Убийство императора Гордиана III, 244г

Месопотамия, январь 244г.               

          Наступление в Персии, тем временем, продолжалось. Сапор, лихорадочно собиравший новое войско, почти не оказывал сопротивления. Армия императора Гордиана III успешно двигалась вперед. Пали Низибис и Карры – извечно спорные города между Римом и Парфией, а затем Персией. Причем, Низибис римляне взяли не штурмом и не осадой, а подкупив сатрапа.   
          Но тут подстерегала новая проблема – недостаток продовольствия. Вдруг, по необъяснимой причине, стал нарушаться его подвоз, и войско стало голодать. Ни хлеба, ни мяса, ни бобов, ни вина – ничего. Возникли трудности с водой. Мясо лошади стало редким, его ели наполовину тухлое и продавали по дорогой цене. Достать что-либо вокруг, в пустынной и разоренной войной местности, было трудно.
         Жара стояла очень сильная, бешеные порывы ветра поднимали вихри пыли, до того густой, что часто нельзя было видеть предметов, находящихся по краям дороги. Эта беспрестанно стоявшая в воздухе горячая пыль была настоящей пыткой. Ночные стоянки были едва ли не тягостнее дневных переходов. Очень сильная жара резко, как всегда в пустыне, сменялась довольно чувствительным холодом. Вода была очень плоха, а часто ее и вовсе не было. Солдатам приходилось жарить себе мясо на угольях, а мясо это было в лучшем случае лошадиное, а случалось есть сурков, дроф, питаться кореньями и зажаренными хлебными зернами.
            В Антиохии, бывшей главной базой снабжения армии, префект злоупотреблял своим положением во вред общему делу. Хлеб, который поставлялся в армию, необходимо было два раза сажать в печь и тщательно пропекать, чтобы он сохранялся как можно дольше, а не портился в короткий срок. Поразмыслив над тем, как бы, не сокращая вес хлеба, меньше тратить на дрова и меньше платить пекарям (кладя остаток их жалования себе в карман), префект-снабженец приказывал хлеб, еще сырой, носить в общественные бани и класть на то место, где горит огонь. И, когда хлеб становился похожим на печеный, класть его в мешки и отправлять в войско. После прибытия же на место, эти хлебы рассыпались и вновь обращались в муку, но уже испортившуюся, загнившую и издававшую тяжелый запах.   Солдаты, питаясь таким хлебом в местах с очень жарким климатом, заболели, и из них умерло не менее пятисот человек.    

          Вместе с нуждой, в войске развилось уныние. В особенной степени оно охватило наемников-германцев, бывших в армии Гордиана III. Умение радоваться жизни вообще не свойственно этому народу, предпочитающему из всех удовольствий бытия лишь грабеж, пьянство и сон. Лишенные первого и второго, терзаемые жарой, жаждой и тоской по далекой родине, они впадали в хандру, потерянно бродили по лагерю и просили для себя палатку или иной угол, где можно спокойно умереть, ложились там на солому и больше не вставали. Таким образом умерло много наемников - германцев и готов. Все остальные части тоже были едва ли в лучшем состоянии.
          Нужда вызвала в армии растущее недовольство. Пошли слухи о том, что в нарушении снабжения повинен император Гордиан III, по юности и неопытности своей не сумевший правильно организовать дело – ведь при покойном его тесте Тиместее все шло так, как следует. Воины стали роптать, а затем, и открыто ругать императора.
          На самом деле, Гордиан вряд ли был тут в чем-либо виноват. Истинный виновник оставался в тени, и был им не кто иной, как новый префект претория – араб Марк Юлий Филипп. Ведая всем, он распорядился так, чтобы войска передвигались в города, не имеющие продовольствия и припасов, а обозы со  всем этим Филипп направлял в неправильном направлении. Игру префект претория затеял рискованную для себя, но и цель, которой он задался, была масштабной – пользуясь недовольством войска, сместить Гордиана III и сесть вместо него на трон самому. 
          Ситуация разрешилась скоро, и поднимать мятеж даже не понадобилось. Император, донельзя раздраженный наглым и непочтительным по отношению к нему поведением Филиппа, решил сам избавиться от префекта претория. Гордиан III не был близок солдатам. Он вырос во дворце, в высшем обществе, чуждом разнузданной военщине. Лагеря войск - пьяные, буйные, с высоким пламенем костров, даже в дни побед внушали ему беспокойство и угрозу. Среди них молодой и невоенный император проходил с охраной, опасаясь в одиночку оказываться среди солдат. Но пришлось переступить через боязнь. Собрав войско в лагере и вызвав Филиппа, Гордиан обратился к солдатам с жалобой на него. Однако, хитрый араб уже успел принять меры. Он подкупил часть военачальников, а по войскам пустил своих людей, которые рассказывали о том, что Гордиан, по своей неопытности и глупости, допустил кризис, что он не способен ни командовать войском, ни управлять государством, и что лучше было бы вручить пурпур человеку опытному, зрелому, умеющему руководить твердой рукой.
- Да избавят нас боги от необходимости называть государями мальчиков и отцами отечества детей, руку которых, когда они подписываются, водят их учителя грамоты. Какой смысл — о проклятие! — иметь императора, который не знает, как охранять свое доброе имя, который не ведает, что такое государство, боится своего дядьки, оглядывается на свою няньку, испытывает страх перед розгами своих учителей! 
          Все эти речи ложились на благостную почву – голодавшие солдаты были злы, и охотно всему верили. Поэтому, на выступление Гордиана последовала реакция бурная и совсем не такая, на которую рассчитывал император.
          Вместо того, чтобы понести Филиппа по кочкам, воины, с громкими криками стали его славить и требовать от Гордиана передать императорство ему.
          Ошеломленный август, едва не проглотив язык, испуганно оглядывался по сторонам, ища поддержки. Солдаты бушевали. Император, собравшись с духом, предложил разделить с Филиппом власть на равных. Войско и слушать ничего не хотело.             
          Гордиан предложил Филиппу стать императором единолично, и сделать его, Гордиана, префектом претория при нем. И это предложение было отвергнуто.
          Наконец, Гордиан просил оставить его простым полководцем. Но и в этой просьбе ему отказали. Потерявший всякое присутствие духа, совершенно раздавленный, Гордиан удалился один в свою палатку. А в это время Филипп, окруженный ликующим войском, уже примерял на себя пурпурный плащ.
          Низложенный же император тоже недолго оставался забытым. Толпа солдат, бряцая оружием, явилась к его палатке.
- Выходи! Уходи! – орали они.
          Гордиан вышел и робко изложил свою окончательную просьбу к Филиппу – оставить ему жизнь. Араб на словах выразил согласие. Но вскоре после этого люди Филиппа, не привлекая лишнего внимания, набросились на Гордиана, зажали ему рот и задушили скрученным плащом.
          Конечно, всем было ясно, что произошло с бывшим императором, но солдаты отнеслись равнодушно – покойный не был им близок, да и кризис со снабжением после вступления Филиппа в императорство сразу вдруг чудесным образом прекратился, и всего у войска стало опять вдоволь. Голодовка сразу и резко сменилась крайним изобилием. Все лагеря завалены были съестными припасами и напитками всякого рода: мясом свежим и соленым, копченой рыбой, бобами, хлебом, вином и пивом. Вокруг всех костров варили, ели, а главное - пили чрезмерно. Каждое новое прибытие обоза с продовольствием, выпивкой и деньгами радостно приветствовалось здравицами в честь нового императора. Араб сумел завоевать поддержку войска.   
         В Рим же Филипп отослал письмо, в котором сообщал, что Гордиан III скончался от болезни, а войско провозгласило императором его, префекта претория. Хитрый араб в этом письме рассыпался в комплиментах сенату, что возымело действие. Польщенный вниманием сенат не стал вдаваться в подробности произошедшего и с легким сердцем признал Филиппа законным императором – хоть и варвар, хоть и с мутным прошлым, а все ж таки не Максимин, не Каракалла, не Элагабал. Несовершеннолетний сын Филиппа, тоже Филипп, был признан цезарем – «младшим» императором.
         Покойного Гордиана III обожествили, причем, по инициативе Филиппа. Араб не сбросил его статуй, не удалил изображений и надписей, а, напротив, всегда серьезно и с неримским лицемерием чтил его память. Гордиана III похоронили со всеми почестями, приличествующими его сану. Толпы воинов стеклись из соседнего лагеря в грозном молчании, но без оружия — им запретили брать его с собой. В ожидании, когда начнется церемония, они усаживались группами на земле, лениво обсуждали события, гадали, будет ли увеличено жалованье и как пойдет дальше война с персами. Некоторые затеяли игру в кости, и тут же появились вездесущие торговцы. События смутного времени шли своим чередом.
           На границе римской Сирии и варварских земель, у укрепления Цирцезий, была возведена величественная гробница с надписью на латинском, греческом, армянском, еврейском, арамейском и персидском языках: «Божественному Гордиану, августу, победителю германцев, победителю персов, отвратившему угрозу междоусобиц в римском государстве, победителю карпов, победителю готов, но не победителю Филиппов». Эта последняя фраза заключала в себе двусмысленность, намек на поражение Гордиана от аланов в беспорядочном сражении на Филипповых полях во Фракии, а также на то, что убили его Филиппы – отец и сын.