Клетка. Глава 5

  Наша кареглазая умница не сдержала обещание и так и не пришла. В тот вечер Лена сильно напилась, и я, уложив её спать, поздно вернулся домой.
  Ночь была тяжёлая. Сначала снилась проклятая стройка, бессистемно, хотя реалистично и тягостно. Затем явился Сергей Константинович. Он в пустоте какого-то полузаброшенного подвала проводил инструктаж перед рабочими. Иностранцы в огромных штанах и фуфайках ничего не понимали, а профессор ругался, и, тыкая в них пальцем, кричал:
  - Вы только посмотрите, им оказана великая честь, а они даже не слушают, даже язык ни учат. Как же можно разгадать загадку для учёных с такими строителями? Да и как её вообще можно решить, если учёные – это строители?
  Наутро, желание увидеть человека, так прочно связанного с пониманием тайн мироздания, стало неодолимым. Я собрался разыскать его, но страшное происшествие изменила мои планы.
  Зазвонил телефон, но не просто так. Дурная примета предвещала беду – звенел домашний. Меня вызывала заплаканная Даша, говорила, что не может дозвониться до Лены. Из бесконечно длинного вчерашнего дня поступили новые данные о нашем эксперименте. Моя правота оказалась гораздо сильнее, чем я рассчитывал, и ничья в споре с нашим попутчиком Димой – отменялась. Трагедия с парнем рыжей незнакомки случилась быстрее, опережая все мыслимые прогнозы. После прощания с нами, когда разбушевалась стихия, молния попала в дерево, под которым прятались от ливня Кирилл и его друг. Поблизости находился пустырь, поэтому громоотводы панельных зданий не спасли. Логика подсказывала, что скорее всего только включённый мобильник мог стать подлинной причиной удара. Тем не менее, интуиция твердила – это зловещая смерть. В городах так не умирают. Тревога в груди росла: что может значить подобная нелепость? Дима погиб на месте, а привычный товарищ моих друзей в реанимации. Я обещал Даше навестить её парня, а про вчерашнее завершение прогулки, в частности, про иллюзию мертвеца за стенкой - умолчал. К своему стыду, я не мог не вспомнить, что, по правде говоря, мне сразу стало ясно, кого напоминало фантомное лицо в трафаретах брошенной одежды. (Если, конечно, отбросить его уродство и посильнее очеловечить). В дорисованных чертах что-то упорно напоминало о летчиках и вообще - о небе, ветре... О высоте, такой прекрасной и непохожей на свой истинный облик, видимый на земле. Кирилл, закованный в эти пустые галлюцинации, словно сбросил земную оболочку и стал тем, кем всегда мог быть, но не пытался. Хотелось верить, что видение смерти обозначало лишь ранение. Опыт прорицания поражал своей остротой, но за его правдивость ручалась одна моя совесть. Хотя и ей словно недоставало мужества признать действительность минутных совпадений. Надо сказать, и сама звонившая студентка на прошлой прогулке упоминала об опасности за стеной, а потом и в самом деле там произошло обрушение. Выходит, реальность по-настоящему уплотняется? О чём бы люди ни думали – это мгновенно становится правдой.
  Опять в мысли проникал замещающий преподаватель с его словами о спрятанной Клетке на дне космоса. Интуиция подсказывала – скоро из глубин небосвода она снизойдёт в мир дольний и понесёт своё знамя по городам. Но прежде чем ринуться искать институтского пророка я поехал к Лене, и на этот раз дорога была такой утомительной, что мозг успел вообразить нашу встречу столько раз, что когда она состоялась, он чувствовал себя обманутым. Даша всё-таки дозвонилась девушке, поэтому подобающее грустное лицо уже увенчало шею моей подруги, мы бесцветно поболтали, перекусили и отправились в больницу к Кириллу.
  Я так никому и не напомнил о нашем разговоре на стройке. И вопреки полноте и силе переживаний минувших суток, впечатления быстро забывались. Даже поразительно, будто какой-то демон не хотел, чтобы кто-либо ворошил секреты вселенной.
  Ещё примерно на той же неделе я возобновил учёбу на своём факультете. Пришлось солгать, что болел. Программу нагонять было сложно, но вполне посильно. Лёша укорял меня своим у-образным лицом и невольно веселил гримасами. Шли дни, и я растворялся в учёбе, а с друзьями из потока экономистов приходилось общаться всё реже. Зато свободного времени прибавилось, несмотря на уроки. Проанализировав события связанные с моей влюблённостью в Лену, разум понял, что эксперимент мы провели не на том подопытном. Истинной жертвой был я сам, а не случайная Оля с милой походкой.
  Последние полтора месяца мой мозг рисовал себе предполагаемую судьбу, предсказывал ложное будущее и пытался постичь идеального себя. Так обычно ловят за хвост мечту. Я любил бывшую одноклассницу, потому что упустил её однажды. Чувство к ней представлялась невозможным стечением обстоятельств, и моё стремление войти в мир Образца разрушило его своим знанием правды. Клетка стала настигать и моих близких. Медленное выздоровление Кирилла, нелепая смерть Димы, скрытая тоска Лены, и близкая сессия - всё это ввергло в уныние моих друзей и казалось, что это я со своими идеями заразил их неведомой болезнью. От неё угасало то, что раньше уподоблялось солнцу. Мой ум превратил запредельное в ещё один элемент планетарного конструктора пошлости. Я попытался узнать себя через вселенную прототипов, но не смог. Авантюра  привела к провалу. Хотя скорее просто решила уравнение судьбы в обе стороны. В параллелях истины мой двойник изначально был недостижим, и я дважды утратил душу, как копия пытающаяся приблизится к оригиналу. Однако с другой стороны, сердце укоренилось в торжестве идей Сергея Константиновича. И если он прав, то раз подобие существует, неважно есть ли прообраз, себя следует вести так, будто он реален, бросая тем самым вызов космосу. Пусть Клетка пошевельнётся и разрушит родной город твоих грёз, звёзды над ним всё равно ненастоящие и потому спасутся, упорхнув в бесконечность. Нужно только иметь в виду: твоя душа никогда не была тобой, но всегда была твоей.
  Оберегая Лену от своего избыточного внимания, я намеревался продолжать усиленно заниматься по своей специальности. Возможно, сознание снова увлекали надуманные муки, но теперь это происходило намеренно, ради благой цели. Я умел держать в себе ментальный вирус и мирится с ним, а она нет. Вероятно, во мне и в самом деле есть задатки учёного? А может просто сумасшедшего больного проказой.
  Часто мне хотелось вернуться в общество, сформированное спецкурсом по психологии, но чем больше умирало дней, тем основательнее забывалась близость, как будто я попал туда лишь по ошибке, хотя в своё время, собственно, так и было.  Но и в том зимнем недоразумении таился отзвук подлинного чувства. Иллюзия моей личности полюбила другую иллюзию, и сердце не могло предать безответно дорогое.
  Где-то через месяц после похорон мне приходило письмо от Лены. Она передала его из рук знакомых. В конверте содержались слова: «Я всё ещё жду ответа, как мне быть?»
Любовь загоняла в слишком узкие рамки и ставила в тупик перед этим вопросом. Я не знал, что лучше: напомнить подруге весь ужас нашего мира или позволить ей утонуть в собственной слабости и неведения.
  Решение дилеммы пришло спонтанно. Уже много недель мой взгляд в надежде блуждал по пролётам лестницы у кафедры физики. Глаза искали грозный силуэт величественного профессора, но как назло Сергей Константинович не появлялся. После Лениного послания, я думал разыскать его, но, к моему удивлению, это было не просто, он ни у кого ничего не вёл, хотя значился в расписании преподавателем у нескольких потоков. Стоило подойти к окончанию любой его лекции или семинара, как неизменно приходилось натыкаться на незнакомых или просто не тех людей.
  Однажды в коридоре соседнего корпуса я случайно встретился с Олей. Мы поздоровались, и она неожиданно и очень словоохотливо начала демонстрировать меня подругам. Мой образ был уже известен в её группе как образ экстрасенса, предсказавший смерть её парня. Соответствовать ему не составляло труда. В моём присутствии все делали сначала улыбчиво любопытные физиономии, а потом сменяли их на выражения скорби и заинтересованности. Первое время мне это нравилось, потом утомило. По Олиной просьбе я часто заглядывал к ним в группу, чтобы погадать по руке. От скуки приходилось превращать гадание в шоу, много шутить, и, не сильно напрягая фантазию, умудряться угадывать какие-то факты из людской биографий. Юмористические пророчества тогда приобретали очевидную популярность. Слух обо мне разлетался, и даже в поток физиков стали всё чаще приходить студенты с разных курсов и факультетов. Моя репутация породила ещё и врагов с подражателями, что только утраивало всю эту театральную деятельность. Цирку не было конца.
  Когда тянуть с ответом Лене стало невозможно, я навестил могилу Диму. Само собой на похоронах меня не было, и, в общем-то, нас ничего не связывало, но чувство такта не позволяло просто так использовать дары своего успеха. Отчасти я верил, что ими обязан мёртвому. Могила содержалась в чистоте, и участок овевала ухоженность, но мои руки привели обстановку в ещё более очевидный порядок. Были приготовлены и свежие цветы.
  На обратном пути вдоль памятников я раздумывал над ответом своей однокласснице, и глаза мои, хоть и скользили по рядам камней и деревьев, всё же смотрели в основном воображаемые картины. Ноги шли почти наугад, слепо, и постоянно удлиняя себе дорогу. Почему-то не хотелось покидать этих мест, не приняв совсем никакого решения. Действительность определённо уплотнилась до предела, ибо иначе неясно, как я оказался именно у того надгробия, к которому меня влекла судьба. Резвый затуманенный взгляд совершенно не читал всплывающих перед собой фамилий. Лишь один раз, повинуясь странному инстинкту, он коснулся высеченных букв, и движение мгновенно прекратилось, разум принялся сопоставлять слово с инициалами. Эльзаров Сергей Константинович. Вместо эпитафии пустота. Могила была не старой, но и новой тоже не выглядела, ненастные дни по-своему осудили её. Немного поколебавшись, я повторил ритуал и для этого захоронения. Рядом с одиночеством, запертым под землёй, ощущалась свобода, что позволяло без страха говорить о Клетке и Мире Образца, да и вообще о чём угодно, не боясь навредить собеседникам. Оттого и в душе становилось легко. Ко мне вернулись силы и уверенность. Я уже твёрдо знал, что делать, когда чувства достигли предела, и в мыслях уплотнился порядок. Сердце поработило одно желание. Спасти от муки свою возлюбленную и остальных людей. Ведь случайные встречные тоже ещё пока не пустое место, кто знает, как будет вести себя вирус правды в их телах, если я их заражу?
   Тем же вечером причудливые сплетения фантазий оделись на почтовой бумаге в наряды бледных фраз: «Клетки нет, мы свободны, забудь правду, с тобой ничего не случится, у тебя отличное будущее, говорю это как успешный экстрасенс. Прости, если ты хотела развить мою философию и увенчать её какой-нибудь верой... всё хорошо».
  Неумолимая энергия требовала тут же запрятать послание аналогично в конверт, но я раздумал и, порвав написанное, воспользовался электронной почтой.
  Во сне ко мне явился погибший профессор. Он был одет в костюм скомороха и нехорошо плясал. Весь танец и всё одеяние учителя хотелось назвать глумлением над чем-то святым и важным. Покойник смеялся и повторял, что завтра начнётся Великий Исход. Семена откровений упали, и их не остановить. Я пытался унять безумного, но он был невозможно подвижен и вертляв. Дело происходило на улице, и мимо возвращались со смены рабочие, ремонтирующие дорогу. Увидев мои тщетные попытки, они бросились помогать, принимаясь ловить Сергея Константиновича, а клоун всё не прекращал вопить, что строительство завершается. Один из рабочих с досады ударил одержимого кувалдой и упал замертво. Ещё пара его сослуживцев вступилась за товарища, и их постигла та же участь. Бывший преподаватель почувствовал агрессию и начал сам нарываться и убивать опешивших незнакомцев касанием. Неожиданно перед глазами пронеслась толпа бегущих людей, а за ними летящая огромная железная конструкция. Я видел как она давила встречных, пронзая насквозь поручнями. Металл блистал на солнце и смеялся. Кровь напоминала варенье. Клеточная змея взлетала в облака, пряталась там, и снова падала на город, чтобы преследовать новые людские потоки.
  Кто-то легонько тронул меня за плечо. В наваждении тяжёлых грёз почему-то подумалось, что взгляд найдёт за спиной вечно серьёзное лицо Лёши, и я не обернулся с какой-то злой досадой на сердце. Однако, вызвав удивление и страх, прикосновение повторилось и стало ещё реальнее. Так не бывает, пронеслось в голове, и, осознавая что нахожусь во сне, моё сотканное из мечты тело резко опрокинулось всем корпусом назад.
  Никого не было. Только дома длинными рядами окаймляли шоссе. Между ними что-то назревало. В воздухе чувствовались какие-то колебания. В груди трепетал холод, и не рождалось никакой уверенности в том, можно ли теперь проснуться? от этих сомнений желание нежиться в постели тут же пропало. Я вглядывался в просветы улиц, и шевеление пустоты усиливалось. К своему ужасу разум понял, что совершенно беспомощен, а из «ниоткуда» начинали лесть мелкие обрезки стали, похожие на детальки старых детских конструкторов. Они суетливо заполняли пространство. Пахло железом, и элементы сплетались друг с другом в отвратительной и противоестественной гармонии. Земля дрожала, сердце отбивало громогласный ритм, а здания падали, издавая протяжные стоны, как умирающие стадные животные.
  Выжившие постройки колыхались, словно деревья в страшную грозу. В паре метров от меня материализовался каркас, на который что-то старалось нарасти и не могло найти ничего под рукой. Неудержимой магнитной силой к огромной башне притягивалось много всякого хлама. В последовательности отбираемых предметов чувствовалось кипение мысли, иными словами, на зов летело не всё подряд. Непостижимый железный организм собирался что-то сказать своими действиями и просто не находил нужных формулировок. Некоторые предметы прилипали к нему, но ни один не задерживался надолго. Машина пробовала использовать и некоторых людей, но механизм не притягивал живых, лишь чудовищный ветер поднимал с земли мертвецов. Картина летящих тел завораживала. Сначала мой ум сравнил такой натюрморт с явлением чего-то святого и даже красивого, но только увидел обезличенные смертью выражения, начал в панике молиться. В ушах нарастал гул. Семьи, составленные из хаотичного набора горожан, одиночные бисерные украшения, и случайные номера газет - летели к вершине каркаса и падали подле меня. Пытаясь спрятаться от вещей, я оглядывал местность, и уже всюду, как огромный сорняк типа Борщевика, разрослась разбитая квадратами пустота.
  Она рвалась в лучший мир, где могла бы нанизать на свои стержни комнату, обстановку и мебель. Поместить в себя счастливую пару, ласкающую детей и домашних животных. Но всё к чему она прикасалась здесь – умирало. Внезапно одна ветвь пронзила небо, и что-то толкнуло меня в плечо. Повернув шею, тело почувствовало, как ветер его настойчиво куда-то зовёт. Ум снова вспомнил о Лёше, и наступило долгожданное пробуждение.
  Три часа ночи раскрашивали темноту через экран телефона зловещим изумрудным сиянием.
Из всех странностей увиденного кошмара более всего поражала несвоевременная мысль о смешном сокурснике. Удивительно, что только это, но судя по всему, так сказался шок. Приходилось яростно искать ответ, в чём заключается связь ботаника с идеями ограниченности?
  Мне подумалось, что я найду его, если запишу фантасмагорию. Включив настольную лампу, руки принялись скользить по страницам. Процесс продвигался с трудом, эмоции бессистемно заполняли задние листы тетради, но ничего не выходило. Всё представлялось чужим, и сознание не могло выцепить привычного, от скуки вновь хотелось спать. Полежав над клетчатой бумагой ещё полчаса, я от усталости решил писать наугад и, дойдя до места не случившегося появления Лёши, неожиданно начал врать. Словно нечто не позволяло увековечить страшное продолжение.
  Чернила обретали форму:
  … Змея из железных квадратов взмывала до облаков, пропадая в них так, что хотелось  верить в её окончательное исчезновение. Но не проходило и минуты, как она возвращалась на улицы. 
  Пока я глядел на чудовище, меня кто-то дёрнул за плечо
  Это был мой одногрупник, и без пяти минут физик - Алексей.
  - Ты правильно делаешь, что не бежишь - говорил спокойный учёный - все прохожие бегут и от того умирают.
  - А разве не из-за механической твари?
  - Нет, их губит страх, Змея всегда летала там же, где и сейчас, бесприютно искала того же и в тех же глубинах, просто теперь зародилась новая традиция, внезапно быстро окрепла и уже велит сломя голову прятаться в пасти монстра. Но я собственно здесь по делу. Ты знаешь, какую допустил ошибку?
  - Не думаю, что до конца понял, о чём ты.
  - Ты многим рассказал о Клетке и её величии. Твои друзья поверили тебе и потом забыли учение, а значит они сойдут с ума. Тот, кто один раз увидел правду, не сможет от неё спастись. Твоим словам предстоит научить каждого искателя счастья жить в нашей вселенной, не закрывая глаз от солнца, иначе с окончанием строительства, и того, что за ним последует – никто не выживет.
  Если тебе последнее время казалось, что мир с годами всё больше сходит с ума, знай, это были признаки пробуждения Великого Знания, но только сейчас оно действительно оживает. Люди больше не радуются новому, они видят пустоту и совсем скоро осознают, что за небом скрыт потолок, а за ним каркас, пронзающий всю вселенную. Волны самоубийств, безумие, гражданская война – это звенящие голоса завтрашнего дня. Наступит миг, и опасные молнии в мегаполисах лишь подчеркнут назревшие перемены. Человечество будет метаться и творить страшное, только чтобы в горячке снизить боль понимания истины, которую теперь ничто не будет скрывать. Завеса тайны рухнула.
  Так что начинай делать то, что задумал, немедленно! Всегда лучше начать заниматься заранее, а не когда поджимают сроки… Бойся коллективной шизофрении.
  Порыв вдохновения иссяк, и я облегчённо лёг спать. Перечитать написанное мне довелось лишь наутро, через два дня, и тогда сердцу показались ребячливыми все эти самоубеждения через третьих лиц.
  Совесть твердила, что, вероятно, по моей вине в действительность вошла тайна, не достойная открытия. Душу мучил стыд, скованный неопределённостью положения, ведь о моём грехе знал только я, и потому казалось, что его и не существовало. Даже скептически настроенная Даша не могла понять, какие опасные слова касались её слуха. И меня угораздило позволить друзьям их забыть… Лену я ещё и убедил в этом, но сможет ли она? И не породит ли сходное беспамятство проблем более чудовищных, как было с её братом?

…

  Не прекращались хмурые неопределённые дни. На улицах было сухо и ветрено, песок оседал на волосах и одежде. Двигаться через арки вообще стало невозможно. Прохожие расплывались в злобных оскалах или утопали в скудных летних накидках. На лицах сокурсников царило возмущённо-иррациональное удивление и испуг. Сессия отображала окружающих подобно художнику. Стёкла машин изрезал раскрошенный щебень.
  В день сдачи последнего зачёта, устав от томительного ожидания, я поднялся на 10 этаж посмотреть расписание экзаменов. Моя лень, вызванная кипучей умственной деятельностью, не позволяла переписать полностью список решающих дат. Поэтому почти во время каждого визита в институт стремление вперёд возносило меня наверх, где глаза старались запомнить наизусть грядущие события.
  Обычно рядом сновало много народу, но к тому дню основная масса студентов уже переписала цифры из настенных объявлений. Находясь в одиночестве, я мог рассматривать модель своего будущего с ни к чему не обязывающей медлительностью. Лучшее занятие, когда приходится убивать время – оценка надвигающихся перспектив, пока ещё нет забот по их воплощению.
  В череде неожиданных вспышек волнения, вытягивающих меня из океана скуки, я заметил, что под расписанием закреплено ещё что-то. Вытащив неизвестные бумаги из стендового кармашка, руки отдали взору старые списки занятий на семестр. Фамилия Сергея Константиновича приветствовала меня как своего знакомого. Глаз то и дело цеплялся за неё. В те же мгновения в коридорах ощущался ветер, бушевавший на улице, и словно чьи-то невидимые шаги приблизились ко мне по коридору, но замерли. Пыль плясала около стен. Ряды чёрно-белых фотографий будто окаймляли одно единственное изображение.
  "А я ведь почти ничего не знаю об Эльзарове" – пронеслось в голове. Мне довелось услышать его учения, увидеть его могилу, но интереса прикоснуться к его судьбе так и не возникло. Скоро начинался зачёт, прошло уже порядочно времени, а моё место в очереди - близко к началу. Нужно было спешить. Однако порыв сентиментальности, похожий на робкого призрака, заставил меня зайти в деканат и узнать что-нибудь о загадочном преподавателе. Там моё стремление не нашло отклика. Содружество людей, сидевших за дверьми, делилось на молодых, мало интересовавшихся биографией умерших, и на привычных ко всему учёных, но даже они не могли воскресить память о недавнем коллеге. По крайней мере, не намеревались раскрывать её так, как мне бы хотелось.
  Убедив себя в том, что попытка исчерпана, я направился к месту проведения зачёта, как вдруг массивная тень, ёрзая то вправо, то влево, начала расти за плечами. Вскоре из-за спины нарисовался щуплый паренёк. Маленький, заросший волосами и с неправильным прикусом. Он говорил настолько невнятно, что я даже не понял ко мне ли он обращается, лишь после повторения его слов и значительной паузы до сознания дошло - неизвестный ведёт речь о Сергее Константиновиче.
  - Подумай, кто первый ему рассказал о ней – повторял чудаковатый мальчик. Ты же знаешь о чём, да? не придуривайся! Отвечай!
  Его лицо наигранно морщилось. Виноватая улыбка расползалась морщинами, как у детей и душевнобольных. Можно было подумать – он шутит.
  - Я не понимаю тебя, излагай яснее и короче, и не ори.
  - Ты же понял? – парень ошарашено отступил назад. Мне удалось воспользоваться шансом и выскользнуть, продолжив движение к первому этажу, но неизвестный шёл следом.
  - Не обманывай, не ври, этот старый хрыч рассказал тебе мою идею, ты ещё с ним наедине остался. Не верь ему, знай! он у меня её украл, слышишь! Она моя! Я давно её выписывал, сочинял каждый день дома строчечка за строчечкой, а твой Эльзаров взял да всё и… выдал, а ещё где? на дополнительных занятиях, подменяя Фёдора Дмитриевича, этого идиота. Он опозорил меня и забрал выстраданную славу, сволочь!
  - Что ты мелишь, дурачок? Коротышка сильно действовал на нервы. Меня вообще злит назойливость, но помимо общей своей отвратительности он раздражал тем, что, судя по всему, собрался идти со мной на зачёт. Не хотелось показываться в его сопровождении перед потоком.
  - Я отправлял письма в разные инстанции, говорил, как опасен прогресс и наука, объяснял ограниченность мира, рисовал им зарешёченный куб, но всё без толку. Они ничего не понимают. А Константинович всё извратил, сдуру пришлось довериться ему. Я рассказал по наивности идею, думал, он как бывший крупный учёный, с почти мировым именем, поймёт меня, но куда там! Ему мерещилось, что перед ним просто студентик, у которого можно безнаказанно воровать! Хи-хи, Он извратил всё по-своему и передал тебе и даже пытался всем вам всучить свой подарочек. Я сидел в тот день на задней парте, помню, как ты пару получил и проспал целый семинар, а потом давай кричать и спрашивать с места про всякие нюансы, а препод смущается, не знает, что сказать, на ходу ответы сочиняет. Умора, ты прям развеселил меня! Ну ничего, скоро ещё смешнее будет!
  Пока помешанный продолжал свою бессвязную речь, я наблюдал и кривился в усмешке, видя, как всё его лицо пошло ходуном. Он то облизывал губы, то щурил глаз, то ёрзал носом. Его образина походила на ширму, и то, что ещё присутствовало за её поверхностью, усилено имитировало жизнь и эмоции. Парень ассоциировался с образом Сергея Константиновича из самого первого сна об учёных и красных стульях. С тех пор мне не прекращает казаться, что в том кошмаре и был именно этот человек, а не Эльзаров.
  - Так ты на вечёрке учишься, Вась? – грубовато разрывая забуксованный разговор, я приблизился вплотную к незнакомцу.
  - Что? Я? А тебе что? Лучше скажи, ты растрепал уже кому-нибудь о Ней?
  - О чём?
  Паренёк улыбался и не желал отвечать.
  Пошатнувшись у его носа, моё тело начало быстро удаляться. Конечно, первая мысль была ударить ненормального, за этим, собственно, я к нему и придвинулся, но в последний момент раздумал. Не хотелось проблем перед экзаменами. К тому же прилипала прекратил ходить за мной.
  - Смотри, если рассказал – доносилось сзади – они станут видеть реальность как я. А если нет – не важно. Скоро Клетка пронзит облака своим контуром и вторгнется во вселенную Образца, как выразился бы этот старый олух. Выдумал, блин, планету прототип – это ж надо было! Бездарь! Необразованщина! Борхеса надо читать! Мир – это подобие без исходника, а космос – только склад ключей без дверей. Сон внутри другого сна. Чуешь, как наш Серёга понагородил логики! Хи-хи. Клетка неодолима, и она есть всюду: и в мечтах, и в делах, и, само собой, в словах. Ты уже видишь кошмары? Помнишь, как там стержневой каркас пытался найти себе кожу и одежду среди людей, но не мог, ведь так? Знаешь, что он искал на самом деле? Он хотел выведать основу всех упований каждого человека. Ту, что и есть этот самый Мир Образца, и, не сомневайся, поручни равнодушия достигнут вашего рая рано или поздно, и тогда уже нельзя будет мечтать, невозможно станет доказать, что ты не робот и не часть ненавистной тобой вселенной. Нет никакого выхода, слабо такое вообразить, а? Лучше приготовься загодя, а не в последний момент, как ты привык! Уже примирись с фактом, что любые грёзы надо заземлять, только тогда они настоящие, мёртвые, а иначе халтура выйдет, поэзия, фальшь! У нас ведь нет прав на веру в несуществующее. Нужны доказательства. Я за последние месяцы многим принёс истину и подробно поведал про безличие и смерть каждой иллюзии, и знаешь что заметил?… Мне многие верят, не хотят, а верят. А кто не верит, тот теряет образ и подобие Господне, так сказать. Не пройдёт и двух дней, как люди поймут. Помяни моё слово… 
  Громкость крикливого дурака на протяжении этой тирады успела описать окружность. Хоть бесноватый не двигался, и не составляло труда продолжить путь, внутри уже разгоралось мятежное пламя. Это не была злость. Просто подобие души в моей груди не могло терпеть осквернение памяти и мыслей хорошего учителя. Зайдя в первый попавшийся кабинет, где студенты дружно что-то зубрили без преподавателя, я, не спрашивая у них разрешения, взял стул. За спиной раздался одобрительный хохот одного из обитателей комнаты.  Придавая себе суровый вид, мне представлялось необходимым двигаться в сторону философствующего болтуна.  Тот не замолкал ни на минуту, лишь в уголках глаз сверкала та форма бесчувствия, которую при желании можно назвать любопытством.
  На расстоянии удара я припомнил всю речь провокатора и с силой махнул железными ножками в сторону его головы. Однако сумасшедший оказался ловок и в последний момент увернулся, припустив через весь коридор, сотрясая его свиным визгом. Хотелось кинуть стул вдогонку, но я сознавал, что не доброшу, и отнёс мебель обратно. Лица студентов смотрели заинтересованно и со скрытым смехом, но никто ничего не сказал.
  На зачёт мне удалось попасть впритык к моменту, когда на моё место уже претендовала какая-то девочка, а Лёша мужественно отпихивал её, сопровождая процесс жалобами на несправедливость. Урегулировав ситуацию, одногруппники втолкнули опаздывающего внутрь кабинета. Так я, наконец, попал в тихое помещение. Его древесные цвета и широкие окна прекрасно сохраняли солнечное тепло. Напряжение не исчезало лишь по той причине, что в самый ответственный момент в уме словно не осталось ни одной мысли и предметы вокруг воспринимались нечётко, как в трансе.  Тем не менее, подготовка к ответу проходила спокойно, а атмосфера была уютнее, чем в пространствах за пределами аудитории. От этого уверенность постепенно возвращалась. Не желая сосредотачиваться на предмете, разум пытался вспомнить, откуда появился тот коридорный психопат. Стычка с ним не давала покоя. Задачи из билета решались как-то на заднем фоне, сами собой. Мозг же, по большей части, всё ещё продолжал переваривать недавнее происшествие и анализировал: безумный долгое время сидел зачем-то в деканате или следил за мной? От подобных размышлений становилось не по себе. К счастью, хотя бы материал по сдаваемому предмету был выучен, и у меня получилось удачно завершить зачётную сессию. Даже нехорошие мысли не помешали.
  Сокурсники восхищались моим спокойствием. Я сдал на пять самый трудный зачёт и производил впечатление совершенно ненапрягающегося человека: опоздал к своей очереди, чётко и внятно отвечал, а после сдачи уселся есть сэндвич из автомата с едой.
  Душу жгли предчувствия. Хотелось пить, но ничто не утоляло жажду. По дороге домой улица не охлаждала ветром. Лишь дыхание пустыни и обжигающий шквал песка устилали мостовую. Отовсюду слышался стук молотков и крики рабочих. Строительные леса отзвуком сожаления падали на дно зрачков. Лучше бы они оставались простыми лесами – проносилось в голове – не умирали, становясь древесиной, из которой делают кресты да опоры. Их помощь только мешает, а небо и без того держится из последних сил. Небоскрёбы не могли выдержать высоты.
  Проделав привычный маршрут до квартиры, я глубоко задумался о сущности произошедшей неприятной встречи. В своё время мне доводилось много читать о разных психических болезнях. В ту пору каждому почему-то казалось, что это очень круто – интересоваться отклонениями от нормы. Был ли в подобном протест против отцовского стремления к порядку, или в сердце жил истинный интерес ко всему ненужному, но в итоге в моём уме всё ещё хранилось много неожиданной информации. Тем вечером, после удачно сданного предмета, страхи пришли ко мне уже на исходе волнующих событий. Я впервые, наверное, за свою жизнь задумался: "нет ли в сознании сбоев, в порядке ли мозг? Быть может, неспроста сумасшедший заинтересовался моей персоной?" Кто-то из психиатров считал, что очень плохо, когда больные принимают тебя за равного. Ненормальные безошибочно определяют себя подобных. А я ведь, плюс ко всему, если судить непредвзято, одержим сверхценной идеей. Да ещё не утешали нахлынувшие воспоминания. Будто нарочно лезло в голову, как однажды осенью, перед событиями, с которых начинался мой рассказ, мне довелось дать себе клятву  совершить самоубийство, если в жизни так и не произойдёт ничего значительного. Душа, видимо, так хотела свободы, что готова была любыми путями вернуть контроль над реальностью. Само собой, депрессия – верный спутник потери рассудка, и в тот день это по-настоящему пугало.
  Усиленно пытаясь вспомнить все приметы шизофреника, я прокручивал одну и ту же формулу в голове: "если разум ещё цел, то нет ничего важнее в жизни, чем сохранить его здравие. Нужно, если потребуется, приложить любые усилия, только б не свихнуться и не потерять личность". Но меня волновало, каково моё нынешнее состояние? Приняв за аксиому, что сегодняшний незнакомец – безумен, интуиция советовала избегать сходства с ним. Приметы ненормальных бесконечно путались в памяти, и было чувство, словно в душе, как на теле, вскочил огромный отвратительный прыщ, и я метался в панике, не зная что предпринять.    Особенно ясно всплывала перед глазами такая фикция – мол, у шизофреников лицо должно отражать исключительно безличие и пустоту. Оно никогда не являет подлинных перемен, одни гримасы, и в основе своей неподвижно и мертво. Из рек нервозности нахлынул порыв деятельности, и, отчаянно ринувшись к зеркалу, я стал с силой всматриваться в себя. Но взволнованная физиономия красноречиво умалчивала как о нормальности отражённого, так и о его заболеваниях.
  Всерьёз глядеть на свои вздыбленные волосы и напуганные глаза всё равно не представлялось возможным, поэтому в итоге, в качестве вывода и послесловия к приступу мнительности, было решен, только на всякий случай, как-нибудь сфотографироваться или ещё раз посмотреть в это же стекло. Нельзя же окончательно заключить: меняется лицо или нет, основываясь всего на одной проверке?
  Через пятнадцать минут я поужинал и полностью вернул себе бодрость духа. Лишь около полуночи бред сегодняшнего психопата настиг меня опять. Теперь безумные фразы направляли пересыхающее русло напряжённости через страны грёз. Ночные призраки выстраивались в ряд на берегах и будили тоску, не давая ответов и оставляя сновидца потеть под одеялами и плащеницами мрака. Вот только мой ум, опоясанный плотностью жара, всё равно наметил план спасение от возможной потери самого себя и, как лодка, упорно скользил в океан действительности. В нём неистово рождались вопросы наподобие:
  Только ли ненормальные интересуются мыслями об ограниченности бытия, или есть ещё здоровые философы? А также – Обязательно ли сойдут с ума те, кто не принял знание о замкнутости мира и не-слиянии с мечтой?  Постепенно всё чётче в моих размышлениях вырисовывалась твёрдая идея. Неуловимой нитью или мелкой молнией вспыхивала дальняя взаимосвязь между учением о границе мироздания и безумием. Загадку для учёных одолеть не получалось, но мне было понятно, что важно то, как человек воспринимает предел вселенной. Складывать свою головоломку я, видимо, обречён всю жизнь, и гораздо грамотнее будет просто научиться двигаться к решению, а не найти конечный ответ. Сердцу нужно перебороть вирус Клетки, создав собственное мировоззрение, балансируя между реальностью и красотой. Все лишившиеся рассудка ломались под гнётом неудержимой правды, а по-настоящему выдержанные люди – нет. Вот, например, Сергей Константинович разработал обнадёживающую концепцию борьбы с Клеткой. Сумасшедший с вечернего факультета в условиях уплотняющейся действительности, где уже любая фантазия воплощается в реальность, пошатнул мировоззрение профессора своей болтовнёй, но слуга науки смог принять истину, что вызвало негодование у больного студента. Эльзаров старался подарить нам любовь к логически обоснованной лучшей реальности, даже несуществование которой не освобождает нас от обязанности служить ей. За это я безвременно благодарен ему как учителю. Мы призваны жить подобно овеществлённым теням, ради незримого света. И никто не имеет права отменить этого долга, ведь именно он делает индивида человеком.
  В принципе, разницы между фактами и творчеством - нет. Нам нужно только сознавать и чувствовать. Единственная возможность справиться с невыразимостью мечты и скорбью мироздания – постоянно упражняться, наводить чистоту в сердце и голове. За грани решёток бытия не выбраться, если забвение затуманит все способности к восприятию. К сожалению, общество живёт праздно, и его часто убивает неподготовленность к атаке. Когда-нибудь любой может сойти с ума и разувериться во всём, а это, по сути, синонимично смерти. Природа уничтожает тех, кого считает слишком похожими на себя. Если она подумает, что ты поможешь ей загубить твою же мечту – всё пропало. Так что нельзя давать повода. Если есть к чему стремиться, нужно дорожить целью и отвоёвывать душу, сгорая перед лицом безличия, и не важно, какие страдания последуют в наказание. 
  Кто-то обретает Мир Образца в сочинении новой действительности, как художники и писатели, другие пытаются материализовать мечту в своей биографии, подобно актёрам. Но едино то, что нет ничего более значимого, чем сохранение правильных пропорций. Именно это я и пытался сделать, общаясь с потоком экономистов и Леной. Мой воображаемый двойник, как театральная маска, превращал жизнь в искусство. Он лгал, но за словами не таилось греха.  Выдумав себе идеал и не найдя индивидуальности, я, может быть, потерял время, но хотя бы понял, что существую. Вселенная несовершенна и "непреодолимо не покидаема", но даже в её замкнутости есть приятные и светлые места, подобные окнам, сквозь которые виден предполагаемый лучший мир.  И эти пространства спят в наших грёзах. В любом Творчестве и произведении искусства скрыто больше геометрической правильности, чем в творениях стихийных. По крупицам создавая лучшее из составных элементов окружающего, мы обретаем любовь. А однажды именно она обнимает нас округлостью бесконечности, и незримое стекло реальности треснет, смешав искателей истины с потоком прекрасного. Главное помнить, что ожидания не оправдываются – они бессмертны и всегда правы, как обещания. Если меня когда-нибудь попросят изложить план воздвижения рая на земле, я отвечу: нужно всё оставить по-старому, просто строить не уродливые дома и временные пристанища, а радующие глаз жилища. Чтобы не хотелось их потом разрушить. Каждый шаг должен отразить совершенство!
  Впрочем, дальнейшие деструктивные события тоже продемонстрировали неплохой выход из ситуации. Ведь чем хуже качество нашего существования, тем сильнее надежда на чудо. И если задуматься, разве есть что-нибудь важнее внезапных перемен и обновления? Уж чего я боялся в Клетке более всего, так это невозможности соприкоснуться с неземным и неиспытанным. И пусть бездумные исправления порядка вещей ни к чему и не ведут, зато мне верится, что мгновенная свобода может сделать жизнь похожей на изысканную декорацию, где по крайней мере на какое-то время, и для некоторых из нас, действительность всё же станет отражением запредельности. Поддерживая эту мысль, хочется надеяться - люди будут хорошими актёрами, и я смогу увидеть самого себя в их толпе, как видят двойника чужой судьбы, едва пересекаясь с ним взглядами. К сожалению, ясно - выходом из замкнутости потом снова станет созидательное искусство, а в нём уже не будет поддержки крушениям пошлости. Не важно, банально ли это или хорошо. Но я решил тем вечером обрести душу в её отрицании, довериться чувствам. Снимая с себя любую маску, мы буквально кожей ощущаем пульс своего истинного Я, а мне хватит и единого соприкосновения с вечностью. Пришло смирение... Надеюсь, в невинном карнавале моего творчества душам проще быть бессмертными. Горькая правда затопила моё сердце пустотой... И в пустоте звучала прекрасная музыка...