Антиутопия 9

                АНТИУТОПИЯ 9


     Направо пойдешь - мастерская учителя моего Юрия Сергеевича, налево - бывшая квартира куратора нашего Натальи Валентиновны, назад - мой бывший дом на Елизавете, вперед - общежитие нашего университета. Вот и кафешка, куда мы любили бегать завтракать вместо первой пары.  И сейчас можно зайти, открыто.
     Ничего не изменилось. Те же сосиски с гречкой. Компот. Вкусно. И руки помыть, и в порядок себя привести есть где. Даже дорожную юбку на легкие бриджи поменять и кофточку на майку. Наваливается жара, а ведь всего десять утра.

     В более благодушном настроении я двигаюсь дальше.
     Направо пойдешь - роскошный дом Жени Парфеновой, первый из коттеджевых построек перестройки, налево - старенький домишко со скромным палисадничком и заросшим бурьяном, участком Саши Золотого, прямо - бывшая редакция журнала "Уральский следопыт", о, а это что за чудо?! Огромный, из синего стекла торговый центр,а напротив, весь из белого камня, храм с золотыми куполами!!! Если б я не знала, что мне надо вперед, я бы потерялась.
     Слава богу, Горсовет на месте, и Площадь 5-го года не переименована. У памятника Ильичу - стоянка маршрутных такси.
     Направо пойдешь - бывший Горком ВЛКСМ, где я подвизалась в период перестройки, прямо - бывший Обком КПСС, куда я попала в лихие девяностые, но мне надо налево, через плотинку, в университет. Ничего не изменилось, даже кафешка с открытой террасой на высоком берегу, куда мы любили бегать во время окон в расписании, открыта. Не удержалась, присела и сейчас на чашечку кофе.

     Так прошел еще час.
     Но идти уже было некуда - вот он, университет. Альма-матер. Екнуло ли мое сердечко при виде могучего и величественного здания, в котором я провела свои лучшие годы?! Екнуло. Через весь фасад главного входа висел огромный транспарант "УрФУ - Уральский Федеральный Университет - кузница  федеральных кадров". И только по бокам массивных дверей оставались забытые мраморные скрижали золотом "Уральский Государственный Университет им. Горького".  Внутрь меня не пустил вахтер. Он сказал, что документы нужно предъявлять в развернутом виде, но в моем случае это бесполезно, так как мои документы не на русском языке. Это на чешском, тут все понятно, настаивала я, вот и моя фотография, ведь это я, мы через час встречаемся курсом здесь, на крылечке, тридцать лет выпуска, мне бы хоть одним глазком, на четвертый этаж. Бесполезно.

     Этот час тянулся бесконечно. Пришлось пройти через сквер с незабвенным памятником Якову Свердлову, и там, возле Свердловской киностудии, купить в киоске бутылку воды. Три часа не прошло, пятисот рублей как ни бывало. Как они тут живут?! Я посидела в сквере не на одной скамейке, выкурила не одну сигарету, все равно притащилась на двадцать минут раньше назначенного часа. На скамейках перед главным входом стояло две сумки и рядом стояли два человека. Мужчина был смутно знаком, а вот женщину я не признала, поэтому осталась в укрытии, за кустом сирени. Только когда увидела могучего и величественного, как сам университет, Тарасова, спешащего к скамейкам с противоположной стороны,  вышла навстречу. Все обнялись и расцеловались, и даже я с этой незнакомой теткой.
     Откуда-то из-под земли возникли Плотников и Горлов.
     Опять все обнялись и расцеловались. И услышали крик Ларисы Гильметдиновой:
     - Целоваться! Без меня! Недопустимо!
    Она спешила к нам в необыкновенно розовом национальном одеянии - вся пухлая и воздушная одновременно, ее невозможно было не узнать. Певунья курса, она и здесь в одной руке держала гитару:
     - Из Читы! Четверо суток поездом! Чтоб только увидеть ваши неблагодарные рожи!
     - Я, я благодарный! - раздался вопль, и к ногам Ларисы припал Азамат Саитов, он тоже был с гитарой, и расцеловал Ларисе обе ручки.
      - Разврат, - констатировал Петя Лебедев, приближаясь с противоположной стороны, - эти заместители муфтий никогда нравственностью не отличались!

      И тут все посыпались как горох.
      И все загалдели.
      Лариса порывалась петь.
      Плотников по списку собирал со всех по две с половиной тысячи рублей.
      Набралось двадцать два человека.
      Последним появился Гоша Беляев, тот самый Гоша, которого исключили с четвертого курса за профнепригодность. Он, видите ли, по ночам в семейных трусах радио Свободы слушал, и даже письма  Севе Новгородцеву писал.

     Вот этот-то Гоша и провел нас мимо охранника на четвертый этаж, на факультет  журналистики, даже меня, под личную ответственность.
     Не то меня потрясло, что в аудиториях стоят те же учебные столы, за которыми сидели мы, а паркет в коридоре заменен на дешевую плитку, а то, что до сих пор деканом факультета является Лозовский и до сих пор преподает на кафедре истории печати великолепная Марго. Это сколько времени-то прошло! Оглянулась я вокруг - все щелкали фотоаппаратами - и увидела, что никто не изменился за тридцать лет, ну ни на волос. Те же жесты, те же повадки, те же словечки, тот же смех, говорю же, времени не существует.

     Автобус ждал нас у входа в университет, и Плотников отдавал последние распоряжения относительно двух бутылок вина и закуски на дорожку, я подошла к Горлову и спросила:
     - Толик, нет ли у тебя свободного места в машине?
     - Конечно, есть. А ты что, не хочешь вместе со всеми ехать?
     - Не хочу, - сказала я.
     - Узнаю брата Колю, - засмеялся Толик, - только нам еще придется в часовую мастерскую заехать, я обещал Азамату часы починить.
     - Мне все равно.
     - Что-то ты невесела, Кира. Может, тебе рюмку выпить?
     - Нет, спасибо, я поэтому и в автобус не хочу, что там пить придется.


     - Представляешь, я сумку свою с авоськой со скамейки забирала, а там еще толклась та, что первая пришла, - сказала я, когда мы уже тронулись.
     - Верхошапова, что ли?
     - Ну, да, Булдакова в девичестве, я ей говорю - извини, я тебя так и не вспомнила, а она мне - куда тебе, если все мальчишки нашего курса за тобой убивались, удивляюсь, как они вообще наши имена вспомнили.

     Толик хохотал так, что чуть не выпустил руль из рук:
     - Тридцать лет ждала, чтоб тебе эту фразу в лицо бросить! Ничто на земле не проходит бесследно, Кира.