Крик

Если бы не встретились ваши родители, то и вас бы не было. Вы когда-нибудь задумывались о том, насколько хрупка человеческая жизнь, и как много в ней зависит от обстоятельств? А если так случилось, что именно от вас зависит чья-то жизнь? Именно жизнь, а не обыкновенная бытовая суета. Чувствовали ли вы когда-нибудь ее трепетную нежность на кончике пальцев? Ее бесконечную женственность, ее небесное очарование? И не появлялось ли у вас чувство, что кто-то бесконечно мудрый в этот момент смотрит прямо в ваши глаза?
 
Бывает так, что жизни уже нет, а многое еще нужно исправить. Это просто сидит в твоей голове, ни на секунду не давая покоя. Становится таким огромным, что вокруг уже больше ничего не видно. И тогда понимаешь, что это настолько важно, что ради этого не жалко своей жизни. И иначе поступить нельзя, невозможно. Ты должен это сделать, чтобы потом облегченно вздохнуть, чувствуя, как многотонная гора падает с плеч…

Об этом следующий рассказ…

     ***

Я плыл в чем-то темном и вязком. Вечно я во что-то вляпаюсь. Только в этот раз все было по-настоящему.  Все было так, как еще не было никогда. Чувство безысходности, безвыходности просто владело мной. Словно я состоял из мрачной обреченности.

Я плыл, отчаянно стараясь выбраться, и, одновременно, понимал тщетность своих усилий. Обреченный не теряет чувства надежды, но понимает, что это обыкновенная ложь, обман, стремление вернуться в безоблачное прошлое, где все понятно и знакомо.

Это был сон. Я вдруг это отчетливо осознал, почувствовав некоторое облегчение. И в ту же секунду меня пронзила боль. Мой сын…

Его мертвые глаза все еще смотрели прямо внутрь меня. Смотрели с каким-то невероятным укором и обидой. Его печальный образ, навсегда застывший передо мной, был последним видением этого сна, толчком выкинув  меня в щемящую реальность…

Я проснулся в поту. Рядом, тихо дыша, спала моя супруга, на долю которой так много выпало в последние дни. Липкая простынь погребальным саваном окутала меня, стесняя дыхание, впитав мой кошмар до последней капли…

Детали сна, ощущение чего-то скользкого, липкого и ужасного, мертвые глаза сына… Я лежал, пытаясь унять нервную дрожь, беспокойно вглядываясь в потолок… Да, все так и есть… У меня больше нет сына…

Передо мной промелькнули страшные мгновения минувшей недели…

     ***

- Вершинин Александр кем вам приходиться? – спросил чужой, безликий мужской голос в трубке.

- Как кем? Он мой сын, - ответил я, отступая в сторону и давая проход супруге. Она проскользнула мимо, неся в руках огромное блюдо с жареным цыпленком. У нас готовился грандиозный праздник в честь нашей тридцатой годовщины свадьбы, и до его начала оставалось всего около пары часов, - А в чем собственно дело? – спросил я, удивляясь странному спазму в животе.

Мы пригласили много гостей. Друзья, которые годами доказывали свою верность, знакомые, соседи, сослуживцы. Всевозможные родственники, само собой. Ну и наш единственный сын, который должен был приехать с невестой.

Сашка припозднился с женитьбой. Его тридцатилетие мы планировали отпраздновать через три месяца, после нашей годовщины. Основные даты в нашей семье шли одна за другой, разбавляя скучные будни ярким калейдоскопом торжеств. Вот только…

Голос в трубке странно задрожал, так, словно произнести следующие слова он просто был не в состоянии. Супруга, проходя мимо меня на кухню, звонко чмокнула меня в нос и удалилась, весело что-то напевая.

- Мне очень жаль, - начал хрипло произносить голос. И я ведь знал, что он скажет дальше… Именно тогда, меня в первый раз посетила просто огромная тоска по прошлому. По тем временам, которые безвозвратно ушли только секунду назад. За минуту до этого телефонного звонка…

- Ваш сын погиб. Мне очень жаль. Произошла авария, не по его вине, но…, - дальше я уже не слышал… Весь мир потонул во мраке и диком визге моих нервов.

Трубка выпала из моих вмиг ослабевших рук и упав на пол, разлетелась на части.
 
Я очнулся и увидел себя сидящим на полу. По подбородку текла струйка крови, из прокушенной губы, и кровь капала на белую рубашку, так старательно наглаженную моей бедной супругой. А она, с перекошенным от ужаса лицом, дико трясла меня, стоя на коленях передо мной. И до меня, как будто из глубокого подвала, долетали ее слова…

- Что с Сашей…? Что с Сашей…?

Она кричала, била меня по лицу, плечам… Кровь с моих губ окрасила белые стены, ее нежные руки и часть пола, на котором валялись части телефона…

Сердце гулкими ударами толкало мою кровь, виски так пульсировали и болели, что, казалось, сейчас лопнут. И соленый вкус крови у меня во рту был страшным предзнаменованием цвета моей дальнейшей жизни. Да, в общем-то, и жизни моей больше не было. Так, ошметки…

Я сгреб супругу в охапку, прямо на полу, прижал к себе крепко, крепко и сказал то, что ни при каких обстоятельствах сказать не мог:

- Нет больше Сашки…

И воцарилась вокруг тьма, с диким визгом наших нервов…

     ***

Сначала был я. И был совершенно целым, я бы даже сказал, цельным, существом. Вряд ли меня могли вывести из себя чужие проблемы или трагедии. Мир был таким ярким, а чужое горе таким далеким…

Потом я встретил свою любовь. Чувство прежней полноценности прошло, оно переросло в новое, более цельное и завершенное. Моя супруга, став моей половиной, возвысила меня на более высокий уровень самодостаточности, и я снова стал единым целым, только теперь состоявший из двух половин…

Потом у нас появился Сашка, маленький, розовенький и страшненький. Но это для меня. Моя супруга с самого начала видела в нем некоторое необъяснимое очарование, которое вскоре увидел и я. Она же мать. Мама. И с тех самых пор наш единый организм состоял из трех частей. Полноценно мы себя ощущали только втроем, пребывая в то же самое время тремя отдельными частями. Невидимые связи стали такими прочными, что мы больше не представляли, как раньше могли существовать по отдельности. Семья. Цели каждого ради всех троих. Потребности одного – потребности всех. Общее счастье делилось на всех поровну.

За тридцать лет мы так и не встретили то, что бы нас могло отдалить друг от друга. Мы искали и находили только то, что нас сближало необычайно. Необыкновенно.  И только сейчас я начинаю понимать, что мир стремиться к простоте, и только человек к сложности. Существо из одной части прочнее, чем из трех. Но ведь оно и в три раза несчастнее…

И на краткий жизненный миг человек способен обрести счастье, кратное количеству его близких половинок. И мы знаем, что век такого счастья недолог, но все равно стремимся к нему…

Мое счастье прошло. Падение было жестоким…

     ***

Я снова стал проваливаться в тягучий, беспокойный сон. Он словно липкой пеленой обволакивал меня. Вот только не было обычной легкости, которая возникает перед тем, как человек засыпает. Сон уносил меня в царство беспокойства. В царство боли и незаживающих ран…

Как же невыносимо чувствовать свое бессилие…

Как непередаваемо больно корить себя за прошлые упущения, которых уже никогда не изменить…

Как дальше жить? Как найти нити прошлой жизни, зная, что эти жестокие раны уже никогда не затянуться?

… Из тревожной дремоты меня вырвала боль в руке… Не знаю, сколько я так пролежал с закрытыми глазами, и спал ли я вообще, но глаза мои мгновенно открылись, когда я на своей руке почувствовал ногти и смертельную хватку своей супруги…

Все еще находясь между двумя мирами, я взглянул в лицо, в котором вот уже тридцать лет  находил столько обожания… Взглянул и не узнал его…

Лицо моей супруги больше походило на чудовищный оскал. Такого кошмара я никогда не видел в ее глазах. Она смотрела мимо меня, в глубину нашей квартиры, которая в этот поздний час, местами светилась мертвым, призрачным светом полной луны.

Что-то она там видела, в этой жуткой темноте. Я никак не мог заставить себя посмотреть туда же, чувствуя, как холодный страх подползает к моему сердцу. Волосы у меня на затылке встали дыбом, спина покрылась холодным, липким потом. Медленно, миллиметр за миллиметром, я стал поворачивать свою голову, не желая оставлять свою супругу наедине с этим ужасом.
 
Краем глаза я видел, как у нее изо рта пошла пена, а рот открылся для пронзительного визга, но мне в мозг ворвалась только оглушительная тишина,  которая оказалась громче самого чудовищного грохота…

Я ожидал увидеть что угодно, любой кошмар, любую мерзкую тварь, любой ужас, который скрывают темные углы и долгие ночи, но то, что я увидел - повергло меня в такое смятение, что я почувствовал, как размазываюсь тонким слоем по своей кровати, по дому, в котором мы жили, по всей планете… Тонким, тонким слоем, толщиной в один атом…

В призрачной свете луны, в застывших навеки тенях, среди абсолютной тишины, по коридору нашего дома двигалась такая же, как мертвый свет вокруг, бестелесная человеческая фигура.  И не просто фигура… Это был мой сын, которого я, неделю тому назад, собственноручно похоронил…

Ногти моей супруги, наконец, порвали мою кожу, и ее пальцы стали погружаться в мою плоть, сквозь кровь и жилы… Вот только меня это совершенно не интересовало. Объятый ужасом, я не смел и пошевелиться, только огромные слезы мгновенно наполнили мои глаза… Слезы страха и глупой, несбыточной надежды…

Я всего лишь отец. Но я никогда, слышите, никогда не перестану надеяться на чудо… Чудо, которое вернет мне мертвого сына… Надежда… Она умрет вместе со мной…

     ***

Это был призрак. Он с легкостью проходил сквозь стулья и столы. Зашел на кухню, прекрасно видную нам с кровати нашей спальни, через открытые двери.
 
Призрак моего сына… Мы видели его вместе с супругой, и это нам давало немую надежду на то, что мы не теряем рассудок поодиночке. Если мы его и потеряли, то оба, вместе и одновременно.

Призрак какое-то время был чем-то занят на кухне, потом в жутком свете луны и полной тишине, через коридор проплыл в комнату, которую занимал наш сын, приезжая к нам в гости. Там мы его не видели, и как только он пропал из виду, мы встретились с супругой глазами…

У нее, как и у меня, обильно лились слезы, в которых отражался далекий свет Луны и звезд. Немой вопрос, заданный ее глазами, так и остался без ответа…

Внезапно из комнаты сына донесся звук, словно что-то упало на пол. Мы так вздрогнули от этого еле слышного шума, словно рядом взорвалась атомная бомба. И почти тут же моя супруга, с визгом вскочив, бросилась в мои объятия, пряча глаза на моей груди, продолжая терзать мою изувеченную руку…

Призрак сына выплыл из стены, и застыл прямо передо мной… О, Господи… Я мог протянуть руку, чтобы его коснуться. Мог бы снова почувствовать его тепло. Тепло моего сына…

Мой мозг играл со мной в страшную игру, печальный конец в которой был предопределен…

Я не смог поднять своей руки… Она стала весить столько, сколько не весили все тяжести мира. Я мог только смотреть в его глаза, вернее в черные провалы, где когда-то были, такие мне родные, глаза сына.

Призрак стоял и смотрел на меня. Это, определенно, был мой сын. Все, до последней частички, кроме глаз…

Вдруг рот его открылся, и он что-то мне сказал. Точнее попытался это сделать, потому что звука я не расслышал. Видимо, по моему озадаченному выражению лица, он понял, что я не слышу его. Он снова что-то сказал, но теперь, как мне показалось, сделал это громче. Понял, что я снова его не слышу и принялся… Кричать… Я это понял по его мимике, по движениям тела. Я миллион раз слышал, как люди кричат, и мог безошибочно это определить, как именно они это делают. Но немой крик своего сына я не слышал. Мои глаза снова принялись источать слезы, а немые пожатия плеч только сильнее злили призрака. Во всяком случае, так мне казалось. Он уже кричал не останавливаясь, наклоняясь как можно ближе ко мне, почти касаясь меня…

Моя супруга все сильнее прижималась ко мне, пытаясь забраться во внутрь меня, подальше от того, что было ей так близко и так далеко одновременно… А призрак все кричал...

Вдруг появился пронзительный свист, а может это был просто плод моего воображения, но вместе с его появлением призрак моего сына стал бледнее, и, через несколько секунд, не оставляя попыток докричаться до меня, пропал, словно его и не было вовсе…

Наверное, я выглядел опустошенным. У меня было такое чувство, что я не спал вечность, а только работал, работал, работал…

Я искал глазами сына, и не находил. Мозг пытался зацепиться за эту призрачную надежду, но глаза доказывали, что надежды нет. Я гладил по спине супругу, которую сотрясали тяжелые рыдания, и не находил слов, чтобы успокоить ее…

Так мы просидели до самого утра, не произнеся ни слова и боясь пошевелиться. Кровь на моей истерзанной руке остановилась, кожа вздулась багровыми наростами. Супруга нежно гладила мою изувеченную руку, что-то тихо шептала, роняя на промокшую простынь свои горькие слезы, и отказывалась смотреть на меня. Наверное она боялась, что я рассмотрю у нее в душе осадок безумия, оставшийся у нас обоих после этой ночи…

     ***

- Мама, папа, познакомьтесь - это Лиза, - смущенно протараторил Сашка, отступая в сторону от двери. Вошла девушка, и как мне показалось, в комнате стало сразу светлее. Небольшого ростика, вся ладно скроена,  светящаяся той чистой красотой, которой всегда славились девушки не испытавшие на себе «цивилизованности» городов. Они красивы особенной красотой. Не блеском глянца модных журналов, а прозрачностью горной речки, свежей зеленью весенней полянки, пением соловья, что радуется утреннему солнышку.
 
Я ее сразу полюбил. Как дочь. Как достойный выбор спутницы для своего сына…

- Здравствуйте, Елизавета, - меня словно из ушата окатил сухой голос моей супруги. По ее интонации и редкому прищуру глаз, мне сразу стало понятно, что просто так это все не закончиться. Тридцать лет совместной жизни прошли не зря. Во всяком случае, для меня…

Саша тоже заметил жесткий тон матери, весь как-то подобрался, напрягся, а в глазах появилась вселенская грусть. Он был хорошим сыном, но как и я, не смел перечить своей матери. Не знаю как это вышло, но так было всегда.

Ни он, ни я не были тем определением, что люди говорят о мужских слабостях одним словом – «подкаблучник». В разных житейских ситуациях, возникших за тридцать лет, были разные случаи, заставлявшие меня бить кулаком по столу, и в этих случаях супруга всегда меня слушалась. Она делала кроткое лицо, переведя взор в пол, и застывала в позе святой покорности. Но ярость моя быстро улетучивалась, поскольку я, будучи от природы человеком добросердечным, и об этом моя несравненная супруга тоже знала, быстро отходил. И незаметно, как бы само собой, легитимная власть вновь переходила к супруге. Я был не против, да и она умела это делать ненавязчиво, а как бы между делом.

Саша это все прекрасно понимал, как понимал и то, что его мнение очень важно для нас. И всегда этим очень дорожил. Для него, несогласие родителей в важных для него вопросах, означало только то, что свое мнение придется отстаивать, защищать. Сколько я помнил таких вечеров, когда мы часами дискутировали, пытаясь найти компромисс, утраивающий всех. И, представьте себе, находили всегда… Да уж…

Вот и сейчас, почувствовав некоторую материнскую напряженность, он внутренне приготовился к битве.

Мы прошли в гостиную, в которой у нас стоял большой, круглый стол. Саша с Лизой сели на диван, взявшись за руки, словно, ища поддержку  друг у друга, что не укрылось от опытного материнского взора. Мы с супругой заняли кресла, стоявшие напротив дивана.

Лиза выглядела на удивление спокойно, хотя от Саши ей передавалась, скорее, тревога, чем уверенность. Они принесли с собой тортик, в строгом соответствии с традициями нашей семьи. Обсуждать самые важные вопросы за кружечкой чая с тортом или пирожным.

Супруга наливала чай, не забывая следить за сыном и его избранницей. Лиза сделала попытку ей помочь, но была остановлена сухим отказом. Я нахмурился. Саша нахмурился. А Лиза сделала вид, что ничего не произошло.

- И где вы познакомились, - невзначай спросила супруга, разрезая торт. Саше она положила большой кусок с огромной розой, в одиночестве застывшей на сладкой поверхности кондитерского шедевра. Мне положила средний кусок из середины, впрочем, как и себе, а Лизе положила кусок с краю, где крем, почти весь, остался на коробке, а на тарелке возвышались «обескремленные» коржи теста.

Но, следует признать, торжество матери продолжалось недолго. Саша мастерски исправил ситуацию, вызвав мое восхищение и ярость моей супруги. Он просто поменялся тарелками с Лизой, за что получил от последней нежный поцелуй в щеку и злобный взгляд матери себе в макушку. Саша не отрывал влюбленных глаз от Лизы, а она так же смотрела на него. Мне было все ясно, и я полностью с этим был согласен. Чего не скажешь о моей супруге. Женская ревность кошмарная вещь. Почти такая же кошмарная, как и мужская…

- Мы познакомились в театре, - просто сказала Лиза, аккуратно беря ложечкой кусочек розы и давая попробовать Саше его первым. Просто умиление… Я сидел и глупо улыбался, внутренне посмеиваясь над потугами супруги.

- Да, в театре, - важно подержал Лизу Саша, - съедая предложенный кусочек торта, и не замечая поведение матери, - У Кирилла остался билет на «Чайку», он мне его и отдал.

- С каких это пор Кирилл ходит в театр один? – спросила мать.

- А он и не ходит один. Он ходит с женой. Вот только их Барбос сожрал портмоне, в котором были билеты. Удалось спасти только один. Вот он мне его и отдал. Со следами зубов, - рассмеялся Саша.

- Ну и как спектакль? – поинтересовался я.

Саша так хитро на меня посмотрел, взял за руку Лизу и сказал:

- Если честно, не помню из него ни слова. Лиза села рядом, и глаз от нее я оторвать уже не смог.

Супруга нервно кашлянула, ставя чашку с чаем на стол и спросила:

- А вы, Елизавета, как оказались в театре в одиночестве? Мне всегда казалось, что в театр принято ходить парами.

- Вы не поверите, но я тоже оказалась в театре случайно, - Лиза продолжала кормить Сашку с ложечки, вызывая у того полный восторг и нескончаемые любвеобильные взгляды, - Моя подруга должна была пойти вместе со мной. Мы с ней с одного города, и в выходные стараемся куда-нибудь выбираться. Вот и в тот раз купили билеты в театр на вечер, а в обед она позвонила и сказала, что пойти не сможет. Я уже тоже было собралась не идти, но потом передумала и все-таки пошла, - она хотела что-то еще сказать, но передумала, да и Сашка не дал ей этого сделать, снова принялся приставать с поцелуями.

- Ясно, ну а вам понравился спектакль? – высокомерно спросила мать.

- Нет, - просто ответила Лиза, - мне понравился ваш сын…

     ***

Моя жизнь - черный колодец, где на скользких стенках еще остались обрывки моих воспоминаний. Я падаю в него, все быстрее и быстрее, но все же успеваю прочитать их все. Это мое прошлое. Единственное что у меня осталось, единственное, за что цепляется мой разум. Единственное, что держит меня на этом свете…

     ***

Мы просидели тогда до позднего вечера. В своем правильном решении на счет Лизы, как идеальной спутницы для моего сына, я только еще больше утвердился. Моя супруга, как мне показалось, тоже смирилась, и дальнейшую беседу продолжала уже более терпимо. Сашка дурачился и рассказывал разные смешные истории про свою работу, чем вызывал искренний смех Лизы, и укоризненные взгляды матери.

Мы уже провожали их у дверей, когда супруга, глядя в глаза нашего сына, спросила:
- Саша, и насколько у вас… с Лизой… серьезно?

Саша посмотрел на мать долгим, серьезным взглядом, в котором не осталось и следа от недавнего ребячества, и, неожиданно, спросил:

- Мам, а как ты поняла, что папа именно тот мужчина, который станет тебе мужем?
Супруга растерянно перевела взгляд на меня, словно увидела меня в первый раз, и дрожащим голосом ответила:

- Как поняла? Наверное, когда поняла, что без него моя жизнь мне не нужна. Что он часть меня.

- Вот и мне моя жизнь без Лизы не нужна. Она часть меня, - улыбаясь сказал сын, - Причем, лучшая, - и, поцеловав озадаченную мать в нос, вышел.

Мы еще смотрели какое-то время на закрывшуюся за сыном дверь, а потом я обнял жену.
 
- Наш сын вырос, дорогая, и с этим ты уже ничего поделать не сможешь. Пришла ему пора самому решать, как прожить эту жизнь.

- Да, - только и сказала супруга.

Я уже было решил, что она приняла Лизу как свою дочь и достойный выбор сына, но время показало, что я ошибался…

     ***

Мою руку мы забинтовали, как могли. Благо, за прожитую жизнь сталкивались и не с таким. На тему призрака сына говорить не решались. До поры до времени. Супруга машинально сварила кофе. Мы сидели на балконе, пили безвкусный кофе и молчали…

Я смотрел на облака. Что там за ними? Что мы видели сегодня ночью? Как все это объяснить? Наверное, в голове моей супруги крутились те же вопросы. Она вдруг резко встала и вышла. Спустя минуту она вернулась, держа в дрожащих руках фотографию.

Меня опять прошиб холодный пот. Это была фотография в рамке. На фото был Сашка и Лиза. Я сам сделал эту фотографию на нашей даче, где мы собирались совсем недавно, и где Саша нам объявил, что они с Лизой собираются пожениться. У супруги тогда случился нервный срыв, она упала в обморок прямо под яблоней. Пришлось вызывать скорую помощь, набежали люди. В общем, тот еще был день. Тогда-то я и сделал эту фотографию, сразу перед Сашкиной сногсшибательной  речью. Потом мы купили в магазине красивую рамочку и поставили в нее фото.

Фотография находилась у Саши в комнате… Это она упала на пол, сразу после того, как призрак сына вошел в комнату, вызвав у нас с супругой кошмарный взрыв паники…

Супруга упала в кресло, сотрясаемая рыданиями, продолжая сжимать в руках фотографию. Я погладил жену по руке, взял фото из ее дрожащих пальцев.

Два счастливых лица смотрели прямо на меня. Сразу было видно, что они очень близки. Как они обнимали друг друга. С такой нежностью, с такой заботой…

- Я не понимаю, - сквозь всхлипы, прошептала супруга.

А я вдруг увидел, как Сашино изображение с фотографии превращается в призрака, который мне что-то кричит. Он так сильно хочет мне что-то сказать, что рвет законы мирозданья, и со свистящим визгом исчезает во тьме, продолжая мне что-то кричать…

Я тряхнул головой и зажмурил глаза. Когда я их снова открыл, сын улыбался мне с фото, как и прежде…

Но его крик… Он словно безмолвная мольба ко мне…

Я никак не мог избавиться от ощущения бескрайней обреченности. Я словно бы слышал его у себя в голове, но слышал только интонацию, совершенно не разбирая слов. Да, он что-то отчаянно пытался мне сказать. Или от чего-то предостеречь? Господи…

- Милая, - тронул я жену за плечо, поднимая ее заплаканное лицо и нежно целуя в губы, - Ты не все знаешь.

Мой голос дрожал. И я никак не мог справиться с волнением.
 
- Саша, точнее то, что мы сегодня видели – оно приходило не просто так, - Я уверен, что правильно понял интонацию, но я совершенно не знаю, что оно мне хотело сказать.

- Не говори о нем в среднем роде, - укоризненно выдохнула супруга, удивляя меня своей сталью в голосе, - Это был наш сын, я это точно знаю. Сейчас утро, и я начну бояться только ближе к ночи. Так что говори скорее.

- Он не просто пришел, он что-то мне говорил. Потом начал кричать. Прямо мне в лицо, словно пытался прорваться из того мира, где сейчас оказался, к нам, сюда. И то, что он хотел мне сказать, было очень важным.

Супруга посмотрела на меня странным взглядом, которого я еще не встречал за все тридцать лет нашей совместной жизни. За прошедшее время мы научились доверять друг другу. Слова каждого – закон. Никаких предположений, только уверенность. Если сказал один – значит он уже все обдумал, сделал выводы и предлагает разделить эти выводы другому. И мы сразу соглашались, без лишних препирательств и дискуссий.
 
- Я тоже думаю, что просто так он бы не пришел, - вполне серьезно произнесла супруга, - у него осталось тут какое-то дело. Очень важное и нерешенное. Вот только какое?

Мне оставалось только пожать плечами, мучительно ища ответ…

- Может мы просто сошли с ума, - предположила супруга.

- Может, - согласился я, - Узнаем сегодня ночью, - сказал я, глядя в раскрытые от ужаса глаза жены.

     ***

- Саша, она тебе не подходит, - шептала рассерженная мать, глядя в глаза сына. Она косилась по сторонам, боясь, что их кто-нибудь подслушает, но вокруг все были заняты своими делами, и не обращали никакого внимания на мать с сыном.

- Мама, ну ты опять? – сын возмущенно посмотрел на мать, теряя от возмущения самообладание, - Ну сколько можно? Себя не жалеешь, так хоть меня пожалей.

- Так я тебя и жалею, сынок. Ну, чует мое сердце, не пара она тебе, – мать нервно схватила сына за руку и потянула поглубже в садовые кусты, - Ты посмотри, как она по сторонам смотрит. На Кирилла уже несколько раз взгляд бросала, на остальных твоих друзей. Даже на твоего отца смотрит как-то особенно.

- Это уже перебор. Вы забываетесь, мама, - он обращался к матери на «вы» только в самые крайние минуты своего возмущения, - Довели себя до паранойи бессмысленными придирками.
Вам мерещиться то, чего в принципе не может быть.

- Сынок. Ну я же не прошу чего то особенного. Просто повремените со свадьбой. Годик, другой. Обживетесь, обвыкнитесь. А там и свадьбу сыграем, а? – мать с мольбой вглядывалась в глаза сыну, ожидая в них увидеть понимание.

- Два года выслушивать твои домыслы? Ну уж нет. Свадьбу будем справлять тогда, когда условились.

Впервые мать встретилась с такой непоколебимой позицией сына. Не зная, как на это реагировать, она принялась усердно тереть виски, покачнулась, всем своим видом демонстрируя слабость и готовность сиюминутно упасть в обморок.

- Ну вот, - встревожено воскликнул сын, нежно подхватывая мать под руку, - Опять скорую вызывать, как месяц назад? Пойдем, я тебя усажу в кресло, отдохнешь, придешь в себя.
 
Мать охая и ахая повиновалась силе сына, давая себя усадить в кресло и улыбаясь всем вокруг, как бы говоря: «Все в порядке, просто немного устала», а сама яростно шептала сыну:

- Хоть ты и вырос, а все-таки ты мой сын. Ты должен уважать мое мнение, оно основано на опыте.

- Оно основано на вымыслах и сплетнях, мама. Я тебе все сказал и больше не вернусь к этому разговору, - сказал он и ушел по дорожке к остальным гостям, колдовавшим над столом и шашлыком. Вскоре из компании стали доноситься смех и довольные возгласы, это всего лишь означало, что вернулась душа компания, кем Саша, собственно говоря, всегда был.

Супруга осталась сидеть под яблоней, где месяц назад изобразила обморок, наедине со своими мыслями. Тут я ее и нашел.

- Что за крик, а драки нет? – весело начал я, но осекся, заметив выражение ее лица.

- Твой сын самый упрямый человек на свете, - произнесла она обиженным тоном, - Совершенно не желает слушать свою мать.

- Ты опять мучила его своими придирками и подозрениями по поводу Лизы? – начал я гневно. История эта меня уже начала раздражать еще хотя бы и потому, что с этой стороны я свою супругу еще не знал.

- Это не подозрения. Это факты, основанные на моих наблюдениях, - ворчливо начала она.

- Это глупость, основанная на твоей ревности, - рявкнул я, - Твоему сыну уже почти тридцать. Когда мы женились, мне было на пять лет меньше. А, может быть, ты считаешь, что в тридцать лет твой сын не может сделать осознанный выбор?

- Именно так я и считаю, - супруга сделала вид, что ее не волнует тот факт, что я повысил голос, - Если бы он поступал мудро, он бы выбрал другую девушку. А раз он не может сделать такого выбора, то я должна ему помочь, - и она с важным видом стала вглядываться вдаль, будто эти слова были написаны на небе…

Кто знаком с женским упрямством, поймет меня. Тут криком не взять. Крик, как любое насилие, имеет кратковременный эффект.  Да и доходит такое воздействие не до тех мест, до которых нужно.

Вздохнув, я сел около супруги, и взял ее руку себе в ладонь.

- Дорогая, ну ты ведь мудрая женщина. Вспомни меня в Сашкины годы. Да мне сам президент, да что там президент, сам бог, все боги мира не смогли бы запретить заполучить тебя. Ведь в тебе одной было все то, самое лучшее и мне такое родное, к чему я так стремился. Я ходил, ел, спал и все время думал только о тебе. В тебе одной был весь смысл моей жизни. Я бы на край света отправился, ради тебя. Жизнь бы свою отдал не задумываясь, лишь бы получить твой поцелуй.

Супруга мечтательно улетела куда-то в небеса, заново переживая события тридцатилетней давности. Но мой голос вернул ее на землю обетованную, в реальность.

- Так почему ты считаешь, что Сашка будет поступать иначе? Он ведь совсем не хуже меня, - добавил я, выискивая сына среди шумной компании вокруг стола. Он как всегда был на высоте, зажав в зубах шампур с мясом, лихо отплясывал лезгинку, под всеобщий хохот.

- Не хуже, - согласилась супруга. Ее глаза подобрели, и она уже не смахивала на статую мирового упрямства. Это была хрупкая, уже не молодая, но все еще очень красивая, женщина. Моя любовь, моя гордость, и, по-прежнему, моя мечта…

     ***

- Я боюсь, - дрожащим голосом прошептала супруга, испуганно глядя на меня.

За окном угас последний солнечный луч. Земля стала готовиться ко сну, а мы - к тревожному ожиданию. Меня по-прежнему не покидало ощущение тревоги, возникшее прошлой ночью. Было такое чувство, что я, что-то забыл сделать. Что-то очень важное. Что-то жизненно необходимое. Видя метания супруги я подумал, что и она не находит себе покой…

Полетели часы…

Супруга забылась неспокойным сном, удобно устроившись на моем плече. В кровать мы не ложились, устроились на диване в Сашкиной комнате. Чтобы наверняка… Чтобы не пропустить его…

Часы, тихонько отсчитывая секунды, убаюкали и меня…

Мне снился могильный холм, который высился над моим закопанным сыном, а я остервенело копал его руками, в кровь раздирая пальцы...  Грязь и глина, перемешавшись с кровью, густо облепили мои руки, одежду. А я все копал, отчего-то зная, что там,  глубоко внизу, мой сын еще жив. Что его закопали по ошибке. Что стоим мне его откопать, и я смогу его обнять, прижать его к себе живого и теплого…

Я копал, но яма глубже не становилась. Я в бешенстве отбрасывал от себя куски выкопанной глины, но яма тут же заполнялась новыми кусками. Не чувствуя усталости, только ноющую боль в руках и спине, я старался действовать быстрее, одной рукой отбрасывал землю, а другой продолжал копать, не давая яме наполниться вновь…

И вдруг я что-то почувствовал рукой. Что-то мягкое и плотное. Что-то похожее на человеческое лицо. Я стал наклоняться над могилой, пытаясь рассмотреть  поближе, что же я выкопал, как вдруг земля под моими ногами разверзлась, и я полетел вниз, прямо на встречу с призрачным лицом своего сына, которое внезапно возникло из мокрой глины. Это было так неожиданно, так кошмарно, так неправдоподобно… Тяжелая реальность бросилась на меня, всасывая в себя, и я проснулся…

Проснулся для того, чтобы чуть не умереть от инфаркта. Призрак моего сына был здесь, прямо перед моим лицом, словно выскочив следом за мною из моего сна. Он стоял, наклонившись надо мной, и опять что-то кричал. И не просто кричал. Он орал благим матом, разрывая связки и горло. Но мне по-прежнему была слышна только гнетущая тишина.
Вздрогнув при пробуждении, я разбудил супругу. Она проснулась на несколько секунд позже меня, и я бы не назвал ее пробуждение удачным. Она так закричала, что я на секунду оглох. Никогда не слышал, чтобы она так кричала…

Но надо отдать ей должное, ее крик был единственным проявлением ее страха. Она взяла себя в руки, не преминув покрепче сжать мою.

А призрак нашего сына все кричал. Причем кричал именно мне, не обращая никакого внимания на супругу. Я изо всех сил напрягал свои проклятые уши, но они по-прежнему ничего не слышали. Я обессилено опустил руки, чувствуя необыкновенное опустошение и не зная, что предпринять дальше. Чего не скажешь о призраке. Он продолжал кричать, беззвучно открывая рот. Мой сын всегда был очень упрям, его призрак был таким же…

Внезапно что-то изменилось. Я поднял голову, и посмотрел на сына. Вернее на его призрак. А он уже не смотрел на меня, он смотрел на мою супругу, на то, что она держала в руках. Это была та самая фотография, которая вчера упала на пол в комнате сына.

Либо меня обманывали глаза, либо призраки тоже умеют плакать. По призрачным щекам катились призрачные слезы. Он перестал кричать, сделал шаг вперед и нежно смотрел на фото, которое держала в руках моя супруга. Я заметил, что она весь день провела, не выпуская его из рук, но я и не подозревал, что она так и уснет у меня на руках, крепко сжимая фото сына и его любимой.

Призрак протянул руку, пытаясь коснуться изображения Лизы, но его палец прошел сквозь фото. И в этот момент он словно бы осознал, кем является по существу…

Мое сердце рвалось на части. Я никогда не видел такого страдания на одном лице. На таком мне родном и любимом. Да, теперь я твердо уверен. Призрак это был, или что иное, но это определенно был мой сын…

- Сынок, - прошептал я, протягивая к нему руку. Мне так хотелось просто дотронуться до него…

Но он вдруг отшатнулся от меня, и указывая рукой на фото принялся снова кричать… Да еще с такой яростью, что почти тут же раздался свист, и призрачная фигура сына растаяла в ночной тишине…

Какое-то время мы молчали, скорбно созерцая то место, где только что стоял наш сын. Переполнявшие меня чувства жалко скулили во мне, наконец, я опустил голову и горько разрыдался.

Я жил так, словно то, что окружает меня, имеет вечный срок годности. А между тем, жизнь, как песок, утекает между пальцами. И нет никакой силы на земле, чтобы этот песок остановить хотя бы на секунду. И во всей этой вселенской обреченности, среди страха смерти, среди чужих скорбных звезд, мой сын нашел дорогу к тем, кого любил, чтобы сказать самые важные в его жизни слова…

НО ЧТО ЭТО? ЧТО???????

- Он нам кричал что-то про Лизу, - слова супруги оглушили меня, хоть и были произнесены почти шепотом.

Она мне передала фотографию, залитую ее слезами. Лицо Лизы светилось необыкновенным светом. Возможно, это было игрой нашего воображения, возможно, нашей больной фантазией. А возможно, что, скорее всего, это было нашей любовью. Мы с супругой хорошо знали нашего сына. Мы хорошо его воспитали. И наш сын всегда боролся за тех, кого любил. Даже после смерти…

Слова жены вдохнули в меня жизнь…

- Конечно, - прошептал я, - Конечно. Он о чем-то нас предупреждает. И это уже не касается его самого, да и не стал бы он этого делать. Это касается Лизы, - я обхватил голову руками, - А мы ведь даже не звонили ей после похорон.

Последний раз мы видели невесту нашего сына на похоронах. Она стояла одинокой скорбной фигурой вдали от всех. Тогда я не обратил на это внимание, и только сейчас понял всю значимость ее состояния…

Мы, убитые собственным горем, даже не обратили на нее внимание. И если оценивать наши страдания по степени значимости, то ее потеря была несоизмеримо выше нашей. Мы потеряли сына, одного из трех в нашей семье. А она…? Она потеряла все…!!!

Не просто свою половину, а свою любовь, свою веру в жизнь, свою страсть, свое обожание, свою нежность… Она потеряла все… И себя тоже… Я видел это в ее глазах, когда она одиноко стояла у могилы сына, когда все уже разошлись…

Нас осталось трое. Мы с супругой стояли с одного края, она с другого… Нас было двое, она одна. Я тогда обхватил плечи супруги руками и почти нес ее с кладбища… А одинокая фигура Лизы так и осталась  стоять там, в сгущающихся сумерках. Тьма окутала не только мир, но и ее рассудок…

Боже мой…

- Где мой телефон? - воскликнул я, принимаясь шарить по карманам. В глазах супруги мелькнуло понимание, и мы вместе довольно быстро нашли злополучную трубку.

Я набрал номер Лизы и стал тревожно вслушиваться.

- Абонент временно недоступен, - раздался бездушный голос из телефона, - Перезвоните позже.

Вот настоящие жизненные реалии. Этот телефон мне был вовсе не нужен до этого момента. Суета. Он создавал суету и лживое присутствие того, кому ты звонил. Но я бы отдал все предыдущие разы удачных вызовов, за этот, один единственный.

Я с размаху швырнул трубку на диван. Лицо супруги посерело. Мое было не лучше.

- Скажи мне, что с ней ничего не случилось? – жалобно попросила она.

Вот ведь какая оказия. Жизненные приоритеты меняются тогда, когда от тебя уже ничего не зависит. И не мы их меняем, а нас меняют обстоятельства. И чем сильнее, и если хотите – чем страшнее, обстоятельства, тем сильнее изменения, нас ожидавшие.

Супруга сидела на краешке дивана, жестоко заламывая себе руки, и проклинала себя, свои поступки и свое эгоистичное прошлое, которое непосредственно касалось этой девочки. Мне было легче, я был чист. Но это была моя супруга. И ее ошибки я с готовностью разделял, защищая ее от всех невзгод в мире.

- Мы поедем к ней, счастье мое, - нежно сказал я, присаживаясь рядом, крепко прижимая ее к себе, - И с ней все будет хорошо, я тебе обещаю.

     ***

- У нас будет двое чудесных ребятишек, - уверенно произнес Саша, нежно кусая Лизу за мочку уха.

- Почему двое? – спросила Лиза, пытаясь увернуться от зубов будущего мужа.

- Как почему? Сын и дочка. Сын постарше, дочка младше. Я думаю на пару лет, - Саша все-таки добрался до ее уха, и теперь нещадно его грыз, ни обращая внимание на ее визг и мольбы прекратить, - Я всегда завидовал тем, у кого были брат или сестра. Это ж почти ты сам, только другой. Есть с кем поделиться сокровенным, кому пожаловаться на судьбу. А то, когда ребенок один, он обязательно вырастет эгоистом. Вот как я – видишь, какой я эгоист, прибрал к рукам самую прекрасную мадемуазель на свете, и плевать мне на весь остальной мир.

- Ну, глядя на тебя, многие хотят быть эгоистом, - Лиза шутливо ущипнула Сашу за нос.

- Это потому что мне посчастливилось заполучить тебя. А в остальном, жизнь эгоиста скучна и неинтересна, - он прекратил есть будущую  супругу, вытер влажные губы и сказал, - Ладно, хватить тебя жевать. Да и жестковата ты.

- Ах так, - воскликнула она, напрыгивая на него с верху, но мгновенно оказалась на спине, лицом к лицу с самым дорогим человеком на всем белом свете.

Он возвышался над ней, чувствуя свою бесконечную власть, и, одновременно, великую нежность. Она была такой хрупкой, такой прозрачной и невесомой.

- Я тебя люблю, - серьезно сказал он, - И всегда буду любить, чтобы с нами не произошло.

- И я тебя люблю, мой медвежонок, - прошептала она, отвечая на его поцелуй.

И никто из них не заметил теней, которые в этот момент словно удлинились, поедая свет на своем пути…

     ***

Мы мчались по проспекту. Я за рулем, супруга рядом. В этот ранний, утренний час дороги были пусты. Люди, в основной своей массе, еще не проснулись и не заполонили своим присутствием мир, и так ими отягощенный. В гостях у Лизы мы были всего один раз, когда заезжали за ней, собираясь на тот злополучный шашлык, окончившийся обмороком моей несравненной супруги. По пути мы заехали в квартиру к Саше, надеясь, что может быть Лиза заходиться там, но там было пусто. Только запах сына, тысячи его вещей и миллион воспоминаний. Нам было там тяжело, и мы поспешили восвояси…

- Ты проехал поворот, - вскрикнула супруга, показывая всем своим видом крайнее нетерпение, хотя я мчался на всех парах, рискуя нашими с ней головами. В любом случае, я намного побил собственный рекорд скорости. Никогда еще я так быстро не ездил, но супруге все равно казалось, что я еле тащусь…

Я чертыхнулся, давя на тормоз. Мои мысли летели вперед рефлексов, и с этим было нелегко сладить. Наконец,  мы подъехали к серой пятиэтажке. Я аккуратно протиснулся между рядами еще мирно спавших авто, и практически въехал в подъезд, в котором жила Лиза. Чтобы подняться на последний этаж у нас ушло всего несколько секунд. Подумать только, на что способен человек, если он решает по-настоящему важные задачи.

Я надавил на кнопку звонка. Спустя секунду, супруга уже колотила, что есть мощи, по двери своими ладонями. Слезы капали в пыль под дверь, через которую еще совсем недавно, проходил наш сын.

«- Соберись», - приказал я себе. Мои мысли, словно муравьи, расползались в разные стороны. Когда живешь, внутренне надеясь на вечность, на то, что ничего не произойдет, сознательно отводя взгляд от похоронной процессии, идущей тебе навстречу, очень трудно осознать новую реальность.

Все-таки мы все лгуны. Мы смеемся, зная о правде. Мы лукавим, желая прожить еще сто лет человеку, которому уже пятьдесят. Мы глупо и нелепо шутим о смерти, забивая подальше в подсознание ужасные виды городских кладбищ, где возвышаются тысячи могил, вместо, когда-то улыбающихся людей.

Мы - лицемеры. Но, конечно же, мы это делаем не со зла. Просто мы очень боимся. ОЧЕНЬ, очень, очень  боимся. Боимся, поскольку точно знаем, что когда-нибудь придет время каждого из нас.

В двери что-то щелкнуло, отвлекая меня от нирваны, в которую я, в последнее время, вечно скатывался. Дверь распахнулась, и на пороге возникла девушка в коротенькой маечке, с огромными, испуганными глазами. Видимо, нечасто ее будили таким образом.

- Где Лиза? - ужасным голосом воскликнула моя супруга, врываясь в квартиру.

Девушка, все еще ничего не понимая, посторонилась, растерянно переводя взгляд с жены на меня и обратно. Это была подруга Лизы, Галя. Они жили вместе, во всяком случае, раньше.
 
Я ворвался в квартиру вслед за супругой.

- Но…, - начала было Галя, но мы ее уже не слышали. Мы бежали дальше по коридору, до двери комнаты, в которой жила Лиза. Супруга резко дернула дверную ручку, дверь распахнулась и мы застыли как вкопанные… На нас смотрел Саша.

Небольшая комнатка вся была заполнена ИМ…

Огромным портретом нашего сына. Но это был не просто портрет. Это был призрак. Вернее, рисунок призрака, в точности такой же, который приходил к нам две ночи подряд.

Моя супруга охнула, и стала сползать на пол. Взгляд ее затуманился, и я еле успел подхватить ее на руки.

- Лиза позавчера его нарисовала, - тихо прозвучал голос Гали за моей спиной.

Я аккуратно положил супругу на кушетку, и попросил у Гали стакан воды.

Это была не комната молодой девушки. Точнее, эта комната не могла быть комнатой молодой девушки. Это был склеп, в котором могут обитать только заблудшие души.
 
Огромный портрет нашего сына, вернее, портрет его призрачной сущности, с черными провалами, вместо глаз,  заполнял почти всю стену. Занавешенные окна не пропускали в комнату ни единого солнечного лучика с улицы, создавая иллюзию траурной духоты, с тяжелым осадком смерти и обреченности. Везде были фото нашего покойного сына. Фотографии, разбросанные по полу и на столе, портрет поменьше с черной лентой у закрытого зеркала. Странные рисунки с крестами и могилами.

Я перевел растерянный взгляд на Галю, которая в эту секунду вошла, неся стакан воды для супруги, которая, также как и я, с нескрываемым ужасом рассматривала все это.
 
- Где она? - спросил я требовательным тоном, ожидая в ответ чего угодно, но только не доброго, хорошего ответа. На добро я уже не надеялся. Может, стал реалистом?

Галя как -  то замялась, нервно теребя край юбки, которую уже успела надеть. Видимо, когда ходила за водой. Она не знала, что мне ответить. Это ясно читалось в ее затравленном взгляде.

Я аккуратно посадил супругу, которая нервно глотала воду, не сводя взгляда с огромного портрета нашего призрачного сына, поднялся, подошел к Гале и, обхватив ее лицо своими руками, прямо в ее глаза спросил:

- Галя, где Лиза? Я молю тебя, ответь нам, - для верности хорошенько встряхивая ее.

- Она, - начала было шептать Галя, но вдруг остановилась, переводя взгляд с меня на жуткий портрет, - Я ей обещала никому не говорить, но…, - вдруг Галя заплакала, пряча голову у меня на груди.  Ее сотрясали рыдания. Она что-то шептала, но я так и не смог разобрать, что именно.

- Она в больнице, - наконец выкрикнула она мне в лицо, словно эти слова кто-то держал внутри ее цепкими, холодными пальцами.

- Что с ней? - вскочила супруга.

Галя отстранилась от меня. Она перестала плакать, села на кушетку, на которой только что сидела моя супруга и посмотрела на нас тяжелым взглядом.

- Она в больнице. Из-за вас. Точнее из-за нее, - кивнула Галя на супругу, - Вы так сильно ее любили, - теперь уже Галя кричала, глядя на мою супругу с нескрываемой ненавистью, - У нее больше никого не осталось. Она совсем одна, на всем свете. Совсем одна, понимаете?

Ее слова долетали до меня словно из подвала. Было так тяжело в них разобраться. Смысл был таким простым, но осознание невыносимым. А каково было моей супруге, можно было только догадываться. Она побелела как мел, впитывая в себя каждую клеточку ненависти этой, почти незнакомой нам, девочки. Но девочка говорила правду, от которой моя супруга больше не пыталась сбежать. Она принимала ее всем сердцем, широко открыв глаза. Теперь я это и сам увидел. И отчего-то, мне вдруг стало легче. Совсем немного, но по нынешним временам это огромная передышка.

- После похорон мы почти с ней не разговаривали, - продолжала Галя, не отводя глаз от моей супруги, - Ей никто не звонил, никто из вас. Она плакала целыми днями, скрываясь тут, в темноте, за шторами. И позавчера она нарисовала это, - Галя указала на портрет и замолчала.

- Она пришла ко мне в комнату ночью, еще до рассвета, - уже совсем тихо продолжала девушка, глядя в пол, - Молча разбудила меня, перепугала до смерти, и ничего не говоря потащила за руку сюда. Когда она показывала мне портрет, то улыбалась. Какой-то ненормальной улыбкой. Это может нарисовать только ненормальный, - Галя тяжело вздохнула, заново переживая события той ночи, - Тогда она мне и сказала, что утром едет в больницу.

- Но зачем? – воскликнул я, все еще ничего не понимая.

- Чтобы убить, - просто ответила Галя.

- Кого? – опешил я.

- Вашего внука, ну, или внучку, - усмехнулась Галя, умудрившись каким-то образом повторить  выражение нарисованного портрета, - Вы ведь так любили ее, - сарказм был теперь в большинстве, -  И она не сомневалась, что вы так же «сильно» будите любить их с Сашей ребенка.

Жена вскрикнула и упала с глухим стуком прямо на пол. И я даже не сделал попытки подхватить ее. Ведь для меня свет тоже погас…

     ***

Чтобы помнить прошлое, нужно жить. Мертвым оно ни к чему, но бывают исключения…

Это такая черная пустота, в которой нет места свету. Нет места ничему доброму, нежному, радостному. Нет места цвету. Нет места ощущениям. Смерть безлика. Она - мировой судья, у которой всегда очевидный приговор. Успел – не успел, не важно. Страшная работа, которую можно делать только механически, лишая себя всяческих чувств.

Удар. Вспышка. Темнота. Снова удар. Снова вспышка. И снова темнота…

Кто бы ни придумал это место, у него было совсем туго с фантазией. Серый пейзаж, словно постоянная зубная боль, так и норовил пробраться поглубже в сознание, обильно посыпая все вокруг серым пеплом.

Александр оказался на одиноком холме, лишенном всякой растительности. Ни травинки, лишь серый шлак. Клубы серого тумана укрывали от взора основную часть окружающего ландшафта, но и то, что было видно, внушало стойкое чувство жалости к себе. Стоило себя пожалеть, раз тут оказался.

Он точно знал, что умер. Это знание было в его голове, и к удивлению, не внушало ужаса. Спокойная апатия. Скорее бессознательное, чем осознанное. Он чувствовал себя роботом, которого послали осваивать неизведанное.

«Я в аду, - вдруг подумалось, - Но я себе представлял его совсем иначе. Тут ведь обыкновенная пустота. Бесконечная серость, лишенная воли».

Даже мысли текли странно. Словно мед, растягиваясь и обволакивая встречаемые препятствия. А препятствием было все, что окружало. Кроме знания о собственной смерти, в голове больше ничего не было.

Он сел на корточки и зачерпнул ладонью серую пыль.

«- Даже не земля. Обыкновенная пыль из мельчайших частиц. Все одинаковые, словно сестры-близнецы».

Серый склон серого холма, светло серый туман, неизвестно где переходящий в серое небо. Серые мысли, серый ОН. Все было лишено индивидуальности, все обезличено.

Клочья тумана медленно катались между небом и землей. Его клубы, кувыркаясь в воздухе, то соединялись друг с другом, то разлетались в разные стороны, чтобы вновь слиться в одну большую, тягучую массу.

Внезапно, где то не очень далеко, сразу за границей тумана, раздался всплеск. Александр прислушался, и когда звук повторился, осторожно пошел на него. Дойдя до границы серого облака, он в нерешительности остановился. Туман, словно живой, пытался втянуть его в себя, но стоило человеку сделать шаг в его сторону, как туман внезапно отпрянул, по прежнему,  оставаясь на расстоянии вытянутой руки. Еще шаг, еще один. Александр шел по тоннелю, со стенами из клубов тумана.
 
Сделав с десяток шагов, он вдруг оказался у воды. Туман разошелся в стороны и поднялся вверх, открывая вид на небольшое озеро, с темной водой. Вода была настолько спокойной, что создавалось впечатление, что это вовсе не вода, а застывшее зеркало, в котором, кроме тумана, больше ничего не отражалось.
 
Александр попытался зачерпнуть воду рукой, но пальцы нестерпимо обожгло. Вода была настолько холодной, что казалась кипятком.

- Я бы на твоем месте этого не делал, - вдруг раздался голос.

Александр вскочил и увидел человека. Тот был, в странного вида, одеянии, больше всего похожем на кусок мешковины, подпоясанной ремнем из этой же мешковины. Небольшого роста, коренастый, с аккуратной стрижкой седых волос  и, такого же цвета, бороды. Босые ноги по щиколотку утопали в ледяной воде.  Возраст было трудно определить. Но, скорее всего, лет около пятидесяти.

- Почему? – просто спросил Александр.

- Потому что забудешь все, что еще осталось в твоей голове. Это Омут Забвения, - сказал странный человек, подходя ближе, - Я его хранитель.

«Вот оно что, - мысли, по прежнему, вяло шевелились в голове, словно,  перекатываясь с одного бока, на другой, - Омут Забвения».
 
- Где я? – Александр с надеждой впился взглядом в хранителя.

Тот подошел еще ближе. Зачерпнул ладонью пригоршню воды и, наблюдая за тем, как усталая влага струится между пальцев, скатываясь обратно в омут, ответил:

- Это Серые земли. Срединная империя. Место, где Император правит заблудшие души. Место, где прошлое становиться настоящим, а будущее пока еще не предопределено.
 
Одновременно с этими словами хранителя, где-то очень далеко в недрах серого тумана, за Омутом Забвения, за самой дальней границей человеческой реальности, протяжно и тоскливо завыла труба. И в звуке ее было столько печали, что душа Александра сначала распрямилась, а потом свернулась в единую маленькую точку, словно пытаясь раствориться, исчезнуть, пропасть, лишь бы никогда больше не слышать этот звук.

Хранитель многозначительно посмотрел на человека и произнес бесцветным голосом:

- С таким звуком открываются двери в ад. Нет ничего печальнее, чем вид адских равнин, заполненных бесполезными барханами алмазов, где каждая крупица - человеческая душа.

Александр не нашел, что ответить. Он стоял на границе берега и воды, смотрел то на хранителя, то на Омут, то на туман, пытаясь совладать с собой, найти в себе силы и собирая волю в кулак. Остатки разума где-то бродили, не спеша возвращаться. Поэтому он просто стоял и ждал.

Чего? Да ничего хорошего. Неизбежности.

- Жалко твоего сына, - вдруг произнес хранитель.

Александр непонимающе перевел взгляд на него. Нереальность происходящего приводила к тому, что и слова звучали нереально. Бессмысленно и глупо. Жестоко? Да, жестоко…

- У меня нет сына, - сказал Александр.

- И уже не будет, - согласился хранитель, кивая головой.

- А если бы не умер – был бы?

- Был бы? Почему был? Он и сейчас есть. Пока еще есть, - хранитель побрел по воде прочь, печально опустив голову.

Внезапно до Александра дошел смысл его слов. Память услужливо вернулась, окатив его калейдоскопом картинок…

…

- Почему ты улыбаешься? Да еще так загадочно.

- Просто, - она снова улыбнулась, удобно устроившись у него на коленях.

- Но ведь есть этому причина?

- Есть, - загадочно ответила она, снова улыбаясь во весь рост, - причина есть всегда.

- Ну и поведай ее мне, - он ласково ущипнул ее за бок.

- Позже. Скажу тебе все завтра, у твоих родителей на юбилее. Пусть все это услышат…

…

Слова глухо унеслись обратно в темноту, откуда и появились. Образы, мысли, нежные черты, стоны и вскрики, свежесть утра… Утро с ней… Их последнее утро на земле. Вместе. Уже никогда. Это уже никогда не наступит. Прошлое. Прошло… Навсегда…

Сын…

- Постой, - Александр окрикнул удаляющегося хранителя. Его голос стремительно взлетел под самые звезды, невидимые отсюда, но такие же холодные, как и вода в омуте. Хранитель обернулся.

-  В эти минуты, твоя супруга приняла решение убить вашего сына. Она не мыслит жизни без тебя. Ее никто не поддержит в жизни. Для нее, как и для вашего сына, жизнь более не важна. Она отправиться прямиком в ад. Поверь мне. Там так холодно, что здесь я греюсь.
 
Ноги обожгло. Казалось, их просто отрезали, а места срезов нестерпимо болели. Выступили слезы. Боли и отчаяния. Александр и не заметил, как вошел по колено в омут, вслед за смотрителем.

Волна страшного холода поднималась все выше. Смотритель манил его, невидящими глазами призывая к себе.

- Есть только один способ, - шептал он, - Погрузись с головой. Тогда ты сможешь их увидеть. Но берегись, Омут Забвения постарается тебя забрать. Он питается такими, как ты. Ты его еда. Разум твой раствориться в нем, и ты навсегда забудешь то место, что тебе так дорого. Ты станешь этим, - с этими словами на ладони смотрителя появилась алмазная крупинка, в гранях которой, даже несмотря на серость вокруг, переливались все цвета радуги. Радуги. Радуги…

Стужа ворвалась в мозг. Заиндевевшие картинки потрескались и мгновенно покрылись ледовой корочкой, которая своими острыми гранями жестоко разрезала память на одинаковые кусочки. Их, как ненужный архив, складывали ровными стопками, оборачивали лентами, завязывали крепкие банты и клали в огромный, пыльный шкаф.
 
Туман пыли клубился, заполоняя все вокруг. Частицы его падали, покрывая слоем забвения, убивая, защищая, убаюкивая…
 
Вода сомкнулась над головой. Человека больше не было. Лишь ровная гладь ждала очередную жертву…

Только мысль о чем-то важном, застывшая, словно ледяная струна, не давала полностью раствориться в этом бесконечном холоде.
 
Сын… Мой маленький сын…

Внезапно из темноты выплыла фотография Лизы. Она улыбалась. Следом еще одно фото. Они вместе в саду.

« Это я. Это мое прошлое…»

Вода вокруг натянулась, словно пленка, и за ней зашевелились образы.

«Я схожу с ума. Я умер. Я умер, и сошел с ума»

За пленкой угадывался силуэт Лизы. Она сидела и плакала, держа в руках его фотографию, в траурной ленте.

«Любимая»

Он принялся раздирать руками пленку. Такую плотную и колючую. Но что это за преграда для истинной любви? Мелочи. Пленка треснула, выпуская его из своих объятий.

Ужас застыл в глазах Лизы…

     ***

Все было как в тумане. После смерти сына, моя жизнь из него никак не могла выбраться, и через некоторое время, к моему удивлению, я начал в нем ориентироваться.

Что есть жизнь? Лишь крупица света в бесконечной темноте. Она появляется из темноты, в темноту и уходит. Краткий миг, когда становится возможным рассмотреть то, что тебя окружает. Миг – свет погас. Зажегся для кого-то другого, но для тебя он погас навсегда.
 
Я плохо помнил, как подобрал с пола свою супругу. Долго тряс ее, обливая водой из стакана, приводя в сознание. С помощью Гали мне это, наконец, удалось сделать. Она смотрела на меня, но не видела. Смотрела куда-то сквозь меня.

Я испугался за ее рассудок, но еще больше я испугался за то, что представил свою жизнь без нее. Мне стало так страшно, что я принялся хлестать ее по щекам, матерясь и чертыхаясь.

Подействовало. Она посмотрела на меня своим прежним взглядом, потом скривилась и остановила мою руку, готовую отвесить ей новую пощечину.

- Держи себя в руках, милый - со странными нотками в голосе попросила она меня.

Я заплакал. Потом вытер слезы пыльной рукой, которой только что бил жену. Стало легче. На грамм, но легче…

     ***

Спустя некоторое время мы оказались в больнице. Втроем. Я, супруга и Галя.

Галя нас не оставила. Как не оставила и свою подругу. Она - молодец.

Мы безумной кучкой бежали по длинным больничным коридорам. Нас вела Галя. Она единственная, кто пребывал в трезвом уме. Нас с женой разум на сегодня покинул, и возвращаться отказывался, как я к нему не взывал.

Мелькали двери палат и кабинетов. Лампы дневного освещения, как пунктир на взлетной полосе, уплывал за спины, толкал вперед. Только слепая вера в маленькую удачу вела нас.
 
И мы успели.

Я расшвырял в сторону группку интернов, во главе с седовласым профессором и,  не обращая внимания на их интеллигентные протесты, ворвался в операционную. Дальше все было просто. Лизу я увидел сразу, как и врача с какими-то хирургическими штуками в руках, склонившегося над ней. Он, словно,  демон, впивался в нее, высасывая ее жизненный сок и мой смысл бытия.

Враг. Сейчас он был врагом в белом халате. Мне было все равно. Хоть в рясе, хоть в костюме Адама. Сейчас я был безбожником.
 
Просто отцом…

В два шага я пересек операционную, и отличным хуком справа уложил медицинское светило на месте. Хорошо вышло. Хотелось повторить, но из всего персонала, на ногах  осталась только молоденькая медсестра. Я с сожалением опустил руки… Finita la comedia

     ***

- Доченька, - моя супруга, оставляя по пути ручьи слез, бросилась к Лизе.

Та только пришла в сознание. Изможденное лицо, со следами нечеловеческих страданий озарила крохотная искорка надежды. Надежды на добро, которое может сотворить каждый, нужно только захотеть. Очень захотеть…

Они обе рыдали, каким то образом, без слов, все сказав друг другу, поняв друг друга. Рыдала Галя, устало облокотившись на больничную каталку. А я отпаивал водой врача, так умело мною сраженного, не забывая зыркать по сторонам. С моего лица не сходила глупая улыбка, вызывая опасения, что я навсегда останусь идиотом.

- Доченька, - не уставала повторять моя супруга, нежно прижимая к себе Лизу.

- Мамочка, - рыдала та в ответ, не отводя от нее влюбленных глаз.

Ведь как все просто на свете. Любовь, словно чистый ручей. Стоит в него войти, и весь налет того, что ты когда-то считал важным – слетает в миг. Остается только то, что по-настоящему важно. Только искренность. Только добро. И только сама любовь.

Вскрикнула Галя. Как то сдавленно, испуганно. Я обернулся, оставив полубессознательного врача в покое, и встретился взглядом со своим сыном.

Он стоял посреди палаты, глядя на меня счастливыми глазами…

Да, да. Глазами, а не черными провалами. Он больше не был серым. Он весь сиял. Всеми цветами радуги, от чего становилось больно глазам.

Он подошел ко мне. Мы обнялись. Это как то само собой получилось. Я его почувствовал. Это был мой сын. Мой Сашка…

Мать охнула, и бросилась ему на шею. Ох, и наревелась она сегодня. И откуда только берется столько слез…

Теперь их осталось двое. Нет… Трое…

Саша подошел к Лизе, нежно погладил ее по животу, улыбнулся и они обнялись…

Вселенная, во всем своем многообразии, застыла на миг. Время остановилось. Так всегда бывает, когда на мир смотрит настоящая Любовь…

- Я тебя люблю, - просто и необыкновенно нежно, прошептал Саша.

- И я тебя люблю, - сквозь слезы прошептала Лиза.

- Мы тебя любим, - произнес Саша, наклонившись к животу Лизы. Там был их сынишка, сотворивший настоящее чудо, которое так редко посещает мир, под этим солнцем. Редко, но все же посещает…

Мы с супругой стояли, обнявшись. Мы были почти счастливы. Я думаю, вы понимаете, о чем я. Не дело, когда родители переживают своих детей. Но это жизнь. Так случилось. Мы ведь тоже еще можем быть полезны. А раз так, значит, мы еще живы. Мы нужны. Мы должны жить, ради тех, кому нужны…

Саша наклонился к Лизе, поцеловал ее, что-то шепнул на ухо. Она ответила ему поцелуем, и взглядом, полным обожания…

Я верю в чудо. Теперь. Я верю в то, что если отчаяние вас переполняет, то только потому, что где-то глубоко какую-то вашу часть занимает любовь. Она становиться больше, и отчаянию ничего не останется, в конце концов, как убраться восвояси.

Тоска и грусть всего лишь грани. Точно такие же, как радость и смех. Это все грани алмаза, под названием - человеческая душа. Он засияет даже если в полной темноте, где-то далеко, вспыхнет маленькая, еле живая искра надежды. Засияет всеми цветами радуги. Озаряя человеческую жизнь миллионами красок.

Мой сын теперь все знает об этом…

Саша ушел…

Весь в сиянии граней своей необъятной души, он ушел, оставив нам великую надежду на добро. Мы все изменились сегодня. Все стали другими. Лучше. Добрее. Светлее…

Если он смог, то сможем и мы… Я в этом уверен.

     ***

- Смотри,  какой жук, бабушка, - пухленький карапуз смешно бежал по тропинке, держа в пальчиках огромного жука.

Бабушка сняла очки, отложила книгу и немного приподнялась с кресла, принимая внука в свои объятия.

- Ух ты, - смеясь сказала она, - И тебе не страшно его брать в руки, Сашок?

- Нет, не страшно. Я же больше его. Это ему, наверное, страшно…

Минуло два с половиной года. У Лизы родился сын. Мы, конечно же, назвали его Сашей.

У нас снова была семья. Я с супругой, Лизой и маленьким Сашей. Вместо сына, у нас появилась дочь с внуком. Саша был очень похож на своего папу. Порой, я себя ловил на мысли, что это он и есть. Но мысли эти я отгонял. Этот Саша другой. Очень похожий, но другой. Каждая душа индивидуальна. У каждой свой, исключительный свет…

- Мама, смотри какой жук, - и наше маленькое чудо убежало в дом, где на кухне его мама, и наша дочь, готовила семейный ужин. Секунду спустя оттуда раздался визг и детский смех. Лиза боялась жуков, а маленький Саша это отлично знал.

- Ты знаешь, - супруга наклонилась ко мне ближе, - Мне перестал сниться Саша.
 
Я поднял на нее взгляд. На лице прибавилось морщинок. Урок, преподанный жизнью в последние годы, оставил свой след на ней. Как и на мне. Я почти полностью стал седым.

- Мне тоже, - ответил я, - Иногда появляется что-то, но тут же исчезает, словно, не может войти ко мне. Я жду, но ничего не происходит. А потом все становиться тихо. Словно рябь на воде, постепенно затихая, превращается в гладь.

- Думаешь, у него все хорошо?

- Я уверен, милая…

- Я тебе верю, - произносит она, вставая, - Пойду, помогу Лизе с ужином. А то Сашок ее изведет своим жуком. Люблю тебя, - говорит она мне, целуя в щеку и уходит…

- И я тебя люблю, - шепчу я ей в след.

Но она меня уже не слышит. Она идет туда, откуда доноситься заливающийся смех маленького Саши и испуганные возгласы Лизы. Мгновение, и все стихает. Пришла бабушка, с которой не поспоришь. Все это понимают, и все принимают. С открытым сердцем…

- Как ты там, сынок? – говорю я небу…

Но небо молчит. Как и, впрочем, всегда. Но мне и не нужны его слова. Я и так знаю ответ…


                01.09.2012 г. Сочи.