Полно тебе...

фото из Интернета

В то утро друзья силой вытащили Григория Моисеевича Халоймес*а из дому.

Вторую неделю он прозябал на ПЕНСИИ в прямом смысле этого слова. Увольняться с работы Холоймес не планировал, да его бы и не тронули —слишком нужный специалист, точнее, главспец грандиозного проекта. Но когда уже были готовы все эскизные проработки и произведены основные расчёты конструктивных элементов, проект был отложен на неопределённые сроки. По всему было видно, что начальство намерено срывает заказ, получив на лапу от конкурентов.

На корпоративе по случаю своего семидесятилетия Халоймес рубанул правду, в сердцах написал заявление и ушел, хлопнув дверью и оставив гостей допивать коньяк и доедать салаты без него. А по дороге домой застрял в лифте и проторчал там полночи. Душная клетушка размером со стоящий гроб — при его-то росте ни присесть толком, ни тем более прилечь. Ждал, что там и откинется, а уж передумано было сколько...

Чем теперь жить без работы? С женой можно говорить разве что о ее бесконечных хворях. И чуть что не по ней — в крик: «Я — больной человек!»

Тысячу раз объяснял ей: больной человек — это человек, больной на всю голову. А человек, который болеет, — это другое. Хотя, судя по ее поведению, она в себе не ошиблась. Опять в санаторий укатила — лечиться. Шестой раз за год. А если оба на пенсии, на что она разъезжать будет? И вообще, куда теперь девать себя, и что с собой делать, если в этой жизни он ничего кроме работы не любил и не искал…

Так вот, в то утро друзья повели Григория Моисеевича в Коломенское — развеяться. К своему стыду, Халоймес — коренной москвич, по проектам которого в городе было столько всего понастроено, столичные зоны отдыха знал плохо, в Коломенском не бывал никогда и передвигался без машины и без определенной цели крайне редко.

Ося, бывший однокурсник Халоймеса и его всегдашний приятель, всю прогулку трещал без умолку, рассказывая о музее-заповеднике, а Осина жена Роза фотографировала Григория то на фоне церквей с видом на Москву-реку, то у «медоварни», то в конюшенном подворье, то в Успенском саду под сенью старых яблонь. Уже к вечеру добрели до паркового новодела — дворца царя Алексея Михайловича, но рядом с парадным входом карта памяти бюджетного Nikon`а переполнилась.

Моисеевич, едва державшийся на ногах, ринулся к ближней пушке, желая присесть. Но, опередив его, на чугунный ствол прилегла красивая, стройная и юная, по меркам бывшего главспеца, дама лет сорока пяти.
Мужчина в Халоймесе, смолоду горячий и озорной, но давно забитый, импульсивно среагировав на увиденное, деликатно пристроился с краешка и выдал скороговоркой тираду:

— О, восхитительная, позвольте побыть хоть миг в поле Вашего объектива!

Григорий Моисеевич попытался заткнуть себе рот приступом кашля, но мужчина в нем все не унимался — уже выспрашивал имя прекрасной незнакомки и так и лез в кадр.

Спутница прелестницы, возлежавшей на пушке, поддержала шутку и сделала пару снимков озорника. Да и Лялечка, так представилась позирующая, вредничать не стала — видно было, что она тоже коренная и ей ничего не надо доказывать здешнему миру, а значит, вполне вменяема.

Ося и Роза, тоже порядком уставшие от прогулки, умильно взирали на своего внезапно помолодевшего друга Гришу и не торопили его, тем более что еще пять минут назад он сам умолял их прекратить пытку длительным променадом.

В общем, пошутил пенсионер с молодежью, побалагурил. Та, что была с фотоаппаратом, говорила, как лучше сесть, коленки свести, ручку отставить. Да и Лялечка подыграла, приобняв за плечи. Уважила старика, пообещала выслать фотки и взяла email.

Халоймес с того дня будто заново родился. И вроде причины-то не было, а день в радость стал, и ночь — не в пытку бессонницы. И ждал теперь Григорий Моисеевич письма с фотографиями от случайной прелестницы, а не возвращения супруги из санатория, и уже мечтал о том, что было бы, если…

Жена… Как бы она ни надоела, но родная — вместе почти полвека. И давным давно нет меж ними ничего, кроме  неизбывной тревоги за ее слабое здоровье.  Хотя, на вид-то и не скажешь, что хворая. Вот и мать-покойница в бытность свою все подзуживала, мол, не верь, Гришенька, твою-то и о печку не убьешь.

А Лялечка… Лялечка — это солнечный зайчик среди беспросветных  будней.

И вот пришли обещанные фотографии, а на них — он… Смешной: седой, взъерошенный, пузатый, в неприлично коротких широких шортах. Сидит на пушке, а кажется, что стоит перед ней. Так вот почему так упорно настаивала свести непослушные коленки спутница Лялечки. При более чем достаточном росте на фото он выглядел кряжистым кривоногим бабуином. А рядом русалка гибкая, кудри темные до пояса. А здесь она к нему повернулась, а тут руку на плечо положила, улыбается…

Написал в ответ:
«Милая, очаровательная, стройнейшая Лялечка!
Надеюсь, моя горячая благодарность за фото дойдёт до Вас. Ваша прелесть произвела на меня неизгладимое впечатление, и в левой руке до сих пор чувствую... умиление от Вашей(твоей) чУдной талии. Целую ручки. Ну, и ножки заодно — они заслуживают! (:-!!)))

А зовут меня Григорий Моисеевич Халоймес. Жаль, что я старше Вас на... целую жизнь, и уже поэтому не могу быть Вам интересен (?увы)».

Написал, отправил, сто раз за день открыл почту, надеясь на ответ, а в сто первый вдруг заметил рекламу, что справа на сайте: «Недорогая недвижимость на Гоа». И вспомнил вдруг Григорий Моисеевич и свою хипповую юность и то, что с Полом они ровесники, а Эрик лишь двумя годами младше, и как сам лабал когда-то блюзы старины Биби на самопальной гитарёшке…
***
За три недели Халоймес умудрился продать свою четырехкомнатную квартиру в Сокольниках и купить на вырученные деньги крошечное бунгало на Гоа и однушку в Митино — для себя. И еще две однушки: в Ховрино и в Кузьминках — для хворой своей супруги. Большую часть обстановки продал, что поценнее — перевез в Ховрино. Оттуда жене будет ближе добираться до дачи.

Припарковал машину возле подъезда, расставил вещи в квартирке так, как понравилось бы жене, и поехал прощаться с тещей.

Раисе Феофилактовне было без малого 93 года, но ноги ее держали крепко, голова была светлой, и перебираться к бездетной дочери с зятем старушка не спешила.

Теща выслушала Григория Моисеевича спокойно, она всегда-то была невозмутима и рассудительна, как всякая женщина с прошлым, и молвила:

— Слава тебе, Господи, что вразумил этого глупого мальчишку и наконец-то открыл ему глаза. Моя драгоценная дочь уже лет двадцать  куролесит со своим некогда молодым любовником, а ты все это, наивный, оплачиваешь. Пора ей угомониться — восьмой десяток разменяла. А ты езжай с миром, и ни о чем не тужи. Я за тебя молиться буду. Ты только скажи мне, ну почему не Израиль?
— Да я боюсь, что в Израиле все бабы на вашу дочку похожи, а мне нужна такая, как Лялечка.

Уже на улице Халоймес сделал переадресацию звонков жены на телефон Раисы Феофилактовны и перечитал записку, которую собирался оставить в ховринской однушке:

«Дорогая, обе квартиры: и эта, и вторая, в Кузьминках, тебе на санатории. Лекарства в холодильнике. Машина у подъезда. Все документы у нашего нотариуса. На права сдашь. Не ищи меня и не считай сумасшедшим. Твой Гриша».

Перечитал и со словами: «А фиг бы тебе, дорогая! Перебирайся-ка по месту прописки — к твоей-то матушке! Хватит уж ей одиноко гордую старость влачить...», разорвал и пустил по ветру.

Последняя фраза показалась Григорию Моисеевичу удивительно музыкальной, и он вдруг представил себе, как напишет блюз и исполнит его под собственный аккомпанемент.

Халоймес, переоформив, сдал в долгосрочную аренду всю свою московскую недвижимость, продал машину, купил шииикарную электро-акустическую гитарешечку, и в день возвращения вероломной супруги улетел в сторону Индийского окена.

Все? Нет, не все.
Лялечке Григорий Моисеевич все же черкнул еще пару строк:
«Жду на Гоа!
Твой Гриша»

Ответила ли ему Лялечка? Скорее всего нет, но в земном раю, по слухам, так много других Лялечек.

А по другим слухам, жил на Гоа старец Григорий недолго, но счастливо. Недолго потому, что кайфу там немерено, и счастливо — по той же причине. И по себе ничего не оставил, кроме написанного им блюза, ставшего гимном общины последователей его философии, памятных шорт — знамени этой общины, да Лялечкиных фотографий.

И каждый вечер, на закате, под пение гимна поднимают ученики над мемориальным бунгало старца Григория свой гордый стяг и гудят до рассвета. Но не под Боба, нет. Эти только под Эрика, Битлов и Биби. Но как обкурятся, так им оно и все равно. Говорят, что и шорты они поднимают лишь для того, чтобы собачка ментовская травку не унюхала, а так-то — кому нужны старые портки… Хотя, откуда на Гоа менты? Тоже что ли за Халоймесом потянулись?

P.S.:
Блюз «Полно тебе…»

Слова старца Григория (в миру Григория Моисеевича Халоймеса).
Музыка его же.

1.Полно тебе одиноко
Гордую старость влачить...
Полно грустить у порога,
Пряча от счастья ключи.
Припев:
Хочешь быть стройным и юным
Даже на старости лет?
(Слышал про пляжи Анджуны,
Радости полный кисет?) — 2 раза.

2.Можно не верить рекламе,
Только и жизнь коротка…
Все, что копилось годами
Смело пусти с молотка.
Припев:
Слейся без пыли и шума,
И отрывайся на все...
(Ждут тебя пляжи Анджуны,
Радости полный кисет… ) — 2 раза.

3.Время менять архетипы,
Значит, настала пора
Стать независимым хиппи
И улететь на Гоа...
Припев:
Плещутся воды лагуны,
Ночь переходит в рассвет
(Белые пляжи Анджуны,
Радости полный кисет… ) — столько раз, сколько душа запросит.