Три

                Часть 1

                Нико
                1

     Давненько в городе не видели такого урагана, гулявшего по черепичным крышам. Будто кто—то невидимый срывал черепицу вниз, на визжащих прохожих. Черепица ударилась об чью—то голову и разлеталась на куски. Послышались крики женщин и вой сирены быстрой помощи. Кого—то убило.
     — Отойдите от домов! — кричал голос, потонувший вскоре во всеобщем гуле и воплях.
     Ураган снова пронесся по крышам, оставив за собой град черепичных обломков и испуганных, кричащих, людей, будто попавших в мышеловку.
     — Такой сильный ветер был в последний раз тридцать шесть лет назад, — рассказывал полуслепой старик, размахивая клюкой. Рядом с ним упало огромное засохшее дерево. Люди стали говорить, что дед родился в рубашке, потому что его не только не убило, но и не поцарапало.
     — Да это настоящий торнадо! — заметил водитель автомобиля, разглядывая выкорчеванное с корнем громадное старое дерево, возле которого образовалась глубокая яма.
     Все спешили поскорее добраться домой, закрыться в своих комнатах и наблюдать за всем происходящим в окно, находясь в полной безопасности, если, конечно... крыша дома останется на месте.
     Таким вот ураганом встречал город красный, до блеска отмытый автомобиль, в котором сидел пожилой человек. Виски его посеребрила седина.Строгая черная шляпа роняла тень на испещренное морщинами лицо. все еще не лишенное привлекательности.
    — Проезжай, черт бы тебя побрал! — заорал водитель красного автомобиля, а, сидящий рядом пожилой господин,только улыбнулся белоснежными, без единой червоточинки, зубами.
    — Не нервничай так, мой друг, — спокойно сказал он, — себе дороже!
     Автомобиль застрял в пробке. А все вышло из—за того, что путь преграждало огромное дерево, свалившееся прямо на середине дороги.
     — Нам не проехать, — водитель повернулся к пожилому мужчине. — Придется ждать рабочих, на это может уйти весь день!
     — Не переживай, друг мой, объедешь эту вереницу глупых водителей, которые еще не научились беречь свое время.
     —Объедешь, объедешь, — подбодрил пожилой господин, видя нерешительность водителя. Водитель выехал из пробки и двигался навстречу лежащему посреди дороги, дереву.
     — Куда он едет, этот шальной?! — кричали другие.
     — Там же дерево... — с раскрывшимися от ужаса глазами, промямлил водитель красного автомобиля.
     — Прямо, все хорошо, просто езжай прямо. И все, — медленно говорил седой мужчина. Его голос оказывал волшебное, гипнотическое воздействие. Наверное, под влиянием такого голоса, возможно совершить даже самосожжение.
    
     Водитель ехал, осознавая, что несется прямо на дерево, что, практически, верная гибель, но ничего не мог поделать — просто ехал и все.
     — Куда ты, чокнутый! — заорал вслед один водитель.
     Водитель красного автомобиля, в котором ехал седой господин, пребывал будто бы в трансе. Далеко, в подсознании, он понимал, что они убьются, но поделать ничего с собой не мог, продолжая ехать,будто ведомый низким медленным голосом своего пассажира.
     Свист, улюлюканье и крики вернули водителя к реальности, когда дерево было уже позади.
     Многие выскочили из своих машин и кричали ему вслед.
     — Как это ему удалось, вы это видели?!
     — Парень буквально сквозь ствол дерева проехал, как такое возможно!
     — Вы все это видели и не говорите потом, что я спятил!
     — Вот это чудеса!..
     — Почему они орут?— спросил водитель, словно возвращающийся к реальности пациент, отходящий от наркоза.Он сам ничего не понимал и не помнил.
     — Они орут от зависти, что наш автомобиль вымыт до блеска, а их машины в пыли и грязи, — пожилой джентльмен сухо усмехнулся, будто сам себе. — Поторопись, сынок, нам нужно продвигаться вперед.
     Голос пассажира полностью успокоил водителя, он приободрился и, что—то напевая, спокойно поехал по опустевшей дороге, даже не осознавая того, что пять минут назад действительно проехал сквозь ствол лежащего на дороге дерева. 
     Буря не утихала. Небо обложило свинцовыми тучами и они, казалось, совсем низко нависали над головою и вот—вот свалятся на голову с небес, придавив своей грязной пушистой мощью. Кроны деревьев раскачивались, будто в нелепом танце, издавая всевозможные скрипы, как в фильмах ужасов. Было похоже, что кто—то трясет их снизу, схватив дерево за ствол. Какой—нибудь злой карлик или гном, обладающий недюжинной силой, из сказок для детей.
     Вихрь закружил в воздухе мусор, заставив его заняться воздушным балетом. Пакет летел, раздуваясь, как воздушный змей. Стоило ветру на мгновение утихнуть, как мусор опускался негодующим прохожим на головы.
     Было в этом всем что—то гротескное, а, может быть, даже комическое.
     В воздух поднялась банка из—под пива, орошая землю оставшимся содержимым. Воздушный десант, состоящий из мусора, снова взлетел над головой.
     — Что за чертова погода! — не выдержал водитель, разозлившись на то, что до блеска вымытое лобовое стекло его дорогого красавца—автомобиля снова загажено из—за мусора, летающего по воздуху. — Если дело пойдет так и дальше, вскоре мы сами взлетим, вместе с автомобилем.
     — Не нервничай, сынок, включи—ка ты лучше радио. Там Джим Моррисон как раз поет. Люблю Джима Моррисона, — сказал джентльмен.
     Водитель крутанул радио и действительно, играла группа Doors с Джимом Моррисономна вокале.
     — Как вы узнали? — встрепенулся водитель.
     Пожилой человек, слегка запрокинув голову назад, беззвучно рассмеялся:
     — А я телепат.
     В конце концов, Моррисон мог часто играть на этой волне, старикан мог заранее заказать его в программе заказов, да и просто совпадение, наконец, мало ли в нашей жизни совпадений! Успокоенный этой мыслью, шофер обрел душевное равновесие.
     — Мало ли в нашей жизни совпадений! — театрально декламируя, выкинув руку вверх, сказал пассажир. — Ты веришь в совпадения, сынок?
     — Не знаю... — ответил тот, легко вздрогнув, будто от укола.
     — Так сделай же волну погромче!
     Рука водителя потянулась к кнопке громкости:
     — Кто вы такой?!
     — Некто.
     Маршем раздавались звуки Doors:

     I tell you, I tell you, I tell you
     We must die...

     Потом, не торопясь, вылез из машины.
     — А мы дальше уже никуда и не поедем. Мы, собственно, уже приехали, — он улыбнулся не по возрасту белыми молочными зубами, показывая длинным пальцем с подпиленным ногтем на вывеску: рок—бар "Крылья".
     Тем лучше! — ответил шофер. — Извольте расплатиться!
     Джентльмен демонстративно достал новенькую бумажку. Это было вдвое больше, чем хотел потребовать водитель.
     — Если банкнота окажется фальшивой, я найду на вас управу, имейте ввиду! — сказал водитель.
     — И это ваше право! — джентльмен снял шляпу, слегка поклонился и приторно улыбнулся водителю.
     — Черт с тобой! — красный, уже не сияющий блеском и чистотой, автомобиль, отъехал в обратную сторону, а седой джентльмен со скрипом открыл дверь рок—бара, напевая:

       I tell you, I tell you, I tell you
       We must die...
      
     Было уже почти темно. Ветер разыгрался с новой силой, нагоняя надутые свинцовые тучи. В    Далеко блеснула молния. Водитель ехал той же дорогой со странным впечатлением на душе, которое оставил не менее странный господин. Водитель мог поклясться, что ему показалось, будто этот джентльмен читает его мысли.
     Это было почти все, что успел подумать водитель красного автомобиля. Послышался звук гнущегося метала, разбитых стекол и его собственный предсмертный хрип. Автомобиль разбился об то же самое дерево, сквозь которое сегодня чудесным образом просочился.
     В последний раз взмахнув рукой, водитель задел кнопку радио. Послышались звуки песни:

      I tell you, I tell you, I tell you
      We must die...




                2


     Седой джентльмен присел за деревянный стол, за которым сидел какой—то полупьяный подросток, отбивая на своих коленях ритм песни, делая вид, что играет на барабанах. Он небрежно кивнул.
     Джентльмен заказал себе бокал красного вина. Заказал вина и для юноши. Тот в первый раз обратил на него внимание, слегка смутившись.
     Джентльмен добродушно улыбнулся:
     — Пейте, мой друг. Я прекрасно понимаю, как паршиво на душе, когда заканчиваются деньги, а хочется выпить, я сам тоже был молод, представьте!
     Подросток осмелел и взял в свои руки бокал.
     — А вы тут какими судьбами? — вырвалось у подростка.
     — А я отец Нико, — спокойно ответил джентльмен.
     — Это нереально. Мать и отец этой сучки недавно разбились в автокатастрофе.
     — Ну... то же был приемный отец... А я настоящий...
   — Вот уж не знал! — хмыкнул юнец. — Знаете, на ней хотел жениться мой брат, и уже разослал приглашения. К церемонии готовились весь месяц, а перед датой свадьбы она сказала, что на самом деле лесбиянка и вообще парень! Можете себе представить, какому позору и унижению подвергла моего брата эта сучка! Уж не знаю, дочь она вам, или сын, но эта стерва приходит в клуб переодетая парнем и говорит о себе в мужском лице, можете себе такое представить!
     — Какая злоба кипит в тебе, Александр! Ну можно ли думать о людях такие плохие вещи! — сказал джентльмен, пригубив вина.
     — Откуда вы знаете мое имя? Это она рассказала вам, эта богатенькая мужичка Нико?
     — Нет, — непринужденно ответил джентльмен. — У тебя же это на лбу написано!
     — У меня на лбу? — пьяный подросток залился хохотом.
     На сцену вышла группа, которая играла блэк метал. Раскрашенный под черного клоуна парень прогорланил гроулом в микрофон:
     — Ave Satana!
     Подросток принялся всеми голосами подпевать вокалисту группы. Было очевидно, что эта группа была его людбимой, с таким фанатизмом он хлопал себя по коленкам и подпевал.
     — Классная песня, — спокойно сказал джентльмен, осушив бокал, и заказал еще.—И текст за душу берет, прямо за душу!Вы тут все, небось, сатанисты?
     — Надеюсь, вы различаете сатанистов и эти дешевые трюки дьяволопоклонников.
     — Конечно, конечно,— улыбнулся джентльмен. — И Энтони Ла Вея я тоже читал.
     Подросток углубился в припев песни, подпевая, как только мог:

     Приди в полнолунье
     Ко мне, Сатана!
     Уничтожу с Тобой
     Слабый род я людской...
   
     — И тебе нравится текст песни? — полушутя спросил джентльмен. Его глаза заиграли так же, как и блики вина в бокале.
     — О, я его обожаю! — самозабвенно ответил Александр.
     — А зачем с Сатаной род людской уничтожить собрался?
     — Потому, что я — мизантроп. И людей я ненавижу!
     — А разве сам ты не человек? — снисходительно улыбаясь, спросил джентльмен.
     — Я не человек! — с гордостью ответил Александр. — И Сатана — мой отец! 
     — Ого! — усмехнулся джентльмен. — Ну ты крут, дружище! Прямо—таки Сатана твой отец?
     — Да, мой отец! — тщеславно ответил Александр.
     — И тебе не страшно такое произносить?
     — Нет.
     — Совсем—совсем?
     — Совсем.
     Далее с Александром начали происходить странные вещи. Он не понимал, где находится и что говорит. Его собственный голос он слышал со стороны, не осознавая, что и зачем говорит, а голос звенел, как колокольчик. Александру показалось, что кто—то проник к нему в мозг и стал говорить внутри него. Вся остальная реальность для Александра прекратила свое существование. Действие развивалось изнутри.
     — Да знаешь ли ты, что за силы те, о которых ты говоришь?? — молотком стучал голос у него изнутри. Тот, кто залез к нему в мозг, принялся ворошить его память и прошлое, его страхи и комплексы. Александр будто бы сжался.
     — Не надо, я не хочу!
     Перед его глазами пронеслись образы и картинки. Он увидел здорового осклабившегося мужика с бульдожьей физиономией, который пытался его изнасиловать, когда ему было десять лет. Александру показалось, что этот мужик залез к нему в мозг, захватил все его существо.
     — Нет, не трогайте меня! — кричал Александр.
     Мужик схватил его за руку, вцепившись мертвой хваткой.
     — У меня есть к тебе предложение. Ты хочешь денег? — в который раз повторяла наглая рожа насильника. Подросток сильно боялся, что об этом случае кто—то узнает. И вот, кто—то узнал...
     Тот, кто залез к нему в мозг, узнал... Стыд и Страх стали играть внутри него в карты, поставив на его сознание.
     Стыд начал пожирать его изнутри. Затем, он передал свои полномочия Страху, который закружил его в водовороте страстей.
     Предстало лицо мертвого деда в гробу. То, чего он так сильно испугался в пять лет. Оно приближалось. Александр хорошо мог просматривать отвратительный мертвецкий оттенок лица.
     — Алекс, хочешь, пойдем со мной в могилу? — прошептали синюшные губы деда.
     — Нее—т! — он убегал от себя и от своего сознания. А образы, лица и голоса злобно смеялись над ним.
     — О—о—о, трус! — хохотали все.
     — Это не мужчина, это баба!
     Будто бы он, пытаясь спрятаться, залез в спичечный коробок. Чужой смех не давал покоя.
     — Думай, прежде чем говорить, знай, что за силы призываешь ты в своих песнях! — послышался голос.
     — А!!! — взревел подросток. — Дух нечистый! — и ударился головой об столик.
     Все, кто слышали его вопль, удивленно обернулись.
     Александр открыл глаза. Джентльмен заботливо поглаживал его по руке и от этого теплое спокойствие разливалось по всему телу. Но спокойствие это было странным. Оно, казалось, в любую секунду могло смениться тревогой.
     — Просто маленьким мальчикам нельзя пить столько много вина. Все будет хорошо. А сейчас пойди позови мне Нико, хорошо?
     — Хорошо, — как зомби, ответил Александр, находясь в каком—то помешательстве.
     — Вот умница, иди же!
     На ватных ногах, будто тело ему не принадлежало, Александр пошел в толпу, словно заранее знал, где будет стоять Нико, запрограммированный кем—то.
     — Там, за столом, человек... — пробубнил подросток. — Иди к нему!
     — Ты чего, Алекс, снова перепил? — спросила Нико. — А фейс у тебя бледный, как стена, тебе не плохо, а?
     — Подойди к столику! — он указал на джентльмена и пошел дальше, будто в состоянии гипноза.
     Вначале Нико не придала его словам никакого значения, думая, что мальчишка несет пьяный бред, но что—то ее заставило еще раз взглянуть на джентльмена. Он смотрел именно на нее и даже сделал кивок из—под шляпы. Его глаза казались такими странными, как два зеркала, в которых она отражалась. Ей казалось, что эти глаза ее читают.
     Мужчина сделал пригласительный жест рукой и Никоне удержалась от того, чтобы не подойти.
     — Чем могу быть вам полезен? — спросила Нико.
     Мужчина с загадочной улыбкой оценивающе разглядывал ее.
     Нико была немного выше среднего роста, буквально на несколько дюймов. Она была стройна, но отнюдь не казалась худой. Длинные, выкрашенные в шоколадный, пряди волос, струились по плечам, слегка напоминавшим мальчишеские. На щеки, напудренные театральным гримом, падали две выбеленные снежно—белые пряди. Глаза были ярко подведены черным карандашом, а в них, как у куклы, блестели синего цвета линзы.
     Одета Нико была в мужской костюм средневекового покроя, будто вернулась с какого—нибудь косплея или карнавала.
     — Садись, Нико, — сказал джентльмен. — Я видел тебя именно такой. Любящей свободу и безумие везде и во всем.
     — Вы кто? Откуда знаете имя? — Нико моментально села, откинув с лица выбеленную прядь волос, и обнажив тем самым дырочки от пирсинга над бровью.
     — Ты внутри вся кипишь сейчас, — сказал джентльмен, — ведь не знаешь, кто я, что от тебя хочу и, вдобавок, ненавидишь, когда к тебе обращаются в женском роде. Что ж, мой мальчик, мне не сложно называть тебя Ником, как ты любишь.
     Нико гневно вскинула брови. Ей показалось, что мужчина над ней насмехается, узнав ее имя у знакомых.
     — Я не насмехаюсь, отнюдь, мой готический принц, — сказал мужчина. — И я поступил нехорошо, сразу же не представившись: меня зовут Танатос.
     Нико с ехидной злобной усмешкой ответила:
     — Мужчина, таких имен не существует, прекратите меня потчевать идиотскими сказками!
     — А это мое прозвище, как у вас говорят, никнейм. Люблю мифологию древних.
     — Идите вы к черту, сумасшедший алкоголик! — Нико встала с места, твердо намереваясь уйти.
     — Нико, я твой отец, — проговорил Танатос.
     — Что?! — опешив, Нико машинально снова уселась на стул. — Мои родители, да будет вам известно, погибли в автокатастрофе год назад! — ее лицо омрачила тень печали.
     — Мне это известно. Я имел ввиду настоящего отца, биологического... Тебе же мать сообщила, что они были приемными...
     Нико в гневе вскочила со своего места, схватившись руками о стол, ее глаза метали громы и молнии.
     — Дошло до меня, что за папаша объявился. Вы узнали о смерти моих родителей, следя за мной, узнали, что мать рассказала мне правду. "Папаша", вы один из тех пройдох и мошенников, которые собираются выдвинуть свою кандидатуру на мое многомиллионное состояние, рассказывая небылицы!
     — У тебя родинка под левой грудью, напоминающая странный рисунок, а одному доктору она даже напомнила шестерку, — сказал Танатос.
     Нико задохнулась от гнева, едва не ударив Танатоса по лицу.
     — Ты уже и доктору заплатил, чтобы выведать секретные подробности, подлец! Да, чего не сделаешь ради многомиллионного состояния! На какую интригу только не пойдешь!
     — Когда тебе было пять лет, — спокойно сказал Танатос, — ты испугалась, прости, испугался, когда пустой стакан сам передвигался по столу. Потом ты поняла, что сама двигала его...
     Нико, обессилев, присела. История со стаканом действительно имела место в ее жизни, но об этом она не рассказывала ни одной живой душе. О том, как много лет назад, еще в детстве, открыла в себе телекинетические способности. Она помнила, как долго смотрела на стакан и он стал самостоятельно передвигаться по столу, а, когда зажмурилась — стакан упал и разбился. Тогда она действительно очень испугалась... Но откуда этот пройдоха мог знать?
     — Пройдоха пройдохе рознь! — с улыбкой сказал Танатос.
     — Мысли... — как в бреду проговорила Нико, не понимая, что происходит. Словно ее оторвали от земли.
     — Сейчас, мое дорогое дитя, я расскажу всю твою жизнь, а ты сиди и слушай.
     Нико сидела в состоянии, напоминающем транс.





                3
    
     — Прости, рассказывая о твоем самом нежно—юном возрасте, я буду говорить о тебе в женском роде. Ты тогда ведь не определилась еще, как называть себя, — сказал Танатос и Нико заметила только сейчас, что на нем рубашка, сшитая также в средневековом стиле. — Твои родители—миллионеры никогда ни в чем тебе не отказывали и тебя смело можно называть баловнем судьбы. В них сочеталось все то, что ты хотела в них видеть и, быть может, ты сама их запрограммировала, страстно желая каких—то определенных качеств их характера. Они были умными, добрыми, понимающими, ты выросла, словно в раю, в гармонии и спокойствии. окруженная теплотой, заботой и любовью. Знаешь, я всегда находился рядом с тобой, просто ты не могла меня видеть. Я качал тебя на качелях и ты смеялась, я нежно трепал твои золотистые волосы, когда ты пела песню. Я был в тебе, я наполнял тебя...
     — Что за странные и безумные вещи вы говорите, вы — сумасшедший! — возмутилась Нико.
     — Дослушай же до конца, а потом сделаешь выводы, — ответил Танатос. — Так ведь делают мудрые люди? Ты жила в милом особняке, который напоминал великолепный дворец из твоих любимых романов, которые ты читала, как только начала распознавать буквы. И тебя всегда привлекали образы женщин, ведущих себя, как мужчины. Ты всегда стремилась стать такой же — брюки и мужская рубашка заменили тебе платье. А какие чудесные розы выращивала твоя приемная мать! Ваш розарий славился по всей округе, в него съезжались, чтобы поглазеть на музей роз. Девственно—белые, пастельно—розовые, красные, как кровь. Всевозможные оттенки прекраснейших роз! Они цвели в этом розарии. Но тебе всегда больше нравились кроваво—красные, цвета вамп. Ты украла у матери ярко—красную помаду и размалевала себе губы, представляя, что ты — вампир.
     А как ты любила лошадей! Ты обскакала, видимо, всех, какие были в отцовской конюшне, даже черного, как уголь, Ворона, который был строптив и необуздан. Несмотря на запрет отца, ты тайком вывела Ворона из конюшни и объездила его. И у тебя это получилось. Я был рядом с тобой в тот момент и видел на твоем лице улыбку счастья из—за осуществившейся мечты и преодоления трудностей. Эта улыбка была поистине обворожительной. А твои растрепавшиеся от скачки волосы, такие спутанные, такие золотистые! Еще не тронутые и не пережженные краской! Я в тот момент искренне умилился...
     Нико сидела, словно ее прибили чем—то тяжелым по голове. Она уже не искала ответа на вопрос, откуда ему известны такие подробности из ее жизни. Перед ней словно разверзлась неведомая прежде бездна, а она зависла где—то над ней. Нико продолжала молча и отрешенно слушать. Нико продолжала молча и отрешенно слушать.
     — Ты увлеклась астрономией и любила разглядывать звезды по ночам, — продолжал Танатос. — Ты радовалась, когда удавалось отыскать очередное созвездие и ставила плюсик на карте звездного неба. Ты мечтала о неземной любви, о сказочной даме из романа, которую ты спасаешь, представляя себя мальчиком... Родители знали о твоей ориентации и предоставили полную свободу. Разве они, такие мудрые и понимающие, могли запретить тебе любить девочек? Да разве и не глупо это, идти против индивидуальности человека, запрещая ему то, что ему хочется? Разве это не самодурство?
     — Знаете что, сказала Нико, встав со стула, хоть ноги и подкашивались, и, собрав всю волю в кулак, — мне кажется, что рок—бар не самое лучшее место, где можно обсуждать подробные вопросы. Поедемте ко мне.
     Она запахнула плащ мужского покроя, он натянул шляпу. Они молча вышли. Ветер все еще был сильный, хоть и не ураган, как днем. Черные тучи обнажили зловеще улыбающуюся луну.
     Танатос взял ее за руку:
     — Я чувствую, как тебе сейчас сложно, я чувствую все, что с тобой происходит.
     — Пустите, не нужно, — резко, по—мужски, оборвала его Нико, захлопнув дверцу автомобиля. Всю дорогу они молчали.
     Особняк Нико действительно был шикарным. Все в нем было обставлено на странный манер. Стены зала украшали веера. От больших до самых маленьких. Разных стран, с разными узорами, ручной работы.
     Открыв маленький домашний бар, Нико достала бутылку Хереса.
     — Не откажусь, — ответил Танатос. — Да и тебе, мой мальчик, лучше расслабиться, чтобы принять всю правду такой, какой она есть... Я знаю, что ты не отошел еще от потрясения после похорон приемных родителей. Знаешь, пойдем лучше в твою любимую комнату, ну, в ту, в которой ты хранишь коллекцию фарфоровых кукол, — сказал он, будто бы частенько наведывался в этот дом. Они поднялись наверх.
     Танатос взял с полки большеглазого кукольного мальчика:
     — Это Ник. Твой любимый кукольный рыцарь. Твой маленький прототип.
     — Откуда тебе это известно? — процедила сквозь зубы Нико вместе с Хересом. Танатос и бровью не повел, будто не слышал вопроса.
     — Ты любила ужин в одиночестве при свечах, с бокалом терпкого вина, которое пила, как кровь, раскачиваясь на качелях под звездным небом. Когда играл Бетховен "К Элизе", ты писала чудесные стихи своей кровью, порезав палец лезвием...
     У Нико появилось страстное желание наброситься на него и задушить подушкой. Он говорил такие вещи, каких не мог знать никто.
     — Не помни понапрасну подушку, на ней такие тонкие, такие изящные кружева! — сказал Танатос.
     "Читает мысли", — бегло подумала Нико и ее снова унес водоворот непонимания.
     — Твою девочку звали Андреа. Твою первую девочку. Ты увидела ее на фото в интернете и влюбилась. Ты нашла ее, прикинувшись художницей. Ты написала с нее красивый портрет, потому что и вправду умела неплохо рисовать. Потом ты стала ухаживать за ней, как мальчик, очень красиво ухаживать, разумеется, у тебя были для этого все средства. Ты устраивала романтические вечера и поездки, праздники, дарила множество непревзойденных букетов роз из розария и интересные подарки, ты посвятила ей десятки утонченных стихов и несколько песен. В конце концов крепость пала. Штурм завершился успешно...
     Нико нервно пожирала мороженое, орудуя ложкой:
     — Ну, ну, продолжай, продолжай, мне не терпится узнать окончание истории.
     — Хорошая тактика, мой мальчик, очень хорошая. Тебе плюс. Ты переспала с ней в розарии, совратив. Вы выпили много вина и ты домогалась ее дерзко, как мужчина и при этом красиво, тактично.
     — А потом у меня в кармане был вибратор, — продолжила Нико.
     — Ну зачем ты лжешь и портишь историю! Ты вошла в нее руками и ласкала со всей нежностью, но не позволяла притронуться к себе...
     — Кто же ты, мать твою, такой, и зачем мне все это это говоришь? Ты надеешься, что меня твои слова начнут бесить?
     — Нет, — покачал головой Танатос, — сделав невинный вид. — Отнюдь! Какие сильные чувства были.. Ты умела показаться изумрудом в оправе тонкой и очень красивой работы. Люди тянулись к тебе, ты не умела подстраивать им подлости. Ты могла преподать себя так, что тобой не переставали восхищаться, а завистливые неудачники молча ненавидели. Твоя душа была открыта для всех и ты умела жить на широкую ногу. Ты влюбила в себя Андреа, сама влюбившись в нее до беспамятства. И родители твои ее обожали. Вы устраивали семейные обеды без тени предрассудков и все здесь воспринималось как само собой разумеющееся. Ваш маленький рай. Ты до такой степени вошла в роль мужчины, что, разглядывая себя в зеркале, стала находить в себе мужские черты. И ты отлично знаешь, что, если бы захотела сделать операцию по перемене пола, родители бы с радостью дали на нее деньги, но тебя все устраивало и так. Быть мужчиной с телом и красотой женщины. Маленькое неудобство — приходилось перематывать грудь эластичным бинтом.
     Самые счастливые женщины твоей жизни, твоя маленькая идиллия — ты, мать, отец и Андреа. Тогда ты еще считала их родными. Как иногда хорошо не знать правды, так ведь? Твои родители были идеальны, без малейшего изъяна. Они были такими, какими ты хотела их видеть. Их грешно было не любить, а они любили тебя любой, какой бы ты не была.
     Ты умела быть интересной и разной каждый день. Будто главы романа, которые интереснее одна другой. Ваше обручение происходило дома. Ты встала на одно колено и преподнесла ей шкатулку, в которой находилось кольцо трудной и тонкой работы. Вы с мастерством делали его целый месяц и ты руководила работой, подсказывая мастеру, как сделать самую мельчайшую деталь узора.
     Нико швырнула в сторону корытце из—под мороженого и, рассевшись на диване, налила себе хересу:
     — Андреа никогда меня не любила, это годы моей жизни, потраченные впустую!
     — Она очень тебя любила! — ответил Танатос, словно полоснув ножом по только что зарубцевавшейся ране. — Она тобой восхищалась! Она мечтала быть похожей на тебя! Помнишь, как ты ласкала ее у моря, на диком пляже, где были только ты, она и... я...
     — Тебя там не было! — вскричала Нико, ударив кулаком в ажурную подушку. Танатос проигнорировал его реплику.
     — Ты брала ее снова и снова, как голодный, но очень тактичный мужчина. И, знаешь, в те минуты, когда она задыхалась от твоих ласк, ей совсем не нужен был настоящий мужской агрегат. Нужно отдать тебе должное, ты удовлетворяла ее в сексе полностью. Я—то знаю, я в тот момент читал ее мысли.
     — Чай? — со странным спокойствием спросила Нико, делая вид, что последние слова рассказа ее вообще не касались, будто речь шла о третьем, постороннем лице.
     — Благодарю, я еще не допил херес. А чай на травах, тот, что ты пьешь, очень даже хорош!
     Тогда, на скалах, возле моря... С вас можно было картины писать! Ты отдавала ей свое тело только по праздникам, когда очень сильно была пьяна и предпочитала в этом случае исключительно анальный секс. Истинный мужчина!
     — Слушай, сукин ты сын, — Нико поставила кружку дымящегося чая и комната наполнилась ароматами лета. — Ты что, решил обсудить подробности моей личной жизни? Тебя волнует, с кем я трахался? Тебе—то что. старый извращенец?!
     — Я вовсе не старый... — ответил Танатос, но обидой он был явно не уязвлен.
     — Ну да... Лет 60 с хреном, єто самій юній возраст! — зло засмеялась Нико.
     — Скоро ты увидишь, что был неправ в отношении меня, ибо сейчас видишь лишь оболочку.
     Ты помнишь, как предала тебя Андреа? Помнишь ту пьяную вечеринку у приятелей дома? Ты никогда не забудешь ту волосатую задницу, которая елозила на твоей подруге, когда ты вошла в комнату... Это пьяное ничтожество трахнуло твою пьяную подругу, ее тело, которое ты с такой любовью и нежностью покрывала поцелуями, тело, которое ты так аккуратно гладила, обнимала, любила... Какой—то пьяный козел, ради минутной забавы, разрушил твой мир, всадив в душу острый, длинный нож...
     — Тварюка! — не выдержала Нико. Она кинулась на него, и руки ее стали проваливаться в пустоту. Нико сильно испугалась, но ярость была сильнее. — Проклятый старый пердун, ты задался целью уничтожить меня морально??
     — Ник, как можно ругаться такими словами, достойными разве что самой черни! Николас! Ты же действительно чувствовала себя настоящим готическим принцем — утонченным, богатым, красивым. романтичным. Как в романах. Ты могла уберечь Андреа, спасти ваш мир. Оставаясь в особняке, в вашей сказочной идиллии. Избегать вторжения чужих людей, способных вам навредить. Но ты подумала, что не можешь всю жизнь от всех прятаться, скрывать свою любовь, и получила жестокий урок! Андреа плакала и умоляла простить, но ты была непреклонна, проявив истинно мужскую железную волю, хотя сердце твое обливалось кровью от боли. Ты не могла такое простить. Для тебя это было концом всего, безвозвратно утраченный мир. Помнишь, в какую депрессию ты впала, искромсав руки, мечтая о смерти. воспевая смерть, как свою самую верную любовницу? Родители были в курсе и не трогали тебя, оставив за тобою право самой справляться со своим горем. Знаешь, хоть Андреа и вышла замуж, она до сих пор тебя любит. Таких людей, как ты, любят один раз и навсегда...
     Нико улыбнулась:
     — Спасибо, что подсластил пилюлю. Чего, кстати, не скажешь о тебе, старый мерзкий пердун, имеющий отвратительную черту — копаться в чужой жизни!
     — Я не обижаюсь, сына, — спокойно ответил Танатос. — После потери Андреа ты ударилась в пьянство и разгул. Ты проводила ночи в рок—клубах и совокуплялась с девицами, притаскивая их к себе домой. Родители закрывали на это глаза, зная, что рана, нанесенная Андреа. глубока и заживет нескоро. В рок—клубе ты познакомилась с мальчиком, который был похож на девочку. У него были длинные волосы и зеленые глаза. Он — брат Александра и влюбился в тебя без памяти. И ты всю ночь трахала его вибратором в задницу, представляя, что ты — гей—актив.
     Нико покраснела.
     — Послушай, — сказала она, собрав все свое иссякающее терпение, — извращенец старый, тебе—то какое до всего этого дело? Все в отцы набиваешься?
     — Отчего же ты меня до сих пор еще не выгнал, милый? — Танатос сказал эту фразу с интонацией, присущей геям. — А оттого не выгнал, что ты теперь спать спокойно не сможешь, зная, что есть кто—то, обладающий такой обширной информацией о тебе. Информацией в деталях. Ты хотела назло Андреа тоже связать себя узами брака, хоть 7никогда не дала бы этому типу к себе притронуться. Во—первых, вас бы все равно не расписали, как геев и во всеуслышанье объявили бы тебя женщиной, чего ты так не любишь; во—вторых, тебе бы этот брак попросту осточертел. Перед самой церемонией ты все разрушила. Ты представила, как выйдешь в черном фраке вместо белого платья и всех шокируешь. Оно того не стоило. Ты разбила парню сердце! Впрочем, тебя это мало волновало. После раны, нанесенной Андреа, ты стала холодна, цинична и иногда немного жестока. Ты стала презирать людей. Но только не своих родителей, они — все, что осталось от твоего прекрасного, счастливого мира. Как жаль, что они умерли. как тебе их не хватает...
     — Только не нужно описывать подробности, в которых погибли мои родители! Будь ты человеком, а? — чуть не взмолилась она.
     — Я не человек и никогда им не стану.
     — У тебя точно началась болезнь Пика, старый ты хрен, ты впал в детство! Ты напомнил мне кого—то из малолетних херок в рок—клубе, которые кричат, что они никакие не люди, а вампиры, оборотни, а то и сами дьяволы!
     — Да, — улыбнулся Танатос. — Одного я сегодня так напугал, что он вряд ли будет распускать подобную ересь.
     — Самое ужасное, что могла сделать Андреа — это выйти замуж, — задумчиво проговорила Нико. — Это самый никчемный ее поступок для меня. Это хуже ее предательства. Она стала мне отвратительна... — Нико нервно пила чай. — Отвечай теперь, Мессинг чертов, к чему это все? Сколько ты хочешь денег, чтобы навсегда убраться из моей жизни и забыть о том, что знаешь? Миллион? Два? Три?
     — Мне не нужны деньги, — все так же спокойно отвечал Танатос, все наливая и наливая херес, хотя бутылка давно опустела.
     — Ага, конечно, они никому не нужны! — ответила Нико.
     — Ты всегда боялась, что тебя станут любить из—за денег, что из—за денег у тебя не будет настоящих друзей... Можешь действительно не волноваться на этот счет. Я сам могу дать денег столько, сколько захочу и кому захочу, и при этом не обеднею.
     Танатос вытащил из кармана несколько пачек купюр.
     — Сколько ты хочешь денег? — спросил он, словно передразнивая ее. — Миллион? Два? Три? — он стал класть на столик купюры.
     — Убери, — сказала Нико. — Я верю, что ты богат и не нуждаешься в моих деньгах. Хорошо. что тогда тебе нужно, что ты хочешь?
     — Тебя!
     — Ах ты ж старый похотливый извращенец! — Нико смахнула со столика банкноты. — Тебе меня не получить, онанируй на порнуху!
     — Не ерничай, сынок, ты все не так понял.
     — Ты — экстрасенс и умеешь читать мои мысли, из которых берешь нужную для себя информацию, собираясь пользоваться ею в своих отвратительных целях.
     — О, еще и какой экстрасенс! — захохотал Танатос. — Я выйду победителем на любой битве экстрасенсов! На самом деле, я здесь за тем лишь, чтобы рассказать тебе правду о твоем происхождении. Я и вправду твой отец.
     — Я тебе не верю, — ответила Нико.
     — Я был задолго до твоего рождения, Нико, и я не человек...
     — Потому что ты ополоумевший старпер экстрасенс...
     — И я действительно не стар, — продолжал он. — Я бы мог доказать тебе, но ты можешь умереть от разрыва сердца или сойти с ума...
     — Я напьюсь сердечных капель, доказывай!
     — Нико, ты очень испугаешься...
     — Ты просто помешанный стареющий дедуган! С экстрасенсорными способностями...
     На ее глазах тело Танатоса стало расплавляться, как пламя свечи, на которую очень долго смотришь. Оно расползалось и разложилось на молекулы, которые стали удаляться друг от друга. Реальность ушла из—под ног Нико. Ей показалось, что с этими молекулами расползается и ее рассудок и стало очень страшно.
     Молекулы снова вернулись, как частички собравшегося пазла, только с другим рисунком. Перед ней уже сидел молодой и довольно приятный парень. Его лицо все еще видоизменялось, словно кто—то ваял из мягкой глины.
     — Я же сказал тебе, Нико, что я не стар. Нет возраста, потому, что нет времени. Я предупреждал тебя. что ты можешь сильно испугаться и лишиться рассудка.
     Не выдержав сильного напряжения, Нико разрыдалась. Она не могла больше этого выносить, всех этих неприятных странностей, и продолжала рыдать.
     — Кто ты? Почему ты здесь? — повторяла она сквозь слезы.
     — Я тот, кто невидим, но кто повсюду, кто был всегда с тобой, но которого ты никогда не видела, твой отец...
     — Кем была моя мать?
     — Обычной женщиной. Очень красивой. Она вступила со мной в отношения и забеременела...
     — Где она сейчас?
     — Умерла при родах. Тебя забрали в приют, а потом усыновили хорошие, богатые люди...
     Нико смотрела в одну точку, оттягивая шоколадные пряди волос:
     — Как—то не укладывается в голове... Как так? Я сошел с ума, с ума... Мой отец — Дьявол... — ее губ коснулась нелепая улыбка.
     Танатос тоже улыбнулся:
     — Я люблю смотреть  на твою улыбку, она прекрасна...
     — И эта родинка, похожая на шестерку, там, — она показала в область левой груди, — не случайно?
     — Люди придумали все эти суеверия с цифрами, все это полный бред... Теперь, когда ты поверил, ты сможешь полюбить меня, как своего отца?..
      — Ты причинил мне за этот вечер много боли, — ответила Нико. Совсем бледная и морально измотанная, она дрожащей рукой поднесла и пересохшим губам остывший чай. Ее колотило.
     — Прости, — прошептал Танатос. — Я и вправду  причинил тебе сегодня много боли, но ты осыпал меня оскорблениями, а ведь я, невидимый, с самого рождения любил тебя. Я так страдал, не имея возможности показаться тебе. когда ты называл отцом чужого человека, а меня для тебя не существовало, хотя я был повсюду... Это меня больно ранило... Хочешь, я стану для тебя женщиной, если тебе неприятно видеть меня в мужском обличье... Пол не имеет значения, его вообще не существует...
     — Оставайся таким, не любовницу же выбираю, — Нико прилегла, кутаясь в плащ.
     — Клади голову на колени, — ответил Танатос. — Я буду охранять твой сон. Знай, я всегда на твоей стороне, ведь ты мое детище и теперь мы — одна семья.
     Нико положила голову ему на колени.
     — Мой отец — Дьявол! — слабо улыбнулась она и почувствовала, как его пальцы слегка сжали ее руку. Нико сжала его руку в ответ и тут же погрузилась в сон, как в провальную яму.   





                4

      Нико проснулась, когда за занавесками темного коричневого тона с оборками и кружевами, притаился яркий дневной свет. Голова болела, словно в похмелье. До нее с ужасом начали доходить обрывки картинок вчерашнего вечера.
     — Нет, — прошептала она, — это не может быть правдой, этого быть просто не могло. Зачем я так напился!
     Из соседней комнаты раздалось пение женщины. Она  напевала строчки из doors, а на столе стоял завтрак, кофе и сигареты.
     — Что происходит? — спросила Нико едва ли не у себя самой.
     — А что происходит? — спросила Нико едва ли не у себя самой.
     — Что происходит? — в комнату вошла молодая очаровательная женщина в накрахмаленном переднике, с черными прядями шикарных волос.
     — Могу я побыть для тебя заботливым отцом или нет? — женщина заискивающе улыбнулась.
     — Танатос? — переспросила Нико.
     — Твой папа сделал для тебя завтрак и купил твоих любимых сигарет. Кофе остывает.
     — Как же мне тебя называть теперь — он или она?
     — А как хочешь, — сказал Танатос. — "Он" в женском обличье. Я хочу заслужить твое право любить меня, как отца, если такое, конечно, возможно... Если ты захочешь, я тотчас уйду...
     — Конечно, — ухмыльнулась Нико, — ты же у меня в гостях!
     Танатос обиженно раздвинул шторы, и в комнату проник яркий свет:
     — Вот так тебе!
     Нико зажмурилась.
     — Ладно, — снисходительно сказала она, — посмотрим на твое поведение...— Нико закурила сигарету. Дым клубами наполнил комнату.
     — Ответь—ка мне, папа, отчего же ты двадцать лет молчал?
     — А как я мог сказать? — ответил Танатос, ставя в вазу самый любимый сорт роз Нико, срезанных в розарии. — Сказать ТАКОЕ маленькому ребенку?! Ты бы перепугался и мог психически заболеть! Тем более, на тот момент у тебя были родители. В смысле, что ты не знал правды.
     — Понятно, — Нико пустила очередную струю дыма. В воздухе витал сладковатый запах.
     — Я там приготовил ванну с мыльной пеной и твоим любимым фиалковым ароматизатором. Кроме того, я отутюжил одежду, которую ты надумал сегодня одеть...
     Нико криво улыбнулась:
     — Я еще как—то не привык, что кто—то читает мои мысли.
     — Так привыкай! — отозвался Танатос, уже суетясь в соседней комнате, подготавливая свечи в канделябрах, красное вино и раритетную пластинку для патефона с записями классических произведений. Словом, все, о чем подумала утром Нико.
     Нико пошла в ванную. Ее охватило чувство детской радости. Напряжение, страх, обида на Танатоса прошли. Она всегда любила приключения, считая жизнь без них банально—скучной, а тут наклюнулось такое увлекательное и необыкновенное приключение! Она нашла отца—духа, умеющего читать мысли и принимать различный облик. Это же мистический фильм наяву!
     Облачившись в белую рубашку с манжетами и воротником на старинный манер. Нико с нетерпением побежала в комнату, на ходу собирая шоколадные пряди в хвост.
      Танатос сидел спиной к ней, раскачиваясь в кресле, и курил ароматизированный, вишневый табак. Окна были занавешены. На столе дымилась кружка шоколада, а в патефоне скрипка играла каприз Паганини. На Танатосе было надето платье старинного покроя голубого цвета.
     Нико смутилась. Это все, о чем она подумала, находясь в ванной. Увидев Танатоса в привлекательном женском обличье, у нее возникло желание, что не укрылось от его глаз. Танатос заговорщицки поглядывал на нее. Нико покраснела.
     — Прекрати! — твердым, мужским голосом сказала она. — Прекрати читать мои мысли и претворять их в реальность!
     — Прости мне! — сказал Танатос виновато, затушив трубку. — Я больше не буду. Скажи мне, как мне вести себя, я нерадивый отец.
     — Будто ты не знаешь моих мыслей. Я не привык, что у меня читают в голове, — сказала Нико.
     — Хорошо. Я не подам ни малейшего вида! Будто и не имею этой способности!
     — Вот и хорошо, — сказала Нико, — так нам легче будет поладить друг с другом, отец мой Дьявол! Не будешь ли ты так любезен разлить вино в бокалы?
     — Сделаю это с огромным удовольствием, любезный сын! — сказал Танатос.
     Все это напоминало необычную и увлекательную игру, которая все больше начинала нравится Нико, измученной одиночеством и бессмысленностью всего. У нее появилась интересная компаньонка, обладающая сверхъестественным даром, которая, к тому же, еще и отец. Чего еще желать!
     Тонкие стекла бокалов вздрогнули. Нико показалось, что она начинает возвращаться к жизни, ощущать ее вкус, приобретать новый смысл.
     — Расскажи мне о себе, — сказала Нико, доставая из красивого портсигара сигарету и забивая ее в мундштук.
     — Что здесь рассказывать? Я тот, кто одновременно везде и знает одновременно все, — Танатос принялся раскачиваться на кресле—качалке.
     — Как Бог?
     — Может быть, — он улыбнулся.
     — А Бог существует? — спросила Нико.
     — Я не знаю... Он может существовать, если ты будешь верить в него.
     — Я думал, ты должен знать.
     — В этом мире никто ничего никому не должен, — ответил Танатос и пристально посмотрел на Нико большими, яркими, как у куклы, глазами, пока Нико не смутилась.
     — Не смотри на меня так, — попросила Нико. — Мне сложно привыкнуть, что кто—то знает меня всего. Меня и мою душу, и все обо мне...
     — Мужчина, а стеснительный, как женщина! — ответил Танатос. — Мне можно знать все о тебе, ведь я тебя породил.
     Все капризы Паганини доиграли и Нико достала новую пластинку. с произведениями Баха. Захотелось чего—то мрачного, готического, возвышенного. Органной музыки.
     — ...Тарантул плетет проворно
          Звезды обреченной, — проговорил Танатос, качаясь в кресле.
     — Это мое любимое!
     — "Мой поцелуй был гранатом"...
     — Ты читал его?! — спросила Нико.
     — Да, вместе с тобою. Я всегда читал то, что и ты. Я смотрел то, что ты. Я знал то, что ты, чувствовал, что ты...
     Нико снова почувствовала себя странно и не совсем приятно, но вскоре это ощущение рассеялось, как дым. Танатос оказался непревзойденным собеседником. С ним можно было поговорить совершенно на любые темы, что называется от а до я. НЕ было такой темы, в которой он не смог бы поддержать беседу. Нико обговаривала с ним произведения своих любимых поэтов, прозаиков, собственные сочинения, картины художников—авангардистов, фотовыставки, любые классические произведения. В результате, Нико пришла к выводу, что такому собеседнику можно только позавидовать и она искала его всю жизнь.
     Когда Бах доиграл свои мрачные мелодии, Танатос взял гитару, которая буквально ожила от его прикосновений. Струны звучали так, что любой виртуоз, побоявшись осрамиться, больше никогда не взял бы в руки гитары. Звучала такая музыка, будто Танатос играл не на гитаре, а перебирал струны души. Нико была очарована. После потери Андреа и смерти родителей, это было лучшее, что случилось с ней за последнее время. А время пролетало, как на крыльях. Опустела очередная бутылка вина, но Нико не чувствовала себя пьяной, в угаре, это было легкое и приятное опьянение. Танатос зажег свечи, т.к. незаметно наступила ночь.
     — Давай спляшем! — предложил Танатос. — Старинный танец!
     — А ты умеешь?
     — Я учился им в школе танца вместе с тобой! — ответил он.
     И плясать с ним было одно удовольствие! Он так легко ступал, что казалось, просто парил в воздухе, а движения были воздушными, невесомыми. Казалось, что это движутся не руки и ноги, а паутина летает по воздуху. Танатос позволял вести себя, как женщина и порхал вокруг Нико, когда та встала на одно колено.
     Нико так привязалась к нему, будто они были знакомы очень давно и знали друг друга всю жизнь.
     Уставили от танцев, вина и болтовни, Нико уснула, свернувшись клубочком, устроившись на коленях Танатоса, который улыбался и поглаживал ее по волосам:
      — Спи! Спи, мой маленький глупенький мышоночек...





                5




     — Ты слышал! — забежала в комнату Нико. — Люди, приезжавшие посмотреть на розы в розарии, сказали, что в этом доме живут двое пидоров—транссексуалов!
     — Тебе же это льстит! — захохотал Танатос.
     — Забавляет. Скорее забавляет. Давай, Танатос! Помоги мне! Я хочу праздника! Хочу, чтобы в этом доме было полно цветов, чтобы он утопал в цветах...
     — И чтобы ты нес меня на кровать по дорожке, выстеленной лепестками роз, не так ли? Интересно, буду ли я так же привлекателен для тебя, снова вернув себе облик дедугана? — он захохотал.
     — Прекрати! — разозлилась и смутилась Нико. — Я вовсе не о том подумал. Я в шутку это подумал. У тебя слишком большая грудь, не в моем вкусе!
     — 3,5 — это немного, — продолжал хохотать Танатос.
     Продолжая злиться, Нико сама убежала в розарий, прихватив здоровые садовые ножницы.
     Злясь на Танатоса, что он разоблачил ее позорную мысль, о которой она старалась забыть, Нико нервно срезала розы и наколола пальцы, на которых выступила кровь. Кто—то позвал ее тихим голосом.
      — Вернулся?! — не оборачиваясь, ответила Нико. Но это был не Танатос. Возле розария стоял приходской священник.
     — О, чем заслужил ТАКОЙ визит, святой отец? — ехидно спросила Нико.
     — Вы разогнали всех слуг...
     — Нам не нужны слуги. Мы не немощные и не калеки и сами в состоянии и сварить, и прибрать. Это лучше, чем эксплуатировать труд чужих людей, хоть и за деньги. И не нужно читать мне морали. Они мне ни к чему! Я такой, какой я есть!
     — Дочь моя...
     — Я не дочь, я сын! Даже, если вам это не нравится... — теряя терпение, ответила Нико.
       — Одна из служанок слышала ваш разговор и рассказала, что в вашем доме поселился какой—то дух, если не сам Дьявол!
     — Как вам не стыдно! — вскипела Нико. — Слушать наушников и способствовать сплетням. Стыдитесь, отче! Не для того надели вы сутану, чтобы заниматься выносом сора из чужой избы!
     — Прогоните немедленно этого духа! Он погубит вас! Все они коварны и опасны. Они — враги человечества...
     — Может быть, вы не станете решать за меня в моем же собственном доме? В отличии от вас, он не сыплет на меня упреками и не обвиняет во всех смертных грехах. Он принимает меня таким, каков я есть, таким, как вы говорите, создал меня Господь!
     — Прогоните Дьявола, не разрешайте ему приближаться" Он убьет вас или сведет с ума!
     На Нико напал неестественный, жуткий смех, будто бы за нее смеялся кто—то другой.
     — Да я лучше вас прогоню! Он — мой родной отец! — Нико расстегнула рубашку, обнажив левую грудь, под которой виднелась родинка, похожая на шестерку.
     — Господи! Господи! — перекрестился священник. — Неразумное дитя. Он завладеет твоим сознанием и погубит!
     — Не смею вас задерживать, всего доброго, — Нико застегнула пуговицы на рубашке. Священнику ничего другого не оставалось.
     Нико вошла в дом с огромным букетом роз, с ранками от шипов на руках, по которым струилась кровь. Двери дома были настежь раскрыты, окна распахнуты. Сегодня ей хотелось именно так. Дом наполнился свежим воздухом и светом, ароматом зелени и только что сорванных роз.
     — Танатос! — позвала Нико. Из комнаты послышался плач. 
      Упав на колени, Танатос плакал. Широкие юбки цвета нежной сирени расплылись по полу, на вздымавшуюся грудь падали локоны.
     — Ты что? — спросила Нико и в душе что—то неприятно защемило. Она в первый раз видела, как он плачет.
     Танатос вытер красивое заплаканное лицо подолом платья.
     — Теперь ты прогонишь меня и я снова останусь один!
     — Почему ты так решил, что я прогоню тебя?
     — Тот священник настроил тебя против меня, наговорив небылиц!
     — Ах, да... Ты же слышишь... Все слышишь, вездесущий, как Господь... Тогда ты должен был слышать, что я прогнал священника и не дал ему не малейшего шанса!
     Танатос продолжал плакать и Нико стало его жаль.
     — Этот священник говорил ужасные вещи, что я сведу тебя с ума или вообще убью... У меня и в мыслях такого не было... Как глупы люди! В их головах сплошной негативы, им повсюду мерещится зло! Для них зло — все, о чем они не знают, или чего не понимают! Все, чего я хотел — иметь семью, быть рядом со своим ребенком, хоть и таким странным способом!
     — Полно плакать, — обняла его Нико. — Я верю тебе. Ты — мой лучший друг, кроме того — ты — мой отец, и мне наплевать на то, если ты окажешься Дьяволом или еще кем—то! Ты нравишься мне, как собеседник.
     Танатос обнял Нико в ответ, прижавшись к ней со всей страстью, от которой начинало колотиться сердце. Его губы едва заметно шептали:
     — Люди, вы действительно глупы! А как наивны!
     Он поцеловал Нико в голову. Она сочла это только намеком, что они родственники и никто больше, тем самым поставив ее на место. Нико ушла наверх и закрылась в своей комнате. Весь день оттуда доносились самые грустные звуки классической музыки. Они упорно пыталась заблокировать от Танатоса все свои мысли и чувства, но не знала, как это сделать. 





                6

     Нико впала в меланхолию и каждый день не выходила из своей комнаты, продолжая слушать классику. Танатос тихо вошел и сел на краешек кровати.
     — Я же запирал двери! — воскликнула Нико.
     — Для меня не существует замков, — улыбнулся Танатос. — Я выбелил для тебя пряди волос, как ты любишь.
      На жгучих черных волосах появилось две ослепительно—белые пряди.
     — Не нужно было так стараться, чтобы угодить мне.
     Танатос подсел поближе.
     — Ты можешь поцеловать меня не как своего отца... — он выжидающе приоткрыл рот, смотря огромными кукольными глазами.
     Нико взбесилась:
     — Перестань лезть в мой мозг, я за это тебя ненавижу! Ты мне вообще не нравишься, как женщина, ты всего лишь задел мое самолюбие.
     — Я так и думал, — улыбнулся Танатос. — Что ж, если поцелуй произойдет, пусть он будет спонтанным.
     — Не произойдет никакого поцелуя, забудь об этом! — сказала Нико.
     — Ну, не произойдет, так не произойдет, — Танатос намеренно заголил стройную ножку в ажурном чулке с бантиками и розочками.
     Нико поняла, что он намеренно провоцирует ее на похабную мысль, чтобы вогнать ее в краску.
     — Ах ты гад! — Нико изо всех сил ударила его подушкой. Подушка, словно провалилась в невесомость.
     — Давно пора устроить карнавал, — сказал Танатос, поправляя короткие юбки. — Без алкашей и придурков, как ты хочешь. Мы не впустим их даже в розарий. Это будет игрой для двоих.
     — Чудесно, — ответила Нико, злость улеглась.

     Они заказали целый оркестр. Фокусников, жонглеров, танцовщиков, поваров. ВСе должны быть одеты в карнавальные костюмы. Они не пригласили ни одного гостя. Музыканты играли, а оперные певцы пели свои арии.
     Нико была в специально сшитом для этой церемонии мужском карнавальном костюме, а Танатос в парике и нарядном розовом платье, которое, как он сказал, сшил сам.
     Столы поставили прямо на улице.
     — Куда девать столько изысканных блюд! Мы явно переборщили, — сказала Нико. — Пусть сами повара и едят. Есть еще фокусники и клоуны. Всех позовем.
      — Позовем, — поддакнул Танатос, — будто ее эхо. Они кормили друг друга тортом и мороженым.
     — Все, кто голоден, хочет перекусить и выпить, прошу к столу! Не стесняйтесь! — объявила Нико.
    Присоединились даже музыканты, поэтому музыка затихла.
     — Не хватает резкости, — сказал Танатос, — жесткого метала, жесткого и развратного!
     — Почему развратного? — усмехнулась Нико.
     — Потому, что так хочется! — прошептал Танатос ей на ухо. Он снова уловил мысль желания в ее голове, которую она тщательно пыталась скрыть и подавить. Танатос куда—то исчез. Вскоре загремели звуки музыки. Играл Мэнсон Tainted love.
     Повара и музыканты набросились на еду.
     Танатос смотрел на нее из—под белого напудренного парика, сорвав с лица маску.
      — Хочешь совершить безумие?
      — Если это то, о чем я вскользь подумал, то — нет. Эта мысль случайно всплыла, она ничего не значила...
     — Я понял, о чем ты, но имел ввиду вовсе другое... — ехидно сказал Танатос.
     — Почему ты вечно насмехаешься надо мной? — с обидой и горечью спросила Нико.
     — Нет. Тебе это кажется, — Танатос взял ее за руку и вытащил из—за стола, увлекая за собой.
     — Куда ты ведешь меня?
      Танатос вел ее за дом, к бассейну. Взяв разбег, он, в развевающимся платье и парике нырнул в воду.
       — О Господи! — воскликнула Нико.
      — Хочешь свершить безумие? — поддразнивал ее Танатос. — Трусишка! Ты не настоящий мужик, я тебя раскусил! — он показал ей язык.
     — Заткнись! — вышла из себя Нико. Разозлившись, что Танатос ее зацепил, Нико прыгнула в бассейн вслед за ним. Голова кружилась от хмеля и Нико пошла на дно. Под водой она почувствовала, как что—то прикоснулось к ее губам. Что—то мокрое и нежное. Губы. Она сразу же вынырнула. Танатос стоял и улыбался, держа ее за плечи. Смотря в воду, она увидела, что его стройное женское тело было обнажено.
     — Что это было? — спросила Нико.
     — Ты хотел поцелуя, но не родственного...
     — Я уже не хочу ничего...
     — Сними рубашку, негоже в бассейне купаться в одежде...
     — Нет, — ответила Нико.
     — Я всегда видел тебя без одежды, с самого детства, я видел, как изменяется твое тело твое тело очень хорошо... как свое собственное...
     — Это гнусно! — сказала Нико, пытаясь вырваться. Но что—то не пускало ее. Может, это она не пускала себя.
     Пауза затянулась, видя ее растерянность, Танатос прижался к ее губам влажными от воды губами. Этот поцелуй был похож на детский невинный поцелуй.
     — Зачем ты делаешь это?! Тебе хочется поиздеваться надо мной?.. — на этот раз в глазах Нико стояли слезы обиды и огорчения.
     — Не—ет! — он замотал головой и со следующим поцелуем его язык проник к ней в рот. Они так бешено целовались, что захватывало дух и Нико не могла себя заставить остановиться.
     — Я твой, — сказал Танатос, кладя ее руки к себе на живот, — весь твой, бери меня,. как хочешь, можешь делать со мной все, что хочешь. Я, бесполый, ради тебя — женщина. Ради тебя, я люблю тебя. И хочу быть твоим. Люблю тебя как отец, как друг, как женщина, как Дьявол, твою душу, все твое существо...
     — Ох! — проговорила Нико, вовсе не ожидая услышать столь откровенные речи.
     — Я стану для тебя легким, как пушинка, и ты сможешь отнести меня в постель, как мечтал!
     Ты будешь обладать мной, а я к тебе не притронусь, если ты не захочешь, и даже не попрошу раздеться!
    Нико была явно удивлена.
     — Нет, — наконец сказала она, — не нужно, Танатос... — она вылезла из воды. Все уже разошлись, дом опустел. Стало печально, уныло и одиноко. Валялись яркие ленточки, свидетельствовавшие о празднике, но теперь они вызывали одну лишь грусть.
     Нико села за пустой стол и начала пить вино прямо из бутылки. Ей было неприятно за то, что она его обидела, так холодно отвергнув после такого жаркого поцелуя и таких откровенных признаний! Просто сейчас хотелось побыть одной и все обдумать. Нико продолжала пить.
     "Нужно завтра поговорить на трезвую голову", — Нико зашла в дом, не закрывая дверей и прямо в одежде повалилась на постель, как настоящий мужик. Она легла на что—то мягкое, будто на резиновую женщину.
     — Танатос!
     — Молчи, молчи, только не прогоняй меня! Ты мой принц, мой самый любимый мальчик,. если ты меня прогонишь, то я умру — зашептали его женские губы.
     Он был обнажен и прикрыт простыней. Его губы были такими горячими, почти как у обыкновенного человека, они дышали страстью...
     — Танатос, я боюсь тебя...
     — О, неужели я так страшен, и из—за этого ты меня ни капельки не любишь?
     — Ты же гуляешь в моем мозгу, тебе и так все известно...
     — Как ты хотел меня ночами, хотел и запрещал себе это! Запрещал себе даже думать о сексе со мной! Запрещал себе думать о том, что любишь меня! Да ты просто трус! Тебе ли быть мужиком! Ты заставляешь нас обоих страдать из—за своей трусости!
     — Не смей меня так называть! — Нико впилась в его губы и они раскрылись, как цветок, на котором была сладковатая пыльца.
     — Бери меня, я весь твой, я так же давно этого хотел, как и ты... Мы будем вместе даже в аду... — он поддавался на ласки и шептал такие романтические вещи, что Нико начинала сдавать позиции. Он просил, нет, умолял целовать его снова и снова. Эта безумно—страстная сцена пугала и завораживала одновременно. Нико чувствовала, что любит и хочет это существо, она погрузилась в мягкую, так давно жаждущую ее, плоть...


     Утром Нико, как всегда, увидела на столе чашку кофе и сигареты. Она вспомнила о проведенной бурной ночи, как хотела и получала его много раз до самого рассвета. По пояс обнаженная, Нико натянула на себя мужскую рубашку. Вошел Танатос, сообщив, что ему срочно нужно уехать.
     — Куда уехать??? Я надеюсь, что ты находился здесь не ради того, чтобы затащить меня в постель?
     — Нет конечно, дорогой, — ответил Танатос. — Когда я вернусь, привезу с собой вселенский сюрприз.
     Он присел на кровать и они долго целовались. А потом он уехал. Вернее, исчез.











                Часть 2

                Дореми


                1


     — Вот это снегопад! — переговаривались соседи. — Я вам, как старожил скажу, что такой снегопад был в последний раз ровно 36 лет назад! Мы вывозили снег на тачках, пройти было невозможно.
     — А какой сильный мороз! Ну когда в таких краях был такой сильный мороз! Это просто всемирное оледенение!
     Скрипнула старая дверца. Дореми вышла на улицу. Поленья догорали и нужно было нарубить дров. Скрюченными от мороза руками, она взяла в руки топор и, смахнув выбившуюся из—под платка, золотистую прядь, ударила по обледенелой ветке. Щеки, искусанные морозом, раскраснелись. Тяжело дыша, она снова занесла над веткой топор. Скоро нечего будет даже есть! В такой трескучий мороз все сидят в уютных домах и некому будет продавать прекрасные букеты, составленные из сухих цветов.
     В уютных домах! Как хорошо звучит словосочетанье! У нее никогда не будет уютного дома! Стены ее старого обветшалого дома с каждым годом давали все большую брешь. Потолок протекал, в щели из—под прогрызанных крысами досок в полу, и в оконных рамах задувало. Дореми обклеила оконные рамы кусочками газет.
     С тех пор (а прошло уже года три), как умерла старая тетка, Дореми осталась совсем одна — единственной ее подругой была серая желтозубая крыса, которая иногда выбиралась из своей дыры в подполье и смотрела на нее глазками—бусинками. Получив лакомый кусочек хлебца, крыса брала его в крошечные лапки и начинала свой пир, вгрызаясь в хлебец острыми заразными зубами.
     Были еще голуби. Они сами откуда—то прилетали, и так же куда—то улетали. С детства, надев дырявые ботинки, Дореми бежала на чердак, кормить голубей. Ей нравилось смотреть, как они, взобравшись на прогнившие чердачные балки, курлыкают и хлопают крыльями. Было в их курлыканье что—то трогательно—печальное, ранящее душу. Она приносила голубям крупы, хлебных крошек и семечек. Лепешки от птичьего помета падали по всему чердаку. Она смотрела на мир сквозь чердачное, запыленное окно.
     Старый дом был увит плющом и цветами—граммофонами, которые скрывали его трещины.
     Тетка никогда не скрывала, что Дореми — ее приемная дочь, которую она взяла на попечительство в приюте. Собственно, поэтому Дореми называла ее теткой, а не мамой.
     В молодости тетка сделала аборт и, чтобы расплатиться с Богом за свершенный грех, на старости лет удочерила девочку.
     Тетка Лиз никогда не била Дореми, хоть всегда была с ней немного строга. Лиз рассказывала, что в младенчестве Дореми кричала так, будто произносила музыкальные ноты до—ре—ми. Поэтому тетка Лиз дала ей такое странное имя.
     Тетка была набожной и пела в церковном хоре. Там же играла и Дореми.
     Три года назад, в возрасте 76 лет, тетка умерла, оставив приемышу наследство  в виде старого дома—развалюхи, без гроша за душой.
     Чтобы прокормить себя, Дореми составляла очень красивые и недорогие букеты, которые люди покупали с удовольствием.
     Тетка Лиз корила ее за то, что, как она выражалась, у Дореми на левой ягодице была "отметина Дьявола", похожая на шестерку. Это они со священником заметили, когда крестили ребенка.
     С детства Лиз заставляя Дореми молиться на коленях перед иконами,Ю учить наизусть длинные и нудные псалмы.
     "Иначе Дьявол не оставит тебя в покое, — говорила она.
     Лет в 14 Дореми призналась тетке, что ей нравятся девочки. Лиз рассвирепела и чуть не убила ее, запустив в голову глиняным горшком. Она сказала, что в ней все "от Дьявола" и закрыла ее в комнате, вместе с желтозубой крысой, заставив ее целую неделю читать псалмы.
     Дореми не понимала, почему ее так сильно обидела тетка и что такого плохого в том, что ей нравятся девочки. Для Дореми это было так же естественно, как и для кого—то, кому нравились мальчики. Но подруги у нее не было, да и тетка почти никуда не отпускала, заставляя помогать, чтобы они, как выражалась Лиз, "не сгнили в нищете". Того, что они зарабатывали в церковном хоре, было очень мало и приходилось подрабатывать.
     Дореми помогала тетке печь пирожки с яблоками. Воздушные, румяные, со сладкими яблоками. Дореми до сих пор помнит вкус этих обворожительных пирожков с хрустящей корочкой, которые так помогли им в трудную минуту!
     С детства Дореми открыла в себе дар предвидения. На школьных экзаменах, например. Она вытягивала именно тот билет, какой хотела. А тесты Дореми сдавала всегда на высший бал.
     Она могла предсказывать, какая в ближайшее время будет погода, словно опытный синоптик, сколько у собаки будет щенков и сколько они сегодня продадут пирожков. Она никогда не ошибалась. Если торговля шла плохо, Лиз обвиняла Дореми в том, что это она накаркала. Девочка перестала предугадывать.
     Во сне Дореми мучил образ какой—то женщины. Очень красивой. С рыжими, как огонь, волосами, с высокой пышной грудью, с красными. как спелая малина, губами. Этот образ снился ей чуть ли не каждую ночь и во сне они занимались такими вещами, что один раз Дореми проснулась, обнаружив собственную руку между ног. Увидев это, тетка строго наказала ее. Если Дореми что—то свершала, что не нравилось тетке, Лиз кидала ей обвинение, что та "от Дьявола". Дореми возненавидела слово "Дьявол". "Кто такой этот Дьявол?! Да его возможно вообще не существует!"
     Дореми подкинула обледенелые ветки в камин, но они никак не хотели разгораться. Она подула на закоченевшие руки, пытаясь разработать пальцы, которые совсем скукожились.
     Она услышала, будто кто—то хлопал крыльями на чердаке. Неужели это опять голуби, да еще в такую стужу?! Давно они не прилетали. Дореми взяла фонарь, закуталась в старое драное пальто с капюшоном и поднялась на чердак. Она посветила фонарем в самые потаенные углы чердака, но голубей нигде не было. Только паутина оплела все вокруг немыслимыми узорами. Это было настоящее царство пауков. Дореми так и казалось, что жирные пауки с желтоватыми брюшками и водянистыми лапками, перешептываются за ее спиной, оплетая весь дом своими коварными сетями. Боже мой, старый рояль! Она играла на нем еще в церковном хоре! Вереницей пролетели воспоминания о детстве. Дореми открыла крышку рояля, покрытую толстым слоем пыли. Она отшатнулась в сторону, прикрыв ладонью лицо и выронила фонарь. На свет фонаря на нее с криками вылетело несколько летучих мышей, одна даже успела слегка царапнуть ее своим коготком.
     — Спокойствие, это всего лишь летучие мыши, а чудовища бывают только в сказках, — сказала Дореми, чувствуя себя настоящей Золушкой.
     Подышав на холодные руки, она подобрала фонарь и пробежалась пальцами по запыленным клавишам старого рояля. Какая—то давно забытая мелодия вновь воскресла в памяти. Это же Сольвейг Грига!
     Наигрывая мелодию отмерзшими пальцами, Дореми запела ровным, сильным, чистым, высоким голосом:
 
     Зима пройдет и весна промелькнет,
     И зима промелькнет...
     Увянут все цветы, снегом их занесет,
     Снегом их занесет.
     И ты ко мне вернешься,
     Мне сердце говорит,
     Мне сердце говорит...
     Тебе верна останусь, тобой лишь буду жить,
     Тобой лишь буду жить...

     Дореми услышала то ли стук, то ли крик и перестала играть. Крышка рояля с шумом захлопнулась, больно прищемив пальцы. Дореми поспешила вниз, чтобы узнать, что происходит. Распахнув двери, она увидела, что прямо на пол, возле ее ног, упала какая—то женщина, будто замерзшая сосулька.
     — Господи, что с вами, что с вами? Господи, Господи!
     Дореми перевернула полумертвую женщину и ее обуял суеверный ужас — это была та самая женщина, которая так часто ей снилась! Она лежала перед ней, с разметавшимися огненно—рыжими волосами, с белым, как снежное полотно на улице, лицом. и посиневшими губами. Ее высокая грудь тяжело вздымалась. Это была та самая женщина! Как такое возможно!
     Смутные предчувствия одолевали Дореми. Ей показалось, что снова открылся дар предвидения. Смутное ощущение праздника, каких—то феноменальных и необыкновенных способностей, которые изменят всю ее жизнь, какой—то душевный подрыв... С другой стороны — ощущение опасности, тревога, что—то непонятное, необъяснимое, исходящее от этой женщины...
      — Что же я стою! Скорую! — но позвонить было неоткуда, придется бежать к соседям.
      — Не нужно звонить ни в какую скорую, прошу вас! — зашептала женщина, открыв свои неестественно—большие зеленые глаза. — Все. что мне нужно, это немного отлежаться в тепле.
     В тепле! Сырые замерзшие ветки еще не скоро просохнут, чтобы зажечься.
     Пламя тут же ярко запылало в камине, будто кто—то поджег ветки невидимой рукой. Дореми вздрогнула.
     Она попыталась дотащить женщину до кровати. Но та, несмотря на свой внушительный рост, оказалась весом не более, чем десятилетний ребенок и Дореми спокойно дотащила ее и уложила на кровать. От этой женщины исходил жар, как от хорошо натопленного камина.
     "А если она тут умрет?" — подумала Дореми, но скорую вызывать не решалась, будто боялась ослушаться наказа этой женщины.
     Снег все валил и валил, что скоро невозможно было открыть двери. Огонь в камине все пылал, хотя веток Дореми больше не подкладывала. Все это показалось таким странным... Дореми сделала влажный компресс и положила на горячий лоб женщины. Саму сморил сон.
     Дореми прилегла напротив на старом, разваливающимся уже, диване, чтобы в случае чего, прийти на помощь больной.
     Тут же ее закружил хоровод сновидений. Все тело стало пылать, но только не от болезни, а от страсти. От болезненной страсти. Ей снилось, что она занимается с этой женщиной любовью и испытывает от этого неземное блаженство. Губы женщины жаркие, они лижут ее, будто языки огня, от чего сотрясается, как в лихорадке, все тело. Огонь жжет, но не причиняет боли. Это огонь удовольствия. Эта женщина творит с ней такое, чего Дореми и представить себе не могла, это будто огонь, поглощающий ее, который испепеляет дотла. Женщина овладевает ею, всем ее существом, лезет в сознание... Она такая сладкая, что просто невозможно от нее оторваться, настолько хорошо! Она снова пытается завладеть и повелевать всем ее существом...
     — Господи! Господи! — шепчет Дореми. Ничего не осознавая, она шепчет выученные на память псалмы, сонный разум поглощен задачей, что нужно вспомнить псалмы слово в слово, и для женщины в сознании Дореми не остается места. Она пропадает.





                2

     Дореми проснулась, все еще не в состоянии отойти ото сна. Она вспомнила, как ей снилась эта женщина, волосы которой, будто языки пламени... Огромные зеленые глаза в это время рассматривали ее. Дореми заметила это и устыдилась, ей показалось, что женщина считала ее мысль о сегодняшнем сне. В конце концов, ей это показалось и такого быть не может, а, стало быть, и переживать не о чем. Губы женщины растянулись в улыбке, Дореми показалось, что в ехидной. Она не спускала с Дореми глаз. Дореми мельком взглянула на ее полуобнаженную, вздымающуюся, стянутую тугим лифом, грудь и снова устыдилась. У нее снова появилось ощущение, что женщина читает ее.
     — Спасибо, Дореми, что не дали мне вчера умереть на пороге вашего дома. И за гостеприимство большое спасибо. Если вы не против, я отлежусь у вас пару дней, я не причиню вам неудобств, — заговорила она поразительным, мелодичным, звенящим, как нежный колокольчик, голосом. Дореми бросило в дрожь.
     — Откуда вам известно мое имя? Глаза женщины, казалось, раскрылись еще больше, будто она залезла в сознание Дореми.
     "А ты меня не помнишь? Я приходил к тебе каждую ночь во сне, и ты меня ласкала. И сегодня я приходил, тебе же понравилось?" — в Дореми говорил какой—то голос, внутри нее. Она схватилась за голову и начала кричать.
     — Милая, что с вами, вам плохо? — с наигранным спокойствием спросила женщина.
     — Вы кто?! — спросила Дореми.
     — Меня зовут... Харон... — ответила рыжеволосая.
     — Харон?! Лодочник, который перевозил умерших в царство теней?
     — Он самый! — улыбнулась она.
     — Что за блеф?! Так не могут никого звать, особенно женщину! — сказала Дореми.
     — Я не женщина, я бесполый.
      "Я бесполый, и я в тебе, владею тобой, моя дорогая, любимая!"... — послышался некий голос внутри нее. Дореми снова стала кричать, взявшись за вески. Ей показалось, что внутри у нее все разрывается, а все органы распадаются на мельчайшие частички. Ей показалось, что она лишается разума.

     — Вы — Дьявол! — закричала Дореми. — Вы — не от мира сего! Подите прочь! Немедленно покиньте этот дом и никогда больше не переступайте его порог!
     Харон встал, но, немного пройдя, упал без сознания. Он снова горел, как в лихорадке. Дореми успокоилась. В конце концов, кем бы он ни был, она не желает этому существу смерти. Пусть оклемается и валит на все четыре стороны! Дореми снова отнесла Харона на кровать и снова поразилась невесомости его тела. Ей показалось, что он впал в летаргический сон.
     Под ложечкой сосало. Есть было нечего. Денег совсем не осталось, на улице все занесло снегом, который не прекращался. Дореми решила наскрести муки, чтобы испечь хотя бы несколько пирожков или лепешку. Когда она открыла стол, не поверила глазам! В столе лежали: свежий, еще теплый, хлеб, рыба, сыр, копченый окорок и уже открытая бутылка дорогого вина! Чудеса в решете! Дореми так давно не ела вкуснятины, что ее не остановило бы даже то, если бы ей сказали, что все это от Дьявола.
     Наевшись, она даже отхлебнула вина, что было не лишним в такую погоду. Приятное тепло разлилось по телу. Щечки ее порозовели. И, что было еще удивительно, так это то, что не смотря на погасший огонь в камине, холоднее не становилось. Будто это рыжеволосое существо обогревало комнату своим теплом. Даже не придется идти на мороз, чтобы рубить топором замерзшие ветки.
     Выпив еще вина, Дореми совсем разморило, и сладкий сон накрыл ее своим покрывалом.
     Она снова увидела Харона красивой рыжеволосой женщиной. Он раскрыл ей объятия. какая—то сила прямо подталкивала ее кинуться в них, будто в огонь, слиться с ним. Она представляла вкус этих губ и голова кружилась, как от вина.
     "Иди же, Дореми, не бойся! Я люблю тебя!! — призывал Харон и ей хотелось кинуться в водоворот страсти. Обладать этой огненной женщиной, целовать ее, и, чтобы эта женщина обладала ею, в ней была сила огненного пламени. Харон тянул к ней руки, позади него горел огонь. Он с мольбой говорит ей, что, если она не останется с ним, то этот огонь сейчас поглотит его. А он этого не хочет, потому что очень любит ее. В его больших зеленых глазах стояли слезы, а губы шептали слова мольбы. Огонь уже подкрался к нему, когда Дореми схватилась за его руку, очутившись в его объятиях. И снова все во сне повторилось, как и прошлой ночью. Они любили друг друга настолько нежно, что Дореми плакала от счастья. И, снова, как и прошлым утром, его зеленые глаза внимательно, с ехидным любопытством разглядывали ее.
     — Вам, я смотрю, лучше, — сказала Дореми.
     — Ты собираешься меня прогнать? — спросил Харон.
     Дореми указала на икону девы Марии:
     — В том месте, где Бог, нет места Дьяволу!
     Харон как—то глумливо рассмеялся.
     — Бога и Дьявола придумали люди, поэтому он и живет в их сознании!
     — Я не знаю, кто вы, откуда, и с какой целью в моем доме, но чувствую, что это неспроста, — сказала Дореми.
     — Ну, конечно, вам грешно было бы не чувствовать, у вас же дар предвидения! — Харон ухмыльнулся.
     — И это вам известно!
     — Конечно, — нагловато ответил Харон. — Мне все о вас известно. И вы правы в том, что я здесь неспроста... Я должен открыть вам важную правду...
     — И кукую же?
     — Чего ходить вокруг да около — я ваш отец!
     Дореми хмыкнула с кривой усмешкой, будто не слышала в своей жизни худшей нелепости.
      — Очень смешно, что женщина представляется моим отцом! Теперь я не удивлюсь, что ко мне придет мужчина, вытворяющий чудеса, который объявит мне, что он — моя мать! Ценю ваше остроумие!
     — Милочка, я говорил уже вам, что я — бесполый. А мать ваша умерла при родах, — ответил Харон.
     — Вы сумасшедшая, помешанная женщина, я не хочу вас слушать! — сказала Дореми.
     — Подите—ка лучше, принесите вина, что стоит у вас в столе, я хочу промочить горло.
     — Это вы его туда поставили вместе с остальными продуктами, пока я спала, не так ли? И наверняка натерли лицо красным перцем, чтобы оно у вас горело, как в лихорадке, знаю я эти трюки! Только к чему весь этот спектакль, не понимаю?
     — Милая моя, чтобы поставить к тебе в стол бутылку красного вина, мне даже вставать не нужно, я могу сделать так, что ты сама ее туда поставишь и забудешь об этом, — ответил Харон, закинув ногу на ногу.
      — Очень интересно! — Дореми пошла за вином.
      — Вот вам ваше вино! — она поставила бутылку на столик, но вместо рыжеволосой женщины сидел пожилой мужчина.
      Из горла пораженной до ужаса Дореми вырвался хрип.
     — Ну, в таком обличье я больше похож на твоего отца? — подмигнул Харон, переложив трость из одной руки в другую.
     — Вы Дьявол? — как маленькая наивная девочка, спросила Дореми.
     Харон хохотал:
     — Я тот, кем меня назовут люди. Не столь важно, какое имя это будет.
     Дореми сама залилась странным внутриутробным смехом:
     — Как великолепно! У меня на кровати сидит Дьявол, который мне рассказывает о том, что Бога и Дьявола придумали люди!
     — А почему ты думаешь, что это невозможно? — спросил Харон и продолжил голосом уже сидящей на кровати рыжеволосой, разглядывающей свой маникюр. — Давай поразмыслим? Почему ты считаешь, что миллионы людей, представляющих Бога и Дьявола, попросту не могли их спроектировать? Мы, возможно, созданные ими, и живем лишь в их воображении? Почему, например, христианину не является Магомет, или Будда? Потому, что в его сознании Христос! А, если кто—то представляет черта с рогами, то таким его и увидит. Наши образы живут в вашем сознании и мы будем такими, какими вы нас представляете.
     Дореми пропускала его слова мимо ушей. Только что на ее глазах произошло превращение! Настоящее превращение! Этот человек или Дьявол, или профессиональный фокусник!
     — Моя маленькая девочка! — сказал Харон. — Ты моя дочь, и та отметина, что у тебя на левой ягодице, от меня!
     — И это вы знаете... — смутилась Дореми.
     — Я знаю всю тебя... С головы до пят. Каждый уголок твоего тела, каждый кусочек твоей души... Я всегда был подле тебя, но ты не могла меня видеть... Эта злющая Лиз наказывала тебя из—за меня и я подстраивал ей различные неприятности.
     — То, что вы говорите, это ужасно, — ответила, пытаясь все это переварить, Дореми.
     — Посмотри, как ты живешь! — словно декламирую заученную реплику в театре, — сказал Харон. — Этот дом разваливается по частям, его скоро съедят крысы! Моя дочь не будет жить в таком убожестве, мы завтра же отсюда переедем!
     — Нет, это Вы завтра отсюда уберетесь! — сказала Дореми. — Не знаю, что вам нужно, но вы мне не нравитесь!
     "Или очень сильно нравлюсь", — забился голос в голове. Голос пульсировал в Дореми, как живое существо.
     — Убирайтесь прочь, вместе со своей чертовщиной, знать вас не желаю! Со мной Бог! И пусть, он существует лишь в моем воображении, но он существует так же и в воображении тех, кто в него верит!
     Харон демонстративно зевнул.
     — Глупые вы, люди, вот я вам что скажу. А, если хочешь, чтобы я ушел, я уйду! — он подошел к двери и обернулся на Дореми: — Я вернусь к тебе, милая! — он вышел, скрипнув дверью. Дореми мучилась угрызениями совести. Она выгнала это существо, этого несчастного полоумного фокусника, на ночь глядя, в мороз и снегопад!
     Дореми выскочила на улицу. Его фигура удалялась, под каблуками скрипел снег. Белые крупинки снежинок отчетливо выделялись при свете фонаря. Мела метель. Харон остановился и обернулся, посмотрев на нее огромными печальными глазами так, что у Дореми дрогнуло сердце.
      — Ты вернешься ко мне, милая! — повторил он и зашагал прочь, скрипя снегом.
     Почему—то Дореми еще долго смотрела ему вслед. Ее ресницы и волосы уже были седыми от снега. Она напоминала куклу, слепленную из снега.
     Вскоре, метель замела крупные следы, оставленные Хароном.






                3

      После ухода "фокусника", как называла его Дорема, продолжали случаться фокусы и чудеса. Еда в столе не заканчивалась, вино не выпивалось. Стоило ей о чем—то подумать, как это она тут же находила в доме всякие мелочи, неизвестно откуда взявшиеся!
     — Ай—да фокусник! — говорила Дореми. Она думала, откуда ему известно о родинке. Священник мог рассказать, или Лиз кому—то сболтнула. Она думала о странном, мучившем ее голосе в сознании.
     Сны по крайней мере прекратились. Но на следующий день случилась непредвиденная беда: пришли люди, показывавшие ей бумаги и объяснявшие, что у Лиз оказался прямой наследник, которому, в соответствии с завещанием, принадлежит этот дом. Ее вежливо попросили убраться в ближайшие дни, т.к. въезжает наследник.
       "Дом"! Да кто станет жить в этих трущобах! Разве что тот, кто был беднее ее. И Лиз никогда не говорила, что у нее были дети, "дом" должен быть принадлежать Дореми. Но она своими глазами видела бумаги... Чертовщина какая—то! Наверняка это проделки фокусника! Как бы там не было, но факт оставался фактом — она на улице. Не зная, куда идти и что делать в такой снегопад и мороз, Дореми собирала чемодан, в который сложила вещи пятилетней давности, из которых уже выросла, натянула на лоб капюшон старенького пальтишка, и побрела куда глаза глядят. Просил есть не только желудок, но и сапоги. "Скатерть самобранка" осталась в доме, который ей больше не принадлежал.
    Дореми села на заснеженную лавочку, буквально провалившись в сугроб. Рядом приятно запахло какой—то дорогой ароматизированной сигаретой. Рядом, закинув ногу на ногу, сидела рыжеволосая женщина.
     — Это вы лишили меня крыши над головой?! — гневно спросила Дореми. Она фактически не имела никакого права кидать такие нелепые обвинения, но внутреннее чутье не ошибалось.
     Харон посмотрел на нее и задорно подмигнул. В его глазах плясали огоньки, а лицо казалось прорисованным гениальным художником. Огненный цвет волос в сочетании со снегом, смотрелся как "лед и пламень".
     — У нас начинается новая жизнь! — сказал Харон. — Пойдем! — он схватил ее за руку.
     Дореми вырвала руку:
     — Никуда я с вами не пойду!
     — Как хочешь, — спокойно сказал Харон безо всяких уговоров. Он побрел прочь.
     Дореми осталась одна в ледяном царстве. Ей стало страшно и показалось, что она сейчас умрет, или ее съедят, неизвестно откуда взявшиеся, дикие звери. Снова начался снегопад, усиливался мороз, сумерки возвещали о приближении темноты, а под ложечкой противно сосало. Дореми поплелась вслед за Хароном.
      — Ты будешь моей принцессой, — сказал Харон. — Моей маленькой девочкой. Я — твой отец и сумею о тебе позаботиться.
      Дореми ничего не ответила, мрачно плетясь рядом.
      Харон снял самый дорогой отель, какой был в этом месте. Заказал много еды, шампанского, цветов. Последний букет, который принесли, напоминал граммофоны, которые плелись на стенах ее старого дома.
     — Как в детстве, — шепнул Харон.
     Дореми никогда не бывала в таких дорогих местах, и чувствовала себя не в своей тарелке, Золушкой на балу. Она поглядела на свой старый, изъеденный молью, свитер, из которого давно выросла, и потертые джинсы. НЕ успела она о них подумать, как в номер стали заносить коробки с различными подарками, перевязанными яркими ленточками. На коробках были цветные открытки, в которых говорилось, что все эти подарки от отца. В коробках не было ничего лишнего, только то, что она хотела, представляла, мечтала. Все те вещи, которые были ей нужны.
     — Надень одно из этих платьев, — сказал Харон. — Ты — принцесса, не нищенка. Ты будешь блистать.
     Он начал доставать дорогие украшения в красивых футлярах. Дореми ахнула, она до сих пор не могла понять, что происходит. Платье ей очень шло. Она действительно казалась принцессой.
     — Помни, что я люблю тебя, — сказал Харон.
     Шампанское ударило в голову. Харон проводил ее в комнату и, нежно поцеловав в голову, пожелал спокойной ночи. Сам он спал в соседней комнате.
     Дореми увидела огромную,. очень мягкую постель, с накрахмаленным кружевным бельем, источающим аромат цветов. Она свалилась на эту волшебную кровать, словно провалившись в тончайшее облако. Она перебирала шелк голубого платья, которое ей так шло, трогала кулоны и браслеты на шее и руках.
     Какая удивительная была жизнь! На кровати лежала открытка с огромными розами. Дореми раскрыла ее: "Помни, что я люблю тебя"...
     Она погрузилась в спокойный и безмятежный сон. Во сне ей казалось, что он очень нежно обнимает ее, хотя рядом никого не было.






                4
 
     Утром можно было сходить в ванную, которая казалась огромной. Возле ванной стояли ароматизированные свечи, сводящие с ума своими тонкими ароматами. В воде плавали лепестки цветов, которые будто шептали, нежно касаясь ее кожи: "Помни, что я люблю тебя"...
     Зная, что Дореми любит играть, Харон заказал в номер пианино. Теперь Дореми могла в спокойной обстановке играть ноктюрны Шопена.
     — Как все чкдесно! — восхищенно воскликнула Дореми, забыв о своем, вернее, уже не своем, старом доме. К хорошему человек всегда привыкает быстрее.
     Харон молча наблюдал за ней, за ее поведением, за ее мыслями.
     Он не разговаривал с ней несколько дней, а просто наблюдал, исполняя ее мысленные желания.
     — Спасибо, — наконец смущенно проговорила Дореми, — за все...
     Харон лишь странно улыбнулся  в ответ.
     Дореми совсем не знала, как вести себя. Харон молчал, делая для нее все и по всему дому валялись открытки и записки, в которых было написано, что он ее очень любит. Она не могла понять, какого пола это творение, выделывавшие такие фокусы. Как к женщине из снов ее к нему тянуло, но, скрывающийся под этой личиной демон, отталкивал и пугал.
     — Если хочешь узнать, какого я пола, можешь сама посмотреть, — сказал Харон и улыбнулся.
     Дореми сконфуженно ушла к себе в спальню. Она. Оно. Снова пришел во сне. Эта рыжая, огненная, доводящая до настоящего оргазма, женщина... Сегодня она было страстной и требующей к себе внимания. Волчицей. Дореми казалось, что она чувствует прикосновения этой рыжеволосой женщины. Но рядом никого не было. С полки, как поцелуй, свалилась нежная белая роза вместе с музыкальной открыткой, в которой, под мелодию для влюбленных, она прочла: "Помни, что я люблю тебя"...
       — Зачем ты все это делаешь?! — разозлилась Дореми, отшвырнув открытку. Ей хотелось ворваться в спальню Харона, растормошить и призвать к ответу. Пусть объяснит, зачем все это покупает, пишет и подкидывает, читает ее мысли, снится ей... Она помчалась к спальне. Но войти в нее не решилась, присев у двери на корточки, поглаживая гладкую, отполированную, дверь. Манящая тишина, неизвестность, и гладкая, скользящая дверь...
     "Входи, я давно жду тебя", — послышался ясный мысленный голос.
     Дореми поежилась.
     "Входи, не трусь".
     Дореми неловко приоткрыла дверь. Харон сидел на кровати, возле целой горы кружевных подушек, красивый, как никогда. Его фарфоровое лицо освещали несколько стоящих свечей. Пеньюар был дерзко распахнут, обнажая очень красивое кружевное белье. Он сидел, сложив ноги по—турецки. Его длинные густые волосы струились по обнаженным точеным плечам, а огромные глаза сияли в темноте. Восхищенная этим великолепным зрелищем, Дореми затаила дыхание, боясь спугнуть виденье.
     Она смотрела на Харона, как на идола. Он мягким жестом подозвал ее к себе.
     — Ну, спрашивай, все, что еще недавно намеревалась спросить, — его голос был ехидным, Дореми не могла произнести и слова.
     — Зачем?.. — наконец проговорила она.
    Харон откинул прочь волосы с лица и встал с постели, как хороший актер, который входил в разные образы. Он подошел к окну — сквозь штору пробивался слабый свет зарождающегося утра.
     — Деньги — ничто, — сказал Харон, — это пыль. У меня их столько,, что никто не сможет сосчитать! Но я могу существовать и без них. Я могу сделать так, что любой богач перепишет на меня все свое состояние или откроет на мое имя счет в банке. У меня есть доступ к сознанию человека, а этот ключ поважнее, чем любой сейф. Я это к тому, что все, что я тебе купил и подарил, такие же ничтожные мелочи, как выкинуть бумажку в мусорное ведро. Дело вовсе не в этом. Ты не можешь понять, кто я такой, да и не поймешь! В мозгу человека это не уложится. Если хочешь банально считать, что я черт с рогами, то можешь так и считать. Я люблю тебя. И жду твоей взаимности очень давно. Если любишь, ведь, разве не все равно? И я не в коем случае не пытаюсь тебя купить! Если ты отвергнешь меня — это твое право, но тогда я буду очень, очень страдать...
     Дореми не знала, что ей делать, как себя вести. К нему тянуло, но он тут же отталкивал.
     Ее будто смыло волной какого—то странного любовного и возбуждающего шепота. Она, не помня как, очутилась на мягкой постели, в объятиях рыжеволосой женщины.
     — Я люблю тебя, не бойся меня... — шептали губы Харона. Дореми так возбудилась, что захотела переспать с ней, но не во сне, а наяву. Она была уже готова к этому, готова отдаться сжигающей ее страсти. Руки Харона, как щупальца осьминога, пытались проникнуть везде. Дореми была почти уже без одежды, как перед глазами всплыл образ тети ЛИз, которая, грозя пальцем, говорила о грехе и Дьяволе.
     — Прости, я не могу... — виновато сказала Дореми. Прикрывая обнажившееся тело, она убежала к себе в спальню.
     — Проклятая старуха! Мерзкая старуха! — брызгая слюной, говорил Харон. Рассвет уже вовсю ворвался в окна. — Это был бы замечательный день для совокупления! Черт бы тебя побрал, старая, испортившая все дело, лохудра! В ад тебя, стерву! — он ударил кулаком по столу, на котором все еще плакали, догорая, восковые свечи...

     После этого случая, Харон вел себя, как обычно, будто ничего не случилось, не выказывая ни разочарования, ни обиды. Он болтал о самых разных вещах. Но сны Дореми больше не снились. Харон перестал ей сниться. Она тосковала о нем. Тосковала о том, что испытывала во сне. Хотя бы во сне! Это было то, чего ей хотелось попробовать наяву, но останавливал страх, стыд, мысли о грехе, навеянные Лиз. А во сне ведь это не грех... Мы же не заказываем сны...
     Харон сообщил, что скоро состоится оперный концерт, и она сможет спеть на нем Сольвейг, если хочет, конечно. Видя ее страх, Харон сказал, что будет рядом и будет поддерживать ее во всех смыслах. Она согласилась.
      Она выступает в таком большом концертном зале, где так много людей! Целое море людей...
     Дореми боялась, что у нее сорвется голос, или она забудет слова. На что Харон ответил, чтобы она не переживала, потому что он будет ее суфлером. И Дореми действительно ничего не забыла, и голос не сорвался. Ее встретили стоя, овациями, к ней под ноги летели розы! Это было то самое ощущение, от которого шли мурашки по коже. Дореми посмотрела в толпу. Она заметила Харона, который смотрел на нее глазами обожателя, и улыбнулась.




                5

     — Тебе понравилось быть певицей? — спросил Харон.
     — Я в восторге! Неизгладимые впечатления, — ответила Дореми, вся сияя.
     — Ты будешь большой пианисткой, большой певицей. Пиши, твори — я твой самый ярый фанат!
     Дореми заглянула в омут его громадных зеленых глаз. Что в них? Страсть? Ее погибель? Что таит в себе их зеленая гладь, расставляя свои сети?
     Уловив ее томление и тоску по нему, Харон подошел совсем близко, но Дореми отстранилась, ссылаясь на то, что устала и хочет спать. Харон усмехнулся.
     В голове у Дореми отчетливо застучал его мысленный голос: "Ты боишься меня? Эта мерзкая старуха сделала из тебя монашку, а твое тело кипит и жаждет страсти. Оно требует страсти. не мучай себя, твое тело желает меня так сильно... Разве нет?"
     Дореми залилась краской. Харон стоял и улыбался, будто ничего не происходит.
     — Что—то случилось? — спросил он, делая вид, что ничего не понимает.
     — Нет, — ответила она, и молча заперлась в своей комнате.
     Дореми сутками репетировала. Когда Харон уходил, она начинала петь небольшой, недавно придуманный, куплет, аккомпанируя себе на пианино. Он начинался так:
     Огонь твоих рыжих волос
     Мое тело приводит в дрожь...
     Любишь ли ты всерьез?
     Льешь ли ты сладкую ложь?
     Она специально не записывала его на бумаге, чтобы Харон не смог найти и прочесть.
     — Любишь свечи, их мерцание? — спросил Харон.
     — Очень! — ответила Дореми.
     — Устроим ужин при свечах? Это будет здорово. Это не будет ничего значить...
     — Это будет здорово, — ответила Дореми и Харон принялся суетиться, готовясь к маленькому банкету.
     — Это должен быть сюрприз, — сказал он и попросил ее выйти. Через некоторое время, Харон завел Дореми с завязанными глазами, и усадил в кресло.
     — Этот номер, конечно, не заменит домашнего уюта, но, думаю, стало гораздо уютнее, — сказал Харон.
     На столе стояли длинные свечи в старинных канделябрах. Везде небрежно были рассыпаны лепестки благоухающих роз, напоминающих летний сад в эту противную зимнюю стужу. Два бокала из тонкого хрупкого стекла уже были наполнены красным вином, как кровью. На Хароне был сегодня мужской костюм, из—под которого виднелись выпуклости грудей. На мужчину он все равно похож не был. Он приготовил дичь, вымачивая ее в пряностях и специях. Было вкусно так, что трудно было оторваться. Можно было съесть дичь, откусив ее вместе с пальцами.
     — Конечно, под дичь хорошо бы выпить белого вина, но, за неимением другого, остановимся на красном, почему нет? Есть еще очень хороший шоколад к нему.
     Харон принялся напевать:
    
     Огонь твоих рыжих волос
     Мое тело приводит в дрожь...
     Любишь ли ты всерьез?
     Льешь ли ты сладкую ложь?

     Харон спел слово в слово, идеально поймав мотив. Откуда он узнал??
     В голове застучал его голос: "Удивляться тому, что я что—то знаю о тебе, поняв, что я читаю тебя, как раскрытую книгу, глупо, не так ли? Ты — моя самая интересная книга"...
     Дореми не знала, куда спрятать от него взгляд. Он смотрел, наблюдая за каждым ее движением. От него невозможно было скрыться.
     У нее не осталось ничего личного, ничего своего, она никогда не сможет побыть наедине с собой, зная, что Он повсюду. Это начало ее угнетать.
     У нее никогда не будет своих тайн, своих секретов. Он знает все. Харон слышал ее мысли и удовлетворенно улыбался.
     — Каково это, жить с любимым человеком под одной крышей и не иметь возможности к нему прикоснуться? — спросил Харон. Дореми подумала, что он имеет ввиду себя, но далее, из контекста, догадалась, что Харон имеет ввиду ее. — Жить, лишенной ласк, объятий, поцелуев? Сгорать от желания переспать с ним, но загнать саму себя в жесткие рамки и страдать из—за этого.
     Он в который раз прочел ее!
     На губах Харона играла тщеславная улыбка. Эта была улыбка превосходства. Дореми расплакалась, не имея возможности скрыться от его глаз. Он не стал утешать ее. Его тон, наоборот, стал холодным и жестоким.
     — Может, так и лучше! — сказал Харон. — Ты права! С этой минуты забудь о том, что я говорил и писал тебе о своей любви. Ты больше не услышишь о ней от меня ни слова! — он встал, вытер руки бумажным полотенцем, и молча вышел.
     Между ними выросла стена. На самом деле Харон играл. Он сделал правильную ставку, чтобы забрать джек—пот. "Чем меньше женщину мы любим"... Он наслаждался своим коварным планом, с улыбкой удовольствия читая ее мысли, в которых она корила и терзала себя за то, что не отдалась ему в ту ночь. Его холод мучил ее, сводил с ума. Она не могла смириться с тем, что потеряла его навсегда.
     Дореми буквально ворвалась к Харону в спальню.
     — Возьми меня! — закричала она. — Я твоя, мое тело жаждет твоего тепла, я очень люблю тебя, я согласна ради тебя на все. Даже отдать тебе свою душу...
     "Зачем отдавать то, что и так принадлежит мне?" — подумал Харон, продолжая свою подлую игру. Он оставался бесстрастен. Дореми целовала его лицо, обливаясь слезами. Это не помогло, Харон холодно отстранил ее:
     — Поздно. Твое время ушло, а мне надоело ждать.
     — Ну, ведь если ты действительно меня любил, то не мог так быстро забыть! Неужели вина моя так сильна?
     Дореми начала скидывать с себя одежду и , нагая, забралась к Харону в постель, прижавшись к нему всем разгоряченным телом. ее тело пылало, как в жару лихорадки, тосковало по нему, нуждалось в нем. Ей хотелось умереть, если он откажется от ее тела. Харон оставался холоден, словно Кай, продолжая игру, желая ее помучить.
     — Не пытай меня, не отвергай, — простонала она.
     — Твои манеры оставляют желать лучшего, — сказал Харон. — Что сказала бы Лиз? Она убила бы тебя. Ты же так прислушивалась к ее мнению!
     — Мне плевать на Лиз, возьми меня! — почти кричала она.
     — Убирайся из моей постели, я тебя не хочу! — резко ответил Харон.
     Дореми издала глубокий стон. Его слова были ударом ножа. Плача, она убежала прямо голая.
     Дореми так сильно его хотела, что не могла больше сдерживаться. Представляя его и то, что он с ней сделает, Дореми занялась онанизмом, трогая себя самым пошлым образом. Она представляла Харона, воображая, что он с ней вытворяет, как целует его везде, как он целует ее в самых нежных местах, его бархатистые женские пальцы она представляла в себе, внутри, везде, отдавшись полету бурных эротических фантазий.
     Читая ее, Харон весело и злобно хохотал. Его хохот был уже почти истерическим. Услышав его, Дореми впала в стыд, перестав ласкать свое тело. "Сладких тебе снов", — услышал он насмешливый голос в голове.
      






                6

     Дореми пыталась обнять его, приникла к шее, но он оттолкнул:
     — Ты только раздражаешь меня! Я тебя давно уже разлюбил, мне больше не нужна твоя любовь! — сказал Харон, зная, какую боль причинят ей его слова. Он сделал отличный ход — она влюбилась в него без памяти, каждую минуту думая о нем, мечтая о нем и казня себя за то, что не отдалась ему в тот раз. Харон злобно ухмылялся.
     Дореми закрылась в своей комнате и подолгу плакала. Из ее комнаты доносились звуки грустной музыки, которую она играла на пианино. Они не разговаривали. Дореми почти не выходила из своей комнаты, упиваясь страданиями неразделенной любви. Так прошел месяц. Харон убедился в том, что она действительно сильно его любит, мечтает о нем, и совсем утратила надежду вернуть его; она с каждым днем увядала, как сорванный и втоптанный в грязь, цветок. Кажется, пришло время свершений.
     Харон вошел в ее комнату, просочившись сквозь стены. Он, не говоря ни слова, начал очень нежно целовать ее, чем полностью обескуражил.
     Говорил, что на самом деле очень ее любит, и сам за этот месяц сильно страдал. Дореми не могла поверить своим ушам. Он назвал ее "своей нежной камелией", на руках отнес на кровать, где они начали бесстыдно совокупляться, предаваясь самым изощренным ласкам в самых изощренных позах, и в этот раз их не сможет остановить даже образ старой ворчливой Лиз.
     Дореми постоянно твердила, что любит его и плакала от счастья, когда он в очередной раз доводил ее до оргазма.
     Они весь следующий месяц не вылазили из постели, перепробовав почти все позы. Дореми была ненасытной, ей всегда было мало его. Харон мучил ее, отказываясь заниматься с ней любовью, когда она больше всего жаждала его тела, чем еще больше влюблял в себя, как запретный плод.
     Харон устраивал для нее выступления, организовывая целые концерты. Они гастролировали по городам и пользовались популярностью. Их считали интересными, яркими людьми, и приглашали на любой банкет, любой прием. Пригласить их считалось за честь. Они были украшением любого праздника.
     Дореми писала новые песни, окрыленная вдохновением и любовью. Все ее песни были о нем и о любви к нему.
     "Еще одна душа на крючке", — подумал Харон.
     Через некоторое время он сообщил ей, что завтра должен уехать по очень важному делу, не терпящему отлагательств. Дореми устроила истерику, думая, что Харон хочет покинуть ее.
     — Я вернусь, — сказал он, — когда придет время. Ты узнаешь нечто новое и поможешь свершению. Ты должна ждать и любить меня, — он вытирал ей слезы, ручьями текущие по щекам, как у плаксы. Она, согласившись, кивнула:
     — Я буду ждать.
     Они провели последнюю, очень нежную ночь, обмениваясь трогательными признаниями и обетами. Дореми напевала песни о нем, его любви и красоте, а он едва ли не лизал ее гладкую кожу.
     Даже с рассветом, Дореми не хотела его отпускать, едва не зацеловав.
     Харон отстранил ее, сказав, что ему нужно идти. Что она должна ждать. Недостатка в деньгах у нее никогда не будет и, если она чего—то хочет, то ей будет достаточно об этом подумать. Пусть продолжает гастролировать, все будет получаться.
     Со слезами на глазах, с шепотом о безумной любви и клятвенных обещаниях, она отпустила его, поцеловав в губы, и чуть не умерев от любовных чувств.






                Часть 3

                Анриэль
   
                1

     — Моя дочь не слабоумная, — объясняла несчастная женщина, — она просто живет в своем внутреннем мире.
     — Я знаю, — кивнула психиатр. — Расскажите историю ее болезни с самого детства. С чего все началось.
     — Лет с трех. Она всегда была отчужденной, почти никак на меня не реагировала... Иногда мне казалось, что многие предметы заменяют ей живых людей, даже меня... Ей никогда не нравилось, когда ее брали за руки или обнимали. Она один раз потерялась, но, казалось, что она не понимает, что вообще происходит...
     — Понятно, — перебила психиатр. — А речь? Как развивалась ее речь?
     — Она мало говорила. Называла себя по имени или в третьем лице. Бывало, повторяла одни и те же фразы за кем—то...
     — Эхолалии.
     — Да, эхолалии... Иногда просто щелкала языком или хрипела.
     — А поведение?
     — Анриэль не любила перемен. Всегда ела одну и ту же пищу и носила одно и то же платье, пока оно вконец не разорвалось, тогда она очень опечалилась. Я купила ей похожее. Она постоянно кружилась в нем и перебирала пальцы.
     — Во что любила играть, когда была маленькой? — спросила психиатр.
     — Любила лепить из мокрого песка. Играть с камнями, палками, землей и всем, что могла найти на улице.
     — Как она реагировала на боль, на громкие звуки?
      — На громкие звуки? Она от них ежилась, собиралась в комочек, как маленький цыпленок. А вот боли она, казалось, не чувствует. Иногда она пыталась рвать на себе волосы, царапала до крови лицо. Иногда ее охватывали вспышки то гнева, то страха, непонятно по какой причине.
     А иногда она говорила то, что я думаю. Это было редко, но все же было. Тогда мне казалось, что она читает мои мысли, повторяет их.
     Но моя дочь не умственно отсталая! Я сама читала, что для аутизма умственная отсталость не типична. Ее IQ более ста! Вот, посмотрите, это фото замка из мокрого песка, который она построила, когда ей было четыре года, всего четыре года!
     — Это все чудесно! — ответила психиатр. — Возможно, у ребенка просто была задержка развития. Какая терапия проводилась? Какие выписывались препараты?
     — В семь лет кололи антидепрессанты, прописали витамин В6 по 50 мг в сутки. Год сидели на нейролептиках. Прописывали препараты с антисеротонинергическими  свойствами, которые влияют на аутизм, — женщина полезла в сумочку и достала ворох бумажек. — Вот, все рецепты, я все храню. Фенфлурамин, галоперидол, — она доставала и выкладывала на стол бумажки с рецептами одну за другой, — трифтазин, неулептил, ноотропил, пирацетам, аминалон, пантогам, фенибут...
     — Достаточно, принцип мне понятен. Принесли ли какие—нибудь результаты эти препараты?
     — Снизилась  замкнутость. Я всегда знала, что она понимает меня, даже, когда молчит.
     — Ваша дочь ходила в специализированную школу?
     — Нет, она обучалась на дому и получала высшие баллы!
     — Замечательно! Сколько вашей дочери сейчас лет?
     — Полных двадцать.
     — Как она ведет себя сейчас?
     — Замкнуто, сидит в своей комнате, почти никуда не выходит. Все стены завешаны рисунками, на которых карандашом нарисованы головки кукол.
     — Она с вами говорит?
     — Очень редко.
     — Что говорит?
     — Только то, что я думаю. Мысли мои читает.
     — Забавно. Я выпишу вам нейролептики по 2 мг в сутки, детская доза... Попытайтесь проследить за ней, найти ключ к ее внутреннему миру, что ей нравится, что нет, что вызывает радость, что огорчение.

     Анриэль снова рисовала кукол, водя карандашом по белому листу, словно ничего другого для нее не существовало. Очередную готовую работу она вывешивала на стену, дополняя свою маленькую выставку. Ей было плевать, что на улице кипела жизнь. Там был другой мир, чуждый для нее. В комнату вошла мать, она принесла букет красивых орхидей, поставив их в вазу на столике дочери.
     — Солнышко, посмотри, какие цветы!
     Она с жалостью посмотрела на тонкие бледные руки дочери, на которых скоро снова появятся следы от уколов и с сожалением вздохнула. Анриэль смотрела на нее красивым, задумчивым и отрешенным взглядом. Мать взяла расческу и провела по золотистым спутанным прядям дочери.
     — Можно, я посмотрю? — она взяла толстую тетрадь со стола. На страницах тетради были куклы, прорисованные карандашом. Огромными печальными глазами смотрели их лица.
     — Куклы, куклы, куклы... Везде одни куклы! Почему?
     — Это его лица, — неожиданно для матери, ответила Анриэль.
     — Чьи?
     Лицо Анриэль снова приняло отрешенное выражение и казалось, никакая сила в свете не сможет заставить ее заговорить.
     Мать сдалась и вышла, оставив ее в покое.
     Анриэль снова начала рисовать кукол. Она открыла окно, впуская свежий вечерний воздух в комнату. Темнело быстро. Анриэль уставилась на орхидеи, распустившиеся в вазе с водой. Казалось, они дышали, напоминая мифических существ, высунувших свои языки. Будто в этой комнате все дышало, все было живым. Анриэль вглядывалась в окно, в котором зияла темнота и таинственность. Она ждала, когда в темноте покажутся призраки кукол, которых она потом будет рисовать. Возможно, дьявольских кукол, которых она потом будет рисовать. Возможно, дьявольских кукол. Это зрелище пугало и притягивало ее. Это был настоящий кукольный спектакль красивых дьявольских кукол. Потом они исчезали. Анриэль не знала, откуда они берутся и куда исчезают. Она просто ждала. Но в этот раз куклы не появились, словно изображение в кинотеатре. Ночь была полна зловещего ожидания, неизвестности.
     Ее привлекли странные звуки и хаотичный поток мыслей в голове, будто бы в один момент соединились тысячи вселенных с потоками разных информаций. Анриэль схватилась за голову. Ей казалось, что мозг сейчас разорвется. Из воздуха вырисовался силуэт человека, потом, будто кто—то раскрасил его красками, придав живости портрету. Это был не мужчина и не женщина. С очень красивым лицом, которое притягивало и отталкивало, как две противоположности, слившиеся в одном.
     — Все хорошо, Анриэль, все ненужные мысли сейчас уйдут, в голове восстановится порядок. Ты никакая не сумасшедшая, не слабоумная, какой тебя все считают, ты осознаешь многое, просто не хочешь говорить с ними, контактировать. Я знаю каждую твою мысль, Анриэль, знаю, что ты думаешь сейчас о том, что я чудовище, что я, должно быть, Дьявол. Я знаю даже то, что у тебя в самом низу живота родинка, напоминающая шестерку, и священник на твоем крещении сказал, что ты одержима.
     — Поговори со мной, — снова сказал он. Анриэль продолжала молча смотреть на него. Она поняла, что он читает ее мысли и полностью очистила свой разум. Это был вызов. Он злобно ухмыльнулся, глядя на нее в упор огромными глазищами. И все эти вселенные, наполненные разными информациями, вернулись к ней в голову, их становилось все больше и больше. Потоки чужих информаций поглощали ее, подобно океану, разрывая мозг. Анриэль схватилась за голову и пронзительно закричала:
     — Чего ты хочешь?!!
     — Всего лишь поговорить с тобой. Ты будешь со мной говорить?
     — Да!! — закричала она и потоки информаций немедленно исчезли из головы, оставляя место покою. На крики прибежала мать. Он улетучился.
     — Не оставляй! не уходи! — кричала Анриэль. У нее был очень перепуганный вид. Мать вколола ей успокоительное.




                2

     Снова полил сильный ливень, как в тропиках. Город тонул в потоках воды, словно это была Венеция.
     — Чертовщина какая! — жаловался один рабочий другому. — В этом засушливом месте недавно промчались такие жуткие дожди! Это всемирный потоп!
     — Говорят, такая погода стояла здесь 36 лет назад!
     Анриэль смотрела в окно, слушая шум дождевых капель, выстукивающих барабанную дробь. Она смотрела на капли, стекающие по стеклу. Эти капли рисовали узор, рисовали портрет. Портрет вчерашнего видения.
     Анриэль чувствовала, что он стоит сзади. Почувствовала поток информаций, исходящих от него. "Если ты не будешь со мной говорить, я верну в твою голову то, что в ней находилось вчера. Мне сделать ТАК, или ты будешь со мной говорить?"
     "Не нужно делать так, я буду с тобой говорить", — так же мысленно ответила она.
     — Вот и славно, — вслух сказал он. — Какой сильный дождь...
     — Да, сильный дождь... — ответила она.
     — У тебя другие вопросы вертелись в голове, — он улыбнулся, — я научу тебя говорить, славная. Я — самый лучший психиатр, и у меня своя шоковая терапия. Задай вопросы вслух, или "вселенные" вернутся в твою голову.
     — Не нужно, не мучай меня, я задам. Как тебя зовут?
     — Именем, которое первым взбредет тебе в голову.
     — Сет.
     — Люблю египетскую мифологию. Но Сет был злым, а я вовсе не такой.
     — Ты злой, ты причиняешь мне страданье, — ответила Анриэль.
     — Прости, я не хотел тебе зла. Я просто хотел, чтобы ты заговорила. Иначе ты бы этого не сделала.
     — Пытаешься сделать добро, причиняя страдания? Ты один из тех психиатров, которых подсылает ко мне мать?
     — А ты почитай в моей голове, — усмехнулся Сет. — Знаю, у тебя не всегда получается. Я — волшебник, который появляется и исчезает, когда сам того захочет. Я — великий и ужасный Гудвин, который появился, чтобы тебя развлекать.
     — Не нужно меня развлекать, ты причиняешь одну лишь боль... — Анриэль уставилась в окно. Дождь не переставал, напевая монотонную песню. Она укуталась в клетчатый платок и принялась рисовать головки кукол, словно его не существовало.
     — Я исполню любые твои прихоти, любые желания, — сказал Сет.
     — У меня нет прихотей и нет желаний, — сказала Анриэль, не отрываясь от работы.
     — Ты врешь, они у каждого есть. Ты не хочешь, чтобы тебе кололи уколы — тебе не будут их колоть. Ты хотела быть похожа на других девочек — я помогу тебе.
     — Я не буду на них похожа, у меня другая судьба.
     Она знала, что в этот момент он листает ее сознание, как раскрытую книгу, копаясь в самом сокровенном той "дурочки", как думали все, у которой—то и мыслей здравых в голове быть не может. Она ничего не могла с этим поделать. Дождь все лил.
     Сет довольно улыбнулся, наконец найдя ее ахиллесову пяту.
     — Когда тебе было двенадцать, ты любила девочку, свою соседку, ровесницу...
     — Это я и сама знаю, что с того?
     — Девочка переехала. Прошло 8 лет, но она в твоей памяти та, которой ты ее запомнила — маленькая и босоногая. Ты мечтала дотронуться до нее, но не могла. Родители не подпускали к тебе своих детей, думая, что ты сумасшедшая. Тебе было горько и обидно. Ты плакала. Другие думали, что ты плакать не умеешь.
     — И что? — ответила Анриэль. Она знала, что он будет давить на чувства.
     — Да так, ничего, Анриэль, — ответил тоненький голосок.
     Рядом сидела босоногая девчушка, болтая ножками.
     — Я Кэт, Кэти, Анриэль, можешь потрогать меня...
     — Коварный, изыди! — Анриэль кинула в него акварельными красками и они разлетелись заляпав стену, разноцветные, как пасхальные яйца.
     Сет стоял сзади, схватившись за спинку ее кресла, а она пыталась чем—то стукнуть его — босоногую девчушку, свою первую любовь.
     — Потрогай меня, Анриэль, ты всегда этого хотела, можешь попробовать потрогать меня даже между ног, как тебе того хотелось.
     — Сдуйся, пропади!
     Она целилась в него различными предметами, а он, словно дразня ее, уворачивался.
     В комнату вошла мать.
     — Анриэль, зачем ты кидаешь предметы, что происходит!
     Анриэль посмотрела на нее большими отрешенными глазами.
     — Придется продолжить лечение нейролептиками, раз началась гиперактивность.
     "Нет, ты же обещал", — подумала Анриэль.
     — Хотя, знаешь, нужно вообще прекратить лечение нейролептиками, они тебе только вредят, — мать вышла из комнаты.
     — Как ты это сделал?! — изумилась Анриэль.
     — Я же говорил тебе, что великий маг и волшебник. Я пытаюсь сделать тебе хоть что—то приятное, — он сидел на стуле, напоминая огромную бесполую куклу. — Прости за глупую выходку с Кэтти. Чего бы тебе хотелось?
     — Иметь друга. У меня никогда не было друзей и хотелось бы иметь хотя бы одного.
     — Я могу им стать?
     — Если не будешь причинять боль, — ответила Анриэль.
     — Никогда не стану. Я искуплю свою вину. Хочешь, я стану красивой куклой для тебя? Ты будешь мной играть...
     — Сет, мне уже двадцать...
     — Ах, да, я забыл, прости.
     — С кем ты разговариваешь, Анриэль? — послышался голос матери.
     Анриэль откинула в сторону карандаш и он упал на пол. Она плюхнулась на кровать и прикинулась спящей.
     "Она говорит во сне!" — подумала мать.
     Когда Анриэль расплющила глаза, то увидела, что рядом с ней лежит Сет. ОН принял облик красивой молодой женщины с такими знакомыми чертами... Так должно быть сейчас выглядела Кэтти.
     Сет водил пальцем по стене, словно рисуя невидимый узор.
     — Зачем ты... — начала Анриэль.
     — Такой облик мне нравится больше всего. Привыкни ко мне такому. Я стану твоим другом и ты побудешь какое—то время обычной девочкой, твое желание исполнится. Возьми платье!
     Он кинул вещь на стул.
     — Это платье, которое я смоделировала в своей тетрадке. Платье для школьного бала, которого у меня никогда не было... Где ты его взял?
     — Это волшебство... Надевай платье, я накрашу тебя и уложу волосы, мы вырвемся из этой тюрьмы на свободу и пойдем гулять! Здесь все пропитано болезнью и сумасшествием! я жду тебя внизу!
     — Анриэль! — мать поразилась. — Где ты взяла это платье?! Откуда косметика?!
     Она выглядела будто после самого дорогого и модного салона.
     — Мне 20 лет и я имею право красиво нарядиться и пойти погулять! — ответила она так, будто термина "аутизм" не существовало вообще.
     Сет ждал на улице.
     — Почувствуй, что значит свобода, шагай навстречу ветру!
     Анриэль сняла туфли и зашагала босиком. Было чудесно. Перед ней открывалась какая—то новая жизнь, которая была неведома ей раньше. Каждый куст казался ей волшебным, она начала по—другому смотреть на мир. Черно—белый прежде, он начал приобретать новые краски.
     — Нейролептики были ей вредны, как только мы перестали их колоть, наступила ремиссия, — говорила мать.
     Анриэль шла навстречу своему новому миру, полная грез и надежд. А рядом с ней, подобрав полы платья, чтобы не запачкать его в грязи, шагал Дьявол.
 




                3

     Анриэль выпила в первый раз в своей жизни бокал пива. Она почувствовала легкость, расслабленность, будто в этом мире можно было жить шутя. Все проблемы и заморочки вмиг улетучились. Ей стало весело и приятно на душе. Хотелось много говорить, словно, чтобы наверстать годы молчания. Она разглядывала веселящихся, танцующих людей в баре, как разноцветные картинки. Смотрела на красивое лицо Сета, принявшее облик взрослой Кэтти.
     — Ты жалеешь, что я — это не она... Никогда ни о чем не жалей! Пей и веселись! Года улетают в никуда, зато с этого дня нам будет что вспомнить! Хватит сидеть и быть больной! Свобода! Веселье! Свобода и веселье! Сегодня мы гуляем, как эпикурейцы и я творю чудеса, ты — новый человек! — кричал Сет. Анриэль смеялась и продолжала пить пиво.
     Сет наклонился к ней и стал доверительно нашептывать:
     — На самом деле, это я тебя создал, ты мое дитя...
     — Да ну! Я тебе не верю! — смеялась, в первый раз в жизни пьяная, Ариэль.
     — На тебе мой знак, — его длинный палец указал на низ живота.
     — Я твой отец. У моих детей эта родинка.
     — Ты Дьявол? — спросила Анриэль и стала показывать ему рожи.
     — Если ты захочешь, я буду Дьяволом для тебя.
     — У тебя были отношения с моей матерью?!
     — Это не твоя мать.
     — А где моя мать?
     — Она умерла при родах...
     Легкая тень печали на мгновение пробежала по ее лицу, но затем она снова начала смеяться просто без остановок.
     — Какая из двух жизней нравится тебе наиболее всего? — спросил Сет. — Старая или новая? Хочешь ли ты вернуться к старому образу жизни или пойдешь на встречу свободе и миру, полному цветных красок?
     — Конечно же я  не хочу прежней жизни, ведь я никогда не жила! Я существовала, напоминая живой труп! А ты будто заново создал меня!
     — Тогда завтра же мы переедем в новое место, я уже присмотрел домик, в котором будет хорошо и уютно. С прошлым должно быть покончено раз и навсегда!

     На следующий день Анриэль начала собирать чемоданы. Матери она заявила, что достаточно долго вела затворнический образ жизни, что она лесбиянка и нашла себе девушку, по сему переезжает к ней, т.к. достаточно взрослая, чтобы самостоятельно определять свою дальнейшую судьбу.
     Анриэль предупредила, что если мать будет препятствовать ей и брать опекунство, ссылаясь на болезнь, то она пройдет все обследования, которые подтвердят, что она нормальная, что это ее мать (которая на самом деле вовсе ей не мать) сделала из нее больную, с детства накачивая ее лекарствами, вредными для физического и психического здоровья. Сделав такое заявление, она расставила все точки над и. Мать пребывала в состоянии шока — перед ней находился совершенно другой человек.
     Анриэль ушла, что называется "громко хлопнув дверью".
    
     Сет подобрал замечательный дом, в котором могли возникать только позитивные ощущения. Анриэль забыла, что такое аутизм, что он вообще существует в природе. До этих пор она лишь наблюдала жизнь, а теперь появилась возможность самой в ней поучаствовать.
     — Как тебе дом? — спросил Сет.
     — Великолепен!
     — Обставишь ее, как тебе будет угодно.
     — Давай на втором этаже сделаем мастерскую? Я хочу рисовать! — сказала Анриэль, ее глаза буквально горели, наполненные жизнью.
     — Послушай, — начал Сет, — а правда то, что ты сказала матери?
     — Что именно?
     — То, что у тебя появилась девушка, ты же на меня намекала?
     — Ты прекрасно знаешь, что я сказала это только ради того, чтобы уколоть приемную мать, "отец", ты каждую секунду сидишь в моем мозгу, как заноза, считывая мысли.
     Сет перевел разговор на другую тему и предложил проехаться по магазинам. Трудно себе представить, что из молчаливой забитой девочки, страдающей аутизмом, Анриэль превратилась в кипящую жизненной энергией женщиной, стремящуюся выжать эту жизнь до нитки. По сути, она превратилась в своего антипода.
     В модной шляпе, в солнцезащитных очках, дразнящей юбке и глубоким декольте, она стала практически неузнаваемой.
     "Ее девственное тело так и жаждет секса", — подумал Сет.
     Анриэль повернулась к нему, посмотрев из—под очков.
     — Мое девственное тело так и жаждет секса? — спросила она. — Ты его не получишь!
     — Прорезался телепатический дар? — ехидно спросил Сет.
     — Как видишь, отец.
     Сет подумал, что обладай она его силой, то могла бы стать опасным противником. Но на одной телепатии, проявляющейся временами, далеко не уедешь.
     — Если бы я обернулся мужчиной, ты позволила бы мне тебя любить в постели? — спросил Сет.
     — Тебе я не позволю притронуться к себе, будь ты хоть женщиной, хоть чертом рогатым.
     — Позволишь, — еле слышно прошептал Сет, злобно и обиженно отвернувшись.
     — Прирожденная лесбиянка.




                4

     Анриэль оборудовала на втором этаже мастерскую и целыми днями рисовала, вся перепачканная краской. Она рисовала все, что попадало под руку, и первым ее портретом был портрет Сета—Кэтти, красивой молодой девочки с льняными волосами и привлекательным телом.
     Потом Сет принимал облик разных неземных существ и Анриэль круглые сутки рисовала. Картины получались одна лучше другой, и Анриэль загорелась сделать собственную выставку.
     — Я устал, — сказал Сет. — устал позировать тебе! Дай хоть минутку отдыха!
     — Которой ты воспользуешься, чтобы совершить очередные безуспешные попытки затащить меня в постель? Я знаю все твои уловки. Не забывай: я — телепат.
     — Не понимаю, почему ты так отчаянно сопротивляешься тому, что неизбежно?
     — Неизбежно? Это ты так решил? Ты ошибся!
     — Потому, что тебе нужны чувства, а не порнография, — переговорил он ее мысль. Это особенно комично выглядело, потому что он позировал ей в облике сатира. — И дураку видно, что я тебе нравлюсь. Ты любишь во мне тело Кэтти и душу Сета.
     — Не забывай, что нас связывают кровные узы.
     — Так что с того? — зло ответил Сет, мечтая заполучить желаемое.
     — Сиди и не дергайся, я рисую твое копыто! Этот портрет выходит наиболее сочным.
    
     Анриэль все же сделала выставку и сама встречала гостей. Пришло мало людей, т.к. ее имя никому не было известно. По случаю выставки Анриэль обрезала волосы под каре, покрасив их в жгучий черный цвет и накрасив губы яркой красной помадой. На ней была длинная юбка и вызывающее декольте.
     Анриэль можно было в таком обличье смело дать лет тридцать, если не более. От хрупкой беззащитной девочки не осталось и следа!
     Те ценители искусства, которые посетили выставку, были объяты безумным восторгом. Картины "пошли" будто заколдованные. Даже самый жестокий критик не смог ни к чему придраться.
     Вскоре ее фото и имя было во всех газетах. И, если бы газету прочла мать, она ни за что бы не узнала в этой вульгарной женщине—вамп свою убогую, больную аутизмом, дочь.
     — Это нужно отметить! — сказал Сет. — Давай пить шампанское всю ночь напролет!
     — Идеальная мысль, я знала, что ты скажешь именно так!
     — Ну, ты же телепат.
     — Интересно, все ли телепаты — твои дети?
     — Не знаю. Быть может, у меня много детей и все они телепаты.
     — А, если бы я родила от тебя ребенка, он тоже был бы телепатом?
     — Возможно, — ответил Сет. — Хочешь попробовать? Я могу обернуться парнем...
     — Нет нет, уволь. Рожать мерзко, глупо и противно. Кроме того, от детей целая куча проблем и нервотрепки, а голова болит от невыносимого периодического крика. Тем более, парни в постели меня не привлекают. Я не знаю, куда девать этот висячий или стоячий агрегат и иногда, шутки ради, хочется засунуть его в их же задницу. Хочется чего—то влажного и теплого...
     — Ого! Ты перечитала порнографические романы от корки до корки?
     — Может и так.
     — Тебе хочется секса со мной... Я твоя повзрослевшая Кэтти с душой неземного существа...
     — Забудь об этом раз и навсегда...
     Сет отвернулся и пошел прочь. Вслед ему несся ее мысленный смех и обрывки мыслей: "Сгорай от желания, мечтая обо мне, тебе это идет".
     — Сука! — вскричал Сет.
     Поняв, что Сет прочел ее мысли, Анриэль разразилась хохотом.
     "Ничего, придет день и ты сама будешь сгорать от желания, мечтая обо мне", — подумал Сет.
     "Посмотрим", — наглой мыслью ответила ему Анриэль.
     Значит, вызов был принят.
     Если кто—то первый лишит ее девственности, интерес к битве пропадет, а он проиграет. Значит нужно сделать так, чтобы этого не случилось.
    




                5
 
     Анриэль завалили предложениями по поводу картин. Каждый хотел приобрести картины, за которые давали сумасшедшие деньги.
     — Я не продам, это мое творчество, — наотрез отказалась Анриэль.
     — Соглашайся. Я сделаю так, что оригиналы останутся у тебя,  а у них лишь никчемные копии, которые они не смогут отличить от подделки, — сказал Сет.
     — Ты правда это сделаешь? — с недоверием спросила Анриэль.
     — Да. Это будет сказка о голом короле.
     Сет не обманул. Покупатели, словно ослепли, и выбрали копии с мазней. Сет так затмил им разум, что они на этих холстах едва ли не видели шедевры Пикассо. Если кто—нибудь смеялся над ними, называя купленное ширпотребом и нелепой мазней, коллекционеры считали их либо сумасшедшими, либо злоязычными завистниками.
     Анриэль и Сет покатывались со смеху, слушая эти истории.
     — Будем считать, что это было дьявольским шаржем, — сказал Сет.

     Анриэль еще больше разбогатела. Ее приглашали на выставки и приемы великих художников, на которых собиралась богема. На одной из этих выставок Анриэль познакомилась с художницей—лесбиянкой, которая была старше ее на 15 лет, но не была лишена привлекательности. Они легко сошлись, и Анриэль пригласила ее поздним вечером к ним домой. Это значит, что Анриэль начала атаку.
     Она специально гарцевала перед ним в коротенькой ночной рубашке, обшитой мехом.
     — Знаешь, я ведь тоже художник, — сказал Сет. — Я рисую не только ваши мысли, но и ваши жизни.
     — Но за нами же остается право выбора? Иначе ты бы уже давно бы оттрахал меня, и не только женскими методами, — она припудрила нос у зеркала и взяла наручники, украшенные мехом.
     — Никогда не любил вульгарных женщин, они ужасны, — сказал Сет.
     Анриэль стойко выдержала пощечину в моральном смысле и ответила:
     — Если я настолько ужасна, не стоит караулить меня у двери моей спальни, — она ушла в прозрачной ночной рубашке. оставив за собой шлейф сладковатого запаха фиалковых духов.
     Сет не находил себе места. Скоро должна прийти художница. Если они переспят, он не сможет спокойно существовать.
     Сет задумал цепь событий, выстроенных в мозгу, совсем простенькую и даже смешную.
     Сет внушит художнице, что у нее плохо пахнет изо рта и она пойдет в ванную искать освежитель или зубную пасту, где там собственной вездесущей персоной встретит ее он. Эту встречу она запомнит надолго. При последней мысли он злорадно осклабился.
     Так все и вышло. Сет внушил ей, что у нее плохо пахнет изо рта, и художница, в поисках освежителя для рта, наткнулась на Кэтти.
     Сет услышал ее испуг из—за того, что кто—то узнает, что у нее плохо пахнет изо рта и издевательски хихикнул, радуясь тому, что внушил ей эту ерундистику.
     — Ты новая служанка? — надменно спросила художница, вспомнив свою принадлежность к богеме. На всякий случай она прикрыла рот носовым платком.
     — Нет, это ТЫ моя служанка. Нет, даже рабыня, — ответил Сет. Его лицо исказила ужасающая гримаса. — Оставь ее и никогда больше не ищи, иначе я отниму твой разум!
     Он посмотрел на нее нехорошим взглядом. Художница заметила, как в нее вошла какая—то тварь, какая—то черная тень и начала мутить рассудок, оживляя и воскрешая самые закоренелые страхи, будя угрызения совести, паранойю, обиду, боль, зависть, стыд. Все эти эмоции одновременно накинулись на ее несчастную душу и принялись глодать. С таким аппетитом наверняка могильный червь обгладывает человеческую кость.
     Художница в кошмарном ужасе выбежала на улицу, ее преследовал хохот Сета. Скоро ее сбила машина и все было кончено.
     Надев ночную прозрачную рубашку, Сет направился в спальню Анриэль.
     — Где она? — даже не оборачиваясь, спросила Анриэль. — Что ты с ней сделал?
     — Всего лишь внушил ей мысль, что у нее плохо пахнет изо рта, — ответил Сет.
     — Ты идиот, — Анриэль оторвалась от чтения газеты и посмотрела на него. Розовые соски проглядывали сквозь тонкую ткань рубашки. Анриэль бегло окинула взглядом то, что было пониже, и снова отвернулась.
     — Еще скажи, что ты не закипела от желания только что! — сказал Сет.
     — Не имеет значения.
     Он прыгнул на нее, пригвоздив к кровати, как распятого Христа к кресту.
     — Ты давно уже влюблена в меня, я же еще ни разу к тебе не прикоснулся, даже ни разу не поцеловал, — он силой проник к ней в рот своим языком. ее губы были девственными и от новых ощущений кинуло в дрожь, это новое чувство передалось Сету. Она не умела целоваться, но быстро училась, и даже укусила его за язык.
     "Она в сетях", — радостно подумал Сет. — "От неизведанных ощущений ее отнесет в поднебесную, и я сделаю все, что посчитаю нужным".
     Он не стал терять даром времени и принялся ласкать языком ее грудь, опускаясь все ниже и ниже. "Она моя! Моя!" — мысленно хохотал он, ликуя.
     — Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, — собрав все свои силы, Анриэль оттолкнула его, будто сама была Дьяволом. — Подлая тварь, ты убила художницу!
     Сет поправил льняные волосы Кэтти. Он снова проиграл.
     — Я не хотел ее убивать. Она сама выскочила на дорогу...
     — С чьей же подачи, не с твоей ли?
     — Ты едва не кончила от одного моего поцелуя! — заметил Сет.
     — Думаешь, ты единственный, кто умеет целоваться?
     — Хватит дразнить меня! — насупил брови Сет. — Зачем ты делаешь это?!
     — Если ты причинишь вред хотя бы одной из моих любовниц, я призову на помощь небеса и всех архангелов Господних, чтобы тебя низвергли в бездну.
     — Очень страшно!
     — И архангела Михаила к тому же!
     — Сказки Венского леса!
     — Я пересплю с ними у тебя на глазах!
     Анриэль звонко рассмеялась.
     — Стерва, я убью тебя!
     — Не убьешь! Ведь я нужна тебе для одной цели, не так ли? Вот только для какой?
     Изрыгая проклятия, Сет вылетел из спальни. Она почти разоблачила его. Она — сильный противник. Но она нужна ему. Без нее — никуда.
 




                6

     Анриэль действительно пригласила трех хорошеньких молодых, но опытных любовниц и оставила двери спальни открытой, чтобы он мог слышать ее сладострастные стоны, когда они будут лишать ее девственности.
     Сет ничего не посмел сделать, ибо это не помогло бы. Он убежал, чтобы всего этого не слышать и впал в депрессию.
     Наутро Анриэль показала ему простынь, измазанную ее девственной кровью, и с гордостью начала описывать самые интимные подробности своей бурной ночи с тремя лесбиянками.
     — Заткнись!
     На что Анриэль звонко хохотала, доводя Сета до белого каления.
     Он знал, что его слезы не купят Анриэль, как Нико, что его страдания еще больше повеселят и позабавят ее. Здесь нужны свои методы. Сет решил объявить настоящую холодную войну.
     Анриэль либо сильно понравился секс, либо понравилось бесить Сета, а скорее всего и то, и другое, но она целыми днями не вылазила из постели, впуская в нее то одну, то другую лесбиянку.
     Сет прикинулся слепым и принялся за свою работу, решив произвести обратный эффект, превратив шедевры в мазню. Это будет его козырный туз для Анриэль, а Джокер он прибережет на закуску.
     Нет, картины останутся прежними, Сет изменит отношение к ним людей, начав свою работу "изнутри".
     Анриэль звонила мать, но та ответила, что ее мать умерла при родах, а звонившая ошиблась номером. Сет лишь ходил и ухмылялся, будто не испытывал ни обиды, ни горечи, ни ревности.
     Популярность Анриэль пошла на спад. Она в истерике принесла газетную статью и кинула ее перед носом Сета.
     — Твоих рук дело?!
     Сет равнодушно пожал плечами.
     — Может моих, может быть нет, кто знает. Может ты рисовать разучилась, людям со стороны виднее.
     Анриэль закатила ему пощечину.
     — Скоро ты за нее ответишь, — сказал Сет. И пророчество его исполнилось.

     Коллекционеры отчего—то вдруг "прозрели" и поняли, что купили непонятно что. Они требовали назад свои миллионы, которые Анриэль давно уже прогуляла. Пришлось толкнуть мебель с молотка, под угрозой находился и дом.
     — Ты ведь здесь тоже живешь! — еле сдерживая слезы, сказала Анриэль.
     — О, радость моя, в моем распоряжении миллионы, но ты не получишь из них ни цента, тебе придется вернуться к приемной матери и, вымаливая у не прощение, снова запереть себя в четырех стенах. Смеется тот, кто смеется последний!
     Зная, что такая жизнь для Анриэль будет хуже смерти, Сет нагло расхохотался ей в лицо, что было абсолютным реваншем за ее издевательства.
     Наблюдая за тем, как рабочие выносят последний приличный диван из этого дома, Сет залился истерическим хохотом.
     — Прекрати это все! — срывающимся голосом закричала Анриэль. — Слышишь! Сейчас же прекрати!
     — Отчего я должен это прекращать, может быть, мне нравится над тобою издеваться? Я такой, каким ты хотела меня видеть. А еще я хочу позабавиться зрелищем, когда ты поедешь домой, к матери, как неудачная провинциалка, которая уехала в большой город за признанием, а вернулась с шишом в кармане.
     Анриэль сдала позиции:
     — Чего ты хочешь?!
     — Тебя!
     — Получишь... — пробурчала она, видя, что некуда деваться.
     — Прямо здесь и сейчас!
     — Нет, здесь же рабочие...
     — Прямо здесь и сейчас! — повторил он. — Подсознательно ты хотела видеть меня именно таким!
     — Только не при рабочих, умоляю...
     — Именно при них. Сколько дней ты выставляла меня на посмешище, выставляя полным идиотом? пришел мой триумф.
     Он грубо дернул ее и она свалилась прямо на ковер, больно ударившись, едва не упав под ноги рабочим.
     — Я буду иметь тебя здесь и сейчас прямо при всех, как вульгарную шлюху, чего ты и заслуживаешь! Ты могла иметь мою любовь, но предпочла секс в хлеву, так получай же его! И запомни: никогда не выбирай своим врагом того, кто сильнее тебя!
     Он обнажил ее тело, изодрав рубаху в клочья.
     — А теперь, под занавес, мой джокер в этой игре!
     Сет начал превращаться в мужчину. Видевшие это перевоплощение рабочие летели домой с мокрой мотней и, заикаясь, рассказывали увиденное, но их приняли за наркоманов.
     — Маленький плюсик для тебя — ушли рабочие, которые, перепуганные моим превращением, забудут даже, как я валял тебя по полу.
     С ужасом Анриэль увидела здоровый, можно сказать, огромный, агрегат, который вонзился в нее, едва не пригвоздив к полу. Из ее глаз брызнули слезы боли унижения и обиды.
     — Теперь я отымею тебя, как сам того захочу и постараюсь подольше не кончить, чтобы сделать тебе как можно больнее!
     — Проклятая тварь, чтоб ты подохла! — вырвалось из ее уст, искусанных, с размазанной красной помадой, смешавшейся с капельками крови.
     — Ты предпочла видеть меня таким, получай свой заказ, шеф! Ты предпочла садизм нежности, любовь насилию! Кстати, как тебе мой размер? — он захохотал. — Тебе очень приятно, не так ли? — он громко раскатисто хохотал.
     — Проклятая тварь! — Анриэль пыталась дотянуться до его глаз руками с длинным кроваво—красным маникюром, чтобы выцарапать их. Ей показалось, что ее ударил по лицу то ли хвост какого—то гигантского чудовища, то ли щупальца огромного спрута, после чего лишилась сознания.
     Холодная вода привела Анриэль в чувство. Она лежала уже на животе, а чудовище двигалось на ней, разрывая ее изнутри. Анриэль до крови прикусила губу, чтобы не закричать от лютой боли.
     — Смотри, ощущай, наслаждайся своей болью, пребывая в сознании.
     Кончив, он отпустил ее безвольно валявшееся тело и исчез.







                7

     После того, что случилось, Анриэль было незачем жить. Все, что он ей дал, он забрал, прихватив с собой гордость, тщеславие, отдав взамен пустоту, безвыходность, унижение и боль.
     Анриэль сидела на крыше многоэтажного дома, свесив ноги вниз и безразлично болтая ими. Через минуту все будет кончено. Вечная тьма поглотит ее. Она больше никогда не увидит этого неба, цветущих деревьев, белобрысых облаков. Да и к чему они, если все утратило смысл.
     — Прощай, жизнь!
     Анриэль оттолкнулась, но ее удержали чьи—то не по годам и полу крепкие руки. Это был Сет—Кэтти, обхвативший ее своими мощными руками.
     — Хочешь поиметь меня — имей, мне теперь все равно, ты уничтожил меня, растоптал, забрал желание жить, ты загубил мою жизнь, делай, что хочешь, мне теперь все равно, — равнодушно ответила Анриэль.
     — Жизнь на этом не заканчивается, ты получила от меня хорошую взбучку, пусть это послужит тебе уроком — никогда не дразни Дьявола! Но ты по—прежнему мое творение и я люблю тебя...
     — Трогательно—романтично, — поговорила Анриэль, уронив голову на грудь Сета, как тряпичная кукла.
     — Давай разорвем страницы романа и напишем новую историю? Начнем все заново...
     — Банальные фразы... Мне стыдно выходить на улицу!
     — Мы можем уехать! На карте полным—полно шикарных городов, в которых ты даже не бывала. У меня куча денег. Я буду относиться к тебе, как к королеве, боготворить тебя, если ты проявишь ко мне уважение...
     Анриэль молчала. К ней возвращалась старая болезнь. Сет понял, что нужно немедленно уезжать из города, что он переиграл, а ведь она нужна ему.
     Странное было бы зрелище, если бы худышка Кэтти несла на руках Анриэль. Сету пришлось пока обернуться мужчиной. Он тут же взял билеты до первого попавшегося города.
     Подумав сначала, что Анриэль разыгрывает болезнь, Сет залез в ее голову и нашел там полное отсутствие чего—либо. Анриэль практически впала в кататонию.
     — Надо сделать так, чтобы это состояние прошло!
     За весь перелет Анриэль не подала признаков ни жизни, ни мысли, будто Сет перевозил овощ глядящий в одну точку.
     Сет снял домик у моря и по нескольку часов оставлял Анриэль на берегу. Но морские волны не возвращали ей психическое здоровье. Сет начал снова копаться в ее голове, пытаясь найти самые жирные страхи и подвергнуть ее этим страхом, как электрошоку. Он был слегка удивлен, когда самым ужасным страхом оказался он сам и сцена недавнего насилия. Злорадно посмеявшись бы над этим раньше, сейчас он совсем расстроился. Ему пришлось снова воплощать в себе тот образ и сцену насилия. Повторять те же самые фразы. И Анриэль ожила, она начала кричать, бить его.
     — Хорошо, что ты пришла в себя, я за тебя испугался, — Кэтти лежала рядом, перебирая нежными пальчиками морской песок. Она чувствовала, как Анриэль испытывает перед ним подсознательный страх.
     — Где мы? — равнодушно спросила она.
     — У моря, — ответил Сет.
     Он решил, что сейчас лучше не мозолить ей глаза, чтобы прошло какое—то время, и психологическая травма немного затянулась.
     Он перебрался жить в заднюю часть дома, но, невидимым лежал рядом с ней на кровати. Ей было так паскудно, что она перестала улавливать чужие мысли.
     Сет был безмолвным наблюдателем. Следил за ходом ее скудных, вымученных мысле и ждал, не изменится ли что—нибудь.
     Шли дни, Анриэль больше не впадала в кататонию, но оставалась безразличной ко всему. Она лежала на своей кровати, лишь изредка проявляя желание что—то съесть.
     Один раз она вспомнила о нем, о том моменте, когда в ее душе, требующей праздника после двадцати лет затворничества, возникло что—то похожее на чувство к нему.
     — Я здесь, Анриэль, — сказал Сет.
     — Где? — спросила она.
     — Здесь, рядом с тобой. Я всегда рядом с тобой, просто ты меня не видишь... — он материализовался.
     — Ты все это время лежал рядом?
     — Да.
     — Я всегда лежу рядом, когда ты отдыхаешь. Не бойся, я не причиню тебе боли больше. Ты возненавидела меня таким, какой я был. Больше я не хочу этого, не хочу терять тебя...
     — Терять то, что тебе от меня нужно, иначе рядом бы тебя не было, ты бы еще подтолкнул меня в тот момент, когда я собиралась спрыгнуть с крыши...
     — Ты действительно такого мнения обо мне?
     — Да, такого. Я не знаю, как мне жить и зачем. В этом мире у меня, кроме тебя, никого нет, как ни больно это осознавать...
     Сет погладил ее по волосам нежно, совсем по—отечески. Он осторожно залез в ее голову и наслоением разных образов замаскировал воспоминание о насилии, горечь и обиду.
Перелистывая память, он нашел ячейку, где хранились чувства симпатии к нему. Сет начал наращивать эти чувства, как ученые гомункулуса, прикрепляя к нему все те же прекрасные моменты, которые они провели вместе. Хоть их было немного, они все же были.
     Разгадав его замысел, Анриэль обессиленно приподнялась на подушках:
     — Не делай этого...
     — Я ваятель. Я слеплю тебя новую.
     Он снова стал наращивать в ее сознании чувства симпатии и привязанности к себе и дошел почти до влюбленности.
     Волосы Анриэль отрасли почти до плеч и выгорели на солнце.
     Они казались рыжими с каштановыми кисточками на конце.
     — Ты делаешь против моей воли...
     — Нет, Анриэль, все эти чувства есть в тебе, просто я собираю их по крупицам, составляя пазл.
     Больше не сдерживая себя, Анриэль припала к его губам. Сет давно ждал этого момента. Глаза Анриэль наполнились смыслом и в них блеснула искра счастья, сразу же погаснув. Слишком сильна была травма, отложенная в подсознании.
     — Хочу тебя! — проговорила Анриэль.
     — Ты уверена?
     — Да!
     Он стал раздевать ее, стараясь никоим образом не вызвать воспоминание о насилии. Тонкие руки ничего не подозревающей Кэтти раздевали ее, снимая футболку с исхудавшего тела.
     — Ты хотела этого уже давно, так ведь? Тебе не давали сделать этого эгоизм и тщеславие. Я лишил тебя этих качеств и теперь ты в полном спокойствии можешь придаваться любви ко мне и со мной!
     — Твои слова заносчивы. Ты не имеешь прав лишать меня каких бы то ни было чувств, — ее слова утонули в поцелуи. Сет сконцентрировал все внимание на том, чтобы влюбить ее в себя. Анриэль поняла это, но у нее больше не было сил бороться. Она отдалась ему, испытывая спокойную безмятежность и в первый раз за последнее время уснула немного счастливой. Сет посылал ей во сне такие образы, чтобы еще больше влюбить в себя и воспоминания о сегодняшней ночи не забыл.




                8

     Анриэль с головой ушла в любовь, чему способствовала романтическая обстановка возле моря. Она обрела покой в тихой гавани чувств. Она не нужна была на этом свете больше никому, кроме него. Сет постепенно делал так, что все плохое, связанное с ним, начинало все больше забываться, давая место вновь увеличивающемуся чувству.
     — Пришло время открыть тебе правду, — подсел к ней один раз Сет, когда она сидела возле моря.
     — Какую правду? — Анриэль нуждалась в нем каждую минуту и беспокоилась, когда он надолго исчезал.
     — У тебя есть еще две сестры—близнеца, живущие в разных местах. У всех у них родинки такой же формы, как и у тебя. Все они имеют необычные способности.
     — И конечно же все они были твоими любовницами, правда же, отвечай!
     — Да, правда.
     — Я так и знала! — Анриэль вскочила, и куда глаза глядят побежала подальше от Сета, пока не заблудилась в темноте.
     "Где ты, укажи мне путь", — мысленно призывала она, но Сет словно обиделся, не появлялся. Она беззвучно заплакала, поняв, что заплутала еще больше. Внезапно появилась протянутая из темноты рука, за которую Анриэль ухватилась, как за соломинку.
     — Страшно без меня? — спросил он. — Я же твои глаза!
     — Они были твоими любовницами! — возмущенно вскричала Анриэль, — твои дочери от Дьявола.
     — И что из этого! Это было до тебя...
     — Да, прости... — но ревность не давала покоя. Читая ее, Сет забавлялся.
     — Кого из них ты любил больше?
     — Себя, — ответил Сет.
     Он подхватил ее на руки, закружил и больно уронил на песок.
     — Скоро я познакомлю тебя с ними. Ты полюбишь их, они хорошие!
     — Я не хочу ни с кем знакомиться!
     — Ты теперь так любишь меня, что я смогу манипулировать тобой, как марионеткой! — он захохотал.
     — Зачем ты делаешь это, подлый Дьявол?!
     — Я ничего не делал, я помог тебе без памяти в меня влюбиться. А этот вечер ты отравила себе сама собственной глупой ревностью. Никогда не ревнуй то, что тебе не принадлежит!
     — Ты мне уже не принадлежишь?! — вскричала Анриэль, рухнув на колени, устав со всем бороться.
     — И никогда не принадлежал, — с холодным равнодушием ответил Сет. — Это ТЫ мне принадлежишь!
     Он исчез. Только холодный ветер пронесся рядом.
     Анриэль уткнулся лицом в песок и зарыдала.
     "Завтра на рассвете выезжаем", — услышала она его мысленный голос. — "Грядет время великих перемен".





                ЧАСТЬ 3

                Башня старух

     Нико впала в меланхолию, ее охватила грусть. Только после разлуки с Танатосом она поняла, как сильно любит его. Все в этом опустевшем доме напоминало о нем. Такое милое, но такое короткое счастье... Нико качалась на таких же одиноких, как и она сама, качелях. Розы, казалось, больше не благоухали, они были такими же грустными, кислыми, унылыми. Ничто больше не приносило удовлетворения, все казалось бессмысленным, глупым, пустым. Пустое однообразие дней, вечеров и ночей. Пустое одинокое однообразие.
     Нико сидела в своем кабинете, раскачиваясь на кресле—качалке, затягиваясь ароматным табаком из трубки. Она заметила странную вещь: на чистом листе бумаги сами по себе стали появляться какие—то буквы.
     "Неужели это снова мой телекинез?" — подумала Нико.
     Она смогла прочесть: "Жди меня. Я скоро вернусь. Люблю. Жди".
     Его слова! Они были умопомрачительным эхом вальса внезапно зазвучавшим в уснувшей душе. Нико вскочила. Кровь забурлила в ее жилах, глаза горели нервным возбуждением, после спячки в них чувствовался подрыв. Она так сильно хотела увидеть его, что не было сил терпеть. Нико сожалела, что в ту ночь взяла его, но не позволила притронуться к себе. Как она сейчас жалела об этом! Она отдала бы ему сейчас все, позволила то, о чем Андреа не могла даже мечтать.
     На фоне этих бурных чувств, любовь к Андреа казалась сейчас поблекшим пятном. Нико захлестнул поток эротических фантазий.
     "Твои желания исполнятся", — застучал в голове мысленный голос, улыбнувшись невидимой улыбкой. — "Я ни на минуту не покидал тебя, твоя грусть напрасна. Я живу в твоем сознании, но скоро опять материализуюсь для тебя. Моя плоть сейчас далеко от этого города, а дух с тобой"...
     — О... — проговорила Нико. — Не заставляй меня так долго ждать. Я скоро совсем сойду с ума!..
     Он ничего не ответил. Нико не могла сомкнуть глаз. Чай на травах немного погладил нервы. Она будет ждать, ей ничего другого не остается.

     Прошел месяц, но Танатос не подавал никаких признаков своего существования, не разговаривал с ней. Нико впала в апатию, лишившись надежды.
     И вот голос забился в голове.
     "Найди в интернете, как добраться до Старой башни, и отправляйся в путь немедленно. Жду тебя там".
     Нико подскочила и кинулась к компьютеру. Она распечатала карту и путеводитель. Это место — старинная полуразваленная башня находилась черт знает где.
     Собрав кое—какие вещи для поездки, она немедленно отправилась в путь. Ее так трясло от возбуждения, что Нико боялась куда—нибудь врезаться. Ей, как маленькому ребенку, хотелось сию же минуту добраться до башни.
     Ехать пришлось едва ли не двое суток, делая остановки для сна и отдыха.
     И вот, на пустоши, покрытой выжженной травой, окруженная криками воронья стояла Старая Башня. Она была построена еще черт его знает в каком веке и кое—где успела развалиться. Но основную конструкцию время пощадило. Нико стало жутко.
     "Смелее", — раздался голос в голове. — "Я уже жду тебя и я тебя люблю".
     Нико хотелось бежать внутрь, но она сдержала себя, лишь ускорив шаг. Проникнув внутрь, она почувствовала холод, как в могильном склепе; где—то кричали птицы. Взгляд Нико охватил несколько лестниц. Оказывается, здесь можно было легко заблудиться, это был настоящий лабиринт. Голос мысленно диктовал ей, куда нужно идти. Из—под сапог Нико летели камни, лестница кое—где уже разрушалась, и Нико боялась оступиться и улететь вниз, разбившись. Они стала бы хорошим бифштексом для голодного воронья.
     "Они едят трупы", — сказал Танатос. — "Я кормлю их мертвечиной".
     "Не шути так!" — подумала Нико. Он словно поддерживал ее, когда было трудно взбираться. Наконец, Нико распахнула двери. Танатос стоял спиной к ней, возле окна. Его лицо окутывал полумрак. Он походил на статую, не на живое существо. На нем было нарядное платье. Однако это был настоящий модерн. Спереди юбка была короткой и обнажала красивые ноги, которые нежно обнимали ажурные чулки. Темные пряди накручены, словно на праздник. Высокая грудь вздымалась, плененная корсажем, отчего талия казалась очень худой. Нико застыла в дверном проеме. Танатос молча посмотрел на нее.
     — Ты так ждала меня, томясь своей любовью, так вот, я здесь. Отчего же стоишь? Еще на днях ты фантазировала, каким именно способом мы с тобою переспим, а сейчас совсем оробел.
     Нико очень смутилась.
     — Не нужно говорить этого, — выговорила она. — Я на самом деле тебя очень ждал. Долго ждал.
     — Я знаю, — сказал Танатос. — Но у меня были действительно важные дела. Я приготовил тебе сюрприз.
     — Мне... Сюрприз?
     — Удивительный сюрприз! Но он будет несколько позже, — Танатос протянул бокал, наполненный вином.
     Нико показалась, что бокал с вином отравлен ядом. Танатос уловил ее мысль.
     — Думаешь, я способен на такое?
     — Просто здесь все странно, эта жуткая башня, мне здесь неуютно... — сказала Нико.
     — Ты же любишь романтику? А я великий романтик!
     Нотки его голоса показались Нико даже враждебными. Она залпом выпила бокал, чтобы утолить жажду и вытерла рукавом кроваво—красный рот, как делали князья во время пиров.
     — Сейчас мы вспомним все твои эротические фантазии, я помню их все до одной, я ничего не упустил, претворил их в жизнь, так сказать.
Нико потупила взгляд:
     — Нет, не нужно. Я представлял нашу встречу другой. Меня встретила не любовь, а отчужденность!
     — Ты хотел банальных объятий и клятв в любви до гроба? — спросил Танатос.      — Выпей со мною вина, осушим эти бутылки до самого дна и барьер между нами сотрется. Вино украдет твой стыд и ты сделаешь со мною все, о чем столько мечтал!
     — Я не собираюсь напиваться здесь с тобой! — сказала Нико. — Не для того я столько ждал тебя, чтобы налакаться вина в этом жутком дурацком месте.
     — Налакаться? Ты дал только что пощечину этому изысканному напитку! Который распробует только настоящий дегустатор и истинный гурман! — Танатос стал рассказывать историю этой винной марки, которая существовала уже достаточно давно. Он рассказывал ее во всех забавных подробностях и барьер между ними постепенно начал таять уже сам собой. Нико не замечала, как держала в руках уже пятый бокал игристого вина и смеялась все громче и громче. Танатос казался все ближе. Остальное происходило эпизодами из фильма. Он отнес ее на руках на какое—то подобие кровати, что—то вроде лежанки. Там они предались любви. Нико отрывками помнила его синие кукольные глаза, проникавшие в самую душу. Она повторяла, что любит его каждую минуту. Ночь казалось бесконечной. Он сделал с ней то, что она представляла, а потом сознание отключилось.
     — Завтра ожидает сюрприз — шепнули его губы.
 




                2

     Дореми продолжала гастролировать. Она приобретала все больше популярности и всеобщего обожания. Но ей это было безразличным. Без Харона свет померк, мир стал черно—белым. Дореми все ждала. Пела. Плакала. Продолжала ждать. Так проходила перед ней вереница скучных дней. Ей казалось, что она увядает, как цветок без воды. Все потеряло смысл. Она пропускала собственные концерты и, в результате, перестала давать их вообще. Больше ничего не интересовало. Она превращалась в безвольный овощ, который иногда встает, чтобы немного поесть.
     Как—то раз Дореми пришло анонимное письмо без адреса адресанта. В письме говорилось, чтобы Дореми отправлялась в некую Старую Башню и досконально описывалось, как туда добраться. Харон писал, что будет ждать ее там. Что любит. Глаза Дореми широко раскрылись. Слеза упала на бумажный лист. Взгляд казался обезумевшим. Она в сумасшедшей спешке начала собирать вещи.

     Только встретившись, не говоря друг другу ни слова. они сразу же предались изощренному сексу. На это ушла вся ночь. Харон пообещал ей показать сюрприз, но для этого нужно было позволить завязать себе глаза.
     "Можешь снять повязку", — в голове стучал насмешливый голос Харона. Дореми развязала глаза. То, что она увидела, испугало ее, повергнув в шок. Перед ней во плоти стояло ее собственное отражение с темными волосами. Глядя на выражение лиц Дореми и Нико, Он залился пронзительным хохотом.
     — Танатос, не шути так со мной! — вскричала Нико, — ты превратился в меня?
     "Глупышка, это не я", — раздался мысленный голос.
     — Это ты! Твои фокусы.
     "Говорю же, не я! Ты же меня любишь, ты должен чувствовать сердцем, что это не я!"
     — Это твой розыгрыш, прекрати, не смешно же!
     Дореми вообще лишилась дара речи и только лупала глазами.
     Танатос вошел, скрипнув дверью:
     — Я же говорил, что это не я!
     Дореми посмотрела на них безумными глазами:
     — Вы кто оба такие?! Что вы здесь делаете?! Харон, Харон...
     Она повторила последнее слово много раз. Брюнетка с белыми прядями в пышном платье распалась на молекулы и тут же собралась снова, став не менее красивой рыжеволосой женщиной.
     — Я здесь, моя милая! Моя нежная орхидея...
     — Кто такой Харон?! Что здесь происходит?! — спросила Нико.
     Харон чмокнул Нико в губы:
     — А такой ты меня уже не любишь? Рыжие не в твоем готическом вкусе? Любимый мой, это твоя сестра близнец. Для тебя я Танатос, для нее — Харон. Ты видел меня жгучей брюнеткой, она — огненно—рыжей. Я тот, кем вы меня назовете, я — такой, каким вы себе меня представляете. Теперь я вас оставлю, чтобы вы лучше познали друг друга.
     Харон вытянулся, его тело исказилось, как в кривом зеркале, он сужался, пока не исчез.
     — На этом сюрпризы не закончатся, — была его последняя фраза.
     Нико и Дореми молча смотрели друг на друга.
     — Ты спала с ним?! — вскричала Дореми, будто кто—то дал ей невидимую пощечину.
     Не дожидаясь ответа, Дореми кинулась на Нико и вцепилась ей в волосы, словно уличная торговка, что было совершенно не в ее стиле, ревность ослепляла, казалось, что она дерется со своим фантомом. Вцепившись Нико в ее белые, обожженные краской, пряди, Дореми вырвала неплохой клок. Харон—Танатос громко хохотал, наслаждаясь действом.
     Нико спохватилась, и одним ударом кулака в лицо поставила сестру на место.
     — Не в моих правилах бить женщин, — сказала Нико, — но в отношении тебя не сожалею.
     Дореми схватилась за кровоточащий нос.
     Все же испытывая некоторое неудобство, Нико протянула сестре носовой платок.
     Дореми кинула платок на пол. Но видя, что кровотечение не прекращается, подобрала его, приложив к ноздрям.
     "Моя нежная орхидея", — вспомнила Нико. Танатос ее так называл. Он целовал ее губы, занимался с ней сексом, признавался в любви. Пламя ревности начало разгораться в душе Нико. Она сама готова была выдрать Дореми ее золотистые локоны и еле сдержала себя.





                3

     Анриэль стопила машину. На ней были потертые джинсы, свитер и кеды, а из—под кепки торчали выгоревшие на солнце пряди с каштановыми кисточками на концах. Сет исчез. Она слышала только его мысленный голос, который диктовал ей, куда нужно ехать, чтобы они встретились.
     Анриэль знала, что встретит своих сестер, если только он не соврал. Сестер, которых она ненавидит уже за то, что они принадлежали ему. Он влюбил ее в себя и бросил, как надоевшую вещь,
     "я тебя не бросил", — сказал мысленный голос. — "Я жду тебя. Я знаю, что ты скучаешь по мне. Что ты хочешь меня, как никогда. Поэтому я жду".
     Анриэль остановила машину. Водитель стал предлагать ей свои интимные услуги, на что Анриэль спокойно ответила, что ему не стоит этого делать, потому что она — ведомая Дьяволом. Это еще больше разозлило водителя, домогательства которого стали иметь едва ли не насильственный характер.
     "Накажи его", — подумала про себя Анриэль. Что—то просочилось в сознание водителя, черная дымка, иллюзия. Водитель остановил машину и помчался с жутким душераздирающим воплем, будто его мозг штурмовали разрядами тока.
     "Садись за руль", — сказал Сет.
     — Я не умею водить, я разобьюсь! — сказала Анриэль.
     "Не бойся. Я буду направлять твои руки, я буду указывать путь", — ответил Сет. Анриэль вела машину, как во сне. Она вовсе не умела водить. Сет указывал дорогу, казавшуюся бесконечной.
     Наконец она достигла Старой Башни. Сет ждал ее.
     — Как запылилась твоя одежда! Как отчаянно бьется твое сердце в предвкушении моих поцелуев, которых я, кстати, могу тебя лишить, если проявишь строптивость. Которой, впрочем, у тебя уже не осталось.
     — Я тебя ненавижу!
     Сет подошел близко и заключил ее в объятия. Маленькая худенькая Кэтти с душою монстра.
     — Ты ме—ня не—на—ви—дишь!
     — Ненавижу! — сказало она, и впилась в его губы поцелуем. Он дразнил ее и играл с ней, то отталкивая, то привлекая, пока они не предались сексу. Анриэль двигало отчаяние. Она знала, что он не принадлежит ей, а ее душа продана ему навеки, она утонула в водовороте страсти. Сет продолжал играть, мучая его. Он становился то трогательно—нежным, то говорил ей гадости, причиняя боль и отталкивая, то взрывался страстью. Пусть будет хотя бы груб, ради того, что просто будет...

     Дореми извергала в адрес Нико желчные гадости и напрашивалась на физическую расправу, если бы ее не привлекла одна деталь... Открылась дверь — вошел еще один клон. Анриэль с удивлением уставилась на Нико и Дореми.
     — Обнимите друг друга, вы теперь одна семья! — хохотал он.
     — Сколько вас еще! — Закричала Нико. — Пять, двадцать, пятьдесят?! Такое чувство, что меня клонировали! Как ты его называешь? Кем он тебе является?
     Вошла Кэтти с льняными волосами.
     — Сет! — воскликнула Анриэль. — Прекрати мучить меня, я и так достаточно настрадалась!
     — Сет! — воскликнула Дореми.
     Он улыбнулся. Стал собирать и разбирать себя снова и снова, поочередно превращаясь.
     — Ну, самое время вас оставить, мои дорогие детки. Прекрасного вам времяпрепровождения! Гармонии вам и спокойствия! Всех благ!
     Он растворился молекулами в воздухе. Злоба и ненависть Дореми теперь направилась на Анриэль, которая также злобно скалилась.
     — Вы — его шлюхи? — с насмешкой и вызовом спросила Анриэль. Нико и Дореми не выдержали. Обстановка накалилась до предела. В воздухе витал дух ненависти, ревности и раздора. Нико и Дореми кинулись на Анриэль. Началась потасовка. Он громко хохотал. Они дрались друг с другом, пока хватило сил. ПОка пряди волос не валялись на толстом слое пыли, пока лица не были исцарапаны, а тело не украсили ссадины и синяки.
     Тогда появился он, чтобы продолжить спектакль и вновь накалить страсти. Харон подошел к Дореми и стал целовать ее.
     — Уйдем, уйдем от этих злобных девок, покажи им, что они для тебя никто, что Я важна для тебя, любимый!
     — Моя милая маленькая орхидея, — говорил Харон, он хотел посеять в их сердцах раздор и ревность, и продолжал играть, называя Дореми самыми разными нежными словами.
     Обозленная Анриэль кинулась к сестре выдирать волосы, дергая как можно больнее.
     Пока они драли друг другу несчастные волосы, Танатос подошел к Нико.
     — Любимый мой, давай убежим отсюда, твои сестры озлобленные дурочки, зря я вас познакомил, — он говорил это Нико, но делал так, чтобы его отдельные слова слышали остальные.
     — У тебя уже есть любимая! — Нико указала на Дореми. — Убирайся!
     — Глупыш! — страстно шептал Танатос. — Я сказал ей все это специально, чтобы отвлечь двух дурочек и без скандала уйти вдвоем с тобою. Я люблю тебя, мой мальчик, мой принц.
     Танатос смотрел на нее такими глазами, шептал такие вещи, что любовь к нему победила Нико. Они целовались, сидя на пылком полу.
     — Дореми, как ты ее назвал, действительно похожа на дурочку! — сказала Нико. Услышав эту фразу, Дореми перестала отбиваться от Анриэль, и накинулась на Нико.
     Сет занялся Анриэль.
     — Я сконцентрировал их, чтобы остаться с тобой...
     — Меня ты не проведешь, — с грустью и разочарованием ответила Анриэль. — Но я останусь с тобой, чтобы сделать им назло. и потому что...
     — Любишь... Как ни унизительно тебе это признать, возлюбленная моя марионетка! — осклабился Сет. Они занялись жестким сексом прямо на пыльном полу, прямо на глазах у сестер.
     — Я убью ее! — взревела Дореми. Она нашла обломок шпаги и кинулась с ним на Анриэль, та едва успела увернуться, натягивая джинсы. Сет с хохотом пропал.
     — Прекратите! — закричала Нико, и ее голос умерил пыл сестер. — Вы что, настолько глупы и слепы, что не видите, как этот Дьявол дразнит нас, дурачит и провоцирует, наслаждаясь спектаклем?
     Перед Дореми и Анриэль спала пелена. Правда явственно обнажилась.
     — Я ухожу отсюда, мне не место под одной крышей с глупцами, я покидаю балаган! — Нико вышла.
     Анриэль и Дореми украдкой поглядывали друг на друга, будто устыдившись собственной глупости.
     Нико вскоре вернулась:
     — Проклятый Дьявол заманил нас в ловушку! — сказала она. — Мы не найдем выход из этого лабиринта...
     — И что ты предлагаешь? — подала голос Анриэль уже с меньшей экспрессией.
     — Предлагаю объединиться, — сказала Нико, — не позволяйте Дьяволу посеять в наших душах раздор и ненависть. Не поддавайтесь ни на какие его уговоры, что бы он ни говорил — это сгусток лжи. Поодиночке мы слабее.
     Это был голос разума. Анриэль и Дореми не могли с этим не согласиться.
     — Все мы ослеплены любовью к нему, всех нас он совратил и ведет к погибели, — продолжала Нико.
     — Что ж, ты права, — сказала Анриэль. Только Дореми молчала, мысленно спускаясь с любовных высот.
     — Что теперь делать? — с охватившим ее отчаянием, сказала она.
     — Главное — держаться вместе и не поддаваться на его уговоры, — сказала Нико. — Это простое правило поможет нам выжить. Нужно дождаться рассвета и попытаться выбраться из этого дьявольского лабиринта. Не разменивайтесь, обманывая себя "любовью" этого сукина сына, который подло заманил нас в ловушку, чтобы погубить.
     — Да, ты права, — сказала Дореми, уже с меньшей неприязнью посмотрев на Нико. — Я не могу понять, зачем он это делант?
    — Как можно понять все эти силы, враждебные человеку, понять непонятное! — сказала Нико.
     "Кидаешь мне вызов, сына?" — мысленно спросил Танатос. — "Пожалеешь!"
     Нико сделала вид, будто ничего не слышала. Они решили рассказать каждая по очереди историю своей жизни и историю знакомства с Ним. В том, что это были кровные сестры, не оставалось сомнений — внешнее сходство и родинка в форме шестерки говорили сами за себя. Кто был их матерью? Кто их настоящий отец? Он? Или это снова ложь?
     — Мы остались одни на всем этом свете, — сказала Нико, — мы — одна семья, и должны быть друг у друга, игнорируя злобного и коварного ДЬявола.
     Все не могли с этим не согласиться. Нико рассказала о своей жизни, о счастливом детстве, о замечательных приемных родителях, о которых можно было только мечтать, о любви и предательстве Андреа,об автокатастрофе и вторжении Танатоса в свою жизнь.
     Не смотря на то, что все они были разными, их объединяла любовь к женщинам и необыкновенные экстрасенсорные способности.
     — Эти способности могут очень нам пригодиться в борьбе с ним, а ты, — она указала на Анриэль, которая призналась ей, что иногда умеет читать мысли, — можешь попробовать прочесть его замысел и раскрыть коварство.
     Следующей рассказчицей была Дореми. Она рассказала о своем босоногом детстве в нищем доме, о строгой и набожной Лиз, о появлении Харона, раскрасившего ее жизнь в волшебные тона о том, как она давала концерты, как Хпрон одержал полную победу, действуя разными способами, чтобы добиться ее.
     Анриэль удивила всех рассказом, как до встречи с Сетом почти не разговаривала. Она поведала об уколах и аутизме, о приемной матери, о Сете, который полностью изменил ее жизнь. О том, как она стала циничной, вульгарной, эгоистичной. Рассказала о выставке, о том, как дразнила и высмеивала Дьявола, доводя его до сумасшествия, т.к. он не в состоянии был добиться ее. На этом моменте все весело и радостно посмеялись.
     Анриэль кратко рассказала далее, как он изнасиловал ее, обернувшись мужчиной. Как потом едва ли не насильно влюбил ее в себя.
     За половину ночи, проведенной вместе, им стало казаться, что они породнились. Такие разные и такие одинаковые. Они узнали друг о друге столько всего!
     — Я даже рад, — сказала Нико, — благодаря этому Дьяволу у меня появилась семья.
     — Давайте поспим, — сказала Анриэль, — я с ног валюсь.
     Стоило им заснуть, как Танатос стал штурмовать Нико во сне, вызывая в ней самые нежные чувства к самому себе, посылая образы ее наивных чувств в особняке. Он вызывал неприязнь и ревность к сестрам. Целовал ее во сне, плакал и признавался в любви. Как хотелось отдать ему душу, все еще наполненную бессмысленной любовью!
     — Отойди, проклятый! — закричала Нико, и проснулась, разбудив сестер своим криком. Нико рассказала им, как Дьявол домогался ее души во сне и предупредила об осторожности.
     — Я прекрасно знаю его методы! — ответила Анриэль.
     Больше глаз никто не смог сомкнуть, а за окнами Старой Башни забрезжил рассвет.
     — Прошу, дерзайте! — послышался его голос, и скрипучая дверь сама по себе открылась.





                4

     Нико повторяла, что нужно держаться вместе потому, что если они потеряются, то поодиночке пропадут — он сведет их с ума.
     Они спускались и поднимались по многочисленным ступеням лабиринта, но выхода из чертовой башни нигде не было.
     — На улице много воронья, — сказала Нико, — нужно прислушаться, в какой стороне слышно карканье.
     А птицы будто издевались. Они кричали то тут, то там. Их крик эхом носился по башне, как в дьявольской западне.
       — Нам никогда не выбраться! — заплакала Дореми. Ее передразнивало собственное эхо, как в насмешку, всхлипнув.
     Их тени казались огромными, чудовищными. Будто тени жили своей собственной жизнью, делая то, что им вздумается. Они напоминали головы гидры, шевелящей щупальцами.
     — Скоро свершится моя месса! — сказал он. — Мне нужна ваша сила для того, чтобы править миром, грядет конец света!
     Его хохот был громоподобным, таким, что даже тени задрожали, а Дореми закрыла уши, чтобы не оглохнуть.
     — Залезь к нему в мозг, прочти его! — закричала Нико.
     Анриэль сконцентрировалась, но все было бесполезно.
     — Я не могу, он закрылся, все белое!
     — Ладно... — ответила Нико. — Эта тварь хитрющая...
     — Мы умрем здесь без еды и питья, в холоде лабиринтов! — заплакала Дореми.
     И тут, как в издевательство, понеслись запахи вкусных блюд, от которых текли слюни. Но это было иллюзией. Они блуждали по лабиринту до самого вечера, выбившись из сил. Дореми присела, и с безразличной отрешенностью прислонилась к стене.
     — Я больше не могу, мы отсюда не выйдем...
     — Давайте вернемся обратно, — сказала Нико, которая делала отметки откуда они пришли меловым камнем. Она начала рисовать внутреннюю схему башни, достав блокнот и ручку. — Скоро стемнеет. Вернемся обратно, а завтра продолжим поиски, исследуя другую часть башни.
     — Эта башня бесконечна! — сказала Анриэль.
     — Нам не выбраться отсюда, мы сойдем здесь с ума! — сквозь слезы сказала Дореми, размазывая вместе с ними по лицу грязь.
     Зная о ее даре пророчества, Нико и Анриэль поежились.
     Они стали подниматься по лестницам в обратном направлении полностью изможденные.
     Чуть ли не ползком они вернулись в ту комнату, в которой ночевали. На полу стояла разнообразная еда и питье.
     — Дьявол накрыл нам стол! — сказала Анриэль.
     — Я к этому не притронусь, — ответила Нико.
     — Ты как хочешь, — сказала Дореми, а я не откажусь. Я не собираюсь подыхать от обезвоживания, истязая себя голодной смертью, — она схватила кусок копченой курицы, впившись в него зубами. Анриэль наливала вино, чтобы снять напряжение и расслабиться, закусывая рыбой.
     Нико не могла больше на это смотреть и присоединилась к ним. Что уже было терять. Они ели и пили до отвала, насыщая пустые желудки.
     — Не пейте много, чтобы этим не воспользовался Дьявол, — сказала Нико, — жаль, что нечего покурить!
     "Сзади погляди", — сказал мысленный голос. Нико машинально обернулась — сзади лежала пачка сигарет ее любимой марки и зажигалка. Изголодавшись за никотином, она затянулась.
     — Зачем мы ему, и при чем здесь апокалипсис? — спросила Анриэль.
     — Может он собирает наши энергии, чтобы использовать их во имя разрушения, — ответила Нико.
     Они принялись гадать, выдвигая разные гипотезы, пока не сморил сон.
     Харон явился Дореми во сне. Эта огненная женщина целовала ее, как и раньше, сжигая страстью.
     — Отойди от меня, — говорила во сне Дореми, — шепча всплывшие в памяти обрывки псалмов.
     — Моя нежная камелия, — повторял Харон, — я люблю тебя. Ты принадлежишь мне.
     От его шепота по телу ползла дрожь. Любовь начинала бурлить, как кипяток в стакане. Страсть одолевала. Она хотела Харона, который начал возбуждать ее во сне.   
     — Оставь их и будь со мной, я сделаю тебя своей королевой, — он начал доводить ее до оргазма и исступления. — Если ты их не оставишь, я никогда не приду к тебе больше во сне. Ты будешь умолять меня, рыдать и кричать, но я не приду!
     В эти минуты Дореми было уже все равно, кто он и что хочет, только бы это мгновение продлилось и он остался подольше.
     — Любимый, — шептала Дореми, — я останусь только с тобой, я твоя...
     — Смотри же! — строго сказал Харон. — Я останусь с тобой, если ты оставишь их. Если оставишь, я приду снова во сне и буду любить тебя.
     Они всю ночь шептали друг другу слова о любви и страсти, пока не забрезжил рассвет.
     Дореми проснулась с лихорадочным румянцем на щеках и в помятом платье. Она была под впечатлением сна, продолжая лелеять свою любовь. Она готова была считать нудные часы до следующей ночи. В ее ушах стоял его любовный шепот.
     Пообедав остатками вчерашней роскоши, Нико и Анриэль начали собираться в дорогу.
     — Я никуда не пойду, — сказала Дореми, — я устала от бессмысленных поисков, я буду здесь!
     — Она надеется, что когда нас не будет рядом, он придет к ней, как приходил сегодня ночью, и снова оттрахает! — сказала Анриэль, уловив ее мысль.
     — Вот оно, самое слабое звено! — сказала Нико. — Если ты не пойдешь с нами, мы потащим тебя силой!
     — Я никуда не пойду, — категорически сказала Дореми, но Нико не отставала, пытаясь сдвинуть ее с места. Дореми сопротивлялась и руками и ногами.
     — Оставь ее, — с пренебрежением сказала Анриэль. — В конце концов, каждый сам делает свой выбор. От нее никакого толку.
     — Ладно, пойдем, — сказала Нико, подумав, что пока от Дореми никакого толку действительно нет. А если удастся выбраться наружу, они все равно вернутся, чтобы забрать ее.
     — Сиди здесь, — сказала Нико Дореми. — Никуда не выходи, ты можешь потеряться. Не поддавайся ему, когда он придет, прогоняй его прочь, игнорируй!
     — Кому ты это говоришь! — криво улыбнулась Анриэль. — Наша девочка до сих пор так наивна, что верит в его любовь.
     Слова сестры задели Дореми. Она смутилась и опустила взгляд.
     — Мне все равно, я жду его, я хочу его... — как зомби, твердила Дореми. Анриэль с отвращением и презрением сплюнула в сторону.
     — Он завладел ее душой! — сказала Нико.
     — Идем, не будем терять время! — сказала Анриэль. — Я вовсе не хочу гнить здесь заживо!
     Они начали спускаться вниз. Нико достала блокнот, чтобы делать отметки, рисуя противоположное крыло башни.
     — Вспомни, как ты сюда попала? — спрашивала Нико.
     — Я не помню, ничего не могу вспомнить...
     — Точно этот Дьявол затмил твой разум! — воскликнула Нико.
     — Будто бы твой разум он не затмил, — ответила Анриэль и тут же закричала, потому что в волосы ей вцепились летучие мыши. Ее крик покатился громоподобным гулом, от которого по коже побежали мурашки.
     Узкие лучи света, ворвавшиеся в окна, делали возможной игру света и тени. Это создавало впечатление чего—то божественного, возвышенного, будто они находились в каком—то древнем храме.
     — Может быть, он хочет принести нас в жертву? — предположила Анриэль.
     — Я не знаю, чего он хочет. Явно ничего хорошего для нас, — ответила Нико.
     — Если мы разгадаем, зачем нужны ему, то можем спастись! Почему, благодаря нашим жизням, он может сотворить апокалипсис, чем мы притягиваем его, что в нас?
     — Очень возможно, что мы действительно его дети, — ответила Нико. — Возможно, что он сотворил нас для своей подлой цели — уничтожить все человечество и весь мир с нашей помощью. Но каким образом мы сможем способствовать уничтожению мира? Это же абсурд. Быть может есть то, чего мы не знаем?
     — Наверняка же есть! — сказала Анриэль, и тут же закричала, схватившись за голову, ударившись об стенку.
     — Что случилось?! — испугалась Нико.
     — Я слышу его! Он здесь! Следит за нами! Он снова обманул нас, никакого апокалипсиса нет и не будет, я прочла!
     — Это я позволил тебе прочесть, — высокомерно ответил Сет.
     — Не верь! — закричала Нико. — Он снова лжет, чтобы нас запутать!
     — Ложь во лжи, — ответила Анриэль.
     — Жалкие дурочки, — хохотал Сет. — Апокалипсис существует лишь в ваших мозгах! Пусть человечество и дальше верит в него и боится! Апокалипсис вы делаете сами для себя в своих душах, как легко вас запутать!
     — Чего тебе от нас надо? — спросила Анриэль.
     — Ты наивно полагаешь, что он тебе честно ответит? — сказала Нико. — Не разговаривай с ним, не вступай в контакт!
     — Вот ты как, маленькая дрянь! — разозлился он. — Так—то ты любишь своего Танатоса! Сгниешь в этой тюрьме, в своей духовной тюрьме!
     Анриэль увидела дверь, из которой лился свет:
     — Выход!
     Они кинулись туда и разочарование было велико — там находился еще один тоннель лабиринта, точно такой же, как и остальные.
     — Это бессмысленно, он нас отсюда не выпустит, — села на ступеньку Анриэль. У нее был усталый, измученный вид. Рыжеватые волосы с каштановыми кисточками растрепались. Под прекрасными глазами виднелись огромные круги, будто после болезни. В первый раз она пожалела, что не сидит в своей комнате, не рисует за столом, не слушает рассказы своей приемной матери, которая, впрочем, действительно ее любила, справедливости ради. Сет сломал ее, как хрупкую тростинку. Впрочем, всю жизнь сидеть в одной и той же комнате, никуда не выходить и ни с кем не разговаривать — тоже далеко не завидная участь. Дьявольский замкнутый круг.
     — Тебе повезло в этой жизни больше, чем мне, — сказала она Нико. — Ты хотя бы имела возможность в полной мере наслаждаться жизнью, могла жить, как хочешь и делать то, что сочтешь нужным...
     — Это уже не имеет значения, — ответила Нико. — Теперь мы в одной шкуре.
     — И это верно. Интересно, кем была наша мать? Еще одна несчастная женщина, соблазненная Дьяволом, жизнь которой он разрушил?
     — Вполне возможно, — ответила Нико. — Мы все равно должны искать выход, как бы там ни было. Это лучше, чем полностью бездействовать, позволить ему завладеть собой. А сейчас, давай возвращаться, пока еще светло. По крайней мере, мы исследовали еще одно крыло. Где—то да будет этот проклятый выход. Я все здесь отмечаю, каждый коридор. Рано или поздно, мы найдем выход.
     Анриэль сделала над собою усилие, чтобы встать. Жалко было смотреть на ее измученный вид. Они поплелись по лестнице, тяжко переставляя ноги.

     — Харон, где же ты, мой Харон, не оставляй меня, — плакала Дореми, — я же не пошла с ними, я отвергла их, а ты снова меня обманул, обманул!
     — Я здесь, моя сладкая камелия! — рыжеволосая женщина нежно обняла сзади и легонько прикоснулась губами к щеке. Глаза Дореми загорелись, он в благоговейном восторге приникла к ней, стала клясться в любви, говоря, что никто другой более не нужен, что она принадлежит Харону и только Харону.
     "Глупенькие мышки, я буду соблазнять вас снова и снова, пока не завладею вами окончательно", — подумал он.
     Харон стал спрашивать, как именно она его любит, чтобы она рассказала ему в мельчайших подробностях. Когда она рассказывала, он улыбался и целовал ее.
     — Они завидуют мне, потому что я добилась твоей любви, а они нет, правда же? — лепетала Дореми.
     — Конечно! Разве ты сразу не поняла? Они обозлились от своей ревности, но я люблю тебя и только тебя.
     Она просила, чтобы он повторял эту фразу снова и снова и звонко смеялась.
 

     — Если апокалипсис — полный блеф, что тогда является правдой? — спросила Анриэль, пока они ползли обратно.
     — Все неправда. Я больше не верю ничему, он просто играет с нами. Погубить — вот цель его и не все ли равно зачем ему это нужно?
     Анриэль печально вздохнула.
     Они открыли дверь, но Дореми не было.
     — Возможно, она пошла нас искать и заблудилась, — сказала Нико.
     Они стали звать ее, выйдя за дверь, но, кроме гулкого эха, ничего не услышали.
     — Мне уже все равно, я хочу спать, — сказала Анриэль.
     На полу стояла точно такая же еда, как и вчера, будто они ничего не ели.   
   




                5

     Ночью Анриэль услышала чье—то дыхание совсем близко.
     — Сет?!
     — Я здесь...
     — Уходи, тебе не обмануть меня!
     Сет завладел ее губами.
     — Что ты на это скажешь? — в темноте внимательно за ней наблюдали его мерцающие глаза. Это был одновременно и сон, и нет.
     — Пошел ты к черту, вот что я тебе скажу! — сказала Анриэль и плюнула ему в лицо. — Ты и без того уже замучил меня, убирайся!
     Сет вытер рукой плевок, словно не обижаясь:
     — Надо сказать, что ты тоже замучила меня! Я потратил слишком много нервов, чтобы тебя завоевать.
     — Чего ты хочешь? Чтобы мы любили тебя без ума все трое? Признаваться нам в любви по очереди, соблазнять и кидать, а потом снова соблазнять и кидать? Ты — глупый, сумасшедший Дьявол, я не понимаю твоей тактики. В чем смысл?
     — А ты видела хоть в чем—нибудь смысл? — ответил Сет вопросом на вопрос. — Люди рождаются, живут и умирают, тоже самое происходит с их детьми, с детьми их детей и так далее, в чем же смысл—то? Хочу тебя! — наконец сказал он.
     — Убирайся! — ответила Анриэль.
     Но Сет не отставал, он принялся целовать Анриэль и всеми способами возбуждать ее, одновременно вызывая в памяти образы нескольких самых страстных ночей, проведенных с ним. Анриэль гнала от себя эти мысли, вспоминая самые гадкие вещи. Как Сет изнасиловал ее в образе мужчины, как влюбил в себя и потом снова отверг. Сет послал ей еще больше эротических фантазий. Они заполонили ее, Анриэль не могла справиться с этими, охватившими ее, чувствами. Сет продолжал посылать выгодные ему образы и целовал ее одновременно. Анриэль начинала терять контроль над собой, страсть разгоралась, начинаясь с маленького огонька, вспыхнув ярким пламенем. Сет чувствовал, что побеждает, он завладел ею.

     Нико встала рано, чтобы было больше времени для поисков выхода из проклятой башни. Она посмотрела на порозовевшие щеки дремавшей Анриэль со сладострастной улыбкой на губах. Ее грудь была наполовину обнажена.
     Нико поняла, что случилось. Это был словно смертельный вирус, будто заразная чума, которой не сегодня—завтра заболеет каждый.
     Нико принялась будить сестру.
     Анриэль приоткрыла глаза:
     — Я никуда не пойду. нет никакого смысла пытаться что—то сделать, у него доступ к нашему сознанию. Он нас здесь заживо замуровал и медленно наслаждается этим.
     В голосе Анриэль сквозило равнодушие.
     — Я не собираюсь сдаваться, — сказала Нико. — Если хочешь, я пойду сам!
     — Иди, — ответила Анриэль. — Только в этом действительно нет никакого смысла.
     Нико направилась к двери, потом вернулась:
     — Будь здесь, прошу! Мы одни теперь друг у друга!
     Анриэль не ответила, только улыбнулась:
     — Иди, если тебе от этого станет легче.
     Нико продолжала рисовать внутренний план башни. Те места, в которых она была, и те места, которые еще нужно обследовать.
     Несколько часов безрезультатного труда отбили какое—либо желание продолжать поиски. От бессилия Нико расплакалась:
     — Будь ты проклята, тварь!
     — Мужики не плачут! — рассмеялся Танатос.
     Нико погрозила кулаком темноте и невидимому голосу.
     — Меня ты никаким любовным шепотом не добьешься, не тут—то было! Сгинь, проклятущая тварь!
     Танатос все смеялся, а когда его голос смолк, наступила совершенная тишина. Зловещая тишина. В воздухе клубилась пыль. Нико вытерла красные от слез глаза и стала медленно подниматься обратно вверх, придерживаясь за стену, ее шатало.
     Анриэль не было в комнате. Нико с безысходной грустью поняла, что он добрался  и до нее. А теперь Нико останется с этой тварью один на один. И, даже, если она одержит над ним победу, ей ни за что не выбраться из лабиринта, который придумал, наверное, сам черт.
     Чтобы не впасть в уныние окончательно, Нико напилась вина, которого здесь было предостаточно. А во сне к ней пришел Танатос. Там был такой же мир, как и наяву, только мир во сне. Зазеркалье.
     — Покинь, проклятая тварь! Кого—кого, а меня тебе не добиться!
     Его огромные печальные глаза плакали, как тогда, в особняке.
     Нико рассмеялась:
     — Вот это ты наивен! Неужели ты думаешь, что после всего того, что было, я куплюсь на твой дешевый трюк со слезами?! Ты идиот! Сам же говорил, что мужчины не плачут!
     — А я и не мужчина, — сказал Танатос. — Я — бесполый. Ты не сможешь мне противостоять, я листаю тебя.
     — Еще и как противостою!
     — Ты только делаешь себе хуже, — Танатос перелистывал память в ее голове. Он вернул в ее памяти тот момент, когда они еще были в особняке, а настоящее скрыл на время, будто бы ничего и не было.
     — Что мы здесь делаем? — спросила Нико, не помня, как они здесь оказались.
     — Я привез тебя сюда, чтобы показать башню, мой принц, — ответил Танатос.
     — Я ничего не помню, — ответила Нико. — Будто в моей памяти случился провал...
     — Это пройдет, — ответил Танатос. — Все пройдет. И это тоже, — он поцеловал ее в губы и улыбнулся. — Ты любишь меня?
     — Да, — ответила Нико.
     "Вот видишь, как легко тебя обуздать", — мысленно подумал он. Но решил поиграть и стал всеми силами склонять Нико к сексу. Та не устояла. Она была счастлива, не помня последних событий. Она признавалась ему в любви и говорила, что он — ее судьба.
     — Правда? — ответил Танатос. Он говорил, что не верит, а Нико твердила ему о вечной любви снова и снова. Тогда Танатос стал потихоньку возвращать ей память. Как умелый режиссер, он разворачивал эпизод за эпизодом. Когда Нико поняла, что случилось, она накинулась на подлого духа, но молотила руками лишь воздух. В ответ ей слышался лишь хохот.
     — Ты собиралась мне противостоять? Я снова обвел себя вокруг пальца!
     Нико заплакала от обиды. Он воспользовался тем, что смог отнять у нее память. И она, слепая, снова любезничала с этою тварью, будто ни в чем не бывало! Как мерзко, как противно! Она чувствовала себя едва ли не изнасилованной. Безысходность подкатила к горлу. Нико взбесилась, она стала плеваться, кричала проклятия и гадости, била сапогами в дверь.
     — Да, николас, это твой отец—Дьявол, — спокойно сказал Танатос.
     — Проклятая тварь, ты снова воспользовался своей подлой силой!
     — Да! — нагло ответил Танатос. — И воспользуюсь ей снова и снова, чтобы крутить твое сознание, как нунчак! И ты ничего не сможешь со мною поделать! — он опять захохотал и пронесся мимо беспокойным потоком воздуха.
     Нико решила объявить Танатосу войну. Она выбивалась из сил, каждый день обследуя проклятую башню. Она старательно выводила чертежи каждого ее кусочка, надеясь рано или поздно найти проклятую дверь. Она отчаянно звала своих сестер, в надежде, что они потерялись, и, услышав крики, выйдут к ней.   
     В один прекрасный день Нико поняла, что просто ходит по кругу, из которого нет выхода. Ее беспомощные крики поглощала Старая Башня, а эхо злобно кривлялось. Рядом носился ветер, обдавая холодом и насмешливо хохоча. Нико не знала, как разорвать этот круг.




                Эпилог

     Спустя пятьдесят лет от данных событий, группа туристов приехала на экскурсию в Старую Башню. Один из туристов отстал от группы, потому что его привлек странный гул эха, разносившийся откуда—то снизу. Турист заметил какого—то человека, который выглянул из—за угла и тут же спрятался, как злобный орк. Турист подошел поближе. Из—за угла на него набросилась притаившаяся старуха с длиннющими, едва ли не до пят, волосами. На крики испуганного туриста прибежали остальные. Старуху скрутили, но она продолжала плеваться, ругаться, пыталась их укусить, изрыгая пугающие проклятия. Она постоянно кого—то звала, произнося два имени. Туристы сделали вывод, что старуха здесь не одна.
     Ее вывели на белый свет, но она щурилась, будто он жег ей глаза, как слепая.
     Туристы поразились, что она жила здесь, очевидно, долгое время. Где она брала воду и еду? На старухе были какие—то грязные лохмотья, настолько изношенные, что висели лоскутами.
     Она продолжала называть два имени, кого—то печально призывая кликушечьим голосом. Потом изворачивалась, и лицо ее искажала такая гримаса, от которой становилось мерзко и жутко. Она начинала желать кому—то все проклятия, какие только существуют в мире, выкрикивая:
     — Дьявол! Дьявол!
     Старуха была безумна.
     Башню стали исследовать, и через пару дней обнаружили еще одну старуху, как две капли воды похожую на первую. Старуха плакала, звала кого—то, просила ее не оставлять. Говорила одно и то же имя очень неразборчиво. То ли Харон, то ли Хилон. Было непонятно. Быть может, это было чье—то прозвище, а может, что—то мифическое.
     И все вообще обескуражены, когда на следующий день нашлась еще одна старуха, похожая на предыдущих. Старуха несла всякий боед, кому—то угрожала и призывала на помощь своих сестер.
     Боже мой, сколько в башне этих старух, и смех и грех! Может ли такое быть! Искали еще целую неделю, но старух больше не нашли.
     В шутку Старую Башню стали называть башней Безумных Старух. Вход в нее наглухо закрыли.
     Так и осталось тайной, каким образом эти старухи попали в башню, каким чудом существовали в ней столько лет и чем питались.
     Старухи были перемещены в психиатрическую лечебницу. Кто они такие и есть ли у них родственники, узнать так и не удалось.
     — Здравствуй, мой красавец Нико! — сказал Танатос. Он был точно таким же, как и прежде, время обходило его стороной.
     Старуха начала истерически кричать и биться в стекло, как бабочка, пойманная в банку. У нее начался приступ буйного помешательства. Она повторяла:
     — Диавол! Диавол! Тварь! Тварь!
     Эти два слова наиболее часто присутствовали в ее лексиконе.
     Две другие старухи говорили почти то же самое. Все они повторяли имена каких—то древних богов.
     — Моя прекрасная камелия! — говорил Харон и улыбался. Он потрепал  старуху по дряблой щеке.
     Старуха причмокивала губами, будто страстно целуется.
     Сиделка не могла больше этого выносить, присматривая за старухой. Она уверяла, что к старухе является нечистая сила и что она больше не останется здесь ни дня. Сиделка требовала перевести ее в другое отделение.
     В другое отделение ее—таки перевели, а за старухой стала приглядывать пожилая толстая женщина, которой было все равно, что происходит со старухой. Новая сиделка не верила в нечистую силу, а если и верила, то ей было на нее все равно.
     Сет смотрел на старуху, поправляя ей волосы:
     — В тебе еще не пропал любовный пыл, моя старушка? Как же недолговечна ваша краса, о люди!
     Он расчесывал волосы Анриэль, обрезанные до плеч. Старуха монотонно смотрела на себя в зеркало, не выражая никаких эмоций. Она даже не могла себе представить, что в зеркале ее собственное отражение. Сет заглянул в зеркало и улыбнулся:
     — Мадам, мне кажется, что вы постарели!
     История старух осталась загадкой. Уборщица уверяла всех, что один раз видела рядом со старухой молодую, редкой красоты, женщину, тело которой на ее глазах распалось на молекулы. Разумеется, уборщице никто не поверил. Подумали, что она либо привирает, либо у нее попросту уехала крыша.

     О старой башне ходили сказки, которые рассказывали детям на ночь:
     "Так и ходили три старухи по лабиринту, тщетно пытаясь найти выход из собственного сознания. Ходили, ища друг друга, но ответом им было лишь гулкое эхо собственных голосов".
     Говорили, что одна из старух на некоторое время пришла в сознание и разум ее прояснился. Когда она увидела себя в зеркале, то принялась плакать, сожалея о своей молодости. Она рассказала историю о Дьяволе, который забирает у людей разум, загоняя их сознание в ловушку.

     P.S. Разумеется, эта книга не родилась просто так. Идея написать про духа, который проникает в сознание человека  и может свести с ума, возникла из моего личного общения с подобными сущностями. Многие фразы, используемые в книге, взяты у них же, и  приведены в ней дословно. Хочу обратиться к читателю: любая мистика на самом деле реальность, просто не всем известно об этом.
 
                2012