Клетка. Глава 3

  Где-то с середины семестра студенты нашего и нескольких других факультетов приступали к занятиям на выбранных спецкурсах. Распределение по ним происходило в начале учебного периода, так что все успели забыть куда намеревались в те дни. Кроме того, факультативы не имели связи с основной специализацией, а это ещё сильнее снижало их значимость в глазах моих сокурсников. У нас намечалось что-то вроде забастовки.  Мы не желали тратить время на «всякие мелочи», когда нагрузка как раз возрастает и по главный дисциплинам. Но всесильная лень взяла своё. Оказалось, проще согласится с властью и тихо презирать её, но не тратить энергии на реальный бунт.
  Выбирая между психологией и родным языком, я определился на психологию. Теперь мне предстояло расплачиваться за это. Желающие изучать родной язык почти не ходили на спецкурсы. Их преподаватель вечно, то болел, то просто отменял лекцию. Отчасти так сложилось потому, что народу к нему записалось немного. На психологию же пришло чрезмерное количество учащихся из нескольких потоков. Почему физиков требовалось совместить именно с экономистами и химиками неизвестно, но судьба, создавая такую подборку, была ко мне благосклонна. Я даже не успел по-настоящему испугаться последствий давнего недоразумения с одноклассницей.... Хоть она всё ещё училась под надзором прежней кафедры, можно сказать, курс по одной из самых загадочных наук привнёс в мою жизнь много ценного.
  Обычно, из-за природной необщительности, заводить знакомства с молодёжью из соседних корпусов мне не доводилось, а тут выдался шанс окунуться в непривычную среду. Я стремился в вуз на специальность с наименьшим конкурсом по принципу «лишь бы поступить», и быстро убедившись, что на моём потоке ему следовало большинство, с благоговением смотрел на экономистов. Они казались загадочными. Попасть к ним на учёбу было очень сложно. Те, кому это удалось, рисовались в воображение либо такими же «отличниками-ботанами» как Лёша, либо людьми слишком своевременно повзрослевшими. Будущие клерки, словно заранее согласились с той убогой жизнью, что предстояла всем нам в столь тяжёлые годы. Ведь не секрет, что работа в офисе собиралась поглотить куда больше народу, чем поступает на экономические специальности. Другое дело, те кто им предпочли научные профессии. Они часто не отдавали себе отчёта в своих поступках. В принципе, в силу возраста, тут нет ничего страшного... Да только судьбу такого человека сильному хочется перебороть, а слабому избрать, в ней совсем нет свободы выбора, одно бегство от действительности. Понимая это, сердце терзалось тоской. Почему меня раньше не тянуло стать волевой личностью? Где таилась гордость пару лет назад?
  Однако, вопреки моим фантазиям, в царстве высоких целей реальность также не отличалась от хорошо изученной. Уже по внешнему виду «таинственных» студентов становилось ясно, что и в их рядах всё так же, как у нас. Под огнём взглядов, пущенных на совершенно нормальных девушек и юношей, неизвестность сначала становилась всё прочнее и слаще, но затем взрывалась вспышкой понимания. Давнее мимолётное знакомство с группой Лены, не позволявшее ничего оценить в её потоке, помогло мне проще завязать отношения с экономистами. Когда я поговорил с ними, высказав предположения относительно их характеров и покаявшись в зимней неадекватности, никто не злословил в мой адрес. Мы дружно посмеялись, и новые товарищи поведали, какие нелепицы происходили из-за предсессионной путаницы с переводом моего двойника. С появлением в их группе новенького, в деканате сначала подумали, что к ним прибыло два студента, но потом решили, что один лишний, и этим бедолагой оказался тот, чьё место я условно узурпировал. Пришлый парень впоследствии был обречён доказывать правдоподобие собственной фамилии и выдумывать вразумительную причину, по которой произошла ошибка. Ведь тяжелее всего убедить кого-либо в обычной случайности. Его чуть не отчислили из-за проблем с ведомостью, ведь преподаватели не могли поставить оценки.
  Относительно же общей адекватности и «обычности» студентов-экономистов меня проинформировали, что виной всему – деньги. Они могут многое уравнять. Банальная коррупция и платное обучение помогли нашему вузу распределить всех ботанов равномерно по разным специальностям. Среди сокурсников Лены таких присутствовало не более пяти человек. И хоть у нас их, правда, меньше, разница не была невелика. 
  Помимо хрупкости новых знакомств и непринуждённых бесед, которую давно утратило общество студентов-физиков, спецкурс позволил мне возвратить почти потерянную связь из прошлого. Занятия проходили по вторникам и пятницам, и в первом случае они располагались в середине дня. Как раз в один из первых моих визитов, приходившихся на начало недели, я прогулял первые пары и ехал на трамвае, подгадывая время именно к психологии. Погода блистала хрустальной ясностью. В слабых попытках ухватить непостоянную красоту сливались окна и мостовые. Их связь почти всегда существовала только в зеркальных отблесках солнца, но и такое разнообразие восхищало. Сияние закралось в трамвай и сплетало из теней иную реальность. Вагон превращался в движущуюся комнату. Запах свежести с тротуара, мерцания воды, и закруглённости построек – всё это пыталось отделиться от своего внутреннего каркаса. Я с трудом удерживал прекрасное на месте.
  Скромная биография, сопровождавшая меня в те годы, не имела густых и запоминающихся событий, о которых можно без устали думать, поэтому мои грёзы привыкали жить настоящим и будущим. Кто-нибудь сказал бы, что это хорошо, но во вселенной не рождается совершенства. В зависимости от темперамента – мы страдаем индивидуально в рамках общей замкнутости. Осознав уродство мира, я убил в себе старую жизнь и не знал из чего слепить ей замену. Мои мёртвые убеждения о природе вещей распались. Привычные предметы вблизи выглядели утраченными, словно доставшимися от далёкого умершего родственника, и руки избегали к ним прикасаться. Знакомые и друзья открывались с непривычных ракурсов, омывая сердце потоками театральности. Наблюдая за неизменным телом, затаённая совесть страдала от исполнения им роли незнакомого мне человека. Нервы терзались боязнью сфальшивить. Но люди не видели значимых взаимовлияний между брошенными календарями и минутным настроением. А ведь такой синтез должен осуществляться, иначе минувшее перестаёт воскрешать невидимую правду. Ежедневно я убеждался в безразличии к своим скучным подобиям судьбы сокурсников парня, чей образ повторяли зеркала. Никто не придаёт значения тому факту, что время просто невозможно заполнять качественно, конечно опыт той поры не позволял разуму осознать это до конца, но вектор тупика чувствовался безошибочно. Каждый индивид овеществляет не свою свободу, а случайность, и дело не в слабой воле. Просто, как мне уже и приходилось объяснять Лёше, любая душа шире возможностей мира по её воплощению. Мы все – призраки. Всего лишь обещания данные никому. Если бы небо позволило выбрать из подлинной бесконечности единственный путь, я бы самозабвенно следовал ему на пределе всех чувств. Но шаги мироздания, как и любой маршрут, очевидны и предсказуемы ещё в самом начале движения. Так зачем выбирать? Разве есть принципиальная разница?
  Моей жизнью отныне руководили только морально-нравственные долги и любопытство. Я смотрел на город за окнами, как на огонь отражённый в реке уныния. Коридор трамвая сплетал новое прошлое из пустоты. Пассажиры напоминали собравшихся близких родственников. Казалось, что в доме идёт праздник и суета затягивает меня в их ряды. Отмечается день рождения и виновник торжества запаздывает. Гости ждут с напряжёнными лицами, а он давно ушёл, обронив непринуждённые слова – «Одну минуточку!». Пропал на час, на день, год и вечность. Комната промёрзла и пошла трещинами от тоски и тревоги, но люди не двигались с места, лишь иногда выходили искать именинника на разных остановках и исчезали вслед за ним. Некоторые возвращались, и по рабочим дням проводили здесь минуты в ожидании праздника, но потерянный человек так и не заходил в вагон.
  По вечерам в стёклах висели портреты пассажиров, днём изображения улиц. Многие из нас всю жизнь ждут, не глядя на Клетку бытия, что кто-то разрушит её границы, но вскоре сами пропадают, как загадочный новорожденный. И вот именно в тот самый вторник, когда я намеревался посетить свой факультатив, произошло немыслимое, вернее любопытное. В движущуюся квартиру вошла девушка. И слишком уж органично вписалась в её обстановку. Так словно и должно было произойти. Я, казалось, где-то видел гостью. И безошибочно узнал Лену, чьи волосы покрывали пурпурные тона. Сразу вспомнилось, как мне довелось сторонился её в коридорах института последние месяцы, и словно камень с души упал.       Правда, я избегал блондинки, а рыжих видел неоднократно, и наша новая встреча могла приобрести оттенок комичности, но это вылетело из головы. Моё сознание так сроднилось с возникшим перед зимним семинаром по физике чувством стыда, что уже думалось, никогда не выпадет шанса всё объяснить и извиниться. Чем дольше я избегал общества своей знакомой, боясь случайных пересечений, тем явственнее замечал, что она мне нравится. Ошибка была исключена, т.к. мой вкус не способен упустить симпатичную девушку. Если призадуматься, их в природе очень мало, и ум как правило цепляется за их образы. По-настоящему красивые девушки отражались в моей памяти лишь двенадцать раз. Обычно я не мог познакомиться с ними... Но моя одноклассница не всегда вызывала во мне столько эмоций... Это заставило разум ещё раз оценить своё состояние. Раньше он отмечал её как некий зачаток гипотетического идеала, но не как прекрасное в чистом виде, так было даже перед прошлой сессией, но стоило ей смешаться со страхом в моём воображении, как произошла перемена, причём даже без какого-либо видимого присутствия самого объекта чувств. Что же изменилось? можно лишь предполагать... В Лене возродился виновник мирового торжества жизни, которого все ждали, но не могли найти. А он возможно и не исчезал, просто не имел настоящих и верных друзей. Пассажиры не оказались достойными его дружбы. Как и моё сердце в недавнем прошлом. Возможно, все в этой комнате на колёсах просто ненавидели истинного именинника и хотели лишь бесплатного праздника. А когда случилась пропажа, обнажили свои истинные унылые физиономии. Победа над незримым источником скуки важнее любви, и я в чём-то понимаю гостей трамвая. Их надежды указывали на другого героя дня, более значимого, осмысленного, люди верили в такое веселье, от которого смеялась бы вся вселенная. Но собравшиеся решили забыть истину и ждали, когда придёт кто-нибудь, кого можно принять за неё. Так постепенно, от года к году, они и покидали праздник навсегда.
  Я не привык отделять себя от прочих посетителей скользящих комнат, но внезапно пробудившееся естество смогло оживить мой интерес к повседневному. Возможно, оправилась ото сна молодость. Настроение требовало нового прошлого и получило его. Случайное заточение в школе, невозможная, почти мистическая, встреча в институте, и поездка на одном трамвае – достаточный минимум совпадений. Из таких не составит труда сплести легенду. Моим вторым домом можно считать этот уютный вагон, а институт  -  истинной жизнью. На протяжении вечности я борюсь со своим призрачным врагом Клеткой, отнявшим у меня старую биографию, и между тем знакомлюсь с девушкой, которую встречал и раньше. Отлично! Вот и история готова.
  Если вернуться к переоценке моего отношения к однокласснице, можно выдвинуть гипотезу, что она вызвана самой особенностью в восприятии сильных чувств людьми вроде меня. Таким как я для влюблённости нужны рефрены. У любого встречного в толпе рождение романтичной атмосферы сопровождают собственные ангелы. Прохожие, из числа подобных мне, никогда не замечают любовь с первой встречи. Не побеседуй мы зимой, весной я бы не испытывал влечения к старой знакомой. Кроме того, приходило на ум, что стыд и нервозность тоже внесли ощутимый вклад в котёл чувственности.
  Перед декабрьскими экзаменами судьба ненадолго приоткрыла дверь иного варианта развития моей жизни. Показала, как она могла бы сложиться, если бы я был целеустремленнее. Но случай не дал мне ничего обдумать, стрессовая ситуация забрала даже мечты об экономическом факультете. Стыд уподобился гибели. Мне казалось, что я утратил Лену навсегда, и моя, ещё только подсознательная, любовь была готова расти от каждого мимолётного взгляда, как от наблюдения за упущенной возможностью. Опускаясь на дно чего-либо навеки утраченного и скованного запретом, зрачки расширялись, и в памяти воскресала улыбка лучезарной студентки. Приговор робости неизбежней самогО множественного квадрата вселенной.
  Девушка с обновлёнными волосами хранила в моём сердце любовь к тому самому себе, который когда-то выбрал другую специальность при поступлении. Воображалось почему-то что этот второй я гораздо лучше нынешнего. Попытки совершенствовать личность переполнялись упущенными шансами больше, чем любовь к однокласснице. И разум понимал тщетность затеи. Эти стремления основывались не на том, кем являлся мой прототип, а на том кем этот «я» не был. Отредактированная биография скрывала такие запасы чужеродности, какие не могли вместить ни моё окружение, ни даже само устройство мира. На задворках сознания таилась мечта о слиянии с идеальным Андреем. Можно сказать, я любил Лену трагической любовью к себе. К ней питал чувства мой двойник. Мне лишь оставалось подражать ему.
  Не вспоминая о том, что и приют недавнего прошлого воспринимался совестью, как дом постороннего человека, можно сказать, что образцовый я, один на всём свете напоминал воплощенную загадку. Остальные потомки Адама и Евы неизменно походили на своего наблюдателя. Те, кто дружили со мной, видели вечно не высыпающееся лицо своего друга, здоровались с малокровными руками, думали обо мне, а любой кто прикасался к чему-то реально моему, воровал у владельца его худшие качества и заражался серостью и безличием.
Двигаться к идеалу проще всего с завязанными глазами, поэтому я нашёл совершенство в невосполнимой утрате счастья. По совету благоразумия от будущей экономистки следовало отстать и исчезнуть из её жизни. Наши идолы очень уязвимы, и мой уже начинал распадаться, но участь призрака, изгнанного из рая, пугала сильнее. Во что бы то ни стало хотелось хоть на миг коснуться солнца, затаившегося в волосах одноклассницы и в прекрасной биографии альтернативного мира. Клон отвергнутой судьбы не знал о Клетке, а за последние недели борьба с собственными мыслями истощила меня. От слепой тоски нужно было просто забыться.
  Вдохнув вместе с воздухом храбрость, я постарался вежливо завязать разговор с попутчицей и объясниться по поводу инцидента с ложным поступлением к ней в группу. Звёзды, видимо, соединили мой дух с безукоризненным прототипом, ибо задуманное отлично осуществилось. Рыжая девушка восприняла историю доброжелательно, укорив меня только за стеснительность. Яркие волосы словно забрали часть энергии Лены, и она старательно маскировала усталость, вероятно, поэтому ничто не могло вызвать искреннюю улыбку у студентки, хотя я усиленно шутил. Дурные предчувствия уже сковали конечности, посеяв напряжение. Своим хмурым обликом мы отобрали у неба небольшое расстояние от станции до института и зашли в светло-синюю аудиторию. Только невольно коснувшись основных тем общения одноклассницы, я узнал причину её мрачности. Произошла какая-то трагедия в семье. На тот момент стало ясно лишь, что случилась она с её братом, но суть проблемы пока не распознавалась. 
  Лекцию вела маленькая сутулая женщина, с измученным и напуганным взглядом. Вопреки её фактуре, голос обладал жизнестойкостью и звучностью. Отрикошетив от окон, стен и ухмыляющейся молодёжи, он долетал до меня искажённым. Его особый тембр напоминал одну из интонаций Сергея Константиновича. Эффект сходства усиливался и от того, что глубинная сущность слов психолога имело родство с давней речью замещающего преподавателя. Если вдуматься, наука познающая человека уже подобралась к пониманию ограниченности всего сущего. Кто знает, что за тревога запечатлена в глазах лектора? Может на её лицо опустила свою тень каркасная основа мира? Куб?
  Женщина выносливо удерживала неподвижность в позе, лишь от взгляда на которую сводило туловище. Но любой из нас забывал об этом, и каждому чудилось, что она ходит между рядами, настолько сильно речь переполняли экспрессия и движение. Батареи работали, распыляя жару и влажность. Беседы шелестели удушливыми туманами над говорившими. Молчание терялось в океанах болтовни, хотя уровень шума нельзя было назвать высоким. Облака слов разнились по высоте и длительности, в них всегда было что-то индивидуальное, но при детальном вслушивании без труда отмечалось, как в непохожих диалогах разные участники словно играют одни и те же роли. Везде фразы лидеров разговора одевались в наряды юмора и иронии, а звуки лишённые радости обречённо топтались сзади в качестве фона. Там, где сидел я, почти строго в центре помещения, образовывался провал, куда долетали в основном слова лектора. Здесь никто не шутил, не комментировал лекцию и не валял дурака. Здесь по большей части молчали, а я слушал перешёптывания Лены с её подружкой и каким-то пареньком с их потока. Но духота мешала сосредоточиться, и поневоле меня гипнотизировал тон излагаемого у доски материала. К тому же, скука не сквозила в голосе психолога. В какой-то момент мой разум сильно удивился смысловому созвучию речи преподавателя и малой группы моих соседей. Они будто дополняли друг друга, или говорили одно и то же, несколько по-разному выражая мысль. Словно в середине творения вавилонского столпа соединились две колеи, рождённые одним научным языком.
  Однако такой эффект быстро распадался, и из него вытекала ясность, что общение ведётся с использованием психологических терминов, по сути не связанных с планом начальных занятий, но имеющих внутреннее родство с тематикой факультатива. Длилась одна из вводных лекций, и мы скользили по самым общим понятиям. А факты звучащие неподалёку уходили в глубины частного.
  Брат моей одноклассницы сошёл с ума. Три недели назад его госпитализировали. До самого последнего момента близкие, в том числе и сама раскаивающаяся сестра, не принимали всерьёз симптомы болезни. В кризисный момент заболевания, накануне дня переезда в больницу, парня застали с отсутствующим видом стоящим у окна. Инцидент случился утром, и остолбеневшего начали торопить на предстоявшее ему собеседование по работе, но заметили, что постель лежала подозрительно нетронутой. Стало ясно, что человек либо встал заранее и убрал её, либо не ложился спать вообще. Всей семьёй его не могли заставить отойти от застеклённого квадрата в стене. Объяснить своё поведение он не мог, как не способно на это статуя. Плачущая мать уже хотела вызывать скорую, когда околдованный сам не вышел из ступора. Но в норму он так и не вернулся. На любые расспросы брат отвечал редко и с неохотой. При всматривании в зрачки, чувствовалось как ему тяжело говорить. Лена твердила подруге, что его за последнее время сильно возросшая лень таила в себе следы страшного разрушения, скрытого за привычной внешностью. Казалось, что бедолага просит о чём-то или предупреждает, но не может придать информации форму. Иногда молчание разрывалось странными выстрелами фраз, непродолжительными и страшными. Больной говорил, что не может думать. Просил о помощи, а порой открывал рот и словно захлёбывался чем-то. В тот же вечер его забрали врачи. Теперь студентка с матерью навещает несчастного раз в неделю. Состояние их родственника улучшается, но к самостоятельной жизни он совершенно не приспособлен.
  - Сейчас хотя бы может говорить, - глядя в дальнее и такое маленькое окно, повторяла рассказчица. Паренёк, сидевший между мной и Леной, всё норовил узнать, что именно говорил безумный.
  - А ты не спрашивала его, на что похожа шизофрения? Наверняка же были какие-нибудь галлюцинации, ну там... бред. Он ничего особенного поблизости не замечал?
  - Да нет. По крайней мере, Алёша мог удерживать негатив в себе. Он на свой лад остался вежливым и скрытным, даже поражение ума не уничтожило всех его черт.
  - Ну, это значит слабое «поражение». Скоро поправится.
  - Врач говорил, что пока на это рассчитывать рано.
  - А я и не имел в виду, прям через месяц... вероятнее, скажем, на следующий год... Мне как-то так представляется.
  Мой сосед явно расстраивался, что выудить подробности жизни сумасшедших не удавалось. Путь к другим историям также не открывался. Любые попытки перевести тему проваливались. Соседка Лены, удивительно похожая на преподавателя в центре аудитории, постоянно возвращала разговор к трагедии подруги.
  По своей природе этот парень не был способен усидеть на месте, не важно, приходилось ли заниматься одновременно делом или требовалось просто никому не мешать. Помимо моей знакомой он пытался вступить в беседу ещё с впереди сидящими химиками, постоянно прося их, то передать ручку, то карандаш. Но на свою беду, получал лишь резкие отрывистые реплики и сдержанные услуги. Его активность варилась в собственном соку, и вера в спасение угасала. Всё очевиднее я открывался перед соседом, как самая неприятная перспектива. Моя внешность сразу оттолкнула весельчака, и даже находясь в отчаянии, он долго не решался заговорить именно со мной. По виду коренастый, приземистый, с довольным выражением на недобром лице, сокурсник Лены увидел по правую руку от себя свою противоположность и никогда не стал бы всерьёз общаться с таким тощим и педантичным типом. Однако экономист слышал про историю с курьёзным переводом в их поток «какого-то друга Лены» и видел в незнакомце ещё и смешного чудака. Таким образом, смутно надеясь извлечь из моей угрюмости какой-нибудь анекдот, паренёк спросил:
  - Слышал, у твоей подруги брат с ума сошёл? (Интонацию собеседник выдержал вежливую, но почему-то ощущалось, что это для него непривычно или неприятно).
  - Вот всю лекцию от вас про это слушаю - Потирая глаз, отвечал я, стараясь не глядеть на собеседника.
  Сосед одобрительно усмехнулся и продолжил.
  - У меня у кузины муж свихнулся. Они накурились с друзьями, начали бухать, но все понемногу отошли от зелья, а он нет. Выломал дверь, сел на неё и с лестницы по перилам сиганул. Насмерть расшибся. А у тебя кто-нибудь с ума сходил из знакомых? Говорят, люди все немного ненормальные.
  - К сожалению, - и моя речь остановилась, но я быстро осознал ошибку и оскалившись скорректировал:
  - К счастью, у меня нет ни одного знакомого безумца. Был один пьяница, но ведь алкоголизм не идёт ни в какое сравнение с паранойей или аутизмом. (Пока эта фраза длилась, тело почти физически ощущало, что ожидания нового товарища оправдались). Зато я предполагаю, из-за чего может возникать шизофрения...
  Тут на мой голос обратили внимание и одноклассница с подругой. На кареглазом лице последней красовались огромные модные очки.
  - Я не утверждаю, что это причина прямо таки всех случаев, но мне кажется, что многие из них произошли по её вине.
  Сейчас в интернете существует информация, свидетельствующая о том, что некоторые формы психических расстройств связаны с потерей человеческого контроля над мыслями и воображением. Личность как бы расщепляется от собственного запустения. Но причины болезни обычно специалистами называются разные. Если предположить, что верна теория, считающаяся реальным некий «вирус безумия», ведущий свой род из воображаемого мира, возникает гипотеза о какой-то мысли или идее, попадание коей в мозг, крайне губительно. Наткнувшийся на неё индивид приходит в ужас. Пугается так, что всё естество поражённого помышляет лишь о бегстве. Вскоре шизофреник устремляется сознанием во все щели вероятностей, помещая ум одномоментно  в разные параллели бытия. Испуганный ищет выход. Только представьте себе это, вникните! в его вселенной уже не остаётся ружей, которые ни разу не выстрелят, не остаётся ни одного рычажка, что не будет опущен... А он по прежнему продолжает процесс. Несчастный больной словно помещён в некую незримую тюрьму и мечется по кругу. А тем временем его восприятие раздваивается и молча исследует окружающую суету. Я это всё говорю потому, что мне такая слабость воли и ёрзание мысли напоминает поиск выхода из общей ограниченности нашей жизни. Сумасшедшие словно видят нечто страшное, что их психика не может переварить. Далее они забывают об этом, Клетка безличия проникает в подсознание, человек меняется и бац! Безумие в полной силе. Подобное возможно с каждым, кто узнает правду.
  Муки, вызванные непрекращающимся мышлением, страшнее причины их породившей, но её уже никому не удастся воссоздать, обманутый механизм самосохранения стирает опасную память. Простите за банальную метафору, на это, как при простуде, организм пытается скорее убить микробов и у него начинается жар, зато хозяин за счёт страданий быстрее выздоравливает. Только здесь разницы в способе заражения. Душевная боль опаснее, и дьявольское отравляющее знание изначально надеется попасть в пламя ада, пытаясь самостоятельно активизировать программу своего уничтожения. Именно с её помощью F-20 (Прим. по МКБ-10 это шизофрения) сжигает личность и тело жертвы.
  Трагедия всех людей возможно в том, что действительность пуста и замкнута, а самое лучшее в ней - лишь грёзы о несбыточном. Я думаю, когда человек в полную силу осознает эту правду, у него есть два пути – забыть её и сойти с ума, или же, приняв к сведению, жить иллюзиями.  Реальность – лишь пугало, ужас, от которого некоторые из нас застревают в полусознании, бессильно стараясь переварить обыденность. И нет ничего безысходней такого застревания.
  - А с чего ты взял, что истинное понимание мироустройства опасно, разве на то есть основание? - прервала меня похожая на психолога девушка.
  - Просто вселенная ужасна, а я не встречал ничего правдоподобнее паники.
  - Но любовь сильнее её, хоть может это и не очевидно, встряла Лена. Вспомни, Какое существует в нас первочувство и основа всех последующих восприятий?
  - Это страх, – раздался бодрый голос соседа. Однако увидев неодобрительную гримасу на закрытом очками лице, говоривший стал давиться оправданиями, то и дело произнося – «Что нет? в начале пары, так лекторша сказала!»
  - Но Кирилл, при чём тут учёба, я имела в виду другое, страх на пустом месте не берётся,- Рыженькая медленно выговаривала слова, отчего речь становилась назидательной.
Когда боишься чего-либо, всегда страшишься за «конкретное», т.е. за то, что любишь.
  - Или ценишь, - съязвил парень.
  - Но любая стоимость устанавливается относительно выбранных приоритетов, а их диктует сердце. Следовательно, нет любви – нет и ценности. - Настаивала моя подруга.
  - Нет ценностей – нет и любви,- попытался шутить сосед, но его веселье не находило отклика.
  Я решил продолжить излагать свои мысли:
  - Вопрос поставлен не об изначальной важности чувств. Наши привязанности сверх замечательны и до конца дней формируют взаимосвязь с действительностью, об этом даже никто не спорит. Все эмоции и поступки опираются на различные симпатии, как на стержень. Но что если они не имеет подлинной значимости? Ведь чтобы любить нечто, требуется объект, на который можно направить вектор своего внутреннего мира. И тут появляется проблема индивидуальности. Мы же так похожи! Наши отличия совсем не раскрывают естества каждого индивида. Можно сказать, души не способны воплотиться в реальности, из-за её плотности.
  Любовь, обволакивающая космос, похожа на реку, или на огромный океан красоты, затопивший безликий город. Она всюду, когда умеешь её замечать. И кажется, что всё пропитано осмысленностью и значением, при соприкосновение с бескрайними водами. Но за ними ничего не стоит. Точнее явно что-то всё же есть, но невозможно понять, что именно. Наш мир – тень другого, объясняющего этот. По сути, жизнь каждому дана только потому, что без неё невозможно совершенство на вышестоящем уровне. И всё отображённое в глазах как идеал – есть потустороннее видение.
  - Похоже, ты мистик Андрей,- улыбнулась одноклассница. Но разве подобная точка зрения не излишне пессимистична? Две вселенные, которые не могут пересечься и одновременно существовать одна без другой… Романтично, конечно, но грустно. Неужели не может быть простой красоты здесь? Той, что добыта не за счёт чьей-либо жертвы и пояснения?
  - Я не то чтобы не согласен с тобой, Лен, но мне думается, и примитивные осколки прекрасного всего лишь прежнее обещание смысла и чего-либо неизведанного. Оно безусловно нужно, но избрано для некоего непостижимого действа. Понятно, что такое описание важнейшего составляющего реальности очень ментально, но когда мой взгляд сталкивается с чем-то одухотворённым, бросается в глаза понимание, или даже некая странная чувство-мысль гласящая, что всё излучающее симпатию как бы шепчет: "Я такое красивое, потому что это необходимо для..." - и то для чего, окутано тайной, и совершенство формы от умалчивания становится ещё желаннее.
  Прекрасное словно даёт надежду на существование неизведанного. Оно удерживает мистическую, хотя и не равнозначную, зависимость запредельности, полной смысла, от пошлости бытия. Глядя на идеальный объект, ум воображает, как в детстве, что в сию секунду случится может что-то невероятное, и кажется, пусть обычно только бессознательно, но для меня не бесследно - красота - это то, что питает веру в существование рая и высшей силы помогающей человеку. Достоевский, с моей точки зрения, абсолютно прав - жить без неё невозможно.
  - И обещания совершенства так необходимы человеку, что даже их неисполнение не так печально, как полное их отсутствие. - Неожиданно добавила подруга моей собеседницы.
  - Да, к этому я и клонил.
  Близился перерыв, и нас представили друг другу. То, что парня звали Кириллом, стало ясно в ходе разговора, и рассказывать о нём особо не пришлось, Лена только упомянула пару фактов. Оказалось, что при всей своей внешности он весьма неплохо учится и слывёт довольно грамотным студентом, хотя, конечно, по складу характера паренёк не интеллектуал. В отличие от имени моего соседа, шипящие звучания слова «Даша» разрезали пространства впервые.
  О девушке поведали гораздо основательней.
  Подруга Лены увлекалась восточными учениями и на редкость хорошо разбиралась во всех доверяемых ей переживаниях, как показало время, включая связанные с ограниченностью вселенной. Она говорила, что я ищу более качественного существования, но не осознаю спасение, как выход. Моя же огневолосая знакомая считала, что мне просто не хватает сказочного среди несменяемой череды бледных дней. Рассматривая обе точки зрения, разум приходил к выводу, что в тоске по Миру Образца скрыто нечто ещё не распознанное. Вскоре ситуация прояснилась. Мне бросилось в глаза, что никто не страдает от того, что мир такой какой он есть, настолько же сильно как я. Мои нервы портились уже потому, что камень твёрдый, реки зеркальные, а небо недостижимо, и с этим ничего нельзя поделать. Я неоднократно рассказывал о своей борьбе с естеством и Даше, и Лене, и даже случайно подворачивающемуся Кириллу, но ни на кого подобные переживания не произвели впечатления.
  Мои визиты на спецкурсы напоминали пятна пламени в огромном чёрном зеркале. Стоило посетить несколько занятий вместе со своим привычным потоком, как снова ощущалось полное дьявольское взаимопонимание, и оно лишь пугало меня. Безгласное сходство мышления вечно безрадостных теней делало любое отражение мёртвым в стёклах бытия. Совсем другими представали дни, проведённые с экономистами. Я становился ярким и блистающим, рассказывал свои идеи, слушал чужие. Было много смеха, умных мыслей и доброжелательности. Абсолютное сопереживание, похожесть, но на ином уровне.  Жаль только в каждом двойнике, за новой отражательной поверхностью, взгляд не узнавал себя.
Сокурсники понимали мои мысли. Товарищи с факультатива – чувства. И мозг наблюдал, как я расщепляюсь. С одной стороны сознанием владела идея, с другой - сердце не принимало её.  Однако душа стремилась скорее к сердечному счастью, поэтому друзья, проходившие психологию, казались мне родными, будто члены семьи. Но никто не вникал во все страдания Клетки, хотя, вероятно, именно поэтому присутствие попутчиков на празднике жизни делало его поистине праздничным.
  Пожалуй, о торжестве неиссякаемой молодости я и мечтал, когда воображал в трамвайном вагоне свою новую историю и биографию. Хотелось ощутить вкус жизни заново, на этот раз укрываясь добротой и привязанностью. Создав вторую судьбу, душа перетекла в двойника, как в мир, который не затронула чума скуки и иррационального страха. Таким путём священная искра спаслась во вселенной, где мне не довелось узнать, что её не существует. Единственной проблемой, мешающей разорвать связь с прошлым, осталась моя привычка играть роль мученика. Рождённая, как защитный механизм, она совершенно вышла из под контроля и крайне не нравилась окружающим. Я тщательно скрывал её, но это требовало усилий. И с каждым днём их становилось больше. Тень Великой Клетки и обнажённого миропорядка падала на испуганное сердце и разрасталась, пуская корни, которые росли быстрее, когда глаза натыкались на унылые лица одногруппников.
  Так новой вехой в борьбе с собственной философией стала битва за прекращение «Страдания», победу в коей предстояло одержать любой ценой. Обновлённому Андрею ни к чему был комплекс нытика, и мне приходилось искать альтернативные способы снижения стресса. А ради друзей Лены мой разум его отыскал. Суть была проста - я прекратил появляться без особой надобности на большинстве занятий, кроме психологии, и старался не думать о последствиях.
  Чем глубже становилось озеро забвения, где тонули мои обязанности учащегося, тем больше весь остальной пейзаж действительности наполнялся гаммой свежих красок. Казалось, что я отвоёвываю гармонию своей жизни у никогда не любимого института, в то время как у его закоптившихся стен не прекращает возводится что-то огромное.
  С Кириллом, Дашей и Леной мы много ездили на трамваях. Нам нравился именно этот транспорт, и любовь к нему выразилась в своеобразном увлечении – путешествовать без билета, наблюдая реакцию водителя с пассажирами. Иногда случались весёлые скандалы. И спасение от контролёров напоминало азартную игру, ведь чаще мы цеплялись к тем, кто добросовестно исполнял свой долг и пытался нас поймать. Многие не хотели с нами связываться.
  Если не принимать игры в расчёт, наша компания привыкла к рогатому транспорту, потому что дом моей одноклассницы располагался поблизости от одной из остановок. В опустевших после исчезновения брата комнатах было неуютно, но ведомые интуицией, мы избрали именно это место для подготовки своего эксперимента. Тогда ещё только созревающего.
Лена жила далеко, в старом сталинском доме, в большой квартире, суженной размерами и бедствиями в её семье. Со всех сторон возвышались высотные закопченные здания, лишённые дворов, а все шоссе поблизости строились широкими, в тон общей монументальности пейзажа.
Какой-то атавизм во мне норовил сравнить район, где жила моя подруга с огромной скалистой пустыней. А ведь мой собственный располагался не так уж далеко отсюда и имел приятный дружелюбный вид.
  Эксперимент, придуманный среди многолюдного запустения бледного квартала, сводился к следующему. Друзья хотели доказать своему несмышлёному спутнику, что все его опасения касательно всеобщей одинаковости и мировой ограниченности – глупое заблуждение. Их очень веселил тот трепет, с которым я подходил к теориям Клетки.  Кирилл утверждал, что они всего лишь отражение моих комплексов. А Даша почти убедила меня в порочном возникновении подобных мыслей. Ей думалось: идея куба - есть неверно истолкованное учение Махаяны. Согласно её словам, я поверил лжи и страдаю от собственной ереси. Надо сказать, мои чувства и сами намеревались согласиться с умной девочкой. Мозг надеялся отречься от своего учения. Оно, конечно, меня притягивало, хоть и пугало, но яркая вселенная дружбы, в которую трансформировалась реальность вокруг, вызывала настоящую преданность. И ей хотелось подчиняться.
  Загадочный опыт, задуманный нами, основывался на определении судьбы незнакомых людей по их внешнему виду в манере Шерлока Холмса. По смыслу мероприятия, если мне не удавалось понять сущность человека и его биографию, то это означало, что личность любого из нас не живёт где-то далеко в заоблачном Мире Прототипе, а находится здесь, в каждом, как непостижимая тайна. Следовательно, и красоту нужно считать не обещанием вечной загадки, а самой загадкой. После того как я даю характеристику незнакомцу, мы вместе намеревались внедряться в среду подопытного и выяснять существенность моей правоты. Наивный эксперимент мог помочь мне окончательно искоренить привычку, призывающую "в муках спасаться от трудностей". Кроме того, наш опыт приучал тело действовать и свободно общаться. Жаль только результат оказался непредсказуем. Но надо отдать должно моим товарищам, они ведь решили «вылечить» страдающего, мне совестно, что это впоследствии привело к трагическому завершению. 
  Впрочем, следует упомянуть, до конца я не никогда не понимал Лену и её знакомых, ни в то время, ни сейчас. Для моего восприятия их подлинные мотивы туманны. Мы проводили вместе массу часов, много спорили о разных проблемах, но я не мог бы с уверенностью сказать, как эти люди относились ко мне на самом деле. Что ими двигало, когда они желали помочь? Иногда на Дашу с Кириллом находила насмешливость, и по лицу бегали тени. В такие минуты от них исходило что-то похожее на враждебность, и пусть это было шуткой и быстро испарялось, я порой долго находился в растерянности от неожиданных перепадов их настроения. Лена держалась гораздо ровнее. В ней постоянно соседствовали мягкость и доброжелательность. В наших беседах она часто вспоминала о брате и о давно умершем отце, робко смотрела на самое дно моих зрачков и с каким-то немым вопросом заинтересованно слушала. Девушка словно выпрашивала у меня каких-то слов, а я бросал ей всё наугад, надеясь угодить. Но бывало, что и её лицо вонзало в меня металлические взгляды в ответ на любую попытку что-либо донести ей. В такие периоды внешность подруги становилась чужой и искусственной, будто наши судьбы и не пересекались. Даже казалось, что рядом не моя одноклассница, а некий огненный демон, укравший черты у бедной студентки.
  Даша периодически повторяла, что я дурно влияю на свою знакомую и сердилась, хоть и не всерьёз, на то, что Лене нравятся мои трансцендентальные рассказы о несовершенстве бытия. Вообще говоря, эта лёгкая неприязнь распространялась не только на мою рыжую спутницу. Чувствовалось, как кареглазой умнице в принципе не нравилось, когда какая-либо идея покидала пределы чьей-либо головы и поселялась в соседней. Некоторые мимолётные общие знакомые, время от времени попадавшие в наше окружение, иногда заинтересовывались моими словами. И в такие минуты Даша недовольно фыркала, высмеивала меня с моими слушателями, а в течении дня вероятность припадка враждебности с её стороны увеличивалась.
  Разговоры в доме, принявшим на себя роль центра наших встреч, шли не только о грядущем мероприятии и о теориях Клетки. Бессмысленно обсуждая что-либо, мы часто и подолгу беседовали друг о друге. Так я впервые осознал, как мало знаю Лену, хотя столько лет помню её лицо. Когда одноклассница рассказывала о нашем общем прошлом, мне казалось, что на небе зажглось второе солнце, и мир никогда не станет прежним, по крайней мере, не сохранится его привычная история. Школьная жизнь, со стороны другого человека, так не походила на устоявшуюся картину в моей памяти, что тот, кем я был для своей подруги в пору её отрочества, представал перед мысленным взором как некий загадочный фантом, который, по мнению Лены, существовал реально, хотя её и пытались в этом переубедить. Мне же до сих пор весьма неловко за то, что прототип воображаемого знакомого экономистки, как истинный автор призрака, доподлинно знал иллюзорность своего творения. Когда бывшая школьница говорила о событиях связанными со мной и с ней в те годы, я чувствовал себя убийцей какого-то прекрасного юноши. Палачом беспросветно несчастным и лишённым даже милости покаяния. Ведь из-за любви к образу в женской голове невозможно было признаться в содеянном. Исповедь уподоблялась оружию забытья. Свершись она, и мой двойник не просто умер бы, но и превратился в кого-то никогда не существовавшего. Приходилось спасать чужую тайну от острых углов собственной личности. И так длились дни. Два раза в неделю я приходил к Лене в сопровождении Даши и Кирилла и обречённо развеивал грёзы о самом себе в глазах окружающих. Из раза в раз моя совесть делало это молча и безропотно, лишь по возможности вежливо.
  В гостях у рыжеволосой девушки мы много пили кофе и ели купленную заранее дрянную снедь. На протяжении наших дискуссий до сознания часто доносились звуки несмолкаемых строек, вплетающиеся бисером в путаные речи. Что-то железное ползло и било хвостом на улице, но никого это не волновало. За тем окном, возле которого сумасшедший хозяин комнаты не мог пошевелиться, вдали возвышался каркас незаконченного здания. Каждый из присутствующих в комнате периодически подходил к стеклу и погружал взгляд в холодное пространство, пытаясь разгадать тайну брата Лены – Алексея.
  Присутствующие совершали это действие в индивидуальной манере.
  Кирилл приближался к застеклённому городу незаметно и скованно оглядываясь. Он испытующе смотрел на горизонт, словно выискивал что-то, и уходил, слегка пожимая плечами. Иногда студент замирал у окна надолго. В такие моменты на его лице появлялось мечтательное выражение, готовое смениться выражением довольства. Мне почему-то он напоминал лётчика. Когда мой друг застывал в подобном положении и забывался, в нём чувствовалась странная, будто чужеродная, гордость, и как только сытая уверенность искажала эти черты, он покидал свой пост. Лучшее в нём пряталось где-то в подсознании.
  Даша подскакивала к удалённому пейзажу быстро, и стекло внезапной демонической силой останавливало девушку. То, что по своей природе такая активная Даша вдруг прекращала двигаться, вызывало у любого наблюдателя неприятное чувство, сходное с "гусиной кожей". Девушка не гармонировала, ни с таившимся за рамкой в стене, ни с самим бледно-серым квадратом. Её вздёрнутый нос и длинные руки заранее знали всё, что могло поведать окно, и изумление, время от времени затенявшее выражение лица, внутренне говорило: "Надо же, я даже и это знаю!"
  Лена погружалась в созерцание с нескрываемым сочувствием к ушедшему родственнику. Склоняя голову набок, она старалась что-то вспомнить или вернуть своим взглядом. Если посмотреть ей в глаза, в ту секунду, когда зрачки надолго останавливались у призрачной преграды, то можно было заметить, что внимание студентки направлено вовнутрь. Глядя сквозь стекло, она наблюдает за чем угодно, но не за предстающим перед её взором. Для страдающей сестры место рядом с подоконником стало своеобразным пусковым механизмом минувшего. О чём Лена думает, опустив мысль в собственную бездну, никто не знал, а она нам не говорила, да и к окну подходила тихо, крадучись, явно стесняясь нас. Мы и так вели себя не вежливо, вынудив показать комнату брата, поэтому больше ни о чём не расспрашивали.
  Я боялся находиться рядом с незаконченным фрагментом города. Когда ноги становились туда, где раньше окаменел Алексей, сердце неудержимо начинало искать сходства между нами, и к горлу подступала тревога. Самостоятельного желания видеть перекошенную стелу вдали я не испытывал, и поэтому мой силуэт появлялся у стекла исключительно чтобы доказать заинтересованность в вопросе страшного недуга. Однажды посетив данное помещение, он по негласной убеждённости оставил здесь свой след. Но мне куда более заманчивым представлялось изучать его с дистанции. Я даже не желал посещать осквернённой комнаты. К слову упомяну, она была вычищена матерью Лены, и оттого говорила о безумном парне также, как школьный образ из памяти моей подруги об её однокласснике.
  Кто бы ни подходил к окну, оно не раскрывало своих секретов. Только рабочие продолжали стучать в отображённом срезе новостроек.
  В отличие от наивных тайн простых людей, загадочность Алексея воспринималась, как непреодолима стена. И хоть это, по своему принципу, и была овеществлённая мечта о вечной неизвестности, как раз её стоило бы разрушить. Она напоминала мои безрадостные философские учения, а я, не отдавая себе в том отчёта, надеялся, что смогу их победить с помощью нашего нелепого эксперимента.