Поэзия Владимира Терехова

               

«Степного солнца золотые слитки…»
У истоков поэзии Владимира Терехова

           Ты прими меня, поле. Приюти меня, стог.
           Дай мне песню, дорога лесная…
                В.Терехов

     75-летие  известного крымского поэта, публициста, общественного деятеля, почетного академика Крымской академии наук, заслуженного деятеля искусств АРК  Владимира Павловича Терехова, - хороший повод  поразмышлять об истоках таланта этой многогранной личности. Сделать это не так просто, если учесть, что из-под его пера вышли сотни стихотворений, десятки очерков, публицистические статьи. Число  книг приближается к двум десяткам… Жизненный багаж Владимира Терехова копился в поездках по Крыму, в экспедициях по бескрайней России… Любознательная Муза Терехова срывала  цветы впечатлений в экзотической Индии,  загорала под ярким солнцем Египта, лепила снежки в горных долинах Швейцарии, вслушивалась в горное эхо ущелий Дагестана, грелась на древних камнях Парфенона…
          Процитируем  фрагмент богатой событиями биографии Терехова: «…он обошел пешком (этому способствовала работа в институте «Укрземпроект» и увлечение туризмом) почти весь полуостров, особенно горы, побережье. Его можно было увидеть и в крымском небе среди парашютистов, и в пещерам со спелеологами, исследующими крымский карст, и с рабочими, готовящими участок под молодой сад, и с аквалангистами у берегов Аю-Дага и Тарханкута, и с археологами, раскапывающими Херсонес или скифские курганы в степи, с полевыми картами в руках, изучающим почвенный и  геологический разрезы, одиноко шагающим вдоль трассы Северно-Крымского канала, читающим стихи сельским школьникам или рабочим мелиораторам, участвующим в лесопосадочных работах на горных плато, карабкающимся с теодолитом по трассе строящегося Ялтинского тоннеля, на горных метеостанциях и гидропостах, коротающим вместе с их обитателями длинные осенние вечера, на корабле или вертолете, плывущем или летящем к морским буровым платформам, на вездеходе в седле вместе с лесниками, преследующим нарушителей лесных законов, сочиняющим стихи в одичалом саду полузаброшенной лесной деревни, в грозовую ночь ночующим под скальным навесом старинного пещерного монастыря, задумавшимся у завалившейся партизанской землянки, очищающим разрушенный зверьем и людьми родничок...».
     Есть некая точка отсчета, некий шифр, благодаря которому прочитывается весь образный строй его поэзии, его нравственный мир, его жизненные пристрастия. Как ни странно, понять это помог мне… Антон Павлович Чехов. В свое время он поразил читающий мир замечательной повестью «Степь». Увиденная во всех красках, услышанная в пении птиц, во впечатлениях чистой души наивного ребенка,  она поразила читателя не только свежестью и ароматом степных пейзажей, но и помогла осознать некие архетипические черты русского человека. В сущности, русский человек вышел не из дремучих лесов, не из заснеженных дебрей крайнего Севера. Прародина русского человека, в характере которого доминируют широта и удаль,- это просторы южных степей, на которых, может быть, тогда  еще не стояли скифские бабы… Поэтическим зачином к  акафисту русской степи явилась знаменитое «Слово о полку Игореве». Певцом полтавской степи стал творец «Тараса Бульбы» Николай Гоголь; певцом воронежской степи стал Алексей Кольцов; на  долю Чехова выпала судьба песнопевца Приазовской и Донецкой степей. «Певца! Певца!» - восклицали и крымские степи.
      По рождению и по духу своему Владимир Терехов – степняк, человек широкого горизонта и мыслей, наполненных думой о Родине, ее прошлом и будущем. Владимир Павлович появился на свет в сентябре 1937 года в селе Катерлез (ныне Войково) под Керчью, в семье учителей. В школьные годы жил в деревнях Желябовка, Ломоносово. Десятилетку заканчивал (каждый день семь километров пешком по степи туда, семь обратно) в поселке Нижнегорском. В крымской степи начиналась его трудовая  биография. В 1960 году, по окончании сельхозинститута,  он стал  бригадир Крымской садоводческой станции в поселке Гвардейское; потом – агрономом  совхоза «Виноградный» в  селе Кольчугино; в 1970 годах  работал инженером, почвоведом Почвенной партии Никитского ботанического сада и института «Укрземпроект».
    Значит ли это, что Терехов был равнодушен к красотам Южного брега Крыма, к тайнам горного Крыма, к богатству растительного и животного мира, к истории, легендам и сказаниям молодых и древних народов полуострова? Конечно, нет. Достаточно прочитать его знаменитую книгу « За перевалом перевал».
     Но первые слова матери, первый луч солнца, первые запахи жизни Терехов  услышал, увидел и вдохнул именно в степном Крыму… Образы степного Крыма – родимое пятно, генетическая память, которая глубже и значительней всех дальнейших житейских наслоений.  Всякий, кто внимательно вслушивался в родной язык, знает, что среди десятков и сотен тысяч слов есть слова, в которых  сосредоточено главное содержание жизни. Их называют слова–концепты. Разбросанные по бескрайнему полю языка, они, как тяжелые колосья, содержат самые полновесное зерно. Вчитываясь в стихи Терехова, вдруг осознаешь, что на прочном стебле слова «степь» утвердился целый колос слов-побратимов, которые отражают жизненную философию автора. Эти слова – мать, земля (поле), хлеб, вода, красота, совесть.
     Вчитаемся в самое ранние стихотворения Терехова, написанные в годы отрочества и юности – в конце пятидесятых - начале шестидесятых годов. При всем несовершенстве версификации эти стихи уже пропитаны реалиями бытия и настроениями человека в окружении бескрайних просторов.
Тишиною курит вечер
С догорающих жаровен,
В тополях вздыхает ветер,
И молчит степная ровень.

     Стихи проникнуты звуками степного ветра, теплом догорающего летнего дня… Да и употребления вместо слова «равнина» слова «ровень» содержит привязку к той степной глуши, которая дала миру своего будущего певца. В стихотворении «Моя земля» поэт с волнением вдыхает воздух полей, щедрая земля которых «выкормит, вынянчит, высмотрит, вырастит» каждое зернышко, посеянное в ее лоно.
Пахнет весною, парным молоком –
Дышит земля материнским теплом…

     Юный поэт осознает, что земля – «щедрая, добрая, верная мать», которая становится частицей каждого зерна, каждого зеленого листа. А вот строки стихотворения «Летний день» прямо перекликаются с эпизодом из чеховской «степи»:
Летний зной разнообразит небо
Редкими мазками облаков,
Над рекой разморенные вербы,
В обществе горластых рыбаков.
Пацанам заботы есть по нраву:
Мутят бреднем воду в камышах.
И болтает иволга картаво
Улететь по делу не спеша.

      Вчитываясь в стихи Терехова, вдруг осознаешь некое родство человека и зверя, порожденное жизнью в степном просторе. Степь бесконечна и однообразна; но какой букет запахов содержит в себе степной воздух!  И как по-звериному обострено обоняние  человека!  Вот как пишет об этом поэт:
Пахнет поле выпеченным хлебом,
А покосы пахнут молоком.

Эта «осязаемость»  пространства многого стоит. Надо вспомнить, что именно в  таком ключе  воспринимал степную Тавриду Максимилиан Волошин. В стихотворении «Бегство» (1919) он как бы штрихом  обозначил такой  подход к  степной  теме:
                Мел белых хижин под луной,
                Над дальним морем блеск волшебный,
                Степных угодий  запах хлебный,
                Коровий, влажный и парной.

   Природа настолько близка и понятна Терехову, что по ее состоянию автор четко определяет даже времена года – вплоть  до конкретной декады  месяца:
Шумливый март
Уже за половину.
Степные дали
Стали голубей.
И Чатыр – Даг
На солнце греет спину,
И в небе вьются
Стаи голубей.

     В этой зарисовке чувствуется стремление начинающего поэта включить в картину  весеннего дня и легкие элементы словесной игры. Посмотрите: вот окончание одной строки рифмуется с началом другой (степные дали // стали голубей). А рифма в этом отрывке построена на  так называемых омоформах (омофонах):  формы различных слов вдруг совпадают до последнего звука (степные дали стали голубей // и в небе вьются стаи голубей).
     Для поэта крымская степь – это судьба. И говорит он о своей житейской дороге языком, навеянным пением хлебной нивы. Вот он говорит о своих промахах: «Свое зерно в чужой полове // Уж проглядел, уж проглядел…». Говоря о новых жизненных задачах, поэт снова обращается  к образному языку  трудового человека:
Доволен или не доволен,
Судьбе не шибко возражай…
Вполне пора готовить поле 
Опять под новый урожай.

        Слово «поле» – близкая родня слову «степь». Будучи агрономом, землемером, Терехов в свои молодые годы измерил шагами и степные просторы Крыма, и его горные кряжи. Но именно к полю обращается поэт, когда думает о наполнении своего внутреннего мира:
Я хочу напоить свои мысли
Беспредельным покоем полей.
Я хочу захлебнуться полем –
Этой силой земных начал.
Как же так: я теперь только понял,
Что без поля
                скучал…

Именно в родном поле, родной земле поэт находит нравственные основы своего бытия:
Где я только и был и не был…
И не верю давно судьбе,
Но за мудростью, как за хлебом,
Я всегда прихожу к тебе.
                (Здравствуй, поле!)

Многие стихотворения Терехова представляют собой бытовые зарисовки, картинки с натуры, в которых особенно ощущается
степной колорит:
Знать, до одури угорелой
Ветер тащится стороной…
День обедает, загорелый,
Брови – выгоревшей стерней.
……..
Горизонта крутые плечи
Держат неба горячий край.
И акациям в пору лечь бы
У стены под любой сарай.
    
     Образ степи, сотворенный Владимиром Тереховым, завораживает бесконечной игрой оттенков – как завораживает игрой света хорошо ограненный алмаз. Вот поэт живописует, казалось бы, тривиальный сюжет: работу тракториста.
Трактор – что? Почихал и замер,
Поелозил и встал совсем.
Потонул тракторист глазами,
Словно дождь, в голубом овсе.

     Молодого поэта можно упрекнуть за употребление совсем не «поэтической лексики» вроде словечка «поелозил». Но даже и здесь для знающего человека сокрыта характерная для сельской жизни деталь: размокшей от дождя глине и чернозему трактор  действительно ползает... Но в этом стихотворении есть и строки, к которым не придерется и самый строгий критик:
Заструились вдали откосы,
Припекает жара с утра.
Брызжет утро росой на косы,
Льется зыбкая зелень трав.

     Тут уместно вспомнить о крымских стихотворениях поэта первой половине Х1Х века Владимира Туманского, который сравнивал волнующуюся ковыльную степь с колыханием моря.
      Еще картинки степного быта – в стихотворении «Перерыв».
Не услышать трактора на поле,
И молчит, как сонное село,
Только солнце, яркое до боли,
Все до закоулков залило.
И деревья, бедные, устали,
От жары и света разомлев.
Даже тени маленькими стали
И лежат, прижавшись на земле.

    Картину степного полдня, когда воздух и небо проплавлены солнцем, неожиданно дополняют детали, от которых, может быть, отворотят нос литературные гурманы. Но из песни слова не выкинешь! Верный не столько поэтической, сколько реальной жизни, поэт не проходит мимо и таких реалий: «Терпкий запах дегтя и навоза»…
     Степь прекрасна во все времена года, считает поэт. В его степных пейзажах встречаются и романтические образы, и картины, содержащие бытовые, приземленные реалии. Владимир Терехов родился в сентябре, и потому, может быть, осень – особенно созвучна состоянию его души:
Ноябрь мусолит и листает,
Как листья, считанные дни.
Я, как отбившийся от стаи,
Бреду по озими один.
……………………………
…  я ушел и в воскресенье
Под небо низкое, в поля.
Играет в прятки дождь осенний,
Вороны каркают, паря.
Скирда, посапывая, дышит,
К земле расслабленно осев.
Шурша, попискивают мыши
В недомолоченном овсе.

Поэт испытывает к осеннему полю почти родственное, семейное чувство:
Так хорошо, покойно, сыто,
Как у родителей в гостях.
И дождик сеется сквозь сито,
О детстве давнем шелестя.

     Солнцем пронизаны не только степные дали – солнце пропитало и поэзию Терехова. Чего только стоит вот эта строка, вынесенная нами в заглавие очерка: «степного солнца золотые слитки». Ощущением степной жары пропитаны многие стихотворения поэта, и он  постоянно  находит  все новые и новые образные выражения:
По степям проселков пролегло немало,
Полднем бродят вихри, завеваясь в дым,
За лиманом облако упало
Сбившейся отарой у воды.
Над косою чайки хнычут недовольно,
За косою море – глянь и не дыши…
К Перекопу расплескались волны
Маревом горячим Сиваши.

     Это стихотворение интересно тем, что пейзажная степная зарисовка, проникнутая маревом полдневной жары, содержит образы, выходящие за рамки сиюминутности. Образ коршуна, который плавает «над недоброй степью», навевает воспоминания о прошлом Крыма, о чумаках, которые везли отсюда возы с солью, о воинственной  славе татарского  Крыма… Автор находит поразительно точное определение этой горькой славы: «знойная и терпкая, как соль». Цепь ассоциаций с историческим прошлым закономерно вызывает и более поздний образ, связанный с героикой ратного подвига русского солдата – освободителя Крыма от фашистов:
Целина степная – цвета гимнастерки…
Обелиски славу к солнцу вознесли…

     Поэт не мог ограничиться описанием степных красот, героики труда хлебороба, картинками сельской жизни. В сущности, степь – это история человеческой цивилизации. В курганной степной культуре, как выясняется, заложены корни арийских народов. Символика и мистика курганных захоронений трансформировалась в философские и поэтические образы «Ригведы». Не мог не задуматься о прошлом таврских и таврических степей поэт Владимир Терехов.
Гогочут гуси к ночи у ставков.
Дичает степь от их гортанных криков.
Восходят над землею высоко
И рыскают костры кочевий диких.

Таинственным предчувствием грозы
Волнуются ковыльные могилы.
Истлевшие сарматские возы
Опять на звездопад заголосили.

     В приведенных строках явственно ощущаются переклички с поэтической образностью «Слово о полку Игореве» и «Задонщины». Здесь же мы ощущаем истоки  русского патриотизма  Терехова:
Какой бедой горбатится курган?
Полны видений сумрачные травы:
Тиранит времена какой-то хан
Потчует словесною отравой.
…….
Идет враждой исполненная рать
Топтать и грабить храмы и посевы.
А Русь полки торопится собрать,
Спиною опирается о Север.

     По стихам Терехова можно понять, насколько тяжел труд хлебороба, которому судьба назначила жить и растить хлеб под этим обжигающим солнцем. Известно, что среди кавалеров трудовых орденов и медалей было немало трактористов, комбайнеров, других тружеников полей. Крымская житница всегда славилась своими трудовыми героями. И даже такая деталь, как ночная луна, обретает образный смысл именно в контексте доблести земледельца:
Взрастив хлеба, устать не мудрено.
И ночь повесит трудовой медалью
Луну в любое темное окно.

      Есть среди стихов и посвящения конкретным людям труда. Стихотворении «Хлебороб» посвящено Герою соцтруда А.Е.Полюшкину. Его образ перекликается с былинным образом Святогора, который черпал силу от матушки-земли. В нее же он и ушел…   Крымский хлебороб,  сопротивляясь житейским невзгодам, также укореняется в земле. Автор находит образ, который устанавливает связь между былинным землепашцем и плугом, который оставляет свои письмена на степных свитках:
И вот, словно лемех упрямый,
Не думая о красоте,
Не ровно, порой и не прямо,
Ведет борозду к борозде.

      Образный строй стихотворения опирается на красоту повседневного труда:  будни хлебороба «проросли всходами», словно молодые поля…
                * * *
     Важным концептом, отражающим сознание степного жителя, является вода. Крым вообще не избалован многоводными реками и озерами. В степном Крыму каждая капля воды на учете. Степной житель благотворит колодцы, родники. Как манны небесной, ждет дождя. И потому живительной дождевой и родниковой влаге в стихах Терехова посвящены проникновенные строки. Вот картина летнего дождя:
Шло облако полями наискось
И обронило дождик майский.
Он рос с пшеницами и травами,
С мальчишьими зелеными оравами,
И вымахал в высокий ливень.
Деревню шумно осчастливил.
Страшился засухи народ –
А он пошел по травам, вброд,
По василькам, по красным макам
И по хлебам. Единым махом
Всех напоил, все освежил.
И снова синь стригут стрижи…
                (Дожди)

     Радость людей, попавших под долгожданный дождь, поэт сумел выразить всего одной строкой: колхозники «шагают празднично по лужам»…
     Конечно же, поэт не избежал и распространенного в мировой литературе образа воды как бега времени:
Но сад, где юности следы,
И май, и встречи под луною,
И все, что детства стало мною,
Ушло в безмолвие воды.

     Есть у Терехова стихотворение без названия, в котором поэт неожиданно открывает для себя еще одну – может быть, главную – сторону своего пристрастия к теме воды. Он признается, что жизнь его была богата впечатлениями и событиями: «Меня высота обнимала, // лобзала меня глубина». Но дорогого стоит его верность вспоившим его истокам:
Покуда тропа не прервется,
Стремиться за грани границ,
Но верность родному колодцу
При всех родниках сохранить.

Пускай облаков опереньем
Играется в небе весна,
Я вижу свое отраженье
В колодце у самого дна.

     Вода в колодце – зеркало души… Такая, казалось бы, проза: степной колодец…Но явственно ощущаешь, как с ведром ледяной животворной воды автор поднимает на поверхность и аромат свежих метафор, и восхищение удивительными людьми, которые способны ощущать сквозь толщу земли движение живительных подземных рек. Раньше их называли – лозоходцы. Мне рассказывали об одном старике, который чувствовал подземный ток голыми ногами… В степном Крыму колодец с несоленой водой - источник жизни:
С водой соленою колодцы –
Укор непонятой земли.
Воды той путник не напьется,
И жажды жнец не утолит.

     Но какое счастье, когда под ударами кирки заблестит «скупыми блестками вода» - настоящая, живая, благодатная! О ней – проникновенные строки Терехова:
В степи глоток воды – богатство.
А тут колодец: хочешь – пей.
Склонись. И стоит ли бояться
В глаза летящих голубей!

А там, внизу, воды не видно.
Глядишь, как в полночь, в темноту;
Но кто-то ж с мужеством завидным
Сказал однажды: «Ройте тут!»

Вода течет со щедрым плеском,
Прохладно капает сладка,
Еще мутна, еще белеса,
Но пьют и крякают: «Сладка!»
 
     Увы, животворные истоки иссякают… И как часто виною этому – сам человек.
Пропал родник, как в землю провалился,
А был родник, он бил из-под земли,
К нему верба свои тянула листья,
И люди жажду горькую несли.
И только что от счастья не рыдали,
Живым его найдя среди травы,
И припадали ранами и ртами,
Глазами пили отблеск синевы.

    Поэт осознает глубинную связь живительного источника с тайною бытия. Для него родник - «дитя таинственных глубин»:
Его лазурью осеняла вечность,
И был он перед вечностью один.

     Родник – живое существо. С радостью ощущая биение собственного сердца, поэт  переносит эту радость на родник:
На дне его пульсировала жилка,
Почти стихая в августовский жар.
И этой жилкой трогательной жил он
И свежестью рассветною дышал.

     Эти строки вызывают какую-то особенную сердечную радость. Вдруг видишь и это трогательное шевеление светлого песка на дне родника – им играет подземная струя, - и радуешься вдруг открывшемуся созвучию между словом «жилка»  и словом «жизнь»…
     Но вот неразумный человек распахал поле, посадил лес – и вместо родника осталось сырое пятно, «да тростников сухой, горячий плеск»…
Пропал родник, как  будто вовсе не был.
И непогода пылью замела.
А ведь отцом ему – большое небо
И матерью – глубокая земля…

      Невольно задумаешься: а не из таких ли грустных наблюдений сформировалось глубокое убеждение поэта Владимира Терехова, что не только строкой, но и реальными делами надо оградить землю от своеволия человека, от безумной его тяги вырубать леса, перегораживать реки, уродовать лик земли ядерными и химическими монстрами? Так проникновенный крымский поэт Терехов стал экологом…
         Молодая очарованность природой, восторг перед ее красотой и силой сменились волнением за ее благополучие, заботой о ее спасении, о спасении людей, загнавших себя в экономическо-экологический тупик. Так тема любви к  земле обретает  особую окраску.  Об этом  была написана  знаменитая книга Терехова «За перевалом перевал». Ей присуща острая экологическая направленность, острая озабоченность судьбой Крыма - уникального уголка планеты. Она  вышла в свет в 1983 году. Тираж ее был изъят из магазинов и арестован. Киевские идеологи книгу уничтожили.
     Отметим, что в пятидесятые – семидесятые годы, да и позднее, степная тема, трудовая жизнь села определяли и тональность, и основное содержание поэтических книг Терехова: «Радуга», «Здравствуй, поле», «Степные колодцы», «Хлебный дождь», «Свет утренней звезды», «Дикое жито»… В сборнике «Степные колодцы» (1966 – 1970) одним из первых стоит цикл «Мама печет хлеб». Это – сага из трех стихотворений, посвященная трудному, но радостному процессу приготовлению домашнего хлеба. В старину иначе и не велось. Сегодня это стихотворение воспринимается как исторический документ – так далеко ушла наша жизнь...
      Вот матушка «расчинила опару», укрыла тесто одеялами на собственной кровати…Опоясанная связкой полотенец опара потихоньку «угревалась, и дышала и пыхтела, как младенец». Мать обращается с тестом как с живым человеком, пытается его « урезонить»…
Мама тесто разминала кулаками,
Словно скульптор неудавшуюся лепку,
И выкатывала белыми руками
Все мукою пересыпанные хлебы.

   Вот сага приближается к финалу. Жарко топится соломой (а где в степи взять дрова?) русская печь, хлебы сажаются в пышущий жаром зев…
Уж хлеб давно в жару в печи томится,
А мать ни шагу – словно бы зарок.
А печь вздыхает тягостно, кормилица,
И терпеливо ожидает срок.
……….
И вот вытаскивает, обжигая пальцы,
Таких красавцев ладных, близнецов.
Ну как при виде их не улыбаться!
И засветилось мамино лицо:

Удался хлеб! Куда какой пахучий,
Не подгорел и пропечен – как раз!
Под корочкою, треснувшей могуче,
В нем солнечная сила запеклась.

Насытившись вместе с читателем духовитой красотой хлеба, автор подводит его к важному житейскому обобщению:
Удачный хлеб уж что-нибудь да значит
Для тех, чья жизнь принадлежит земле.
Ах, если бы и в жизни ей такой удачи,
Каким удачным получался хлеб!

     Родной и добрый запах хлеба – величайшей ценности хлебороба – сопровождает поэта как музыка. Хлебом пахнет дым, струящийся над деревней:

Как будто в миске раскаленной,
Дымятся утренние щи,
Как будто топят печь соломой,
Чтоб ситный хлеб испечь в печи.

   В стихотворении «Хлеб насущный» автор снова оживляет детские воспоминания о голодной послевоенной жизни, о таинстве рождения хлеба, о котором в народе принято говорить: всему голова…
Помню, хлеб мы пекли нечасто.
Вся забота – уж был бы хлеб!
Каждый мог почитать за счастье
Две картошки в печной золе.

    В сознании автора хлеб обретает сакральный смысл – он ставит его наравне со святыми образами. И лексика его наполняется словами высокого библейского содержания:
Хлеб насущный! Темны иконки –
Светел слов сокровенный смысл…

    И как высоко, но без тени напыщенности, звучат заключительные строки стихотворения:
Истопите мне печь соломой,
Испеките мне хлеб на поду.
С этим хлебом да с честным словом
Я по белому свету пойду.

     Тема матери, в соответствии с фольклорной традицией, неразрывно связана с темой земли, хлеба, но для каждого из нас – это еще и тепло руки, которая тебя ласкала, и уют родительского дома. Поэт в душевных молитвах обращается к матери в дни радости и печали. Помня о своей матери, автор напоминает о необходимости с лаской относиться к каждой пожилой женщине: она – тоже чья–то мать, она тоже тоскует по своим разлетевшимся птенцам. Мысленно возвратившись в родной дом, автор с ласковой грустью видит мать «посветлевшую, как от солнышка»…
Повела б меня рядом в горенку
К фотографиям на стене.
Молока принесла бы скоренько…

    Странно было бы, если бы молодой поэт, очарованный степью и неброской красотой сельского быта, не испытал воздействия есенинской музы. Сам материал – деревенская жизнь – предполагает и общность сюжетов, и напевный лад стихов,  и народную образность. Как и Есенин, Терехов видит «голубую косынку на цветах иван–чая», грустит вместе с вербой у пруда… В его стихотворениях звучит  лесное эхо, а в травах – «ливни гарцуют»…
      Замечено, что образность народных поэтов восходит ко временам, когда земледелец заселял звездное небо образами знакомых ему реалий (к примеру, по небесам пролегает «Млечный путь», а контуры созвездий напоминают то медведицу, то волопаса, то козерога, то рыб, то змею). Небесные же образы крестьянин вводит в свою бытовую жизнь. И потому на ставнях мы видим звезды и полумесяцы, а на коньках крыш - красуется животворящее солнце. Стилистика этой народной, есенинской поэзии явственно ощущается  в стихотворениях Терехова:
Месяц копны бодает
Молодыми рогами.
Прошлогоднее лето
Шелестит под ногами. 

      Однако, размышляя о характере степной образности Терехова, осознаешь что это совсем не та народная деревенская стихия, из которой вышла муза Сергея Есенина. Можно было бы упрекнуть певца крымских степей, что в его стихах нет картин традиционного русского крестьянского быта. Нет поэзии сельского престольного праздника, почти не ощущается скомороший ритм частушек, редко встретишь отголоски народной сказки, пословицы, поговорки… Но не надо забывать, что степной Крым – это не воронежская степь. Так получилось, что на протяжении сотен и тысяч лет над степью звучали голоса разных народов. После Великой Отечественной этнический состав степного населения резко изменился. Уже не звучал здесь гортанный говор крымских татар, не водили хороводы немецкие девушки, не слышен певучий язык потомков Гомера… Зато стали слышны украинские песни, острое словцо русского мужика… История рождения новых степных наречий  имела вековые корни. Об этом напоминает стихотворение Терехова о селе Семисотка, которое было основано в керченской степи ссыльными драгунами еще в 1810 году. «Милосердный царь» посадил неугодных, мятежных воинов на землю в  глухой  степи:
Был драгун, а вот уж ссыльный,
И – подальше с глаз.
……..
Прозябай в землянке кроткой.
Степь и степь вокруг…
Семисотка, Семисотка,
Где он,  Петербург?

О сложном этническом замесе крымских степей напоминает ряд других стихотворений Терехова. О своих собственных семейных корнях поэт пишет:
Я не Емеля с печки бряк,
Не сирота приютский.
Я – украинец, сибиряк,
А в общем – русский.

Коль феномен такой возник
В едином теле,
Какой хирург, какой мясник
Меня разделит?

    В другом стихотворении автор упоминает, что его мать -полтавчанка, а отец – сибиряк. Этот русско-украинский семейный колорит проявляется порой неожиданно:
Чтоб отвадить болезни,
Принималась мне мать
Украинские песни
Перед сном напевать.

     Дед учил мальчика украинскому языку. И с полным правом поэт утверждает истину, которая близка и понятна миллионам людей на просторах самостийной державы:
Мать моя – Украина
И Россия – отец.

    И уже не удивляешься тому, что в ткани исконно русской речи вдруг вплетается цветная ниточка украинских речений. Автору они настолько знакомы и естественны, что он даже не считает нужным сделать пояснения. К примеру: что такое «герлыга»? Что такое «налыгач»?
     Все познается в сравнении… Очарование крымских степей сменяется суровой красотой кряжей Карадага. Терехову, заядлому путешественнику, приходилось забираться в самые укромные уголки планеты. Контраст между тем, что его окружало, и тем, что жило в душе, порождал поэтические образы. На этом контрасте построен цикл стихотворений «Я уезжал».
Я полюбил иные дали
За их высокие огни,
За то, что мне напоминали
Так часто Родину они.
…………
Но, лишь глаза на миг закрою,-
Услышу сквозь стеклянный бриз:
Вздыхает тополь над рекою,
Молчит на круче кипарис.

И от красот любого мира
Спешил во сне и наяву,
Чтоб над истоками Салгира
Увидеть неба синеву.

    Характерно, что в понятие «Родина» для русского  поэта входит уже не только образ крымских степей и гор, но и все пространство духовной Родины: Москва, Россия, Украина… Вот характерный пример из стихотворения, написанного в 1969 году в Югославии:
Непрядва, Нерль или Нередица…
И будто рядом – Неретва!
И ожидаешь, и не верится-
Вот вдруг услышится: Москва!

И пусть звучит здесь все иначе-
Здесь речку Неретвой зовут.
Но как, однако, много значит
Под дальним небом близкий звук!

И за рекою горы сини-
Совсем не черные они,
И как не схоже все с Россией,
И так, однако, ей сродни!

    Для поэта Терехова понятие Родины многогранно и многослойно. Сын русского отца и матери–украинки, он остро осознает свою причастность к  общему славянскому миру. Как крымчанин  он прочно врос корнями в степную землю.
За огородами тлеет таинственно
Дальней зарею река.
Вот она, Родина.
Свет мой единственный.
Чистая речь родника.

Человек, объездивший полмира мог бы, наверное, чувствовать себя эдаким «гражданином вселенной»…Но у Терехова - своя шкала ценностей:
Единокровен с твоим черноземом я,
Единодушен с простором твоим.

    И это не декларация. Поэт осознает, что его творческая ментальность – плоть от плоти этого безграничного простора: «Замирая, в зеленые очи смотрю…». Поэт твердо и ясно утверждает неразрывную связь своего таланта со степью – «соколиной купелью».
Ты прими меня, поле. Приюти меня стог.
Дай мне песню дорога лесная!
Я от вас не на шаг, не на взгляд, не на вздох –
Если было – себе самому не признаюсь.

     Органическое родство с землей степного Крыма просвечивает в стихотворении «Тополь». Эпиграфом к нему поэт взял известную строчку Сергея Есенина: «Клен ты мой опавший…». Можно заметить, что ритмика стихотворения Терехова очень близка к есенинской. Клены в степях не растут, зато зелеными фонтанами взмывают в небо пирамидальные тополи, обычно растущие вдоль улиц, каналов и дорог. Тополями частенько расчерчены квадраты распаханных полей. Именно со степным тополем ассоциирует поэт свою судьбу:
Пропылит под вечер
Медленное стадо…
Тополем высоким
У дороги встану.
Чувствую корнями
Глубину земную.
Где весну я встретил,
Там и зазимую.

Свою зависимость – как поэта и человека – от родной земли Терехов декларирует многократно. Вот пример:
Я не ищу своей удачи
В твоих полях – дышу тобой,
И ничего почти не значу
Своею рифмой полевой.

В другом стихотворении:
Земля моя. Весна с тобой!
Вновь зелены твои одежды.
Моя единственная боль,
Моя печаль, мои надежды.

     Восклицание  «Весна с тобой!»  напоминает сакральное – «Господь с  тобою»… В зеленых одеяниях ведут службу православные священники на  Троицу,  а полы  храма  устилают свежим сеном и  цветами…
     Поэт осознает, что в современном урбанизированном  мире земля перестала быть предметом поэзии – намного чаще она выступает предметом купли-продажи… И потому поэт ощущает себя одним из последних представителей вымирающего племени:
Я твой последний могикан.
Ты мне последнему доверься…
    
     Мы уже говорили о том, что поэзия Терехова опирается на ряд слов –концептов, которые выражают самое коренное  в миропонимании поэта. Есть у него стихотворение, которое называется «Хлеб и вода». Автор с горечью пишет о том, что нынешней системе ценностей хлеб утратил былое значение. Раньше его называли «насущным», теперь покупатель «неспешно цедит» мелкую монету у хлебного прилавка. Но разве, восклицает поэт, хлеб стал менее «святым и драгоценным»? То же самое можно сказать о  воде: уже несколько миллиардов людей на нашей голубой планете живут на голодном хлебном и водном пайке. И с полным правом автор благодарен жизни за то, что она дает нам хлеб и воду даже в самый грозный, набатный час:
Коль будет хлеб с водою на столе,
Не пропаду в любой житейской ступе.
…….
На том и в жизни собственной стою:
Не кровью к людям – хлебом приобщаюсь.
Я сути человечьей причащаюсь,
Жуя краюху строгую свою!

    Рассказывая о степной теме в творчестве Владимира Терехова, я почти не касался его  пристрастия к горам, к морю…  Поэту и самому кажется странным, что в душе его уживаются любовь к степи и горам: «Я, пшеничной равнины житель, // По горам тосковать привык».
     Очевидный парадокс, возможно, объясняется особым пристрастием поэта к воде. Исходив    вдоль и поперек крымскую яйлу и горные кряжи, изучив сложную систему подземных водяных артерий, поэт и эколог Терехов открывает для себя глубинную взаимосвязь гор и степей. Горы аккумулируют влагу и затем щедро поят ею степные колодцы, родники и речки:
Когда гора наполнится водой,
Откроются источники в долине.
И нечему – ни мусору не глине –
Не запечатать путь ее святой.
Когда гора наполнится водой…

Когда водой наполнится гора,
В земле любая жилка встрепенется.
И даже флегматичные колодцы
Взыграют и прольются через край.

   Завершая разговор о «степном акафисте» Владимира Терехова, отметим, что его  образный строй пропитан меткими и живыми наблюдениями из мира природы. Вот, к примеру, совершенно неожиданный образ кипариса:
За ночь небо помертвело.
Кипарис попал в сугроб.
И стоит в снегу несмело
Воробьиный небоскреб…

     Вот поэт живописует летнюю страду в степи: «Лежит земля в горячем полусне. // Хлопочет ветер бережно над ней, // Как будто  мать младенца пеленает». Вот картина работы комбайнера; он «В хлебах влюбленным взглядом тонет», а вокруг – «Июль, как воск, течет жарою банной». Поэт называет уборку хлебов – косовицу - «святым временем жизни». И не случайно хлебороб символически показан «с новорожденным утром на руках». Труд – начало начал человеческой жизни…
      Вот, рисуя образ заката, поэт вновь отыскивает параллели между поэзией и степной природой: «Скирдой осевшею пылает // Сухого солнца полукруг». Иногда поэт следует крестьянской традиции заселять небо реалиями земного быта. Созвездие Стожар у него сыплется на землю углями… Звезды ассоциируются  с узелками рыбацких сетей… Это становится понятно, если вспомнить о небесном созвездии Рыб: «Начало путины. И в звездных сетях // Запуталась камбала». 
                * * *
     Один из сборников поэта назван неожиданно: «Дикое жито». Главной его темой – трагическое противоречие между прогрессом и природой. «Дикое жито» как раз и символизирует ту природу, в которой человек был не «царем природы» и самодуром, а естественной и нужной его частью:
Там, где фасадами зренье не сковано,
Там, где в заре небосвод,
К раннему солнцу поднявшись рискованно,
Дикое жито цветет.

Поэт не случайно пишет – «поднявшись рискованно»:
Потным асфальтом лоснится дорога,
Землю кроит без ножа.
Дикому житу досталися крохи:
Яма, канава, межа.

    Мотор, символ прогресса и главный отравитель природы, воспринимается как сила, разрушающая природную гармонию: он «буравит дали». Именно из-за него не слышно мирного говора перепелок, населявших травы, пшеницу, рожь… Поэт призывает людей, которые «мчат деловито» по дорогам прогресса, пристально вглядеться в себя: «Что мы такое без дикого жита, // Доброй и чистой зари?».
    Не пора ли и нам, дорогой читатель, присоединится к тревожным размышлениям певца крымской природы поэта Владимира Терехова?