Славословия

Вместо введения

Однажды мне в руки попалась книга Игоря Губермана «Седьмой дневник». Одна из глав этой очень занимательной книжки носила название «Славословия», где уважаемый мною автор представил оды, дифирамбы и панегирики друзьям, которых он поздравлял на юбилеях. И тогда я подумал, а не последовать ли мне его примеру. Ведь и у меня накопилось достаточно много аналогичной продукции. Конечно, я не собирался тягаться со столь именитым автором, но мне просто захотелось собрать в кучу все эти разрозненные стишки, которые валялись тут и там. Вот и всё.

Борис Гончаров


Славословия

Verba volant, scripta manet (лат.) –
слова улетают, написанное остается.

Славословия из прошлой жизни

 Я никогда не писал стихи. Но однажды (это было в 1980 году) после очередной игры в волейбол, я попал в больницу.  В травматологическое отделение, где я лежал с вывихнутым коленом, с тем, чтобы скрасить моё тоскливое состояние, Тамара, моя жена приносила книги. В одной из них о жизни М.В. Фрунзе, название которой я уже сейчас не помню, меня заинтересовала одна фраза, якобы произнесённая легендарным командующим: «… каждый интеллигентный человек должен уметь писать стихи».  Ну, а поскольку я себя тогда считал таковым, то решил попробовать себя на поприще рифмоплётства (заметьте, не поэзии). Так родилось мое первое стихотворение во славу Мелитопольской больницы имени В.И. Ленина, хотя он там ни разу и не лежал.

Травматологическое отделение

Белое безмолвие,
Серый коридор,
Дни и ночи долгие,
Полночный разговор.

Закованные в латы
Из гипса и бинтов,
Здесь случая солдаты
Лежат в плену оков.

Где-то за стеною
Глухо стукают о таз:
Ноги, руки и «другое»,
Отделяясь вдруг от нас.

Болевые ощущения?
Нет, их нет, а, просто, боль,
Только нет себе прощения,
Настроение – ноль.

Боль приходит и уходит
Словно первая любовь,
А потом тебя находит,
Возвращаясь вновь.

За окном зима пропала –
Боль растает, как снега.
Что кряхтишь, старик, устало:
Заживёт твоя нога.

Лёжа здесь, забудешь ласки
Тайные и женщину.
Мне сестра состроит глазки,
Я ей – подмигну.

А в историях болезни,
Где не счесть имён,
Три пути, и хоть ты тресни:
Выписан, умер, переведён.

На этом перепутье
Отлежишь бока
В ожидании участи;
Ну а пока:

Белое безмолвие,
Серый коридор,
Дни и ночи долгие,
Три окна во двор.

 Здесь требуется некоторое пояснение о термине «другое» в третьей строфе этой оды. Наше травматологическое отделение находилось на первом этаже двухэтажного корпуса. А на втором этаже было хирургическое отделение. И вот тогда прошла молва, что на второй этаж поступил некий сварщик из «Сельхозтехники», у которого пришлось ампутировать член. Для того чтобы вызвать наисильнейшие ощущения у женщины во время совокупления он, якобы, надел на свой рабочий орган внутреннее кольцо подшипника. Я думаю, это был подшипник типа 6-180205. По версии, блуждающей средь больных, этот работник электродуговой сварки после осуществления проверки плотности прецизионной пары, не смог снять вышеуказанное кольцо. Его рабочий орган распух, и он вынужден был обратиться к врачам, за что и поплатился.
Мой сосед, что справа, Володя, бывший ЗК, отсидевший 7 лет за грабеж, лежал в своей койке неподвижно с переломанным позвоночником. Он свалился с четвёртого этажа заводской общаги, когда сматывался через окно от девчонки, когда их застукала комендантша. Дело было ночью, и он просто принял кабель телевизионной антенны за пруток заземления. Когда его привезли в больницу после падения, раздели и положили на стол для просвечивания «рентгеном», туда полюбопытствовать выстроилась целая очередь из медперсонала. Дело в том, что Володя был с ног до головы вытатуирован произведениями искусства, исключая, разумеется, открытые места: лицо, шею и кисти рук. Однако самого главного, как мне признался Володя, узнав о злополучном сварщике, никто тогда не заметил.  Он с гордостью показал мне свой аппарат, куда под кожу для аналогичного эффекта были вшиты 3 или 4 шарика, возможно от подшипника той же серии. Забегая вперёд, скажу, что подруга Володи заставила его избавиться от этих вкраплений, причиняющих ей только боль. Через два месяца Володя поправился и благополучно вышел из больницы (это он предвидел, так как по его рассказам, цыганка нагадала ему, что он умрёт от воды), но вскоре вновь отправился в места не столь отдаленные.
Однако вернемся к нашему сварщику. Так вот, один из обитателей нашего отделения предложил от безделья подняться наверх, в «хирургию», где он сможет всем желающим (конечно,  ходячим) показать мифического и многострадального сварщика. В составе группы любопытных обитателей нашей палаты я, с трудом орудуя костылями, поднялся на второй этаж. Там  в одной из густонаселённых палат нам был продемонстрирован некий гражданин среднего возраста, скромно восседающий на койке. Чтобы не травмировать несчастного,  на него мы, конечно, взглянули издалека. Однако в дальнем конце коридора я заметил стеклянный шкаф, где должно было бы быть нечто интересное, и предположил, что там могут быть выставлены какие-то экспонаты – недаром шкаф был из стекла. Мы, оставив сварщика в покое, гурьбой отправились удовлетворить наше любопытство. В шкафу оказались заспиртованные экспонаты с табличками: удаленные камни почек и мочевого пузыря, а также некоторые органы человеческого тела. Ожидаемого нами органа там не оказалось. «Наверное, ещё не успели поставить» – предположил наш гид.
Автором слов «Болевые ощущения?» в этой оде была моя коллега по работе, ассистент кафедры, на которой я работал, не буду называть её имени. С этим  вопросом она обратилась ко мне, когда пришла навестить меня в больнице. Надо отметить, что эта молодая, симпатичная женщина была очень влюбчива. Сидя за своим столом на кафедре, она, задумавшись о чём-то, о своём, частенько глубоко вздыхала. Этот вздох выглядел примерно так: «О-о-ху-***», но она не воспринимала его так, как слышался окружающим.
Вышеописанный случай в больнице положил начало моим славословиям, которые я посвящал своим коллегам, родственникам и приятелям. Часто я их писал на бумажках или салфетках в ресторане, за столом в гостях, на работе во время различных юбилеев и тому подобное, а затем тут же вручал адресату и забывал о них, поэтому большинство из них не сохранилось. Тут уместно процитировать Игоря Губермана, у которого я слямзил название этого очерка: «… пьяное застолье с таким восторгом принимает любой рифмованный текст, что чувствуешь себя творцом шедевра».
Гораздо позже я призадумался, стал гораздо серьезнее относиться подобного рода стишкам и постарался их запоминать и даже записывать.
Более двадцати лет я проработал на кафедре «Теоретическая механика и ТММ» в Мелитопольском институте механизации сельского хозяйства. Там, на одном из стендов в 1991 году, посвященном работе кафедры красовался мой эпиграф:

Теория машин и механизмов
Открыла людям в нашу эру
Дорогу безо всяких «измов»
От Гефеста к инженеру.

 Поскольку к этому времени деятельность КПСС была прекращена, то  Николай Никитович Мельник (ныне уже в мире ином) – вдохновитель изготовления различных стендов на кафедре и их цензор, он же член парткома института и ярый коммунист, на термин «измов» внимания постарался не обращать.
Ощутив в себе способность рифмовать слова, я как-то обратился к своему коллеге по кафедре Коле Данченко, с которым мы принимали участие в разработке машин для уборки риса и мне эта работа изрядно надоела, хотя сейчас я по ней, конечно, скучаю. Я написал записку следующего содержания:

Давай забросим рис мы
И примемся за рифмы!

 Прочитав эту записку, Коля ухмыльнулся (он же стоял у истоков этой работы, когда другие работали) и молча, спрятал мой афоризм к себе в стол.
В этот же период зав. кафедрой, профессор Артур Сергеевич Кушнарёв, заметив у меня жилку сочинять всякие рифмованные глупости, сказал: «Ты бы, Боря, написал чего-нибудь про нашу кафедру. Так родилось славословие кафедре, упомянутой выше, которое представляло собой, в сущности, набор эпиграмм почти на каждого из её членов.
       
Кафедра

Среди других в составе института,
Имея неплохое реноме,
Команда есть, замешанная круто,
С названием ТМ и ТММ.

Успехи кафедры, а также и просчёты
(О них потом поговорим)
Куют преподаватели без счёта.
Так прежде перемоем кости им.

На кафедре профессор неизменно
Руководит, не прикладая рук,
И потому, наверно, станет членом
Корреспондентом в области наук.

На самом деле сам он знает точно,
Кто управляет штурвалом корабля –
Под каблуком у капитана прочно
Сидит он, а в кармане ни рубля.

Гроза студентов, помощник шефа верный –
Со «шпорой» трудно сдать ему зачёт –
Всё заприметит и поэтому, наверно,
Он «Зорким Соколом» когда-то наречён.

В боях партийных, мы видим все воочию,
До седины хрустальной закалён,
Имел от партии большие полномочия
И ею же настолько обделён.

Похож на шефа аспирант его, понятно.
Он даже так же, шаркая, идёт,
Но если первый говорит довольно внятно,
Другой расскажет – вряд ли кто поймёт.

А это кто, в неволе размножаясь,
На пацанах имеет нулевой процент?!
Лишь дочерей жена ему рожает.
Так это с водочной фамилией доцент.

Другой доцент - спортсмен, что очень рьяно
Блюдет мораль, не курит и не пьёт.
Моложе всех всё от того, что постоянно
На кафедре он яблоки жуёт.

Есть спринтер бывший, ассистент всего лишь,
Такой худой (жалко, смех и грех)
Не от того, что мало ест, а от того лишь,
Что диссертацию он пишет дольше всех.

Ещё студентов учит вместе с нами
Добрейший человек один,
Но он так страшно клацает зубами,
Что лучше ты к нему не подходи.

Усы всегда гусара украшают –
Он не гусар, доцент всего лишь, но
Соломинку в других он замечает,
В своих глазах не видит и бревно.

Да что – усы! Есть борода с окладом.
Он скажет: «Маленький оклад, но всё моё, -
Добавит пару слов, чтобы звучало ладом, -
Это самое, это самое, это самоё».

В другом привычки жизни очень крепки.
С фамилией, в конце которой «ко»
Он держит всё на месте, даже скрепки.
Скажу я вам, всплывёт он высоко.

И есть такой, что на жгутах помешан
Оптических, но без оправ.
Ни начальником не хочет быть, не пешкой,
Хотя считает, что всегда он прав.

О светоч грёз для многих в день зарплаты.
Спокоен, даже если весь в дерме.
Командует в семье почти без мата,
Пока жена командует в тюрьме.

Печатает бумажки для комиссий,
При этом, не забыв про свой апломб.
Освоила процесс «машинной писи»
И получила инженерный наш диплом.

А кто ушел, то те, мол, когда-то были
(Эх, позвольте сигарету закурю)
Их добрым словом вспоминаю в сердце или
Как о покойниках совсем не говорю.

На этом прекращаю обсуждения,
И так, наверно, будете ругать,
Об остальных скажу потом, прошу прощения,
Что не сказал сейчас, ядрена ваша мать.

Товарищ ректор, Вы уж мне поверьте:
Всё то, что ожидает ВУЗ
И ваши обещания в конверте
На кафедре лежат, как мертвый груз.

Но коллектив живет и дышит с верой,
Что «Перестройкой» нас не зашибить,
Так как она не «Принцип Д'Аламбера»,
Которым можно всё остановить.

 Комментировать эту оду кафедре не буду, потому что это может занять много времени и места  в тексте; да и иных, к сожалению, уж нет. Так, например, ректор института (многим нравилось, как он произносил слово «траххтор» и окружил себя такими же недалёкими людьми), обещания которого «на кафедре лежат как мертвый груз», сам уже числится в таковых. Однако его линия в институте, ныне в Академии, успешно продолжается и развивается.
А что касается, упомянутой выше «Перестройки», ГКЧП и последующей отставки М.С. Горбачева от поста Президента СССР, то тогда появился стишок на эту тему.

       Отречение от поста

Иисус Христос вещал нам не забыть
В преданиях, написанных Матфеем иль Лукой,
Что если среди всех ты первым хочешь быть,
То быть тебе тогда для всех слугой.

Но об этой притче издавна не ведали
И вот тогда решили попросить,
Чтоб всем бороться со своими бедами, -
Варягам быть царями на Руси.

Рождался каждый царь с кровью и потугами,
Слугою не хотел быть, так как был не прост.
Он был всегда царём, а люди стали слугами,
Но верили во Христа и соблюдали пост.

А потом с царем разделались так дико:
Монархии конец, последний прецедент!
Но царями стали впредь: Председатель ВЦИКа,
Генеральный Секретарь или Президент.

Говорят, что на Руси нету произвола,
Всё идёт само собой, но, видно, неспроста,
Если наш последний Царь отрёкся от престола,
То наш первый Президент отрёкся от поста.

И остались мы с тобой только с верой в Бога,
Отрекаться от себя нам нельзя. И вот,
Был всего один лишь царь – стало их так много,
Что постится нам с тобой теперь из года в год!

 21 августа 1991 года, когда была попытка переворота ГКЧП, я встречал в компании веселых и остроумных людей. Мы сидели за столом на даче у бывшего ректора нашего института, а сейчас просто профессора, Игоря Сергеевича Серого, с которым у нас сложились в то время приятельские отношения, так как наши дачи находились практически рядом в селе Степановка. Дача Серого,  а точнее несколько хибар, расположенных в одном дворе, располагалась непосредственно на берегу Азовского моря (моя же дача находилась несколько поодаль). Вместе с Серыми на том участке отдыхала и семья Сергея Омельченко – однокашника сына Серого. Так вот, узнав об указанном перевороте, мы сдвинули наши стаканы с водкой, и Серега Омельченко в качестве тоста произнес сакраментальную фразу: «Пусть они там, в Москве, делают что хотят, но они не пройдут, так как мы здесь не встанем из-за стола, пока весь этот бардак не кончиться». Так оно, в конце концов, и получилось. Вообще, я с ностальгической теплотой вспоминаю те летние дни, проведенные в Степановке: веселые застолья у Серых с шутками и анекдотами, песнями под гитару и дискуссиями на разные темы. Там мы приходили к выводу, что выпивать в Степановке весьма невыгодно, потому что после возлияний мы шли купаться в море, а эта процедура практически сразу отрезвляла и приходилось опять наверстывать упущенное. Кстати сказать, тогда Игорь Сергеевич, нырнув в море, мог проплыть под водой не менее 50 метров, чем он, несомненно, гордился. В то время ему было немного за 60, как и мне сейчас; я же в данном возрасте такое сделать не рискну.     Кроме всего прочего, я до сей поры горжусь тем, что судьба свела меня и мою жену Тамару с четой Серых. Что тут говорить, Серый – на 18 лет старше меня. Когда я оканчивал институт и получал диплом инженера, он уже был ректором того же ВУЗа. Интеллигентный,  эрудированный и рассудительный человек, прекрасный оратор, да и просто добрый малый. Таких ректоров в том заведении никогда не было, нет, и вряд ли когда-нибудь будет. Когда я уже работал в институте, сначала научным сотрудником, а потом преподавателем, он был для меня просто недосягаемой величиной, хотя пару раз мне пришлось воспользоваться его поддержкой по службе. Он, как всякий нормальный человек, об этом, конечно, не помнит. К слову сказать, с супругой Игоря Сергеевича – Екатериной Андреевной и моей женой тоже сложились хорошие отношения. Помню, как она рассказывала о случае, произошедшем на рынке в городе, когда она пошла покупать яйца. Это были «лихие девяностые», как принято сейчас называть тот период со сплошным дефицитом. Она с содроганием вспоминала, что когда она возмутилась дороговизной, мужик, продававший яйца, назвал её – кандидата технических наук, доцента, ЧМО-м. А что тут говорить, если тогда моей зарплаты доцента хватало лишь на канистру бензина, а разница между зарплатами кандидата и доктора наук равнялась стоимости ящика пустых бутылок.
Не буду больше зацикливаться на Степановке, так как я в некоторой степени описал наш быт там в рассказе «Домовой». Для нас с Тамарой наш дом-дача и пребывание в этом селе  были как «отдушина», о чем в то время были написаны строки во славу Степановки.

    Я построю дом

Я построю дом у моря,
Буду всех тебе верней.
Будем жить с тобой без горя,
Ты родишь мне сыновей.

Буду всех тебе вернее –
Вот, что я тебе скажу.
Чтобы жизнь была полнее,
Я деревья посажу.

Что там Юрмала и Сочи,
Или крымская страна –
Есть Степановка, где очень
Звонко бьётся тишина.

Нам в Степановку дорога –
Ещё ближе, чем домой.
Там у самого порога
Море плещется волной.

Дом хороший очень вышел,
Он вполне нам подойдёт.
Если взглянешь ты на крышу,
Так и шапка упадет.

И лоза прольется соком,
Просветляя ум сполна.
Не дано испить до срока
Нам вино и жизнь до дна.

Ну а если – с моря стужа,
И замёрзнет всё кругом,
Будет лучше, а не хуже –
Нас укроет этот дом.

У камина так прекрасно
Мы погреемся вдвоём
И в огне увидим красном
Отражение своё.

 Ну, уж коли пошла речь о восхвалении географических мест, то я просто обязан написать несколько строк о городе Алма-Ата, где прошла моя юность, и живут мои школьные и студенческие друзья.
Начну с краткого исторического экскурса. Мои дед – Федор Захарович Гончаров и бабушка – Мария Ивановна в начале 19 века во время Столыпинского переселения отправились вместе со своими детьми, в числе которых был и мой отец, из Харьковской губернии (село Варваровка) за Урал. Там им, по-видимому, не понравилось и они, в конце концов, оказались в городе Верном, ныне г. Алма-Ата. Дед был кузнецом и был принят в Семиреченское Казацкое Войско, а бабушка, как бывало в те времена, хлопотала по хозяйству. Семья Гончаровых (по началу Гончаренко) жили в городе Верном, в большом двухэтажном доме со ставнями. Забегая вперед, скажу, что, когда я оказался там, в 1961 году, у бабушки оставалась лишь половина дома и часть приусадебного участка. Так, видимо, случилось в период революции. Но до революции семя была зажиточная. У них было даже свое поле в поселке Кара-Кастек, что в семидесяти километрах от Верного, куда они постоянно ездили на лошадях сеять и убирать пшеницу.
Дед, как мне рассказывали, был в те времена известным специалистом в городе. Однажды туда на гастроли приехал Иван Поддубный. Для одного из его номеров, когда он становился на «мост» и на его грудь ставилась большая наковальня, потребовался кузнец, который бы с размаху лупил кувалдой по этой наковальне без промаха. Так вот, на роль этого кузнеца был выбран мой дед. Помимо этого он был в дружеских отношениях с Андреем Павловичем Зенковым – архитектором, строившим город Верный. Говорят, что на Вознесенском кафедральном соборе, втором по высоте деревянном строении в мире, который был возведен по проекту А.П. Зенкова в период 1904 – 1907 годов, установлены кресты, выкованные моим дедом.
 Дед умер в довольно молодом возрасте 40 лет от перитонита, случившегося из-за аппендицита. Возможно, это было осложнение старой раны, полученной во время Верненского белоказачьего мятежа. Мой отец, Иван, со своим старшим братом Сашкой везли его больного из Кара-Кастека  в Верный на телеге и не довезли.
В 1966 году на старом кладбище по улице Ташкентской хоронили мою бабушку, умершую в возрасте 82 лет. Могила бабушки была в глубине кладбища и расположена рядом с могилами её родичей. Недалеко от этого места мы обнаружили обшарпанную могильную плиту, сделанную из цемента и заросшую травой. На этой плите мы с трудом разобрали надпись: «Инженер А.П. Зенков 1863 – 1936». По-видимому, недаром эти могилы были расположены поблизости.
Гораздо позже, в 1975 году, когда я уже жил и работал в Украине и приехал в отпуск в город Алма-Ату, я отправился на это кладбище навестить могилу своего отца (к тому времени его уже, к сожалению, не стало) и заодно побывал у могилы бабушки. Так вот там я к своему удивлению нашел и скромную плиту могилы А.П. Зенкова, но уже не цементную, а сделанную из белого мрамора. На  ней А. П. Зенков превратился из инженера в архитектора. Значит, вспомнили о выдающемся человеке. Однако его могила во многом уступала помпезным памятникам казахским партийным бонзам, которые покоились вдоль главной аллеи кладбища. Отцы города давно должны были бы поставить Зенкову памятник в самом центре и назвать хотя бы одну улицу его именем, а не воздвигать монументы безграмотным акынам и давать имена всяких коррумпированных бабаев и батыров красивейшим проспектам. Ведь этот человек вместе со своим отцом, Павлом Матвеевичем Зенковым проектировал и строил этот город, да так, что его планировка предусматривала естественное проветривание улиц. Дело в том, что город Верный, а ныне Алма-Ата, расположен у подножья гор Заилийского Алатау – самого северного хребта Тянь-Шаня. Горы окружают город с трех сторон, оставляя выход только с южной стороны. Поэтому практически весь город находится, как бы в чаше и его вентилирование степными ветрами очень затруднено. Поэтому планировка города была разбита на кварталы со стороной 100 – 150 метров. Все улицы были взаимно перпендикулярны, причем одни были направлены параллельно горам, а другие, разумеется, направлялись в горы. Тогда ночной бриз, спускающийся с гор, проветривал город. Во время моей юности, я с друзьями, поднимаясь в горы, видел весь город как на ладони в прозрачном горном воздухе.
В годы развития города новые советские горе архитекторы понастроили высотных домов на пути горного ночного бриза, забыв о наследии основателей, и естественное проветривание одного из красивейших городов Советского Союза прекратилось. Последний раз я вместе с женой побывал в городе Алма-Ата в 1990 году. Мы выехали вместе с братом и нашими женами на охоту в горы на фазана. Я был поражен, увидев сверху темное облако смога, покрывающее весь город. Этот смог и поныне там, что очень прискорбно.
Однако о городе Алма-Ата у меня остались самые светлые воспоминания, и в один из приездов туда родились следующие строки.

Возвращение в город Верный

Под крылом накреняясь, мне открылись огни
В полосе облаков, их укрывших как пледом.
Самолёт вот сейчас будто врежется в них;
Ну а я растворюсь в Верном городе этом.

Он когда-то ещё и не город, наверно,
А всего лишь станица, да рядом погост.
У подножия гор позабытый, но верный,
В этих дальних краях был России форпост.

Как в другом измерении, осталось здесь всё:
И враги, и друзья, и фамилии корни.
Я не знаю, куда меня время несёт,
Словно бурный поток, убегающий с гор вниз.

Я припомню названия его улиц прямых,
Уходящих к вершинам Тянь-Шаня седого;
Постою на углу их, где мальчишками мы
Открывали свой мир в стенах старого дома.

И тогда всколыхнутся во мне из глубин
Мои чувства и память, забуревшие бытом:
Я припомню калитку у замерзших рябин,
Я узнаю в толпе чей-то взгляд позабытый.

Не устану от встреч, и меня этот город
Поглотит и разбавит вином в жилах кровь.
Ты прости меня, друг, но придётся нам скоро
Расставаться надолго, чтобы встретиться вновь.

Под крылом исчезают полоски огней –
Это город сигналит мне знаком прощальным.
Надо мне лишь всего только несколько дней,
Чтобы снова в нём стать, как тогда изначальным.

Без разлук не бывает возвращений и встреч;
И пускай не вернусь в этот город быть может –
Как же мне до конца ему верность сберечь,
Чтобы в долгой разлуке он мне верен был тоже.
 
 Продолжу славословие городам и весям, одним из которых является Москва. За время работы в МИМСХ мне часто приходилось ездить в командировки по разным городам и селам Советского Союза. В столицу мне тоже приходилось частенько заглядывать. Но в Москву более чем на пять дней командировку не выписывали. За это время нужно было выполнить все задания, а их по всяким министерствам, НИИ и прочим канторам набиралось достаточно много. Помимо того, надо было выполнить и другие поручения по покупкам, время то было сплошного дефицита, а в Москве по сравнению с провинцией можно было кое-что  купить. В конце же дня желательно было посетить какое-нибудь культурное мероприятие, впопыхах купив случайный билет в метро. Помню, как-то были мы в Москве в командировке вместе с моими коллегой и шефом – Петром Антоновичем Шабановым (Царствие ему Небесное). В конце дня мы, измотанные походами по инстанциям, оказались у театрального ларька, где нам предложили билеты на балет «Три пальмы» на музыку Спендиарова. П.А.Шабанов неудержимо рвался в театр, а мы с товарищем очень устали, и нам хотелось поскорей вернуться в гостиницу, выпить и отдохнуть. Тогда, чтобы отговорить шефа от похода в театр, товарищ высказал сомнение: «Петр Антонович, это же представление на армянском языке, мы там ничего не поймем. Пойдем, лучше выпьем!». И шеф, забыв о том, что нам предлагают балет, согласился с нами. Вот из-за всего этого, мне какое-то время Москва просто была не по душе.
 Но 1985 году, а затем 1988 мне пришлось поучиться на ФПК – факультете повышения квалификации (эту аббревиатуру  обычно расшифровывают иначе) сначала в Тимирязевской Академии, а после в МВТУ им. Баумана. Эта учеба проходила в течение довольно длительного времени и без особого напряжения. Вот тогда я смог свободно себя почувствовать, погулять по Москве и узнать её поближе. О тех ощущениях были написано вот что.

       Осень в Лефортово

Здесь у самой Яузы, в стареньком училище –
Там, где был когда-то Слободской дворец,
Осень приютила тех, кто может чтит ещё
Это время года с листопадом на дворе.

Я не знал, что этой осенью придёт,
Но искал чего-то в шуме городском,
Будто собирался с птицами в полёт,
Или заблудился в настоящем и былом.

Это - осень во всём виновата.
Она все представления крушит
О привычных устоях, когда ты
Затерялся в зигзагах души.

На мосту Дворцовом прошептал мне ветер:
«Ты найдёшь, что ищешь, в саду Головина.
Там среди деревьев с листвою разноцветной,
Если не найдёшь, тогда не в том твоя вина».

Но среди деревьев, в золото одетых,
Миражём манящим, как в последний раз,
Отразилась юность песен не пропетых
В загадочной улыбке, чуть прищурившихся глаз.

Это - осень своим листопадом,
Ненадолго нарушив покой,
Приоткроет заветные клады
И засыпит их снова листвой.

Не забуду вовсе, как сквозь призму эту,
Понял настроение, охваченных тоской,
Сквериков и парков по весне, по лету,
Старого Арбата, Садовой и Тверской.

А потом в Лефортово ранние метели,
Похоронив под снегом прежние пути,
В суете вокзальной на прощание пели:
«Позабудь, что было, и за всё прости».

Это - осень во всём виновата.
Она все представления крушит
О привычных устоях, когда ты
Затерялся в зигзагах души.

 Там, в стенах старой общаги Бауманского училища я, сорокалетний мужик, вновь почувствовал себя юношей-студентом. Моими соседями по комнате были два доцента из Саратова. Они тоже превратились в мальчишек и, отвязавшись от своих жен и семей, усердно стали налегать на выпивку. А надо отметить, что в тот период антиалкогольная компания была в самом разгаре и добыть спиртное в Москве, как и в любом другом городе было непросто. Но мои соседи как-то умудрялись добиться своего. Довольно часто, возвращаясь с занятий в нашу комнату, я заставал следующую картину. Оба доцента, употребив пузырь водки, «полировали» свои внутренности «сухарем», предлагая мне принять участие в этом мероприятии. Правда, не прошло и пары недель, как у одного из них случился инсульт, и после операции в нейрохирургическом отделении его на носилках погрузили в поезд и отправили на долгосрочные каникулы домой.
 В этом общежитии, как и в любом другом подобном заведении старого типа, была общая кухня, а точнее комната в конце узкого коридора рядом с туалетом. Там подавляющее число слушателей из нашего курса готовили себе еду. У меня также был свой набор посуды, который мне передала из Мелитополя Тамара. Надо сказать, что все передачи из Москвы в Мелитополь и обратно осуществлялись через проводников поездов. Из Мелитополя мне передавали водку (в Москве её в то время было не достать), а в Мелитополь я регулярно передавал коробками различные продукты: мороженую птицу, майонез, печенье, конфеты, колбасу, сыр и прочая и прочая. Мне же приходилось в целях экономии питаться поскромнее. Коронным блюдом  была, конечно, жареная картошка, к которой я привык ещё в студенческие годы. И  вот, в последний день перед отъездом и Москвы я пожарил картошку, и мы с товарищем сели отмечать это событие. Товарищ поинтересовался, неужели я могу слагать стишки. Мне пришлось тут же написать такое послание, которое я впоследствии прикрепил внутри шкафа, где я оставлял после себя некий скарб тем, кто приедет нам на смену.

Завещание

Благодари судьбу, тебе для быта
Оставлено добро – оно почти помыто:
Кастрюли, миски, сковородки,
Пустая тара от воды и водки.
Всё это в жизни пригодится,
К приезду твоему, быть может, и не сохранится.
Живи на счастье, будь здоров.
Борис Иваныч Гончаров.

 А потом, в конце 1993 года, был отъезд на ПМЖ  в Израиль. Было немного грустно и одновременно радостно покидать эту многострадальную землю и отправляться на новую родину. Готовя себя к этому переезду, я написал несколько стихотворений, которые напевал под гитару на придуманные мной мотивчики. Правда, мои музыкальные познания в аккомпанементе на гитаре  представляли чуть более  трех аккордов в ля-миноре. Вот эти «бессмертные» произведения.

           Уезжаю

Я давно прожил уже на этом месте,
Знаю и люблю, что далеко окрест,
Но лучше места нет, где нет нас вместе:
Это – тяга к перемене мест.

Манит, манит в дальнюю дорогу.
Не удержит здесь глухая муть,
Надо мне совсем не так уж много –
Воздуха свободного вдохнуть.

Было, было всё: от свадьбы к тризне,
И держал в руках у алтаря свечу,
Пол большой страны объехал за полжизни.
Другую половину – не хочу.

Манит, манит в дальнюю дорогу.
Сторона родная всё простишь мне ты,
Коль уж здесь земля забыта Богом,
Уезжая, надо сжечь мосты.

Но где-то за морями есть земля иная,
Ничего не знаю я почти о ней.
Знаю, что когда-то от горы Синая
Туда народ привёл свой Моисей.

Уплыву на белом пароходе
В обетованную землю, а потом
Иногда услышу о погоде
В тех краях, где был когда-то дом.

И чтоб не говорили нам со лбами узкими,
Те пижоны, съехавшие из страны,
Буду думать там, конечно, я по-русски,
Буду я по-русски видеть сны.

Научусь говорить я на иврите,
И по-англицки знать я буду пусть.
Вы назад меня уж не зовите,
Я и сам когда-нибудь вернусь.

 Предпоследняя строфа была написана по следам высказываний музыканта Владимира Кузьмина, в начале 90-х уехавшего в США, а затем вернувшегося в Москву. Он говорил, что, якобы, там, спустя два года пребывания в англоязычной среде, он стал даже думать на английском. Ерунда! Такого быть не может с человеком, который попадает в другую среду в возрасте, уже впитавшем окончательно «матерный», то есть родной, язык окончательно и бесповоротно. Это я заявляю с полной ответственностью, имея опыт проживания и общения здесь, в Израиле, вот уже более 17 лет.

   Занимаюсь я совсем не тем

Занимаюсь с совсем не тем, чем надо -
От науки поседела борода.
Диссертация – мне как награда:
Думал я, оказалось – ерунда.

Мне б на паруснике руль сжимать рукою,
Чтобы кливеру в ветрах «не полоскать»,
Видеть, как звезда упала за кормою,
И об этом песни звонкие писать.

Занимаюсь совсем не тем, чем надо -
Добываю деньги, славу и давно
Говорят, что власть – души отрада,
Но постичь мне это не дано.

Мне б назад вернуться лет на двадцать
И опять любовь и бедность испытать,
Находить и вновь терять, чтоб огорчаться
И об этом песни грустные писать.

Занимаюсь с совсем не тем, чем надо -
Смысл жизни в бытии ищу, но зря.
Суета, как будто бы торнадо,
Сокрушает все пути подряд.

Мне б оставить мирскую беспечность,
Где-то тихую обитель отыскать,
В темной келье бы постигнуть мысли вечность
И об этом песни мудрые писать.

Занимаюсь с совсем не тем, чем надо -
Всё мечтаю о несбыточном, друзья,
Но теперь открыты все преграды,
Потому одно лишь знаю я:

Соберу я все рассветы и зарницы,
Оставляя на себе разлук печать,
И уеду насовсем я за границу –
Ностальгические песни там писать.

 Подготовка к отправке на историческую родину велась, естественно, скрытно. Однако каким-то образом эта информация стала просачиваться вовне.  Примерно за год до отъезда на экзамене по ТММ один мой студент решил у меня конфиденциально  проконсультироваться, каким образом нужно оформлять документы для выезда в Израиль. На это я ему «чистосердечно» признался, что я никуда не собираюсь, и мне на этот счет ничего не известно.
 Мы в Советском Союзе были приучены, что вокруг нас постоянно крутятся стукачи, готовые тут же донести куда надо. Даже после развала советской империи, когда появилась «свобода слова», предпочтительно было держать это слово при себе. По-моему такое положение там сохранилось и поныне. Вот тому пример. У нас на кафедре работал доцентом Алексей Андреевич Дацко - прекрасный человек, ветеран Отечественной войны, имеющий двух дочерей и впитавший боязнь к диктатуре пролетариата. Об одной из своих дочерей он рассказывал такую историю. Она вышла замуж за москвича, который устроился работать в Москве в некотором совместном предприятии. Затем их перевели работать за границу, в Швейцарию, где они стали жить в хорошем доме, за счет этого предприятия. Алексей Андреевич показывал нам фотографии «оттуда» с магазинными полками, ломящимися от всевозможных продуктов и винно-водочных изделий,  о которых мы могли только мечтать в период «перестройки» и развала страны. Как выяснилось впоследствии, зять Алексея Андреевича оказался евреем, и его дочь вместе с ним уехала в Израиль, а не в какую-то там Швейцарию. Наступил момент истины – все на кафедре уже знали, что я еврей и уезжаю в Израиль. Заведующий кафедрой, Артур Сергеевич Кушнарев, сказал мне с подначкой: « Ну, ты, Борис Иванович Гончаров, и замаскировался!». Я же пытался расспросить у Алексея Андреевича о судьбе его дочери с тем, чтобы там, в Израиле, наладить какие-нибудь связи. Но он стал мне плести, что мать его зятя -  вдова, вышла замуж за американца, и все они хором уехали жить в Штаты. Я, было, поверил ему, но, как прояснилось гораздо позже, старый солдат опять по опаске не стал раскрывать карты. Когда я уже работал в Институте Стандартов Израиля, мне по роду службы приходилось обращаться по телефону в разные инстанции. И вот однажды совершенно случайно мне ответила секретарша на иврите с русским акцентом. Мы разговорились с ней уже на русском языке, и тогда стало ясно, что это та самая дочь Алексея Андреевича.  В дальнейшем мы несколько раз встречались с ней и её мужем. Вот так, рано или поздно все тайное становится явным.
 Всех славословий, посвященных товарищам и написанных в честь коллег уже не вспомнить. Поэтому полагаю, что на этом пора заканчивать славословия из прежней жизни, той, которая была до отъезда на историческую Родину.

   Славословия из жизни настоящей

 Первым моим местом работы после репатриации в Израиль стало предприятие, где оборудовались микроавтобусы, в основном маршрутки, различных марок. Там я оклеивал все внутренности этих машин от пола до потолка, включая даже коробочки для сбора денег. Проработав там около десяти месяцев и став высококлассным оклейщиком и перед тем как оставить это место, я привел туда своего преемника,
Володю Прошина –  моего знакомого по ульпану. В один из дней он был приглашен на день рождения к своей знакомой, Ирине. Зная, что я слагаю стишки, он попросил меня чего-нибудь накропать в качестве поздравительного тоста. При этом Володя уточнил, что эта Ира, готовясь к данному событию, сделает себе короткую прическу.  Тут же, не отходя от стола, заляпанного клеем, я ему выдал следующее.

Неизвестной Ире

О возрасте у Иры никогда не спрашивайте.
Приняв в свой день рожденья комплекс всяких мер,
Она не будет отвечать на все вопросы ваши.
Что сделает она? Мы предположим, например,
Обрежет волосы себе, чтоб выглядеть моложе
И в этом получить всеобщее признанье.
Не значит это ли, что мужу её тоже
Ко дню рожденья надо сделать обрезанье!

 Этот не совсем удачный, а точнее совсем неудачный стишок положил начало моим славословиям на Святой земле.
 Однажды нас с Тамарой пригласил к себе на день рождения Гриша Нухимов. Я тогда только начал работать кладовщиком на техническом складе фирмы Кока-Кола, и мы с ним были уже не только земляками, но и коллегами. Он и его брат, Яша, который учился вместе с Тамарой в одной группе в институте, уже достаточно долго трудились на разливе популярного бутылочно-баночного напитка, весьма любимого израильской публикой. Позже я стал называть братьев Нухимовых (не Нахимовых) «потомками Адмирала». А в тот день я передал Грише записку с таким поздравлением:

Грише Нухимову
Земляку и наистарательнейшему работнику фирмы "Coca-Cola"
(к 50-ти летнему юбилею)

Ну что грустишь, мой друг Григорий,
В свой юбилейный юбилей,
Что ты не сможешь выпить море
Всей Кока-колы? Так налей
Стакан обычной русской водки
И посмотри - что в нём на дне,
Скажи друзьям, что все мы в лодке
Плывём в стремнине наших дней,
Что жизнь длинна, как путь в пустыне,
И одновременно коротка,
Как отпечатанная ныне,
В стихах короткая строка.
Не надо нам заморских магий,
Не надо более банальных фраз,
Что б этот кубок пьяной влаги
Ты поднимал ещё не раз.

 Этот день рождения был 22 декабря 2000 года, через неделю наступало третье тысячелетие. Тогда, поздравляя с этим событием всех своих родных и друзей и перефразируя классиков, родилась такая строфа:

Да будет в нашей жизни серой
Надежды свет и вновь, и вновь
От всех невзгод хранит нас Вера
И не оставит нас Любовь.

 А спустя пару месяцев произошло удивительное событие. День 8 марта 2001 совпал с еврейским праздником Пурим. И тогда моя жена высказала предположение, что в свое время две женщины, Клара Цеткин и Роза Люксембург, решили, чтобы весь мир праздновал этот еврейский праздник, нужно придумать новый праздник, то есть Международный женский день.
 Однако все еврейские праздники отмечаются по лунному календарю, а современные – по солнечному, Григорианскому. Но все равно, эти два праздника празднуются примерно в одно время. Рассказывать древнюю историю Эстер (по-русски – Есфирь) я не буду, так как она вкратце изложена в нижеприведенном стишке.

    Пурим – 8 марта

«Замочим» в сортире Амана –
Антисемита «не русского»,
А уши его, без обмана,
Оставим себе на закуску.

И воздух свободы вдыхая,
Народам другим не в пример,
Мы пьём за того Мордехая,
Кто дядею был у Эстер,

Которая у Ахашвероша
Царицей была и звездой,
Царя «посадила в калошу»,
Народ свой, спасая пи#ой.

О женская слабость, ты – сила,
Надежда, как в прикупе карта,
Как в мифе Харибда и Сцилла,
Восьмого, особенно, марта.

 Если уж следовать еврейским праздникам и, вспоминая опять  два непреодолимых препятствия, которые удалось пройти не без потерь Одиссею и Ясону, в канун одного из них, праздника Песах, посвященного выходу евреев из египетского рабства, появились следующие строки под известным нам всем эпиграфом:

     Песах - 2005

Вышли мы все из Египта,
Дети еврейской семьи,
Сцилла и с нею Харибда
Всё ещё антисеми …

1-"Находиться между Сциллой и Харибдой" означает безвыходное положение, когда верная гибель грозит сразу с двух сторон.

 Однако перейду от праздников к более прозаическим событиям. В 2002 году мне пришлось претерпеть некую хирургическую операцию, впечатления от которой вылились в балладу:

Баллада о грыже

Omnia mea mecum porto
«всё моё ношу с собой»;
истинное богатство человека
в его внутреннем содержании.

Как тяжело нам жизненное бремя!
Неся его, уже теперь я вижу,
В конце концов, приходит время –
Мы зарабатываем грыжу.

И ты не избежишь сей участи, дружок,
Хотя и думаешь, что не настолько выжат.
Причудливым узором расцветёт цветок
На твоём пузе, это – грыжа.

И я как все, Твой раб смиренный,
К Харона переправе оказавшись ближе,
Чем в юности моей, казавшейся нетленной,
Не думал, не гадал - и вот те грыжа.

Затем потомок Гиппократа ль, Авиценны
С кип;й на голове - евреи мы же,
Потрогав мой живот бесценный,
Сказал, что надо резать-шить, на то и грыжа.

Тогда уж режь без всякой прыти,
Я буду смел и неподвижен
Благодаря наркозу, доктор Итин.
Оставь мне всё моё – всё, кроме грыжи.

Наутро после операции, сестра,
Когда домой я навострил уж лыжи,
Напутствовала: «Поднимай не больше двести грамм
За раз, не забывай, ведь это грыжа».

Последовав совету, я лишь рюмку поднимал,
Чтоб лучше заживал мой шов пупка пониже,
Чтоб знали каждый, стар и мал -
Нет в жизни проще ничего, чем грыжа.

Чтоб жизнь казалась как нирвана,
А не потуги: лишь бы выжить,
Прошу Вас, доктор Ройзман Жанна,
Ещё продлить мой бюллетень «по грыже».

Начальники мои, Ицхак и Йоси,
И остальные с вами иже!
Ваш подчиненный очень просит:
Не трогайте его – он «после грыжи».

 Но вернемся к славословиям людям, которые рождались, я имею в виду, как первых, так и последних. Одно из них было написано в честь моей невестки Дарьи, которая, к сожалению, а может быть и к счастью, в настоящее время таковой не является.

Даше Гончаровой

Не Света и не Маша,
Не Ривка, не Параша,
Не Таня и не Глаша -
Моя невестка Даша.

Не сеет и не пашет,
Но варит она кашу
И знает English, Russian
Моя невестка Даша.
 
Не выкинет антраша,
Но и не как барашек.
Она всегда бесстрашна
Моя невестка Даша.

Нет жалоб в ней всегдашних
И в жизни бесшабашной
Да, выглядит домашней
Моя невестка Даша.

И нет на свете краше
Моей невестки Даши,
А если есть и краше,
Так это все не наши.

 Другое поздравление с днем рождения было написано в адрес Саши Панюшкина, моего родственника, а точнее, моего двоюродного племянника, который старше меня почти на целый год. Хотя нижеприведенный стишок очень короткий, он требует некоторых пояснений.
Моя мама, Елена (Ентл) Исааковна Левина была младшим ребенком в многодетной еврейской семье, где было десять детей. Старшим же сыном у родителей был Соломон, который в свое время был левым эсером и, как утверждала моя мама, участвовал во взятии Зимнего дворца, во время октябрьского переворота. Мы сейчас все прекрасно знаем, что никакого штурма Зимнего не было, было просто его разграбление. Так вот, моя мама долгое время жила у своего старшего брата Соломона, у которого была дочь Изабелла с детским прозвищем Киса. Это второе её имя так и закрепилось за ней до самой смерти. Моя мама и Киса, то есть тётя и племянница, были ровесницами. Киса  в последующем, разумеется, вышла замуж, став Панюшкиной  и родила двоих детей, одним из которых является выше упомянутый Саша. После окончания Войны, Киса, при содействии моего отца, который в то время служил в Москве, осталась там жить и работать. А работать ей пришлось, в конце концов, в каких-то там высших партийных органах. С тем, чтобы не препятствовать своей карьере, Киса взяла, да и уничтожила все свои документы, говорящие о её еврейском происхождении. Хотя имя, Изабелла Соломоновна все-таки осталось.
 Когда же Саша решил отправиться на ПМЖ в Израиль, то подтвердить документально своё еврейство не смог. Консул израильского посольства узнал, что у Саши нет соответствующих документов, но увидев его физиономию, сказал: «Я сделаю всё, чтобы Вы попали на свою историческую родину». О том, что представляет собой Саша внешне, можно судить по высказыванию одной из моих двоюродных сестёр, Полины, которая живет в Израиле уже с 1971 года. Она сказала, что Саша похож на еврея больше, чем мы здесь все вместе взятые. Надо отметить, что тот консул так ничем Саше и не помог. Но Саша все-таки попал в Израиль, женившись на женщине, у которой бабушка была еврейкой. Здесь он каким-то образом зачем-то подтвердил своё еврейство и, взяв фамилию своего деда, стал Алексом Левиным. Саша очень добрый, мягкий и одновременно достаточно мужественный человек, хотя и большой зануда. Теперь мы с ним живем по соседству, но видимся друг с другом всё реже. А тот стишок ко дню его рождения у меня сохранился.

Ко дню рождения
Александра Левина-Панюшкина

Напрасно воспевать мне Ваши имянины
При всём усердии послушности моей …
  А.С. Пушкин

Скажи племянник, ведь недаром,
Что даже в возрасте твоём не старом
Совсем не тянешь ты на молодца.
Однако, на пророка Моисея,
Скажу тебе я не краснея,
Куда как более чем всех евреев,
Похожа морда твоего лица.

 Кому уж я больше всех посвятил славословий в стихотворной форме, так это Николаю Корневу. История возникновения нашей дружбы весьма удивительна. Он и я работали в своё время в одном и том же Мелитопольском Институте Механизации Сельского Хозяйства, но только на разных кафедрах. Он и я были в званиях к.т.н. и в должностях  доцентов. Общались мы тогда довольно редко и были лишь знакомы. Когда Николай прибыл в Израиль на ПМЖ со своей женой и младшим сыном, их каким-то образом разыскала наша знакомая Ирина Козинцева, тоже бывшая жительница города Мелитополя, и сообщила мне об этом. С тех пор у нас с Николаем возникли тесные дружеские отношения, так как связывала общая история, общие знакомые и общие интересы. Эта дружба ещё более окрепла, когда мы вместе увлеклись рыбалкой на  нашей общей новой родине. Я в то время сидел на техническом складе в фирме Кока-Кола, а он вкалывал на большом, по израильским меркам, хлебозаводе. Спустя пару лет после переезда в Израиль он отправился на побывку в Мелитополь, где, естественно, посетил свою кафедру. Там ему пришлось «накрыть поляну» и в отместку выслушать от некоторых своих коллег упреки, дескать, ты русский человек, бывший коммунист, а уехал к врагам и сионистским агрессорам. С тех пор Николай, бывая в Мелитополе и проходя мимо стен родного института, даже когда у него уже лежат в сумке несколько бутылок водки с закуской для угощения, не находит в себе сил «вернуться к своим пенатам».

К 55-ти летию Николая Корнева
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
 
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы.
А.С. Пушкин

Когда тебе полсотни пять
И кони, распустивши гриву,
Не повернут телегу вспять,
А всё быстрей несут к обрыву,

Когда остались в жизни той
Родные дом, сады и нивы,
Остался там и сын с семьёй,
А внуки всё ещё сопливы,

Когда столы тобой накрыты
Для сотоварищей ешивы1,
Но там сидят антисемиты –
Их помыслы темны и лживы,

Когда в пекарне ты не смей
Остановить хлебов массивы,
И обжигает жар печей
Тебя всего сильней крапивы,

Когда с женою не в ладах,
Когда дела идут паршиво,
И думать неохота о деньгах,
И водки хочется и пива,

Тогда не будем напиваться в дым,
Пока ещё с тобой мы живы
Мой друг, рыбалке посвятим
Души прекрасные порывы!

1 – Ешива – Еврейское религиозное учебное заведение.
                В данном контексте – Мелитопольский институт механизации
                сельского хозяйства, ныне – университет ТГАУ.


Написав это славословие, я сделал ошибку в написании фамилии моего товарища. Вместо фамилии Корнев в заглавии было написано - Коренев. Потому мне пришлось написать ему ещё одно обращение, но уже оправдательное.

К 55-ти летию Николая Корнева
(Оправдание после возлияния)

Пока не посвятил короткую я оду
Рождению твоему отличника вдвойне,
Я думал, что фамилия твоя, известная народу,
Точь-в-точь как Ихтиандра – Коренев.

Прости, мой друг, я ошибался малость:
В твоей фамилии такой простой
Не две, а лишь одна «е» оказалась,
Поскольку ты же не еврей, а гой.

1-Гой - в современных иврите и идише — обозначение нееврея (не-иудея в иудаизме, встречается в обиходной речи в значении «иноверец».

Через 5 лет, когда Николай достиг пенсионного возраста по советским законам, я вновь обратился к теме приезда его в Израиль.
 
Корневу 60

Мой друг уехал в Магадан.
 Снимите шляпу, снимите шляпу!
В. Высоцкий

Мой друг уехал в Изра;ль,
Никто меня тут не исправил,
Прошу простить за этот стиль, –
Уехал он, таки, в Израиль.

Снимите кипу с головы!
Хоть это вам не Илиада,
Уехал Николай, увы,
На ПМЖ, так было надо.

Но если смелый Одиссей
Пошел с героями на Трою,
То наш герой – ещё смелей, –
Попал в обетованную с семьёю.

Не разводите демагогий!
Как так – решиться, всего лишиться?
Ведь там сплошные синагоги,
Вокруг арабские убийцы!

«В Тамбовке их, конечно, нет, –
Ответит он довольно строго, –
Но там построят минарет …,
Когда разрушат синагогу!»

Мой друг уехал сам собой,
С него довольно, с него довольно.
Шестой десяток за спиной,
Здоров, в душе немного больно.

Из-за того болит душа,
Что здесь почти как в Абиссинии.
Хоть тут рыбалка хороша,
Но всё же не похоже на Россию.

За пройденную жизнь свою
Не возлежал на канапе.
Учился и работал как в бою,
Доцентом стал на ЭМТП.

Там многим в институте невдомёк,
Где он уже давненько не был,
Что Корнев – главный хлебопёк, –    
Страна не может жить без хлеба!

Вот казус, что ни говорите!
Постигнув разные науки,
Не может он общаться на иврите
Когда засунуты в карманы руки

Детей имеет, внуков – тоже,
Всегда примерный семьянин.
Но иногда (бывает всё же)
Взыграет в нём адреналин.

Живи, мой друг, сто двадцать лет,
Душа твоя пусть не болит!
Быть может, этот мой памфлет
Переведёшь ты вскоре на иврит.

1-Канапе [фр. Canape] – небольшой диван с приподнятым изголовьем.
2-ЭМТП – Эксплуатация Машинотракторного Парка – кафедра в Мелитопольском институте механизации сельского хозяйства.

 В этом стихотворении упомянуто село Тамбовка, так как Николай Корнев родом оттуда. Оно расположено недалеко от Мелитополя. Совсем недавно обнаружилась одна удивительная взаимосвязь между Николаем, Тамбовкой и одним из моих друзей студенческой поры. В те годы у моего товарища, Саши Серикова, была подружка по имени Людмила Туманова. Она была детдомовская, и её удочерил директор клуба в Тамбовке. По причине мне не ведомой, но о которой, видимо, был осведомлен Саша Сериков, Люда получила прозвище Сиповка. Довольно часто Саша и другой мой студенческий дружок, Саша Черятников,  с пустыми карманами отправлялись с Сиповкой в Тамбовку, где несчастный и любвеобильный директор тамошнего клуба безвозмездно угощал их вином. Как выяснилось здесь, в Израиле, Николай Корнев тоже хорошо знал как директора клуба, так и Туманову. По его словам, с ней имели довольно близкие отношения половина хлопцев Тамбовки. Это, видимо, происходило уже после того, как Саша Сериков продемонстрировал ей все прелести отношений с особой мужского пола.
Нужно сказать, что день рождения Николая Корнева совпадает с Днем рождения Ленинского Комсомола, то есть, 29 октября. На это не раз делал акцент Николай. Поэтому я, никогда не забываю дату его рождения, хотя к Ленинскому Комсомолу и его деятелям разного уровня относился всегда с определённой долей скепсиса.
 И вот Николай отправился опять на свою прежнюю родину, в Тамбовку. Но перед этим мы побывали на рыбалке, на небольшом озерке, которое называется на иврите «Воронье озеро». Там, действительно, кружилось много воронья. Туда, как водится, мы взяли необходимое количество русской водки под названием «Пять Озёр». Когда мы там прикончили первую из бутылок этого живительного рыбацкого напитка, я предложил назвать лежащий у наших ног водоём, в котором водилось много карася, цветов от серебряного до золотого, «Шестым Озером». Тут Николай решил пересчитать все озера Израиля, на которых нам пришлось рыбачить и оказалось, что, на самом деле, это озеро по счету оказалось шестым. Возможно, это название за озером сохранится, а может быть и нет, так как там мы бываем редко. А вот другое озеро на Голанских высотах с названием «Бутмия» кто-то и наших «русских» назвал русским словом «Змеиное», так как там иногда видели этих плавающих пресмыкающихся. К моему великому удивлению, вскоре я обнаружил на карте компьютерной программы «Goggle Earth» оба названия этого озера.
 Вот так, на основе всего вышеизложенного и родилось описание поездки Николая  Корнева в родную Тамбовку.

День рождения в Тамбовке

Оставлены Кинерет и Голаны,
И караси на озере Шестом,
Хлебопекарни, рестораны –
Мой друг – на родине. Притом,
Там, где Туманова Сиповка
Когда-то исполняла своё соло,
Три дня гуляла вся Тамбовка
На дне рожденья Комсомола.

 Ну, коль зашла речь о рыбалке, то придется привести ещё одно славословие другому моему товарищу, Владу Зелдкину - заядлому рыбаку, который пристрастил и меня к данному занятию. Дело в том, что мы с ним жили по соседству, и выяснилось, что у нас  в «Союзе» были общие увлечения охотой. Однако в Израиле заниматься охотой - дело довольно сложное. Тогда он стал приглашать меня на рыбалку, предлагая воспользоваться его снаряжением. Я согласился, а затем и в самом деле увлекся этим занятием. Тогда уж пришлось приобретать соответствующие снасти. Владик же верховодил в компании рыбаков, поскольку слыл весьма опытным и удачливым рыболовом. Чаще всего во время рыбалки у него шел клёв, в то время как у других такового вообще не наблюдалось. Другой пример. Если он давал кому-нибудь что-либо из своих снастей, удилище или катушку, то на это именно и клевало.
Когда Владу исполнилось, как я полагал, 50 лет, я написал ему в честь этого события рифмованное поздравление, а на поверку вышло, что тогда он был на год моложе.

Владу-49
 
Прибежали в избу дети
Второпях зовут отца:
«Тятя! тятя! наши сети
Притащили мертвеца».
 «Врите, врите бесенята, -
Заворчал на них отец; -
Ох уж эти мне робята!
Будет вам ужо мертвец!
А.С. Пушкин «Утопленник»

Время, проведенное на рыбалке, в стаж жизни не засчитывается.
А.П.Чехов

Не приходят в избу дети,
Не зовут они отца,
Не кричат, что, мол, их сети
Притащили мертвеца.
У отца есть всё на ужин –
Не ругает он ребят,
Ведь ему мертвец  не нужен –
Ловит рыбу Зелдкин Влад.

Знают взрослые и дети
От начала до конца,
Что на этом белом свете
Нет удачливей ловца.
Средь грузин, армян и сванов
Он профессором прослыл,
И в земле обетованной
Не ослаб рыбацкий пыл.

Ловит удочкой и в сети,
Острогой и на живца.
Он готовит снасти эти
Не для красного словца,
А затем, чтоб в Галилее
Каждой рыбе дать свой шанс
И, природный мир лелея,
В нём поддерживать баланс.

Чтоб решить задачи эти
И умаслить тем Творца,
Не в ущерб семейной смете
В ход идут даже: маца,
Семечки, крупа из манки
И медовый пряник тут –
Вот рецепт такой приманки,
Чтоб наполнить кормом пруд.

Не грустит он здесь о лете –
Нету лета здесь конца.
Вдруг сверкнёт на эполете
Солнца луч из-за гольца.
Но, какие эполеты?
Может быть всё это вздор?
Нет, не заблужденье это:
Он для всех нас – «Командор».

Ждём на дружеском совете
Командорского словца:
«Где и как поставить сети,
Не послать ли нам гонца!?»
И средь белого тумана
Простирается рука:
«На Кинерет, на Голаны,
Не отдали их пока!»

И слова простые эти
Зажигают в нас сердца.
На рыбалке – не в балете,
Ламца – дрица оп цаца.
Выпей, добрый мой дружище
И ещё всем нам налей,
Жить тебе лет эдак «тыщу»,
Так по Чехову, ей-ей.

 От темы рыбалки я вынужден вновь вернуться своим землякам, а точнее к бывшим жителям одного из «очагов культуры», города Мелитополя. Одним из ярких представителей оных является Борис Новак. Я его и раньше знал по городу, но здесь, в Израиле, мы познакомились поближе. Оторванность от привычных условий нас всегда сближает. Удивительная вещь, кстати сказать, но два моих израильских товарища, Николай Корнев и Боря Новак, случайно оказались работающими на одном конвейере хлебозавода, где и познакомились.
В прошлой жизни Боря слыл хорошим спортсменом – он был голкипером в команде по гандболу. В какой-то период он попал в  сильнейшую зависимость от алкоголя. Говорят, что, бывало, он выходил из дому вынести мусор, а возвращался домой через несколько дней. Но однажды, в силу некоторых обстоятельств и благодаря  достойной выдержке, Боря просто «завязал». Вот уже много лет он вообще не пьёт. Не многим такое удается. Остается только завидовать его силе воли. Однажды мы с Тамарой были приглашены на празднование шестидесятилетия Бори Новака. Поскольку он обладает хорошим чувством юмора, то я, как обычно, взяв за основу известные стихи, преподнес ему такое поздравление.

К 60-ти летию Бориса Новака

В воскресный день с сестрой моей
Мы вышли со двора.
«Я поведу тебя в музей» -
Сказала мне сестра.
С. Михалков

В один из зимних, ясных дней
Стоял я дома у окна.
«Идем мы к Новаку на юбилей» –
Сказала мне жена.

Я сразу одеваться стал,
Чтоб Новаку воздать сполна, –
Представил я в руке бокал,
И появилась вдруг слюна.

Жена сказала: «Не спеши,
Ты делаешь всё это зря!
Идем туда мы в йом шиши,
Семнадцатого декабря».

Настал тот день, и, наконец,
Мы входим в жёлтый дом.
Он не похожий на дворец, –
Дыру снимает Боря в нём.

Здесь у накрытого стола
Собрался весь народ.
Закуска нас уже ждала, –
Так и просилась в рот.

Бутылки выстроились в ряд,
Как пионеры – малолетки,
Борис уж много лет подряд
Не пьёт, а лишь читает этикетки.

За Борю выпьем мы не раз.
Я знаю это наперёд –
Он нам расскажет без прикрас,
Так почему же он не пьёт?!

Расскажет, где родился, жил,
Как он дорогу выбрал эту, а не ту.
Для этого он нас и пригласил,
Чтоб выложить нам всё начистоту.

Вот дом, в котором Боря рос,
Завод, учеба и гандбол.
Бежит солдат, бежит матрос.
Ой, я что-то не туда зашёл.

Ему в воротах уж нельзя
Должно быть мячик отбивать,
И нам не хочется, друзья
Бориса с этим поздравлять.

Вот фото Бори предо мной.
Вам стоит на него взглянуть:
Он там целуется с женой,
Но это всё не так, отнюдь.

Ей стало плохо от забот,
Ведь наша жизнь как тетива, –
Борис ей делает дыхание в рот,
И, посмотрите, вот она жива.


Коль что-то я не так сказал,
За это ты меня прости.
Я просто Михалкову подражал,
А вышли просто глупости.

Ты, Боря,  ведь ещё не стар
И, знаю, не обидишь даже мухи,
Так продолжай держать удар
В воротах жизни в том же духе!

Про возраст разное твердят.
Клянусь тебе, ещё бокал налей,
Прийти лет, эдак, через шестьдесят
На твой повторный юбилей.

 До следующего юбилея было ещё далеко, вот через 5 лет мы вновь сидели у Новака за столом. Он уже не работал на хлебозаводе. Ввиду  ослабления своего физического состояния, Боря перешел на более легкий труд.

Борису Новаку 65

Борис, приехав в Изра;л,
Трудился с напряжением сил
В пекарне, где рабом служил.
Хоть хлеб домой он приносил,
Но этот труд не выносил.
Потом, где раньше отдыхал дебил,
Он с пляжа мусор выносил.
Затем на все он положил
То, в чем, надеюсь, полно сил,
Себя друзьями окружил,
Вон, сколько внуков породил!
А там, где раньше ел и пил
Израильтос и старожил,
Он в ресторане сторожил, –
Пусть сторожит по мере сил,
Покуда дух в нём не остыл,
Что б, сколько надо – столько жил!

 А сейчас, несколько слов о другом моем товарище, Владимире Козинцеве, также выходце из Мелитополя. К большущему сожалению его уже нет с нами. Он ушел рано и внезапно. Я не был с ним знаком в то время, когда мы жили в Мелитополе, а подружился с ним только здесь, в Израиле. Но моя Тамара знала его и его будущую жену, Ирину, ещё там, в городе, как писалось в одной из газет, густо населённом евреями. Володя не был евреем, он бы русским. А вот Ирина – еврейка, и это он однажды ощутил, вернее ему дали это почувствовать. Дело в том, что был великолепным специалистом с огромным стажем работы в области холодильной техники и во всех этому сопутствующих вопросах техники. Многие на заводе, где он трудился, обязаны ему тем, что защитили свои диссертации. Когда Володю послали работать в Ирак, то побыв там некоторое время, он решил вызвать туда свою жену. Однако для неё, как выяснилось позже, путь как еврейке в мусульманскую страну был заказан. Вот тут-то Владимир и понял, что означает антисемитизм, и, наверно, поэтому, в конце концов, очутился в Израиле.
 В первое время пребывания в Земле Обетованной Володя работал по своей специальности, но у какого-то маленького подрядчика. Моя Тамара, узнав об этом, подключила другого нашего земляка, Леву Вайенриба, который уже зарекомендовал себя на производстве Кока-Колы с тем, чтобы он походатайствовал у себя на работе об устройстве туда высококлассного холодильщика. Такая возможность представилась. Но Владимир был очень упертый мужик и по разным причинам от этого предложения категорически отказывался. Кто только его ни уговаривал. Надо сказать, к тому времени мы уже с ним, можно сказать, «скентовались», так как и он и я были просто неравнодушны к горячительным напиткам. И вот, когда у всех чаша терпения была переполнена, я был вынужден высказать ему по телефону всё, что я думаю о его упрямстве, употребляя почти одну только ненормативную лексику. Наверно, всё это, в конечном счете, и заставило его согласиться на предлагаемую работу. Об этом он потом, слава Богу, не жалел и проработал там более 10 лет.
 Честно говоря, я Володе всегда искренне завидовал. Человек, в отличие от меня, всю свою жизнь занимался одним и тем же делом и поэтому знал его досконально.
 Как я уже упоминал, Володя был любитель выпить, хотя алкоголиком не был. В бригаде холодильщиков на фирме Кока-Кола все ребята  его очень уважали. Серди них, да и у начальства, он пользовался большим авторитетом не только как мастер своего дела, но и как человек. Недаром в бригаде он неофициально звался «Бугром».
 Учитывая всё вышеизложенное, пора перейти и к славословиям. К одному из дней рождения Володи, я подарил ему многими нами любимую книжку «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева. Оказалось, что Володя эту книгу не читал. Поэтому мне пришлось начертать нижеприведенную дарственную надпись.

Дарственная надпись на книге
Венедикта Ерофеева
«Москва – Петушки»
Дню рождения Владимира Козинцева посвящается

Практика – существенная в жизни категория.
С этим утверждением не спорю я.
Ты сказал когда-то: «Водки выпил море я».
Я и сам её люблю, - не скрою я,
Пил её и в счастии и в горе я.
Но без науки опыт, как снаряд без траектории;
Знает это философия, а также и история.
Прочитай же эту книгу – в ней теория.

 Следовало бы сказать, что день рождения Владимира Ивановича Козинцева был 23 февраля, то есть, в день Советской Армии и Военно-Морского флота. Поэтому, когда ему исполнилось 60 лет, по его инициативе состоялась прекрасная вечеринка, во время которой от меня была вручена небольшая брошюра со стихами ему посвященными. Тогда он говорил своей жене, что по возрасту, он пережил своего отца. На это Ирина ему сказала: «Твой отец вернулся с войны весь израненный и поэтому не дожил до шестидесяти. А тебе ещё жить и жить».

Владимиру Козинцеву – 60
               
Жизнь – не те дни, что прошли,
 а те, что запомнились.
П.П.Павленко

Когда-то в восемнадцатом году
Под Нарвой и под Псковом
Бог Марс вершил свою страду –
Звенели сабли и подковы.

Кто в ту февральскую пургу,
Быть может немцы или «красные»,
Свой зад показывал врагу? –
До нынешней поры неясно.

История сия покрыта мраком,
Хоть кровь лилась там как река
И «красным» не везло, однако
Тот день стал праздником РККА1.

И в тот же день родился Вова,
Лет, эдак, двадцать семь спустя,
Но это, помяните мое слово,
В масштабе историческом – пустяк.

Итак, не будем мы искать ответ
В вопросе: «Кто создал РККА?», –
Посмотрим фотографию тех лет,
Где Вова у Бронштейна – правая рука.

А в руководстве состояли там2:
Гамарник Лазарь и Ашлей,
Штерн, Фишман, Аронштам,
Роговский Нахум – не еврей,

Редактор Ланда, Германович,
Ну, эти – оба Моисеи,
Урицкий, Гришин-Рабинович,
А остальные – все евреи.

Вождь, записав себя в пророки,
А может даже и в Мессии,
Пообещал кровавые потоки
На территории России3.

И вот громадная страна
От революций, войн ужасных
Уж очень раскалилась докрасна
По воле этих самых «красных».

А Лазарь4 дальше всех зашёл!
Когда храм Господа сносили,
Хотел задрать у матушки подол,
Что называлась издавна Россией.

Но Вова был иного взгляда –
Решил себя он посвятить
Тому, что б всё от переда до зада
Под задранным подолом остудить.

Потом он перманентно холодит
В Ираке, Индии, Вьетнаме.
Вот-вот он выучит иврит,
Поскольку врос в Израиле корнями.

Он ныне трудится на «Кока-коле»,
Всё охлаждая летом, а зимою грея,
Он съел с коллегами два пуда соли,
И среди них сейчас ни одного еврея:

Серёжа Бронфман, Эткац Гриша,
А. Штейнберг, был и Рубинштейн,
Они – любители Гефилте-Фиша,
А Христич с Колеватовым не пьют портвейн.

Замёрз давно бы чукча-старожил,
У эскимоса задрожали бы поджилки, –
Настолько Вова холод полюбил,
Что даже водку пьёт из морозилки.

А если что? – так всё растает,
Когда соприкоснётся с ним:
Он обогреет, приласкает
Всем сердцем теплым и большим.

Ещё лет шестьдесят – не менее,
Исправно выполняя цикл Карно5,
Без тени всякого сомнения,
В груди стучать оно должно.

Примечания
1–РККА – Рабоче-Крестьянская Красная Армия.
2–Политическое Управление РККА, руководящий состав:
Гамарник Янкель - руководитель политического управления
Штерн Григорий Исаакиевич - особоуполномоченный военного комиссара
Геккер Самуил Ааронович - начальник отдела иностранных сношений  народного комиссариата   обороны
Казанский Евгений Семенович - начальник главного управления мобилизации НККА
Ашлей Петр Моисеевич - начальник финансового управления НККА
Роговский Наум Исаевич - начальник военно-хозяйственного управления НККА
Ланда Моисей Моисеевич - главный редактор газеты "Красная Звезда"
Туровский Семен Яковлевич - начальник политического управления ВВС
Фишман Яков Моисеевич - начальник химического управления НККА
Регионы:
Германович Моисей Яковлевич - помощник по политической части командующего войсками Северокавказского военного округа
Урицкий Соломон Борисович - помощник по политической части командующего войсками Закавказского военного округа
Таиров Г.А. - помощник по политической части командующего войсками Сибирского военного округа
Аронштам Лазарь Наумович - помощник по политической части командующего особой Дальневосточной армией
Гришин-Рабинович Арон Самуилович - помощник по политической части командующего Балтийским флотом
3–"...Мы должны превратить Россию в пустыню, населенную белыми неграми, которым мы дадим такую тиранию, которая не снилась никогда самым страшным деспотам Востока. Разница лишь в том, что тирания эта будет не справа, а слева, и не белая, а красная, ибо мы прольем такие потоки крови, перед которыми содрогнутся и побледнеют все человеческие потери капиталистических войн".
Вождь и создатель Красной армии тов. Лев Давидович Троцкий (Лейба Бронштейн)
4–В 1931 году - ритуальный взрыв храма Христа Спасителя в Москве, взрыв, который символизировал уничтожение Русского Духовенства и самого Православия. Взрывом руководил лично "железный нарком" Лазарь Моисеевич Каганович, собственноручно включивший взрывное устройство со словами "А сейчас мы задерем подол матушке России".
5–Цикл Карно - идеальный обратимый термодинамический цикл, образованный двумя изотермическими и двумя адиабатическими процессами. Цикл Карно соответствует максимальному превращению тепла в механическую энергию.
Карно, Никола Леонар Сади (Carnot, Nicolas-L;onard Sadi) (1796–1832), французский физик и инженер, один из основоположников термодинамики. В 1824 он опубликовал сочинение Размышления о движущей силе огня и о машинах, способных развивать эту силу. Главной заслугой ученого стало выдвижение идей о необходимости перепада температур для создания цикличности действующей тепловой машины и о том, что величина работы определяется только разностью температур нагревателя и холодильника и не зависит от природы рабочего тела (теорема Карно).               

 А через почти год Володи, одного из моих лучших друзей последнего времени, внезапно не стало. Так как мы с ним работали на одном предприятии, то ездили на работу попеременно, то на моей машине, то – на его. В тот день была его очередь. Он был настолько обязательный человек, что, когда его везли в скорой помощи в больницу в полубессознательном состоянии, он попросил Ирину передать мне, чтобы я его не ждал и ехал на работу своей машиной. Вот так. Он прожил полнокровную и счастливую жизнь, воспитал прекрасных дочерей, родивших ему внуков, в которых и воплотилось его бессмертие.
 Во время моего пребывания на фирме Коко-Кола судьба меня свела со многими интересными людьми. На самом заводе трудились преимущественно выходцы из бывшего Советского Союза. Это были специалисты в различных областях, включая механиков, электриков, инженеров, кандидатов наук, офицеров и т.п., благодаря которым автоматические линии завода, в отличие от предыдущих времен, работали исправно. Одним из ярких представителей этой гвардии был там Миша Блущинский – выходец из Питера. В прошлой жизни он был моряком, а точнее мотористом, рыболовного флота. Он – настоящий мужик и человек – золотые руки, одержимый изобретательством, который постоянно что-то изготавливал, усовершенствовал, точил, сверлил и сваривал какие-нибудь детали. В жизни ему не повезло. Его дочь погибла и по этой или другой причине он вынужден был развестись со своей женой. А в Израиле он периодически сходился с различными женщинами и жил с ними прекрасно до тех пор, пока не заканчивал ремонт у них на квартирах. С Эдитой, которая упоминается в ниже представленном славословии, произошло то же самое. Работая на фирме Коко-Кола, Миша не упускал момента, чтобы тайком не приложиться к фляжке, хранящейся у него в шкафчике. Однако в последнее время он с этим делом «завязал» с тем, чтобы не портить отношений с начальством.

Михаилу Ефимовичу Блущинскому 55 лет

Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..

М.Ю. Лермонтов "ПАРУС"

В ночи краснеет Coca-Cola,
В краях, где жил Мафусаил1.
Там исполняет своё соло
У шкафчика Блущинский Михаил

Лежит в кармане отбивная,
Но он не трогает ея:
Свой ужин он приберегает
Для Джеси – суки, а не кобеля.

Приятный плеск вина в стакане, –
Мне скажет Миша тэт-а-тэт, –
Похож на волны в океане,
Что били в борт Бэ-эМ-эР-Тэ2.

А филлер3 нотой запредельной
Ему, подвластному судьбе,
Шумит как дизель корабельный,
Маня механика к себе.

Ах, если  бы Эдита знала,
Как у Канарских островов
Внимал он пенью коленвала
И перестуку клапанов.
               
И, как у острова Медвежий,
Среди полярной красоты,
Наверх он выходил всё реже –
Точил под палубой болты.

И, как в Калькутте рано утром –
Сказать мне как-то не с руки –
Ему не снилась Камасутра,
А снились сварка и тиски.
               
А там, у берега Панамы,
Изобретал устройство он,
Чтобы устройством этим самым
Производился самогон.

И здесь во все он дыры лезет,
Ища себе дивертисмент4,
Попросит: «Дайте мне машхезет5,
Любимый мною инструмент».

Когда же отпуск вдруг нагрянет
Себе он скажет: «Ну, пора!»
И у Эдиты не застрянет –
Ждёт Михаила град Петра.

От встречи с северной столицей
Ты многого, наверно, ждёшь?!
Из жизни вырванной страницы
Назад ты, Миша, не вернёшь!

По возвращении не спеши ты
Осваивать работы фронт,
И здесь, в квартире у Эдиты
Ты не заканчивай ремонт!

Пускай тебя печаль не гложет:
Прожить «мафусаилов век»
Никто из нас сейчас не сможет,
Не сможет это человек.

Довольным будь от этой жизни,
Люби Эдиту, пей вино
И до своей печальной тризны
Живи столь долго, сколь дано!
               

1 – Мафусаил, Мафусал, др.-евр. Метушелах (ивр. ;;;;;;) – в ветхозаветных преданиях один из
      патриархов, праотцев человечества (Быт. 5, 21-27), прославившийся своим долголетием
      («мафусаилов век»): он прожил 969 лет. Старейший человек, чей возраст указан в Библии.
2 – БМРТ – Большой морозильный рыболовный траулер.
3 – Филлер (Filler– англ.) –  наполнитель, машина, заполняющая напитками бутылки.
4 – Дивертисмент (divertissement – фр.) – букв. Развлечение.
5 – Машхезет (ивр. ;;;;;) – шлифовальная машинка.

 Миша был немногословен, но иногда рассказывал различные истории из своей морской жизни. Вот одна из них. Их судно тралило рыбу в Индийском океане, однако удача отвернулась от них. Надо сказать, что это было время планового хозяйства. Невыполнение плана грозило неприятностями, а его перевыполнение – хорошими премиями. Ко времени, когда уже все отчаялись, вдруг при очередном заходе с тралом приборы показали, что трал полон рыбы, и её в нём около 20 тонн. Вся команда торжествует в предвкушении хорошего улова, а капитан, думая, что план, как говорится, «в кармане», обещает ребятам магарыч. Вскоре тяжелый трал вытаскивают на палубу, а там вместо рыбы обнаруживается громадный кусок скалы, на котором несмываемой краской на русском языке написано следующее: «Подарок от команды БМРТ №1684». Как среди безбрежного океана российским рыбакам «повезло» дважды поймать такой «подарок»? Но, чтобы не остаться в долгу перед грядущими поколениями, наши герои дописали на камне номер своего БМРТ и вернули «подарок» на место.

 Несомненно, я не могу не упомянуть своего старейшего дружка, Валерия Хенкина, дружба с которым длится вот уже более сорока лет. Более того, мы с ним продолжаем частенько встречаться. Здесь мне следует остановиться более подробно.
Судьба нас свела ещё в студенческие годы. Дело в том, что мы поступали в сельскохозяйственный институт города Алма-Аты, куда нас не приняли, потому что мы не были казахами. Однако в те далёкие советские годы существовала программа по подготовке национальных кадров в других ВУЗах Советского Союза. Некоторые абитуриенты (и мы в том числе), успешно сдавшие экзамены, но непринятые в вышеуказанный институт, многие с повестками в военкомат, сидели и ждали обещанного нам представителя из Челябинска. Но приехал представитель из города Мелитополя, на удивление, казах,  и нас в составе 25 человек, желающих учиться за пределами Казахстана, направили в Мелитопольский институт механизации и электрификации сельского хозяйства (МИМСХ). Надо отметить, что в этой группе настоящих казахов-то было раз-два, и обчёлся. Когда наша группа прибыла на место, то нас там ждало, по меньшей мере,  два сюрприза. Первый – на электрофаке, куда мы поступали, мест не было. Нас могли принять только на мехфак, с чем нам пришлось согласиться. И это было правильно. Второй –  город Мелитополь стоял совсем не на берегу Азовского моря, как того мы ожидали, а довольно далеко от него. Как выяснилось в последующем, я тогда перепутал Мелитополь с Мариуполем, который,  действительно,  был приморским городом.
 Не буду углубляться в нашу студенческую жизнь, так как для её описания не хватит места в этом славословии. Скажу только, что Хенкин приобрёл тогда несколько прозвищ, одно из которых так до сих пор за ним и осталось –
Валесик. Короче, жили мы с Валесиком в одной комнате в общежитии, играли в сборной института по волейболу, благополучно получили высшее инженерное образование и, имея на руках направление в Алма-атинское Областное Управление сельского хозяйства, отправились по указанному адресу. В отделе кадров этого управления нас с Валерой очень приветливо встретил начальник, казах высокого роста. Когда он узнал, что мы выпускники МИМСХа, то он просто восхищён тем, что к нему прибыли такие высокообразованные специалисты. Видимо наш институт в те времена весьма котировался в Союзе. Нам было предложено в качестве места работы несколько совхозов, где мы должны были работать главными инженерами. Подойдя к карте республики висящей на стене кабинета этого начальника, мы удостоверились, что предлагаемые нам места работы находятся почти на Китайской границе и очень далеко от родных мест. Тогда мы сказали начальнику, что у нас ещё есть в запасе месяц отпуска, и мы подумаем о его предложении. Через пару дней мы с Валерой неожиданно встречаем на улице нашего однокашника-казаха, Сашу Карпова (ныне, к сожалению, уже покойного), и спрашиваем его о том, был ли он уже в Управлении. Он утвердительно кивает и описывает реакцию тамошнего начальника, копируя его слова с хорошим казахским акцентом: «Приходил уже ко мне один такой большой, другой такой маленький и сказал, что когда Алма-Ата станет колхозом, мы к вам придем. Больше я их не видел».
Потом нас судьба разлучила, но мы иногда встречались. Валесик жил и работал в Талды-Кургане в разных местах и на разных должностях. В начале 90-х я перебрался в Израиль, а спустя год туда же приехал родной брат Валесика, Игорь, с семьёй, старший сын Валесика, тоже Игорь, с женой кореянкой и сыном Женей. Родители Валесика и его младший сын, тоже Женя, пока оставались в Талды-Кургане, а в последующем тоже оказались по соседству со мной.
 Вот как-то сидим мы в квартире у брата Валесика, Игоря, и беседуем. Я говорю что-то об изучении иврита. Тут ко мне подходит маленький Женя, трех лет от роду, до сей поры молчавший, и в приказном тоне мне говорит: «Не ****и!». Он, видимо, на своей первой родине впитал «матерный» язык, то есть, язык, впитываемый с молоком матери, а теперь эти слова стали непроизвольно из него истекать. В тот момент я решил проверить эту гипотезу и попросил Женьку просклонять вышеупомянутый глагол. К всеобщему удивлению Женька успешно справился с этой задачей, допустив лишь одну ошибку, сказав: «Они ****ют».
В конечном итоге всё семейство моего друга было рассеяно по свету. Его отец, мать и младший сын, женившийся тоже на кореянке, оказались в Израиле. Старший сын с семьёй отправились жить в Канаду. Брат Игорь с женой попали в США. Сам же Валесик с женой Марией, этнической немкой, сейчас живут в Германии, в Берлине. Валесик пару раз в год появляется у своих родителей, и мы с ним не упускаем счастливой возможности сдвинуть вместе наши стаканы. Вот во время одного из таких застолий, которое состоялось в квартире его родителей, нами было сделано одно интересное открытие. Дело в том, что отец Валесика, Александр Хенкин, по национальности еврей, которого на самом деле зовут Шевель. Он участник ВОВ, ему сейчас под девяносто, но, несмотря на это, по-прежнему не отказывается от рюмочки-другой. Одна из приглашенных, Соня, глядя на старшего Хенкина, с удивлением сказала: «Мне кажется, что на склоне лет все евреи становятся похожи друг на друга. Возьмите, к примеру, таких известных актеров как Сергей Юрский, Владимир Этуш, Валентин Гафт и сравните их с нашим Шевелем». Мы глянули на деда, мысленно сравнили его физиономию с упомянутыми лицами и полностью согласились с Соней. Они, действительно, имеют много общего. И тут меня осенило. Все евреи мужского пола могут быть похожи лишь на одного единственного человека, на Адама.
 Когда Валесику стукнуло 60, всё вышеизложенное в прозе было зарифмовано на основе пушкинского стихотворения.

Валерию Хенкину – 60

Нас было много на челне:
Иные парус напрягали,
Другие дружно упирали
Вглубь мощны весла. В тишине
На руль склонясь, наш кормщик умный
В молчанье правил грузный чёлн;
А я – беспечной веры полн –
Пловцам я пел…. Вдруг лоно волн
Измял с налёту вихрь шумный…
Погиб и кормщик, и пловец! –
Лишь я, таинственный певец,
На берег выброшен грозою,
Я гимны прежние пою
И ризу влажную свою
Сушу на солнце под скалою.

А.С. Пушкин Арион

Отца, кто годы отдал на войне,
На с. Плесецкую послали,
Пока ракеты не летали,
Оттуда в космос, в тишине,
Среди архангельских лесов,
Родился первым я, а далее
Мы оказались на Урале,
Где брат мой Игорь был таков.
И так пошло –  из стана в стан,
Менялось много разных крыш:
Средь них был мой Талды-Париж,
А правильней – Талды-Курган.

Затем студенчество на Украине,
Точнее, в очаге культуры.
Там было всяко – шуры-муры.
Менялась мода – макси, мини,
В столовой были борщ да каша,
В общаге «мицного» стакан,
И прочь домой, в Талды-Курган,
Где тосковала моя Маша.
Потом родились сыновья.
Их, без каких-либо сомнений,
Назвали Игорем и Женей, –
Других имён не знаю я.

Пред вами, преклонив колени,
Я в этом твёрдо поклянусь,
Таких традиций я держусь:
Вот первый внук мой – тоже Женя.
Потом, никто меня не слушал,
И появились, как ни странно,
У сына, Жени, – дочь Диана,
Ну а у Игоря – Маркуша.
Теперь я понял, – имена
Даю не я, а кто-то свыше,
Но коль уж так случайно вышло,
Так в этом вовсе не моя вина.

Всё было на пути моём:
В обкоме протирал штаны я,
Имел и должности иныя –
Тогда всё было нипочем.
За жизнь я пробовал немало вин
И чемоданами таскал «лимоны»,
Куда девались деньги оны?               
Жаль, что не стырил хоть один!
Сейчас без дела я сижу,
Семья рассеяна по миру,
Но для себя нашёл я лиру –
В компьютер каждый день гляжу.

Там вижу я детей и внуков –
Теперь английский их язык,
Иной к ивриту там привык,
Мне ж быть средь тех, кто любит пукать.
Хоть русским породила меня мама,
Я, как отец, как Гафт и Этуш,
Не наводя на фото ретушь,
Похож всё больше на Адама.
По жизни я покуролесил,
Сейчас живу ни клят, ни мят.
Мне хоть сегодня шестьдесят,
А я по-прежнему – Валесик.

 Валесик почти постоянно был рядом, а большая часть моих близких друзей находилась далеко. Наверно по этой причине я просто был не в состоянии написать славословия всем моим друзьям по отдельности в честь их шестидесятилетия. Поэтому я был вынужден составить что-то всех нас объединяющее, используя ныне модный, восточный календарь.

Нам 60 Друзьям юности посвящается            

Если мы перестанем делать глупости - значит, мы состарились. Эрих Мария Ремарк 
 
  Пролог
Я в монитор компьютера смотрю,
Чтобы найти достойное решение:
Какому же сейчас календарю
Отдать придется  предпочтение
Зороастрийскому, Египетскому, Майя,
Славянскому иль Лунному календарю,
А может Иудейскому? Не знаю!
Во всяком случае, я что-то сотворю. 
А сотворить мне надо что-то,
Поскольку в нынешнем году
Моим друзьям укажут на ворота –
На пенсию, и слава, мол, труду! 
А ежели не выйдет эта ода,
Друзья, конечно, мне простят,
Поскольку точно посередине года
Мне тоже стукнет шестьдесят.


 Однако, мне на пенсию не скоро –
До пенсии трудиться много лет (1),
Покуда не закупорятся поры,
Пока не стану как скелет. 
Но выбрать всё-таки мне надо
Известный календарь какой-нибудь:
От древних римлян иль Эллады,
Григорианский (мысль бы не спугнуть). 
Не мусульманский: с ними я не дружен –
Недружелюбный-то, народ,
И юлианский ни к чему – он  нужен,
Чтоб напиваться в Старый Новый год. 
Остановлюсь я лучше на восточном,
Поскольку этот календарь
Подходит нам довольно точно –
И интересен по себе, и создан встарь. 
Заключено там в каждом слове:
Кем были мы, и кто мы есть,
Что нам грядущее готовит,
Когда минёт десятков шесть.               
 
        Мы – крысы               
      
        Прошлое

Мы родились под знаком Крысы,
В земле – стихии непростой (2).
Отрезком временн;й абсциссы (3)
Отмерян нам маршрут земной.

Земная Крыса прагматична,
Иллюзий нет и, как на грех,
Так для себя решает лично:
Не забираться выше всех.

Но постепенно, год от году,
Она старательным трудом,
Завоевав себе свободу,
Обогащает жизнь и дом.

Субъект, родившийся в Год Крысы
Общителен и весел необычно,
И даже если его череп лысый,
Для окружающих он симпатичный.

Не обольщайтесь от такого вида, –
Своеобразная у Крысы шкура, –
Ведь за раскованностью индивида
Сокрыта беспокойная натура.

Не то, чтоб мучил его стыд,
Но он, как п'ингвин своё тело,
Заботы личные хранит
От посторонних глаз умело.

Родились с нами в унисон
Те, уж кого хранит земля:
Россини, Моцарт, Ф. Вийон,
Джек Лондон, Бомарше, Эмиль Золя,

Ллойд Вебер, Глинка, Дунаевский,
Г.Гимлер, Х. Гудериан,
М.Борман, Кадр, Чернышевский
И Мариэтта Шагинян,

Бурденко, Писарев, Чайковский,
Толстой Лев, Бабель, У. Шекспир,
Экзюпери, Бухарин, Исаковский
И Алексеев Пётр – канонир,

Бухарин, Туполев, Жюль Верн
Морис Торез и В.Долгих, 
Кунаев Д. и Ким-Ир-Сен ...;
Да всех не перечислить их.

Но нам, конечно, не сравниться
С представленным парад-алле –
Мы вышли из земли, как говорится,
И вновь окажемся в земле.

Поэтому-то все мы разом
В сельскохоз. попали институт.
Моргнуть мы не успели глазом,
Как трудовые будни ждут.

В любви, попойках и учёбе
Блюли достоинство и честь.
Тогда студенческой утробе
Всегда хотелось пить и есть.

Пусть нас прошедшее не гложет –
Наелись молодостью всласть.
Тот, кто оглядывается, может
Споткнуться вдруг, да и упасть.

Но человек не знает, бедолага,
Как много он забудет, что прошло,
А это есть большое благо
И страшное, одновременно, зло.

Поэтому прочь всякое сомнение –
Ничто не возвращается назад,
Как прожитое только что мгновение,
Как череда прошедших дат!
               
        Настоящее

Для крыс на свете нет преграды,
Стен нет, и двери все открыты.
Не все животным этим рады,
Так как они – космополиты.

Они плывут на теплоходах
И разъезжают в поездах,
Они – в колхозах, на заводах,
Живут в лачугах и дворцах.

Мы состоим в таком же клане:
Живем в Германии, на Украине,
В Росси, где-то в Казахстане,
А я – в Израиле поныне.

Работа, дом, жена и внуки:
Как будто заведённая машина,
Мы крутимся, не зная скуки,
Однако разъедает нас рутина.

Мы с мрачной одержимостью
Дела в трудах своих вершим
С иллюзией, что божьей милостью
Когда-то станет всё иным.

Ничто не поменяется из дней,
Которые прожить нам суждено.
И что творим из жизни сей, –
Действительно, смешно!

Но человек велик в намерениях всегда,
Однако выполнить он их не в состоянии.
Вот в этом-то –  его извечная беда,
И в этом состоит его очарование.

Зачем живет на свете человек,
Фортуне потакая, как жене капризной? –
А вот зачем, чтоб в свой короткий век
Смог размышлять над смыслом жизни.

         Будущее

Восточный гороскоп на этот год
Пророчит благоденствие в делах.
А если это не произойдёт,
То нас, как Крысу, ожидает крах.

Какой бы нас не ожидал исход,
Не будь от этого парализован, –
Ведь тот, кто  ничего не  ждет,
Не будет никогда разочарован.

Тогда  всё, что придет  потом,
Приятной неожиданностью обернётся.
Другого правила мы не найдём
И лучшего не будет, мне сдаётся.

Мы счастья жаждем. Что оно?
Никто не сможет нам ответить:
Оно никак не определено,
И очень дорогая вещь на свете.

А что касается другой напасти,
То говорится в мире неслучайно,
Что деньги людям не приносят счастья,
Но успокаивают чрезвычайно.

Счастливец ощущает ликование
Не более чем манекен в витрине:
Он только проявляет обаяние,
Но радость не дана ему в помине.

О счастье лишь несчастный знает.
Ведь свет не светит, где светло, –
Он исключительно во тьме сияет
Так, как сплетаются добро и зло.

Зло в человеке, как тавро, –
Подвержен  он такой стихии, –
Но любит он, когда добро
Вместо него творят другие.

Не надо друг на друга злиться,
В оскале разевая рты.
Хоть иногда пускай теплится
В нас огонёк сердечной доброты.

Когда живётся человеку тяжело,
Она для человека, как подпруга.
Нельзя пренебрегать таким теплом –
Мы все повязаны друг с другом.

А что нас ожидает впереди? –
Известно всем: сначала старость,
Глухая немощь, боль в груди ...
Не так уж много нам осталось!

Бог создал воду, свет и твердь,
Наверно, сумасшедший был он, братцы,
Так как придумал жизнь и смерть,
Чтобы от скуки  развлекаться.

Но Бог, я полагаю, не пройдоха
И верен данным им заветам:
Жизнь ведь устроена так плохо,
Что не закончится на этом.

           Эпилог
Два Кабана есть среди нас,
Которые родились раньше на год,
В Огне они родились и сейчас
Живут, не видевшие пагод.

Один Кабан – по кличке «Камень»,
Другой Кабан – по имени Рашид.
Они учились вместе с нами,
А ныне каждый пьян и сыт.

Но есть такие, что моложе
На год, чем мы – они Быки5.
Как мы в Земле родились тоже.
Известно, что они не слабаки.

Один из них, по прозвищу «Кабан»,
Нарушив правило, не стану лгать,
А также Крыс с фамилией Баклан,
И иже с ними перестали выпивать.

Какой же заварил я кавардак
Из разношерстного зверья.
Наверно я, законченный чудак,
Затеял эту писанину зря.

Пишу, не жду ответа от друзей –
У каждого из них свои загадки,
Однако если нет от них вестей,
То значит, там, наверно, всё в порядке.

1 – В Израиле пенсионный возраст для мужчин – 67 лет,  а средняя продолжительность
       жизни – 78 лет.
2 – 1948, 2008 – годы Земной Крысы (Мыши) по восточному календарю (китайскому,
        японскому и пр.).
3 – Абсцисса [лат. abscissus отрезанный, отделённый] – мат. координата некоторой точки по
       оси X в системе декартовых координат на плоскости или в пространстве.
4 – 1947, 2007 – годы Огненного Кабана (Свиньи) по восточному календарю.
5 – 1949, 2009 – годы Земного Быка (Коровы) по восточному календарю.
* – Некоторые строфы написаны по следам мыслей, высказанных в произведениях
       Э.М. Ремарка

 Своей жене, Тамаре, я тоже посвятил несколько строк ко дню её рождения. Мы с ней прожили в браке вот уже более сорока лет, а познакомились всё в том же институте, МИМСХе. Говорят, что мы, мужчины, выбираем себе жен из тех, которые нас выбирают. Со мной, по-видимому, так и вышло. Но тут интересно совсем другая вещь. Её предки по отцу, так же, как и мои (смотри славословие городу Верному)  в начале прошлого века перебрались из Воронежской губернии в район города Верного. Они жили в поселке Узунагач, что расположен в 50 километрах от города. Там родился отец Тамары, мой будущий тесть. По всей видимости, мои предки, Гончаровы, и предки Тамары, Першины, знали друг друга. Ведь для того, чтобы попасть в Кара-Кастек на своё поле, Гончаровым надо было проехать через Узунагач. А там одними из наиболее зажиточных граждан были Першины. Их большой дом после Революции был «добровольно» отдан большевикам под поселковый совет. Иначе бы моя будущая жена могла бы не родиться. Всё это, конечно, догадки, но такой вариант не исключается.
К моменту моей женитьбы на Тамаре мы с ней были знакомы уже более двух лет. Я тогда был студентом пятого курса в возрасте 22 лет, сдал последнюю зимнюю сессию и готовился делать дипломный проект. В это время меня неожиданно лишили права проживать в общежитии. Денег на то, чтобы жить на съемной квартире у меня, разумеется, не было (за проживание в общежитии из стипендии вычиталось всего 1 руб. 50 коп.). Причиной моего исключения из общаги явилось моё неадекватное поведение на новогоднем вечере в том же общежитии. Я просто послал на *** коменданта. Его фамилия была Крет. Хотя он и был старше меня по возрасту, но был всего лишь третьекурсником и позволил себе делать мне какие-то там внушения, чего позволить ему я не мог. К тому же, с этим комендантом ранее приключилась очень комичная история.
 С нами учился Саша Лавренко, великолепный рисовальщик, который мог одним росчерком карандаша изобразить шарж на любого преподавателя или проиллюстрировать с величайшим юмором какой-нибудь анекдот. Мы его иногда просили сопроводить наши письма, которые писали своим возлюбленным, какими-либо картинками, на что он, как правило, соглашался. Выходило неплохо. Кроме того, Саша обладал отличным чертежным почерком, а это было просто необходимо особенно при оформлении титульного листа контрольной работы или курсового проекта. Многие ребята просили его помочь в этом деле. Комендант нашего общежития не стал исключением. Когда Саша закончил писать на титульном листе его фамилию «Крет», он обратился к коменданту с вопросом: «Инициалы И.Н.?». Комендант не понял подвоха и назвал свои инициалы, не помню какие. В результате все присутствующие надрывали животы. Гораздо позже этот Крет спился, так что недаром я пытался послать его подальше, но, к сожалению, он меня не послушал.
 В общем, после исключения из общаги, жить и заниматься дипломным проектированием мне было негде, и я был вынужден жениться. Об этом я сейчас не жалею. Сопровождает ли нас с Тамарой любовь друг к другу, можно заключить из эпиграфа нижеприведенного славословия.

            Летний вечер
(К 60 летнему юбилею Тамары Гончаровой)

Любить - это когда хочешь с кем-то состариться.
Эрих Мария Ремарк «Триумфальная арка»

Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит.

А.С. Пушкин «Зимний вечер»

Жаркий ветер из пустыни
Пылью кроет небеса.
Водка греется в графине,
Сало с луком, колбаса
И еврейские закуски  –
К появлению слюны.
Отмечаем мы по-русски
Юбилей моей жены.

День – к закату, и в долине
Зажигаются огни.
Вся Шарон (1) лежит в хамсине (2),
Мы с женой сидим одни.
Из отеческого дома
Разлетелись прочь сыны,
Отмечаем я и Тома
Юбилей моей жены.

К нам и путник запоздалый
Не стучит в окно уже,
Тяжело ему бы стало –
На восьмом мы этаже.
– Что же ты, моя старушка,
Приумолкла у окна?
Вот – смотри: кровать, подушка!
Или ты мне не жена?

– Ну, какой же это праздник?
У меня душа болит.
Не глупи ты, мой проказник,
У тебя давно висит
Запылившаяся гитара
На стене с былых времён, –
Молвит мне моя Тамара, –
Принеси её в салон.

Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила;
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.
И про то, как всё сильнее
Злилась горная метель,
И, как девушка краснея,
Стлала путнику постель.

Я спою про то, про это,
Отвлечемся от забот!
И про то, что этим летом
Стала старше ты на год,
И, конечно, как синичка
Тихо за морем жила.
Покажи-ка своё личико –
Ты по-прежнему мила!

На тебя была похожа
Н. Эрастовна Варлей (3),
И она недавно тоже
Отмечала юбилей.
Но она уже, наверно,
Не снимается в кино,
«Снять» тебя же, благоверную,
Тут желающих полно.

Не могла бы ты ответить –
Я не помню этих дат –
Кто кому расставил сети
Тридцать с лишним лет назад?
Знаю, мы ведь выбираем
Среди тех, кто выбрал нас,
 То, что мы считали раем,
Далеко не рай сейчас.

Выпьем, добрая подружка
Бедной юности моей,
Выпьем с горя; где же кружка?
Сердцу будет веселей.
Но и вы не просто стойте,
Как деревья среди пней,
Вы пропойте, вы пропойте
Славу женщине моей!

1 – Долина Шарон – долина в центральной части Израиля, где расположен  приморский  город
      Натания.
2 – Хамсин - горячий ветер с Аравийской пустыни, несущий зной, пыль и песок.
3 – Актриса Наталья Варлей (Марта Эрастовна) родилась: 22 июня 1947 года.

 В канун 2009 года я отправился в Москву, а точнее в Подольск, на день рождения мамы. 29 декабря 2008 ей исполнялось 90 лет. Там, в компании с семьёй моего старшего брата, Валерия, мы встретили новый 2009 год со словами:

С Новым 2009 годом

Две тысячи девятый новый
Год желтого быка или коровы
Я думаю, не потрясёт основы
Семьи с названьем Гончаровы,
И от Израиля и до Молдовы
Правительства не будут «гнать половы»,
У угнетённых упадут оковы,
Пусть будут сало на столе и пловы,
Пусть «жаворонки» бдят и «совы»
И будут рыбные уловы
В стране, где Ицыки и Йовы,
Но мы должны быть ко всему готовы
И оставаться живы и здоровы

В тот же день от меня в честь мамы были озвучены следующие строки:

Маме

Накрыт наш стол, устроен пир.
Скажу, друзья мои, непросто,
Явившись в этот бренный мир,
Дожить-таки, до девяносто.

Жизнь наша, как в степи дорога –
Длинна и, в то же время, коротка,
Как взгляд  прощальный у порога,
Как здесь последняя строка.

Нет у меня другого тоста,
Что был бы сказан в твою честь:
Тебе всего лишь девяносто,
Спасибо, мама, что ты есть!

 Мама давно порывалась вернуться в Израиль и здесь умереть. Спустя почти год она вновь оказалась на своей исторической родине, а ещё через полгода её душа упокоилась на Святой Земле.
 Единственный человек, который написал мне несколько хвалебных строк, был Илья Шарфштейн, муж моей двоюродной сестры, Полины. Семья Шарфштейн давно обосновалась в одном из прекрасных кибуцев, напоминающем Эдем. Когда я роздал своим израильским родственникам свои упражнения в прозе и стихах (совсем не эти презренные славословия), то он, ознакомившись с теми «бессмертными» произведениями, переслал мне по Skype пару строф.

  Илья – мне

Всю философию в стихах я прочитал,
И для сравнения прозу тоже.
Ну, что тебе сказать? Прими-ка мой похвал!
Ну, ты даешь! Кто же сравниться сможет?

Хорош твой слог и ямб, да и хорей
Не плох. Язык твой друг и сила.
Ты продолжай писать свободно, не робей,
Поэтам не носить удила.

 Конечно, мне было очень приятно прочесть столь положительный отзыв, и я ему ответил в том же духе.

 Я – Илье

Спасибо ещё раз на добром слове,
Ты, тоже я скажу, не лыком шит!
Наверно, рифмы для тебя не внове
И там где царствует иврит.

 Поскольку в последней строчке моего ответа я допустил синтаксическую ошибку, то тут же пришлось исправляться.

Когда пишу, я в рифмах тая,
Вдруг исчезает запятая!
Ищи не там, средь райских кущей, -
В строфе последней, предыдущей.

 Сравнительно недавно мы с Тамарой были приглашены на чествование семидесятилетия ещё одного моего двоюродного брата Бориса Левина. Из всех моих двоюродных братьев по материнской линии я отношусь к нему с наибольшим уважением. Он – весьма неглупый парень, обладающий хорошим чувством юмора, да и на вид ему никогда не дашь тех лет, что он прожил на этом свете. Боря – по образованию инженер-электрик, в Витебске работал по специальности и слыл классным специалистом, но в Израиле ему пришлось долгое время очень тяжело работать на заводе трансформаторов. Сказать какой-либо тост в его адрес мне на этом праздновании так и не удалось, так как оно было четко спланировано и организованно его дочерью, приехавшей из США специально по этому поводу. Однако мне удалось под занавес этого мероприятия вручить Боре записку с пожеланиями в его адрес.

    Борису Левину
(посвящается 70-ти летию)

На трансформаторном заводе
Работал Боря много лет
С тем, чтобы, в некотором роде,
Повсюду был электросвет.

Там было жарко (трансформатор греет),
По телу пот лил в три ручья.
Кто, как известно, не потеет?
Покойник не потеет ни х@я!

За этот тост меня прости,
Но я желаю, чтобы впредь
До ста лет, этак, двадцати,
Ты, Боря, продолжал потеть!

 А вот последнее из перечисленных славословий, которое мне пришлось накропать в ознаменование дня рождения моего старшего брата Валерия Гончарова. Комментировать ниже представленные строки я не буду, так как в них коротко изложена вся его жизнь, жизненное кредо и характер.

Валерию Гончарову 65

Критерий богатства - когда я могу себе позволить не делать того, чего не хочу.
Сергей Юрский

Есть у меня мой старший брат.
Сегодня как-то он не рад,
Поскольку далеко не млад –
Он отмечает «шейсят пят».

Однако бросим быстрый взгляд
На годы, что ушли назад:
Родился там, где стольный град,
А вырос в Азии аккурат,

Университет был там, где блат,
И под началом – взвод солдат,
В начальниках – ни клят, ни мят –
Таков по жизни постулат.

К нему друзья благоволят.
А женщин позади отряд,
Что от желания вопят –
Они его ещё хотят.

Имеет диссидентский взгляд:
О Путине – лишь только мат,
Ну а Медведев – тот кастрат,
Так костерит он всех подряд.

Не пьёт мой брат денатурат,
Но водочки и сала шмат
Употребит без всяких дат,
Ослабив жизненный канат.

Вот жалко, курит всё подряд,
Хотя всё это не Дукат,
Но дрянь, почти что самосад.
Бросать пора, здоровье – клад!

Сей возраст вовсе не закат,
И далеко до адских врат.
А то, что он мой старший брат,
Наш папа в этом виноват.
 
На этом, пожалуй, закругляюсь. Грядущие события, праздники и юбилеи не заставят себя ждать. Это, надеюсь, принудит меня посвятить очередные славословия моим друзьям и близким. Человеку в его жизни похвалы просто необходимы.