Гори, гори его свеча...

               




-Я видел ваши акварели. Очень воздушно и душевно.-Неожиданно услышала я над собой  теплый мужской голос. Одновременно на мой стол упала тень от человека, остановившегося возле  меня. Я подняла глаза, ничего не видя кроме деталей картины, над которой работала.
Я-реставратор, специалист эпохи Ренесcанса. Когда вижу старую картину, израненную временем,  наворачиваются слезы от жалости, словно вижу человеческую старость и немощь.Я зажмуриваюсь, и мне открывается ее молодость в момент написания, когда автор ставил свой автограф. Подпись лучом вспыхивает в моем сознании, выделяя замысел картины, каким его себе представлял художник. Наверно, поэтому я стала реставратором.

Когда я работаю, реальный мир исчезает, я вижу только картину во время ее создания, слышу звуки, связанные с ней, они шелестом доносятся издалека: мазки кисти, дыхание художника, скрип дверей, неразборчивый говор  приглушенных  человеческих голосов. Я чувствую настроение, с которым художник принимался за работу или кончал ее.

Третий месяц работаю в Старо Място в Польше в составе экспертной группы СССР. Нас четверо, мы сидим в огромном зале старинного замка, временного помещения музея художественных искуств. В музее есть директор  Зденок Малевский и два помощника. За все время  работы он один раз заговорил со мной.

Я  с трудом оторвалась от картины, которую  старательно омолаживала. С усилием сфокусировала взгляд на мужчине. Он  был помехой, которая некстати  вырвала  меня «оттуда» «сюда».
-Вы что-то сказали?- нахмурясь, переспросила я.
-Я сказал, что ваши акварели удивительно хороши. Они  излучают энергию тонкой души. Простите, что оторвал от работы.
С этитми словами мужчина двинулся дальше  к дверям кабинета директора. Это был Малевский.

Я очнулась, с лица сползла хмарь. Я  вымолвила:
-О! Этот «медведь»  не так « глух» и «слеп», как кажется.
Я закрыла глаза и посмотрела ему вслед, как  всматриваюсь в картину  для знакомства  перед началом  реставрации. Я увидела слабое пламя свечи, закрытой глухим непроницаемым колпаком. Пламя было прямое, тонкое, без колебаний. Оно не разгоралось и не гасло.

-Странно! Свеча горит без воздуха и не гаснет!- подумала я. И до меня дошло:
-Его душа жива, пока горит  свеча!
Я открыла глаза, видение пропало. Меня охватила тревога.
-Отчего его душа под колпаком? А вдруг ей не хватит кислорода?
Дверь кабинета открылась, директор прошел мимо меня, слегка кивнув. Я не сводила с него глаз, впервые увидев в нем мужчину.  Он совсем не походил на медведя, был высок и широк в плечах, но строен и пропорционально сложен, прямая спина воина,  мягкая, бесшумная  походка  охотника. Он вышел из зала, а я продолжала о нем думать:
-Почему я называю его «медведем»? Он ничем не похож на громоздкого зверя-увальня!- И я, вспомнив, рассмеялась. То был наш первый разговор, спустя  пару дней после моего приезда. Он спросил  тогда:
-Как вы думаете, какого медведя белого или бурого следует оставить в нашем музее?
Я тогда подумала:
-Сам ты- медведь!- Я не поняла причину вопроса:
-Зачем вам чучело медведя?
-Кто-то  вывез и бросил, не пропадать же труду  и...зверю.

Малевский смущенно смотрел на меня, хлопая длинными  темными ресницами, зависть и гордость любой девицы. Серые глаза его были печальные, я бы сказала тяжелобольного и уставшего человека. Они сдернули мою спесь, я серьезно ответила:
-В Польше нет северных медведей, оставьте бурого, хотя и бурых давно нет. Вы правы, не выбрасывать же такое чудо!

Он улыбнулся, и теперь мы ходим мимо огромного темнокоричневого зверя, с оскаленой пастью, вздыбившегося на коротких задних лапах и раскинувшего объятья, способные обхватить  баобаб.
После этого разговора я прозвала Малевского «медведем», но  до сегодняшнего дня не имела повода для разговора с ним. Сегодня он сказал мне приятные слова, однако глаза его оставались больными и тусклыми.

-Но свечка в нем еще горит!- подумала я.-И имя его звучит как серебряный колокольчик: з-з-зде-е-нек!
-Над чем ты смеешься?- услышала я голос коллеги Людмилы. Она как и я была направлена в Польшу для поиска художественных шедевров, вывезенных  немцами из СССР. Я сидела ближе к выходу, а она в другом конце зала, недалеко от дверей  кабинета директора. Кроме нас с Людмилой в группе были  двое мужчин. Они разъезжали по стране, выискивая следы  пропавших полотен. Мы, женщины, корпели над их восстановлением.

Старшим над нами  был  капитан Иван Сидоров. Он каждую неделю отправлял в Москву отчет о нашей работе. Людмила как-то шепнула, что Иван пишет не только о шедеврах, но и о нас тоже.Я пропустила это мимо ушей: что можно рассказать обо мне интересного? 8 часов сна, 12 часов работы, 1,5 часа  ходьбы до музея и обратно до общежития, 2,5 часа еда,  изредка душ, чтение и больше ничего...

Я подошла к Людмиле, пора было перекусить, чем Бог послал. Время голодное, 52 год.
-Людмила, ты показала мои акварели Малевскому?
-Я. А что? Ты сердишься?
-Нет, наоборот.
-Что произошло? У тебя странный вид!
-Он не такой валенок, как я думала...
-Она думала!- фыркнула Людмила.-Что ты знаешь о нем?
-Ничего.Что я должна знать? Что в нем особенное?
-У него всегда цветы на столе. Он сам их приносит.
-Правда? Почему не дарит тебе или мне?
-Не смеет.Не хочет навязываться.
-Не верю. У него глаза мертвые.
-Да, согласна.-Печально вздохнула Людмила.-Умрешь, когда узнаешь, что твои родители и молодая жена расстреляны.
-Господи, прости! Я не знала. Где он был?

-В партизанах, в львовских лесах. Узнал через неделю, хотел повеситься, не дали. Ходил на самые опасные задания, Бог сохранил ему жизнь.
-Как он попал в музей?
-Он закончил художественное училище в Львове. С первых дней оккупации ушел в ополчение.
-Да,  жестокая судьба,- согласилась я.-Вот почему душа в нем чуть теплится,- подумала, но не сказала вслух.

-Кто были его родители?
-Мать- полячка, отец русский с польской кровью.
-Ты откуда все это узнала?- удивилась я.
-Земля слухом полнится. «Имеющий уши, да услышит».  Живыми людьми надо интересоваться, а не только мертвыми  на картинах!-она внимательно пригляделась ко мне.
-Выкладывай, с чего ты вдруг заинтересовалась «медведем»? Не собралась ли перебежать мне дорогу, слепая соня?
-Тебе перебежишь!- отмахнулась я.-Быстро подставишь подножку.

Я  ушла к   рабочему месту, забыв про обед. Но Людмила, тотчас подхватив свои баночки и кулечки, причалила ко мне. Мы съели скудные запасы и немного поговорили. Темы директора ни она, ни тем  более я,не касались. Почему? Вероятно, каждая из нас пыталась скрыть свой интерес к нему.

С этого дня я стала незаметно, так мне казалось, приглядываться к «медведю». Оценка моих акварелей подсказала,что мужчина видит больше, чем краски и сюжет. Он видел свет, чувствствовал  воздух и энергетику, вложенную художником в работу.

В добавление к этому свечка под каменным куполом рассказала о негасимом пламени в окаменевшем от горя сердце. Оно живет в нем, питается скудно и редко, но не угасает, дожидаясь возрождения или окончательного истощения.

За толстыми каменными стенами замка стояла благодать июля, а в зале держалась температура погреба для хранения солонины и копченостей. Одежда, состоявшая из ситцевого платья, белых носочков, босоножек и накинутого на спину рабочего сатинового халата не спасала. Я постоянно была в заледеневшем состоянии, являя собой экземпляр синюшного цыпленка самой низшей категории, даже не цыпленка, а зародыша. Замок еще не начали восстанавливать лишь убрали обломки и грязь. Его нерушимость служила доказательством связи с Богом. Но мы, атеистическое племя, его существование отрицали и употребляли как вводное слово для усиления эмоции в разговоре.
Наше помещение служило до войны картинной галереей, во  время войны – тайным хранилищем того, что оккупанты не смогли найти и вывезти. Недавно  начались работы по восстановлению уцелевшего для будущего Центра культуры польского народа.Я была счастлива принимать в них участие. Свою работу я любила, и жизнь была наполнена ею.

Через неделю  я решилась и в конце дня, взяв альбом с акварелями, постучала в дверь кабинета Малевского. Жара, стоявшая  за окнами, никак не отразилась на температуре в зале. Я успеда посинеть до самого нутра, только что зубы не выбивали дробь. Людмила,увидев меня возле директорской двери, выпучила глаза и покачала головой, но осталась на месте.

Вместо ответа, дверь внезапно открылась, и я очутилась перед директором. Передо мной стоял высокий красивый мужчина, еще маленький шажок и я  уткнулась бы  носом ему в грудь.Он тоже не ожидал увидеть меня, но  тихо проговорил:
-Входите. Рад видеть.- Голос звучал, как у человека спросонья. Мне показалось, что передо мной не живой, а механический человек, проговоривший слова, заложенные в программу.У меня мелькнула мысль: «Уйти».
-Зря я это затеяла!- недовольно обругала я себя в досаде и повернулась, чтобы ретироваться.

-Куда же вы? Постойте! Была же причина прихода?-голос стал походить на человеческий, прозвучали мягкие тона низкого мужского тембра.
-Проходите. Я не ожидал. Что же вы?  Раздумали? Испугались? Чего?- его отрывочные вопросы походили на тест, точно  он пытался вычислить мои чувства и мысли.

-Мне показалось, что я пришла не вовремя,- наконец, нашла я ответ.
-Человеку не дано знать, что вовремя, что не вовремя, - грустно ответил мужчина. Потом как-то просветлел.
-Вы принесли акварели? Замечательно, спасибо. Я сам хотел  просить вас показать их мне. Но не посмел.
При этих словах,  клянусь, я заметила слабый блеск в обычно неживых глазах.
-Свечка разгорелась,- предположила я.

Но блеск исчез.  Я раскладывала на столе акварели, а сама то и дело бросала на Малевского взгляды. На третьей акварели с деревенским пейзажем, речкой, лесом, жаворонком в  небе и восходом солнца, глаза мужчины снова ожили, и отсвет фитилька свечи не угасал до самого моего ухода.
-Я хотела спросить, какая из них вам понравилась?- неуверенно проговорила я.

-Мне нравятся все, некоторые особенно, те, которые напоминают детство.-Охотно ответил Малевский.
-Работа рестовратора очень ценна, вы вкладываете свою душу и умение рук, чтобы восстановить чужой замысел. Рисуя акварели, вы  запечатлеваете видение своей души и чувства своего сердца. Продолжайте рисовать! Это ваше!
Его слова потрясли меня. Я  растерялась и не знала, что ответить.  Малевский открылся передо мной как  человек, глубоко и тонко чувствующий красоту жизни, природы  и художественных творений. Глаза его светились зеленоватой голубизной под сенью темных ресниц. Превращение « медведя» в красавца меня на столько ошеломило, что я молча кое-как собрала акварели и, не говоря ни слова, направилась к дверям.

-Вероника, я чем-то обидел вас?- почти  воскликнул Зденек.
Я остановилась.
-Боже, хоть бы не разреветься! Всю жизнь считаю себя гадким утенком. Человек  похвалил, как никто не хвалил меня, теперь еще жалеет!  А я даже спасибо не сказала, тупица. –Я повернулась к нему  и жалко улыбнулась:
-Что вы? Какие обиды?- я старалась  изо всех сил говорить весело, но поднять  глаза не могла.-Разве можно обидеть похвалой? Благодарю вас. Меня никто...,- я оборвала себя.

-Спасибо огромное на добром слове. Пойду еще поработаю.- Я бросила быстрый  взгляд -  на меня смотрели  глаза печального мужчины, потерявшего  последнюю надежду на выздоровление.
Малевский открыл дверь, и я вышла, как во сне. Мне было жарко, словно я побывала в горячей бане. Щеки  пылали, глаза застилали слезы умиления, благодарности. Людмила что-то говорила, я, не оборачиваясь, дошла до своего стола и тупо уставилась на картину. Я не видела ее, я видела стеклянный купол с яркой свечой внутри.

Людмила ушла домой, а я осталась работать. Потом Малевский пригласил меня прогуляться, и мы ходили, рассказывая о себе, пока небо не начало светлеть. С этой ночи дороже Зденека для меня не было человека.

-Я плохо знаю Варшаву, -признался он в первую прогулку. - Я родился и вырос на территории Львовской волости. Мы жили в деревне в 300-х км от Львова, где я учился в училище.Влюбился в свою Яночку, когда было 20, а ей 17. Мы души не чаяли друг в друге. Но мы не успели понять, что такое любовь.Нам было хорошо вместе и плохо врозь. Мы собирались  жить долго в любви и согласии.Через неделю после свадьбы территория отошла к СССР, а Польшу оккупировали немцы.  Наша деревня осталась за границей СССР. Фашисты поставили задачу- уничтожить всех польских евреев, да и поляков заодно.

Яночка была еврейка. Парень  я был горячий, непривыкший сгибать  шею перед  врагом, оставил жену, родителей и сразу  подался в лес, в ополчение. Почти тут же деревню захватили немцы. Они расстреляли Яночку и родителей, за то что те укрывали  в доме еврейку.- Зденек в этом месте рассказа остановился и отвернулся от меня. Я слегка прикоснулась к его руке и прошептала:

-Я понимаю ваше горе. Его трудно пережить. Не забывайте, они живы в вашей памяти, пока вы живы.  Вы выжили, значит они не забыты.- Я говорила и сама не понимала, откуда беру слова для утешения чужого незабываемого несчастья.  Зденек услышал меня, посмотрел  мне в глаза и проговорил:


-Спасибо. Вы хорошо сказали. Ваши слова дадут мне силы жить и дальше.- Он взял мою руку, наклонился и поцеловал ее, а я погладила его волосы. Мы посмотрели друг другу в глаза. Его светились, и этот свет перевернул во мне не только душу, но и тело.Он разогнал темноту вокруг нас, прогнал все мои сомнения и тревоги. Он ослепил меня, разбудил и всколыхнул все, что спало и дремало во мне без надежды на счастье. Я с трудом удержалась, чтобы не обвить его шею руками, прильнуть к нему, забыв стыд, осторожность среди темной улицы  послевоенной Варшавы.

Зденек уловил мой внутренний порыв, прижал мою голову к своей груди.Я потеряла связь  со временем...Я только слышала сильные толчки его мужественного сердца, оно, словно сбрасывало оковы,   пробивалось через преграды, подавая воздух к «свече», превращая ее в факел. Мне казалолсь, что я услышала потрескивание ее пламени, еще не сильного, но устойчивого к росту.

На востоке порозовела полоска неба, а мы стояли, прижавшись друг к другу, не желая и боясь разорвать единение. Я  не управляла собой, слезы давно сползли с подбородка на шею, я боялась пошевелиться.  Мне было страшно подумать,  переступи я с ноги на ногу, оторви я руку от Зденека, чтобы вытереть слезы, я навсегда разлучусь с ним.Я нарушу чудесное  мгновение, которое никогда больше не повторится.

Так завязалась между нами дружба.  Я  влюбилась в него без  памяти. Ему было 32, мне 26, но я никого не любила и не надеялась встретить кого-то, чтобы вспыхнуть горячей любовью.  То, что разгорелось в моем сердце, я могла сравнить лишь с пожаром. Что чувствовал Зденек, я только догадывалась. Но огня я не заметила. Может он весь перегорел, а может не давал  «свече» разгораться? Мы оба знали, что я не могла остаться, он не мог приехать в СССР. 

Понимание  обреченности убивало меня, чем ближе был отъезд, тем больше я чувствовала себя безнадежно раненной ланью.
Срок командировки истекал в конце года. Наступила осень. И вдруг, пришел приказ: к 7 ноября я и Людмила должны  выехать, нам  уже приготовили замену. Мужчины оставались до конца срока.  В тот же день вездесущая Людмила шепнула мне:
-Это все Иван. Он написал  про тебя с Малевским...
-Откуда он узнал? – всполошилась я.
-Разве вы скрывались?
-Но мы, я считала...,- я не договорила.

-Людмила, это ты что-то сболтнула?  Признавайся!
-Ну я. Мне было завидно. Я стала подбивать на любовь  Ивана. Ему и  проговорилась. Не думала,что мужик  ухватится за женские сплетни. Он хитрый, берегись, предупреди Зденека. Он и от меня отделался, мерзавец.

 Я  была в горе, расстаться с любимым для меня  значило - конец света. Я считала дни моего счастья, которые летели с небывалой быстротой. Малевский на прогулках не выпускал моей руки, и все время заглядывал мне в глаза, пытаясь прочесть в них ответы на свои  беззвучные вопросы. Когда осталось две недели, Зденек пригласил меня к себе. Он жил в маленькой комнате при музее. Кровать, стол с букетиком из трех ромашек, два стула, шкаф, книжные полки и рукомойник.  И ни одного зеркала. Беднее нашего общежития. Я оглядывалась удивленно и растерянно.

-Прости, Вероника, живу скудно и некрасиво. Поэтому и не приглашал тебя к себе. Но время неумолимо бежит. –Он взял меня за руки.- Я не знаю, как буду жить без тебя.
Я уткнулась ему в грудь. Сердце его  учащенно забилось, я почувствовала мощные толчки, сила которых  увлекла меня и придала смелости.  Руки сами обвили его шею, и я проговорила едва слышным голосом:
-Я люблю тебя, Зденек.

-Дорогая,  я  тысячу раз хотел сказать  эти слова тебе первым, но боялся нарушить твой покой и себя обнадежить, хоть мимолетным, но настоящим счастьем. Я люблю тебя,  девочка, страстно, обожаю тебя безмерно, ты для меня живительный источник  радости и  надежд на счастье. Ничего нет в моей жизни дороже тебя, любимая!

Он подхватил меня  сильными руками, прижал к себе, сел на кровать, крепко обнимая и целуя. Во мне будто все перевернулось.Впервые  вспыхнуло желание отдаться мужчине, безоглядки и страха, без вопросов и боязни «греха». Губы его мягкие и горячие  нежно ласкали меня, и я отвечала им с восторгом.

-Люби меня, - шептала я, потеряв всякий стыд,- я никого не любила, я не знала ни одного мужчину, а теперь и не полюблю...,- я слышала свой голос, но за меня говорил кто-то другой,- кроме тебя никого. Ты- первый и единственный.

Куда делась сдерженность Зденека? Словно, получив согласие, он страстно  обнял меня, прильнул губами к моим губам, шепча ласковые слова и сравнения.Я почти растворилась в неге и  истоме.Некоторый страх не покидал меня, рассказы о боли при первом сближении с мужчиной пугали меня. Я вздрогнула, когда любимый коснулся руками моего тела ниже пояса.

-Не бойся,- услышала я спокойный шепот друга,- я знаю, как бывает в первый раз.Я постараюсь не сделать больно, я все сделаю сам.Я хочу доставить тебе удовольствие, не только утолить свою страсть. Любимая, чуть-чуть потерпи.- Он  закрыл мой рот страстным поцелуем, и в тот же миг я почувствовала острую до крика, но кричать я не могла, физическую режущую боль внутри, куда вошел мужчина. Я изогнулась, чтобы освободиться, руками слабо отталкивая его тело, но Зденок удержал меня, нежно целуя  мои лицо, грудь,тело.Он не двигался, оставаясь внутри меня,я чувствовала его, боль  постепенно затихла, возникло желание, дикое желание двигаться, получить все сполна без остатка.Мужчина понял, что я  тоже хочу его, угадал новое разрешение любить меня со всей страстью.

 Я очнулась, забыв надолго, кто я, что изменило меня и мир вокруг.Мне казалось, что сквозь забытье слышала свой крик и его стоны. Я с опаской посмотрела на  рядом лежащего Зденека. Кровать была узкая, мы умещались лишь боком или друг на друге. Наши глаза впервые были на одном уровне.Я увидела счастливый огонь в них  и поняла, что любима, что люблю, буду любить этого дорогого человека пока бьется мое изголодавшееся по счастью сердце.

Я проснудась от запаха кофе. Этот напиток был мало знаком тогда мне, он будоражил меня. Зденек стоял ко мне спиной, на нем не было одежды. Это была спина мужчины с классической фигурой: высокой, с  широкими плечами, тонкой талией, узкими бедрами и длинными стройными ногами. Он был скорее худоват, чем упитан, кроме мускулов не было ни грамма жира.

Он повернулся ко мне лицом.Я ахнула : передо мной стоял обнаженный молодой мужчина  во всей красе. Таких я вижу на старых картинах, но никогда среди живых. Спереди, как и со спины, он ничем не уступал  тем, чьи тела увековечены  известными художниками.

-Ты проснулась, милая.-Он замолчал, глядя на мое смущенное  лицо.-Ты не видела голых мужчин? Прости. – Он взял полотенце и быстро обернул вокруг  талии.
-Я приготовил кофе, оно подкрепит тебя и меня,- улыбнулся мой  любимый.
Его  глаза светились нежностью и лаской.Черный кофе чуть-чуть сладкий не  вызвал восторга, но действительно вскоре взбодрил меня. Приняв  мою пустую чашку и убрав вместе со своей на стол, Зденек поцеловал меня в губы.

-Ах, какая ты сладкая с горчинкой!- прошептал он прямо мене в ухо.-Как наша жизнь. – Эти слова я вспоминаю все годы. «Горчинка» постепенно превратилась в горечь, ничем неподсласщенную.
-Любимая, потрогай меня,- продолжал шептать Зденок.
-Где, как?- удивилась я его просьбе.
-В любом месте, как хочешь, где хочешь. Ты скорее привыкнешь к моему телу и не будешь стесняться.
-Тебе это будет приятно?
-Очень! Я хочу  почувствовать твои пальчики, твои поцелуи.Я хочу получить от тебя ласку.Потом я верну тебе все сполна.

Я прикоснулась к его щеке, он тотчас поцеловал мне ладонь руки, я провела ею по его груди, кожа была белая, гладкая без волос, под ней  прощупывались мускулы. Я обняла  его сильные плечи, он положил свои руки мне на талию и поцеловал в лоб, я прижалась к нему.Желание во мне начало кипеть.Мои руки больше не нуждались в подсказках, они погладили соски любимого, опустились ниже, ниже, обхватили за талию, опустились по спине на ягодицы и замерли, словно, очнувшись.

-Не бойся, милая, еше немного. Тебе самой приятно?
Я могла только кивнуть, мой голос пропал.
-А мне-то как приятно! Каждое твое прикосновение вливает в меня силы и желание. Проверь сама, опусти руки...
Его желание я чувствовала давно, оно подняло полотенце и уперлось мне в живот. Но я уступила его просьбе и своему любопытству.Я сбросила полотенце, осторожно опустив руки, и медленно провела сверху вниз по твердому жезлу мужского достоинства.Он превратился в  копье из слоновой кости.
Зденок задержал дыхание.Потом взял мои руки, страстно поцеловал сначала одну ладонь, затем другую, подхватил меня на руки  и уложил на кровать. Мы долго и самозабвенно отдавались страсти. Мы старались подаритьть друг другу все ласковое, нежное, что накопилось в наших сердцах за долгие годы.
Это был наш первый день любви. Он длился две недели, не сбавляя накала и страсти. Я нашла Его, он встретил Меня. Это была наша Любовь, это было наше Счастье.

-Бедная Яночка, я не умел так любить и чувствовать, как люблю тебя, Верочка  прекрасная,- как-то  проговорил Зденек, целуя  мое лицо, тело, руки. Он прижался к моей груди и закрыл глаза. Из-под ресниц показались слезы.
-Поцелуй меня, любимая,- прошептал он,- твои сладкие губы  запомню навсегда. Я люблю тебя безумно, хочу  впитать в себя твой запах, твою сладость тела, свет твоих глаз, жар твоего лона.

Он закинул мою ногу на свое бедро, и  я почувствовала его в себе.Я была готова принять его, я жаждала этого  больше всего на свете, он почувствовал, крепко обнял меня, подхватил под спину руками прижал к чреслам так сильно, что  мы стали одним телом с одним током крови и  одним ритмом  двух сердец. Не было такой силы, которая могла бы нас разъединить.Нас могла разлучить только смерть. Тьма поглотила меня, и на несколько мгновений я потеряла сознание.Я запомнила пульсацию его плоти и горячий поток его соков, потом- провал. Нежные поцелуи  и ласки  возвратили меня к жизни. Я открыла глаза.  Мне не хотелось возвращаться в этот мир.

-Любимый, если бы  можно было остановить время,- прошептала я.-Мои губы вышли из-под моего  контроля: я целовала его глаза, рот, щеки, подбородок, грудь, живот. Остановилась, когда поняла, что близка к истерике. В первый  раз захотела целовать его плоть.Опомнилась, погладив ее, и  отдернула руку. Я упала головой на его живот и замерла, совершенно обессилев.
-Любимая,единственная,  всегда желанная, что ты делаешь со мной? Я не смогу с тобой расстаться! Я люблю  тебя, я хочу тебя безумно.
И  мы снова долго и отчаянно любили друг друга, пока  последние силы не покинули нас, и мы не заснули в тесных объятьях.

-Как устроена жизнь: от тебя останутся лишь воспоминания,- печально прошептал Зденок мне на ухо, когда разбудил поцелуем.
-Я буду писать тебе. А ты ?
-Я буду говорить с тобой каждый день, писать несколько раз на дню, но для меня теперь этого мало. Я хочу любить тебя, касаться тебя, обнимать , целовать и получать от тебя нежность и поцелуи.  Ты самая красивая, самая нежная и дорогая.Ты- моя радость и обещание  будущего.

-Любимый, я оставлю тебе мои акварели.
-Я помещу их в Музее как дар известной художницы Вероники Дульской.
На следующий день я подарила ему все мои акварели с дарственной надписью:
«Любимому другу в память о нашей любви.»  В. Дульская, 1952г. Себе я оставила  одну, написанную недавно: портрет Зденека в миг  после
нашей любви: молодой красавец с горящим взглядом голубых глаз под черными длинными ресницами  и развитой мускулатурой рук и груди.
Мы расстались. Я оставила с ним большую часть моего сердца,  припася себе меньше четвертинки. Он  поклялся, что щедро отдает мне все свое целиком без остатка, и я поверила ему.

Я писала каждый день, а он сдержал слово: два раза в день.Нас разделяли тысячи километров земли, граница, цензура. Письма шли больше месяца, часто терялись, приходили вскрытыми. Первое время после возвращения меня вызывали на собеседование в КГБ , но позднее оставили в покое.

Я жила с родителями в уральском городе Перми.Телефона у нас не было, у Зденека  был только на работе в Музее. Я звонила редко, Главпочтамт был далеко, звонить могла  после рабочего дня. Выбиралась по праздникам, в день его рождения и наши с ним особенные дни. Я работала в Пермской картинной галерее, работы было много, но  новостей в моей жизни  было  не густо. Писать было не о чем. Мои письма состояли в основном из двух слов:
«Люблю и Любимый». Иногда добавляла немного о работе.  Когда  встречала  картины европейских художников видела лишь лицо Зденека  и ничего не могла с собой  поделать. Успехами в работе похваться не могла. Работа потеряла для меня ценность.Словно угасала во мне моя свеча, словно ее поместили в глухое помещение и ей не хватало кислорода, как не хватало его «свече» Зденека.

Он писал длинные письма, нежные, заботливые, часто страстные. Тогда я замечала жирные пятна возле строк, явно оставленные не его руками. Я плакала над ними,  мы не могли быть вместе, но наши мысли и чувства контролировались грубыми людьми с грязными руками и черствыми душами. Я не говорила о них Зденеку.

Когда он узнавал, что я опять болею, переживал больше моих родных. Он писал:
« Любимая, я хочу согреть тебя своим теплом. Своим дыханием и поцелуями, отдать часть своего здоровья, чтобы ты быстрее встала на ноги и снова  почувствовала, что мир прекрасен.
Я люблю тебя, как все влюбленные человечества вместе взятые! Я счастлив знать, что  ты есть на свете, и что быть может когда-нибудь мы увидимся вновь. Если бы я мог приблизить это мгновение! Я отдал бы полжизни,  чтобы вторую  половину не выпускать тебя из своих объятий. Не разлюби меня,  дорогая, незабываемая, единственная на всю жизнь, не забудь меня! Каждый день молю об этом Бога.»

Когда терялось письмо или задерживалось в пути, он с отчаянием спрашивал:
«Любимая, неужели забыла? Неужели не захотела послать два слова: Люблю и любимый? Мои сердце и душа переполнены сомнениями и ужасом. Потерять тебя для меня значит оборвать единнственную нить, которая связывает меня с жизнью и удерживает на Земле. Помни, я жив, пока ты любишь меня! А я буду любить тебя  земной любовью до последней  своей минуты, и вечной – бесконечно!»

Разве могла я разлюбить его? В метель, в дождь, больная с температурой я бежала на переговорный пункт, чтобы услышать его трудноузнаваемый искаженный плохой связью голос, сказать, что люблю, люблю, тысячу раз целую..., это успокаивало его на какое-то время. Я знала, что он одинок, жалела его всей душой, не имея возможности скрасить его одиночество.

На десятый год он сообщил, что Варшаву почти восстановили, улицы, где мы с ним гуляли по ночам, стали прекрасными,  они  ничем не отличаются от довоенных. Ему дали квартиру в новостройках, но он  живет при музее, потому что там все напоминает ему о нашей втрече и любви. К тому же в новой квартире нет телефона,  и перемена адреса может обернуться потерей писем. Без них он погибнет.

Мы оба ждали перемен в мире к лучшему, надеясь на встречу.  В последнем письме он написал: « Возьми мое сердце, любимая, все- до последнего сосудика, я отдаю тебе все мои силы и здоровье.  Живи долго и помни обо мне.Это мысль дает мне надежду...Ее становится все меньше. Слава Богу, что мы встретились с тобой, благодарю тебя, что ты заметила меня и полюбила. «Да святится имя твое». Да не убудет любовь твоя ко мне. Живи и люби. Твой  ЗЗЗденек».  Так  иногда  я шутливо произносила его имя.Письмо как всегда расстрогало меня, но  много печали было в нем, плохие предчувствия проснулись во мне.

 Он не дождался перемен. Сердце его не выдержало. Его свеча угасла без кислорода надежды и счастья. С ней угас и мой огонь в душе.  В 68 году я ездила к нему на похороны. Родственников у него не было. Он высказал свое пожелание в завещании, оставив мне мои акварели и свои картины, которые  написал без меня. На всех была я... Себе я взяла одну акварель и одну картину. Остальное передала в дар музею.

Три дня, отпущенные мне на поездку, я плакала, не переставая и не вытирая слезы. Они текли, не подчиняясь моей воли, тихо и обильно, словно накопилось их во мне безмерное количество. Когда села в поезд  в обратный путь, слезы высохли, будто иссяк источник.Я поняла: вместе со Зденоком похоронила себя. Обратно  отправилась моя оболочка, душа осталась  с ним. И, вдруг, меня пронзила мысль: Господи, почему ты не дал мне тогда смелости остаться с ним? Мне не хватило мужества нарушить Закон, а он не посмел потребовать от меня жертвы.
Он угас от одиночества, а я медленно засыхаю.  Оно, словно  безвоздушное пространство, а без воздуха человек погибает.На родной земле, среди родных я до сих пор бедный «гадкий утенок».Некоторые говорят, что во мне нет Божьей искры. Но я знаю, огонь любви во мне горел, и я готова была согреть им каждого страждущего!
 
Зденек оставил мне жгучие  воспоминания о  двух неделях незабываемого счастья. Они согревают мою холодную постель, освещают серое одиночество. Я помню его прекрасное лицо, нежную улыбку, и душа ликует от причастности к настоящему чувству, которое не спутать ни с чем и не заменить никакими ценностями мира!Я не могу и не хочу дать погаснуть этому огню. Его тепло не обжигает, согревая, оно не иссякает, пока душа полна любви и памяти.

12.03.10г.Рэм Коль.