляда короля за стеной собора. Пройдя несколько шагов, я уткнулся в увитую сухим и ломким плющом стену приюта. Остановился, закрыл глаза и прислушался. Тишина. «Охранку» ставил далеко не дурак. Она практически не ощущалась. Так - еле ощутимое покалывание в затылке: не прислушивайся и не заметишь. Может быть, все-таки маг? А, чего сейчас загадки гадать! Я подпрыгнул, ухватился за край забора и влез на него. Немаленькой толщины стена была сплошь покрыта битым стеклом. Я вытащил обломки стеклянного крошева из кончиков пальцев и, присев наподобие коршуна, подождал пока ранки зарастут. А сам тем временем внимательно оглядел приютский двор. Ничего примечательного. Двор как двор. Пятьдесят на пятьдесят шагов, примерно. В центре одноэтажное каменное задние самого приюта. Двор покрыт утоптанным снегом. Все везде чисто, прибрано. Ничего нигде не валяется. Мечта прапора, ей-богу! Плац, блин, а не двор сиротского приюта! Я оборвал свой внутренний диалог и, прикрыв веки, еще раз внимательно осмотрел двор.
Первая ловушка клубилась черным туманом прямо подо мной и вдоль всей стены полосой примерно в метр шириной. Самая простецкая вещь, рассчитанная на обыкновенного воришку. Или, если учесть слухи, то на беглеца. Попадаешь в такую и падаешь без чувств от существенного разряда. Дальше, примерно посредине двора, тянулась цепочка из беспорядочно расставленных  клубков с мою голову величиной, между которыми тянулись тонкие туманные нити. Достаточно дотронуться до одной и где-то, а, скорее всего в комнате настоятеля, раздастся громкий звонок, который поднимет на ноги всех обитателей приюта. А вот дальше ловушки шли сплошным ковром. Тут уж колдунишка расстарался: и «пугалки», и простые «стекляшки», и парализаторы. Чего только гаденыш не напихал! Расстарался, блин! Но самое главное, и это не могло меня не порадовать, делал все это действительно всего лишь колдун. Я трижды проверил все ловушки на предмет скрытых «сюрпризов», но ничего подобного не обнаружил. Нашел лишь кучу «дыр» и «хвостов», через которые ничтоже сумняшеся «подпитался» и сам
Ломать «охранку» особого смысла не было. Вряд ли в самом здании тоже было сработано такое заклинание. А перемахнуть десять шагов по воздуху, при таком изобилии «дармовой» магии - проще, чем плюнуть.
Сконцентрировавшись, я резко оттолкнулся ногами, прогибаясь в спине и вкладывая в прыжок силу всего тела. Короткое ощущение полета и, я чуть не врезался в дымоход, торчавший из крыши рядом с коньком. Сел, прижавшись к трубе, и прислушался. Тишина. Мертвая как на кладбище. Только где-то далеко взлаял пес, но лай тут же перешел в истеричный визг и резко оборвался. Никаких детских плачей и стонов. Ничего. Я уж начал думать: а не пригрезилось ли все трактирщику с пьяных глаз? Кабатчики, они ведь народ такой, соврут - недорого возьмут.
Зацепив кошку за дымоход, я спустился по крыше, перегнулся через край и заглянул в окошко. И почувствовал как каменеет от ярости лицо, сведенное в жуткую гримасу.
Не пригрезилось трактирщику. И слухи не врали.
В комнате, уставленной множеством свечей, монах, со свежими кровоточащими царапинами на щеке, выпучив глаза и высунув язык, пользовал девочку-подростка, разложив ее на столе. Глядя, как безвольно мотаются ее руки и ноги, я, было, решил, что она без чувств, но потом разглядел искаженное предсмертной судорогой лицо, распухший почерневший язык и затянутую на ее шее веревку.
Как я очутился в комнате - не помню. Сердце колотилось где-то в горле. Челюсти  сжаты. Зубы оскалены сведенными мышцами. Насильник сучил ногами, пытаясь стащить веревку впившуюся в дряблую шею. Оконная рама и осколки стекла висели в воздухе, удерживаемые заклинанием. Я тронул шею девочки. Пульса не было. Сорвав с кровати покрывало, я набросил его на крохотное безжизненное тело. Присел перед синеющим монахом. Но в глазах его не осталось уже ни капли разума. Это был просто кусок мяса, знающий, что умирает, но все еще цепляющийся за жизнь. Почему-то именно такие ублюдки всегда очень сильно хотят жить. Я чуть ослабил веревку на его шее. Совсем чуть-чуть.
- Чтоб умирал, сука, подольше! - процедил я сквозь зубы, глядя в его налитые кровью и выпученные глаза.
И только чудовищным усилием воли удержал рвущуюся наружу ярость. Лишь кулаки влажно хрустнули, да костяшки на них побелели.  Взмахнул рукой и рама с осколками стекла встали на место. Второй взмах - и свечи погасли.
И пала тьма.
Дальнейшее я помню плохо. Кажется, впервые в жизни я ушел в «боевой» режим без магии. Вроде бы все видел, но спроси: куда шел, где сворачивал, что делал - не скажу. Помню клокотавший в груди гнев и какое-то странное болезненное удовольствие, когда очередное тело в суконной монашеской рясе начинало хрипеть и дергаться в агонии. Словно гнойник вскрыл. Вроде бы даже кому-то из монахов голову оторвал. Еще помню испуганное детское лицо за очередной разлетевшейся в щепки дверью.
В себя пришел во дворе. Весь в крови. С губ срывается полухрип-полурык. От «охранки» - тающие клочья тумана. Стена каменным крошевом разлетается во все стороны, словно от взрыва. Только беззвучно. В правой руке болталось что-то округлое. Я поднял руку. Голова. Выбритая макушка, венчик седых волос вокруг лысины. Лицо, если бы не гримаса на нем, можно было назвать благообразным. Не иначе, как настоятель. Сзади кто-то шмыгнул носом. Я оглянулся. Стайка детей. Человек одиннадцать. Всех возрастов: от трехлетних карапузов, до пятнадцатилетних недорослей. Все худые, похожие на привидения с болезненной синевой вокруг глаз, и не пониманием в них. Те, что постарше прикрывают собой малышню
- Вы свободны, - сказал я. И отвернувшись, пошел прочь. Я - не мать Тереза, чтобы утешать всех страждущих. Сами разберутся. Отойдя на пару кварталов, я свернул на узкую улочку и, найдя место потемнее, долго снегом стирал с себя кровь. Но даже когда на руках, лице и одежде не осталось ни следа, дикое, какое-то инфернальное ощущение тяжелой многолетней грязи не проходило. Я с остервенением тер руки и лицо, и не очень скоро осознал, что делаю.
Там где раньше был приют, послышались крики, замелькали огоньки факелов, человеческие силуэты. Недалеко громыхал оружием наряд стражи. И я, чтобы не пересекаться с ним, забрался на крышу дома и, перепрыгивая  с конька на конек, побежал к таверне.
Забравшись в нее тем же путем, что и уходил, я неслышно пробрался по коридору, зашел в комнату и закрыл за собой дверь. Сняв все снаряжение, тщательно сложил его и упаковал. А потом разделся и забрался под одеяло. Уснул как только коснулся подушки.


Рецензии