Лайола и звездочет

Зима в том году затянулась. Апрель был на исходе, а ветер дул по-прежнему северный. Он неизменно приводил за собой блеклые непроницаемые тучи, от края до края заволакивавшие небо. Жажда солнца, тепла и ярких красок сводила сума всех, кто мог мыслить и чувствовать, верить и ждать. Чувствовать, насколько противоестественны и чужды оковы зимы каждому загубленному весеннему дню. Верить, что вот-вот все неудержимо вспыхнет зеленью, и весна возьмет свое.

Именно они, те, кто с затаенной надеждой караулили очередной весенний рассвет, заметили Лайолу. Она пришла в город вместе с первыми цветами. Да, накануне, ночью весна все-таки победила, и полупрозрачные невесомые первоцветы почтительно склоняли свои головки перед восходящим солнцем. Было в этом рассвете что-то необыкновенное, торжественное. Нарочито медленно, как пахучий густой мед, свет разливался по мостовой. Лайола тоже шла неспешно. Лучи солнца, словно бесплотные провожатые, расчищали перед ней дорогу от сумрака.

К тому времени, когда солнце, золотясь, как новехонький фарт , повило над домиками Калема , по городу вместе с неугомонными ласточками носились две новости. И трудно было сказать, что больше переполошило народ: наступление весны или явление Лайолы.

Но и весну, и Лайолу сплетни и толки едва ли тревожили. Рука об руку они прошли сквозь Калем по центральной улице и распрощались у восточных ворот. Весна двинулась дальше.

Там, у восточных ворот, едва не задевая прозрачно-синее весеннее небо флюгером, высилось удивительное строение, прозванное в народе Небесным Столбом. Представляло же оно не что иное, как астрономическую башню, которая последние десять лет была мастерской и домом Звездочета. В самом Калеме и далеко за его пределами Звездочета хорошо знали и почитали. Именно благодаря ему богатело ночное небо: он вписывал в историю Вселенной новые звезды, открывал планеты, хватал за хвост стремительные кометы, облекал их именами и увековечивал. Звездочет был красив, умен, богат, загадочен… Но не любовь и расположение вызывал он у обитателей Калема, а непонимание и страх. Поэтому, прежде всего, Звездочет был одинок.

Нельзя сказать, что он был нелюдим, напротив, в Башню часто заглядывала местная знать. Вельможи видели в Звездочете придворного колдуна, обращались к нему за советом, спрашивали, что говорят нынче звезды. Советы Звездочет давал на редкость дельные, только вот звезды не имели к этому никакого отношения. Захаживали в Небесный Столб и дамы. Рассматривали карты звездного неба, вздыхали над осколками астероидов, пускали слезу, вглядываясь в звездную бездну… И уходили, убеждая себя в том, что какой бы выгодной не была эта партия, странного в Звездочете и его образе жизни гораздо больше, чем понятного. По делу и не с пустыми руками приходили к Звездочету купцы и капитаны торговых судов. Деньги за свои услуги Звездочет брать отказывался, но заморские безделицы его забавляли.

Лайола не знала о Звездочете ничего. Собственно говоря, она даже не знала, что человек, наблюдавший за ней из окна второго этажа странной белокаменной башни, Звездочет. По этой причине или по какой-либо другой страха перед ним она не испытывала, и смотрела снизу вверх прямо в его акварельно-зеленые глаза с детским интересом. И взгляд ее затмил все в сознании Звездочета: прохладное серебро созвездий, обжигающее золото Солнца, стальной клинок Млечного пути и беспросветную вечность сотен галактик.

Лайола вошла в дом и в жизнь Звездочета внезапно, без суеты и лишних слов, так, как вторгается в сердце мастерски выпущенная стрела, лишь за секунду разделяющая душу и плоть, жизнь и смерть, до и после.

Звездочету очень хотелось говорить. Ему стало казаться, что столько лет он был лаконичен лишь потому, что знал: слова ему еще пригодятся. Для Лайолы ее жизнь до прихода в Калем утратила всякий смысл, а тратить время на разговоры о глупостях ей не хотелось. Она, наоборот, предпочитала слушать и понимать. И, поскольку желания их совпадали, ночь сменяла день, а день неизменно следовал за ночью бессчетное множество раз.

Лайола была проста и безыскусна во всем. Она не посещала балы и званые ужины, не ждала признаний и комплиментов, а из утренних газет Лайола мастерила причудливых зверушек, так и не прочтя ни одной новости.

Однажды, наблюдая за тем, как она, стоя на балконе, слушала пение дельфинов, доносившееся из бухты, Звездочет приблизился к ней и беззвучно, одними губами, точно доверяя ей самую страшную тайну, прошептал: «Я дам ей твое имя… Звезде… Самой яркой и незабвенной. Я найду ее, и нареку Лайолой. Я подарю тебе звезду!». Заглянув в ее глаза, он увидел не слезы радости, не предзакатное небо, не морскую пучину, нет, он увидел отражение глаз… своих глаз… своих счастливых глаз.

С той поры Звездочет потерял покой. Долго, заняло это месяц или даже два, он разбирал хрупкие, полупрозрачные, изъеденные молью и временем пергаменты, сдувал пыль с потертых атласов и небесных карт, производил расчеты, ломал в спешке карандаши и неизменно ранил пальцы, затачивая их. У одного торговца-индуса он заказал новые линзы для телескопа. Цену купец запросил не мыслимую – Звездочет торговаться не стал.

Лайола наблюдала за происходящим светлым взором своих темных, цвета горячего шоколада, глаз. Наблюдала молча и очень внимательно, так можно было бы следить за действиями фокусника, поклявшегося превратить свечу в мотылька. Раньше ей редко доводилось получать подарки, тем более такие необычные, как звезды. Она чувствовала себя вполне счастливой, хотя и не совсем понимала, что будет потом, после того, как звезда будет найдена?

Но все-таки мысль о том, что ее имя будет носить звезда, доставляла ей приятное беспокойство. Ведь звезды, они такие неземные…

Деревья сбросили старую и оделись новой листвой – мир стал старше еще на один год с тех пор, как Лайола появилась в Калеме. Звездочет много работал. Изо дня в день он шел по следу той самой, незабвенной звезды, обещанной Лайоле, но след в итоге оказывался ложным. Нет, новые звезды Звездочет, конечно же, находил. О каждом таком открытии писали газеты, а в конце зимы был переиздан Большой небесный календарь, пополнившийся благодаря титаническому труду Звездочета одной планетой, четырьмя спутниками и одиннадцатью звездами. Но ни одно из найденных светил не было достойно имени его возлюбленной.

- Нет, эта красная в Цефее слишком мала! – с упрямством подростка объяснял Звездочет. - Две звезды – в хвосте у Рака… Знаешь, Ло, Рак не так красив, а уж хвост его и подавно. Я думаю, она ждет меня в Кассиопее или затаилась у Ориона.

Лайола заливисто смеялась, брала его руку и клала поверх платья чуть ниже своей левой груди.

- Мне кажется, она прячется там.

Голос Лайолы был тихим и мелодичным, как шепот трав и колосьев в поле. Сквозь невесомый батист Звездочет чувствовал как сильно и преданно бьется ее сердце. Он начинал терять равновесие, земное притяжение ослабевало, стены Башни раздвигались, небо сыпалось на него листьями кипариса, дождем и душистым пухом ее волос.

Чтобы Лайола не скучала, и чтобы у нее был предлог выйти из Небесного Столба и немного отвлечься, Звездочет выкупил у мадам Флорисы цветочную лавку в центральной части города. С все тем же индусом (после того, как Звездочет заплатил ему за линзы для телескопа, он купил себе новый корабль) договорился о поставках диковинных растений с побережья всех семи морей.

Цветы Лайола любила и проводила в лавке большую часть дня. Она составляла большие букеты и маленькие букетики, которые с восторгом и невероятной скоростью расхватывали местные джентльмены, чтобы угодить своим дамам, и довольно часто приобретали дамы, чтобы угодить своему самолюбию.

Тихим летним днем, было это на исходе июня, на пороге цветочной лавки появился мужчина. Одет он был по-походному. Сделав два уверенных сильных шага вглубь лавки, он замер, настороженно всматриваясь в жасминно-ментоловый полумрак комнатки. Едва слышно шурша папоротником, акацией и платьем Лайола появилась из маленькой дверки, ведущей в соседнее помещение. Визитер, рассматривающий панно из белых и алых гиацинтов, не услышал ее шагов, так похожих на мерное дыхание моря, но почувствовал ее и обернулся. Никогда ранее видеть его в Калеме Лайоле не доводилось.

- Говорят, гиацинт даровал людям сам Аполлон, сотворив его из капель крови своего убитого возлюбленного, – давая о себе знать, сказала Лайола. – Но вряд ли он станет хорошим подарком…

- Гиацинт противоречив, он непредсказуем, как небо, – внезапно ответил мужчина. – Я бы и торговать им не советовал. Флориса раньше избегала гиацинтов. Где она, позвольте узнать?

- Это теперь мой магазин, – объяснила Лайола. – Но Флориса бывает здесь очень часто. Вы найдете ее в лавке после полудня.

Незнакомец перевел взгляд с Лайолы, еще раз скользнул им по полкам с вазами, горшками и букетами, отмечая про себя, что у новой владелицы даже обычные фиалки пахли совершенно иначе.

- Простите, я не представился. Охотник, – при этих словах он сделал небольшой поклон. – Я кузен мадам Флорисы, привез ей письмо от тети. Могу ли я просить миледи передать его?

- Пожалуйста, меня не затруднит, - отозвалась Лайола и, немного помедлив, добавила. – Мое имя Лайола, я невеста Звездочета.

Среди цветочного благоухания и мягкого полумрака магазинчика имя Звездочета тяжелым искореженным камнем упало к запыленным сапогам Охотника. Он размахнулся незримой ногой и пнул его что было мочи под прилавок, в темноту и неопределенность. На лице его не дрогнул ни один мускул.

- Ла-й-о-ла… - протянул он своим терпким грудным голосом и сделал глубокий вдох, как будто пытаясь уловить аромат каждого произнесенного им звука, попробовать ее имя на вкус. На Охотника вдруг нахлынуло пение ручья, звон сотни пчел на лугу, отзвук эха, заплутавшего в горах, - все, что было ему так близко. – У вас очень хорошее имя. Если бы у меня была дочь, я назвал бы ее именно так. Лайола.

Лайола взглянула на Охотника. У него были глаза человека, не знавшего лжи, не приемлющего хитрости, не ведающего страха. Ей, несомненно, стоило смутиться и покраснеть, но слова, произнесенные Охотником, были так легки и бескорыстны, что любое проявление жеманства стало бы для него оскорблением. Она улыбнулась в ответ.

Охотник положил письмо на высокий резной прилавок, поклонился и вышел из цветочной лавки своим сильным шагом. Пролетая низко над магазинчиком, трижды звонко протрещала сорока, знаменуя перемены.

Лайола вернулась в этот день в Башню перед закатом. Волосы ее были убраны шелковой лентой и пурпурным вереском. Звездочет ожидал ее у окна. Он протянул ей на встречу руки - и она упала в его объятья, податливая и опустошённая. Когда на иссиня-черном плаще ночи стали проступать первые звезды и пришла пора разомкнуть сплетенье рук и сердец, Лайола спросила:

- Звездочет, скажи, у нас будут дети? 

Она старалась произнести это так, как будто интересовалась погодой или тем, что приготовить на завтрак, но на последнем слове голос ее дрогнул.

Звездочет смотрел на нее спокойно  и мечтательно, как смотрят на огонь, на то, как пламя меняет очертания, всегда оставаясь неповторимым.

- Да, Ло, - ответил он. – Дети у нас будут. Я найду звезду для тебя, и у нас будет много детей.

Звездочет пожелал ей добрых сновидений и отправился на поиски той единственной незабвенной звезды, оставив Лайолу наедине с тишиной. Тишина была густой и липкой. Лайола пыталась уйти от нее, спрятаться, закутаться в сон. Но сон не принес облегчения.

С рассветом все стало на свои места, жизнь потекла по привычному руслу: цветы сменяли звезды, а звезды уступали место улыбкам и объятьям, и Лайола делилась со Звездочетом своими соображениями, насчет того, какой наряд будет у грядущей осени.

Август принес в Калем теплый дождь. Он по несколько раз на день обрушивался на мостовую, разнося в дребезги пыль и приводя в восторг ребятню и двух рыжих косматых псов, пытавшихся зубами поймать капли на лету. 

Во второй декаде августа в Калеме праздновали День Хранителя Морей. Большой кованый сундук с золотом в присутствии сотен горожан опускали с самого красивого корабля в воду, даровали морской пучине в знак смирения и в надежде на благосклонность. К торжеству готовились весьма серьезно, продумывали каждую мелочь.

В прошлом году Лайола на праздник не пошла: Звездочет  уговорил ее остаться с ним в Башне и клялся, что истинный Хранитель Морей лично явиться к ним в полночь. Когда ближе к полуночи на пристани стихли пушечные залпы, а празднество стало перемещаться вглубь города, Звездочет пригласил Лайолу к телескопу. На самом кончике своего носа Лайола увидела огромную, с немного скошенным правым боком Луну. Она была так близко, что Лайола чувствовала, как от ровного дыхания светила подрагивают ее ресницы.

- Море повинуется ей, - доносился до Лайолы голос Звездочета. – Приливы и отливы – все в ее власти. Но она не подвластна никому, даже мне. Она совершенна.

Лайола молчала. Ничего прекрасного в Луне она не находила. В телескоп можно было рассмотреть каждую морщинку и неровность на ее гигантском желтом лице. Все оно было испещрено кратерами и походило на лицо женщины, тяжело болевшей оспой. Луна не смеялась и не плакала, казалось, что все формы радости и печали наскучили ей еще задолго до рождения человека на этой планете. Она была безлика и бесстрастна. Она была более чем одинока, она была одна…

…Этим летом Лайолу, как новую владелицу цветочной лавки, попросили заняться украшением пристани, кораблей и города живыми цветами. Вкусу ее доверяли безоговорочно. Ночью, предшествующей торжеству, сорок два матроса, подгоняемые Флорисой, растянули на пристани гирлянды из белоснежного алиссума, чайных роз и коралловых лилий.

Звездочет был в эти дни невероятно занят. Он готов был биться об заклад и клясться собственной жизнью, что вот-вот найдет ее. Ту самую. То, как трепетно говорил он о звезде для Лайолы, не могло не трогать. И она, глядя в его глаза, верила, что ожидание стоит того, что имя ее будет жить вечно, будет вознесено Звездочетом на небеса.

Лайола не стала уговаривать Звездочета пойти с ней на праздник – она все понимала, а он не просил ее остаться в Башне – он тоже понимал все. Вечером, надев простое синее платье, она в который раз вплела в волосы вереск и отправилась на пристань босиком. Быть может, это не соответствовало требованиям этикета -  явиться босой на торжество, но жители Калема привыкли к тем или иным особенностям поведения Лайолы. А некоторые даже научились видеть за ними нечто большее, нежели конфликт формы и содержания.

На пристани Лайола не стала примыкать к толпе, а составила компанию молодой акации, одиноко растущей меж тополей. Укрытая ее пышной зеленью, она не столько следила за ходом торжества, сколько за веселым пестрым шумом пыталась уловить отдалённое пение дельфинов, которые накануне Дня Хранителя Морей были вытеснены из бухты мощными торсами кораблей.

- Пурпурный вереск – восхищение и одиночество, – голос Охотника мягко подхватил Лайолу и вернул на пристань. Торжество подошло к концу, и люди стали неспешно двигаться в сторону центральной площади.

- На свете столько языков, но многие владеют одним или двумя, - глядя куда-то сквозь Охотника отозвалась Лайола. – А изучать язык цветов людям и вовсе недосуг. Я могу говорить, могу кричать на этом языке что угодно и оставаться не понятой.

- Почему Звездочет не сопровождает вас на праздник? – Охотник понимал, что вопрос мог показаться Лайоле слишком прямым, но он привык идти напролом, через дремучие леса, горные перевалы и топкие низины, только вперед.

Лайола в силу особенностей своего мировоззрения ничего странного в вопросе не заметила и ответила как есть:

- Он ищет звезду для меня, самую прекрасную и незабвенную. На это уходит много времени. Он назовет ее моим именем.

Видя, как в глазах Лайолы при мысли о звездах вспыхивают и пускаются в пляс миллионы добрых маленьких светлячков, Охотник не выдержал и отступил. Оставив в стороне Звездочета и его звезды, он поведал Лайоле о себе, о том, как почти круглый год странствует в горах, учится читать следы зверей и птиц, прислушивается к языку природы и наблюдает за тем, как из тишины, гармонии и света время сплетает полотно вечности. Лайола слушала рассказы Охотника, как ребенок слушает сказку, в которой чудеса поджидают тебя на каждом шагу. Он говорил просто и понятно. От его историй веяло горной свежестью, можжевельником и свободой. Лайола уносилась далеко, вслед за бурной рекой и видела, как вверх по течению идет на нерест форель и как огромный медведь выхватывает ее из воды когтистой лапой…

- Уже поздно, - неожиданно прервал свой рассказ Охотник. – Думаю, вас ждут. Завтра на рассвете отплывает корабль, я отправлюсь на север. Прощайте, Лайола, и не печальтесь более. Быть рядом с великими людьми тяжело. Да, любить их просто, просто ими восхищаться, но связывать свою жизнь с ними – трудно и даже больно.

Она кивнула в ответ.

В густом свете Луны Лайола казалась Охотнику невесомой, полупрозрачной. Она была неотъемлемой частичкой ночного неба, уснувшего моря и нежнейшего бриза, она была в каждом вздохе усталой планеты, она наполняла собой все вокруг. В ее глазах Охотник прочитал благодарность за то, что он умел понимать язык цветов и язык чужого сердца. И он мог бы оставить все как есть, подарить ей цветок акации, развернуться на каблуках и уйти в ночь, стать очередной доброй историей, сказкой или чудом. Но незримый лук был уже зажат в его руках и он чувствовал, что должен ее убить. Ах, если бы  она вдруг пошла прочь, кинув на ходу торопливое «Будьте счастливы!», она вероятно бы спаслась. Но Лайола не уходила. Она окаменела, замерла, как лань, чуя нутром, что в нее уже пущена стрела.

- Лайола, - Охотник произнес ее имя чужим холодным голосом. – Вы должны знать: звезды очень обманчивы… Они родились задолго до нас и многие из них давно погибли. Мы видим лишь их свет, за которым, быть может, нет ничего…

Он произнес последнее слово и, не найдя в себе сил смотреть на то, как она умирает, зашагал по алее, ведущей от пристани к городу. Охотник шел быстро, и ему казалось, он слышал, как под одинокой акацией застонало, надломилось и упало ее хрупкое тельце, но он так и не обернулся.

Время и пространство для Лайолы перестали быть одним целым. Она все еще стояла на пристани Калема, но каждое слово Охотника делало ее на десять лет несчастнее и старше. Мимо, кривясь в злой улыбке, проплыла вечность. Лайола стала пылинкой, и лунный свет понес ее сквозь Калем, к Восточным воротам, к Небесному Столбу.

Странная белокаменная башня смотрела на нее дюжиной усталых желтых глаз.  Лайола поднялась по винтовой лестнице на верхний ярус: она знала, Звездочет сейчас там. И он действительно был там, у телескопа, в плену звезд, пергаментов и фантазий. Заслышав шаги Лайолы, он обернулся: глаза его лихорадочно горели, на лбу выступила испарина.

- Ло, - задыхаясь, начал он, - как хорошо, что ты пришла. Я думаю, она совсем близко…

Но присмотревшись к лицу девушки, стоящей в дверях, он понял, что случилось что-то страшное и непоправимое.

- Звездочет, - громкий, как утренний колокол, голос Лайолы разрывал его на куски. – Это правда, что звезды давно умерли, что мы видим только их свет? Ответь!

Звездочет вгляделся в нее и  понял: Лайола смертельно ранена, силы стремительно покидали ее, и каждая секунда его трусливого молчания давала ей неоправданную надежду. Она была необыкновенна, она была для него всем, но он чувствовал, что спасти ее ему не под силу. Горечь неминуемой утраты нахлынула на него и сшибла с ног. Еще пару секунд Звездочет колебался и все же губы его разомкнулись в неясном шепоте:

- Да, Ло. Это так…

На мгновенье она стала той самой чудной Лайолой, которою он привык любить. В ее голосе послышались травы, колосья и детское удивление:

- Ты тратишь так много отведенного тебе времени на то, чтобы назвать моим именем ПУСТОТУ?...

Звездочет так и не понял, был это вопрос, ответ или приговор. Больше он склонялся к последнему. Еще пару секунд она оставалась Лайолой, еще пару секунд, чтобы больше не быть ей никогда.

Остаток ночи Лайола плутала по улочкам города, словно пытаясь в каждом уголке оставить частичку себя. С рассветом она пришла на пристань. Один из кораблей готовился к отправлению. Она, не раздумывая, взошла на него, и дельфины, перекрикивая чаек, пели для нее в последний раз.

Когда очертания Кале стали совершенно размытыми и море полностью овладело кораблем, Лайола услышала знакомый голос.

- Я знал, что вы придете, - спокойно сказал Охотник. – Вы слишком настоящая. Я не мог вам не сказать…

Лайола ничего не ответила. Она смотрела на море, и море смотрело на нее.

В одном северном порту Лайола и Охотник  вместе сошли на берег и отправились в горы. Охотник обучил ее всему, что знал. Лайола хорошо разбиралась в следах диких зверей, прилично стреляла из лука и могла выдержать долгий переход в горах. Они жили по законам природы: вставали с зарей и отходили ко сну при наступлении сумерек, задолго до появления на небе вечерней Венеры. Вместе им было легко – они говорили на одном языке. Лишенная звездного неба, Лайола совершенно перестала вспоминать о жизни в Калеме и Звездочете. Но порой во снах она видела себя запертой в башне без окон. Она металась по ней и царапала израненными пальцами бездушный камень, а по ту сторону стен та самая незабвенная звезда шептала ей: «Я здесь! У меня твое имя». Сны эти всегда предшествовали болезням и невзгодам.

Земля завершала свой десятый оборот вокруг Солнца, когда дороги судьбы вновь привели Охотника и Лайолу в Калем. К тому времени на карте почти не осталось мест, где бы они ни побывали. У них было две дочери: пяти и семи лет. Младшую звали Лайола. Семья Охотника сняла небольшой домик в западной части города и зажила счастливо и беззаботно. Девочки пошли в местную школу, а Лайола подумывала о том, чтобы снова заняться цветами. Встречи со Звездочетом она не искала.

Звездочет все также жил и работал в Башне у Восточных ворот. Через несколько лет после внезапного исчезновения Лайолы к нему под разными предлогами стала захаживать одна дама, и однажды ей удалось остаться. Звездочет не оказывал ей сопротивления, равно как и не проявлял к ней особого интереса. Даму, звали ее Фрида, все устраивало. Как-то раз она сказала:

- Милый, я была бы так счастлива, если бы ты назвал моим именем звезду.

И Звездочет пообещал, что назовет. Ему было все равно, какие имена давать пустоте.

Той зимой, в последнюю ночь февраля, в ночь, которая выпадает раз в четыре года, Звездочет вдруг увидел ее: небольшую, имеющую красный оттенок, мягко пульсирующую, как человеческое сердце. Она покоилась в лоне Венеры, словно дитя, уснувшее на руках у матери. Она была настоящей…

Вечерние газеты Калема и десятка других городов кричали наперебой: «Мифический спутник Венеры найден!».  В статье говорилось об очередном сенсационном открытии Звездочета.

…Фрида сидела за столом напротив Звездочета, жеманно кидая в его сторону взгляды поверх первой газетной полосы, которую она жадно пожирала глазами. То и дело, зачитывая выдержки их статьи, она неестественно смеялась и от этого чай, который пил Звездочет казался ему невыносимо горьким. Он знал, что эта женщина, такая неуместная в его жизни, ищет среди прочих слов на газетной полосе лишь свое имя. И он знал, что она его там не найдет. Не допив чай, Звездочет встал изо стола, и направился к двери. Обернувшись в поисках плаща, он увидел, как красивое лицо Фриды до неузнаваемости исказилось гримасой отвращения. Рот ее раскрылся в беззвучном крике, но она совладала с собой и лишь прошипела: «Потерянная Ло».

Выбравшись на свежий воздух, Звездочет побрел прочь от Башни. Мыслей в его голове было слишком много, поэтому он предпочел не думать ни о чем. Звездочет жил в Калеме очень давно, но никогда еще он не оставался наедине с его улочками, площадями и аллеями. Он доверился городу, и город привел его к ней. Сквозь припорошенное снегом оконное стекло он видел, как Лайола перед сном расчесывает волосы дочерям. Девочки что-то весело рассказывали ей -  она улыбалась в ответ. Звездочет вдруг почувствовал себя жалким воришкой, позарившимся на чужое счастье и тепло. Ему было стыдно, но отвести взгляд, заставить себя уйти он не мог.

Внезапно полные жизни и света глаза Лайолы отыскали его во тьме. И Звездочет прочел в них то, что никак не ожидал, не осмелился бы увидеть. На него смотрела та самая Лайола, верившая в ночное небо, звезды и любовь. Он вдруг понял, что исчезнув десять лет назад, она на самом деле всегда была с ним, в каждом уголке Башни, в каждом уголке его сердца. Она и была той звездой, его Потерянной Ло.

В комнату вошел мужчина, и свет в окне Лайолы погас. На Звездочета вдруг накатил приступ дурноты, он пошатнулся и медленно опустился на землю. От прикосновения его теплой щеки снег заплакал, талая вода унесла прочь его боль. Он протянул вверх руку и Потерянная Ло, его Лайола, оттолкнув Венеру, бросилась в его объятья, заливая все вокруг красноватым пульсирующим светом.





август- сентябрь 2012