идеальная иллюзия

       Началось это два года назад-история радости. Почти два года. 2010. Время года - весна. В то утро она встала с тревогой на душе, после бессонной ночи. Сегодня первое мая, думала она, нужно что-то менять в себе, кардинально менять. Она долго лежала в теплой постели, все никак не могла справится со своей неподдельной привязанностью к кровати. Тёплое, ласковое весеннее утро за окном пахло спелым шелковичным небом вперемешку с ароматным медово-лимонным солнцем и сладкими сливочными облаками. Тихий ветер нежно прикасался к молочно-снежной вишне, которая, словно безмолвный обломок маскарада, раскинулась под её окном. Снег вишни. Метель мая. Бешеная вишнёвая метель. Наступает миллениум........
                ***
       Голос седовласого профессора глухо отбивался в голове - где-то в самой подкорке. Желтые и зелёные папки, черный портфель, рассеянность, как, впрочем, и все гениально умные люди. Стены приятно-зеленого цвета, приглушенный свет навевает атмосферу больничной палаты. Интересно, это только в ее изболевшемся воображении такие ассоциации или все в этой аудитории так думают, или всем здесь все равно? За окном еще зима, последние дни февраля, 27 день. Прошло уже почти два года. До мая еще так далеко. Дотянуть бы до мая. Как же она мечтала год назад дотянуть до мая. А он выдержал лишь до апреля. Лишь в апреле он понял, что "пусть я буду самым глупым в мире, но так будет лучше". Не верится в эти два года, будто шутка. Два года счастья, радости, робости, боли, физически-конкретного одиночества при видимой виртуальной заполненности, два года любви, любви в одну сторону; во вторую сторону - нелюбви. Два года исполненного нектаром до краев сердца, что, казалось, этот сладкий мед вот-вот должен тонкой струйкой потянуться по глине этого сердца, искусно закаленного в доменной печи жизни. Душа. Чистота. Шепот крыльев ангела. Два года непрекращающейся весны, два года мая, вечного мая. Два года осени, два года теплого и светлого сентября. Весна и осень. А между ними лето. Ветер и земля. Разум и сердце. Два года доброты. Сколько прошло минут? Ты не помнишь?

       А сейчас, сидя в этой угнетающе сумасшедшей аудитории, слушая туманные речи об исторической грамматике, она прокручивает, как в калейдоскопе, как в слайдшоу, свои воспоминания, приглушенные ощущения, в двоичной системе представленные буквы, миллионы букв, и страшная, пожирающая пустота, которая испепеляет до основания память, хватает ее в свои тиски и больше не отпускает. Рваные воспоминания, обожженные, словно края старых писем, словно края старых жизней.

       Последние дни, как в страшном сне. Даже, последние месяцы. Месяцы медленного умирания, страшного холода, разливающегося безжалостно по телу, льда, сковывающего кровь в венах так, что она застывает и замирает на секунду, иногда на дольше. В такие моменты она ощущала судороги, дрожь во всем теле, неприятие, отторжение реальности, словно отслоение обмерзших участков кожи. Жизнь замирала в ней, останавливалась. Первое время было самое страшное. Она писала ему письма, вкладывала в конверты без адреса получателя, потому что не знает. Не выбросила. Хранит. Перечитывает. Она, словно робот, запрограммированный жестоким ученым, каждый день отправлялась к нему, лишь приблизительно зная, где. Один и тот же маршрут, те же трамваи с особым, присущим лишь им запахом человека; те же надоевшие пейзажи за окном, если так можно назвать урбанистические виды ее родного промышленно-металлургического города-монстра. Да и какие пейзажи могут быть поздней осенью? Мелькают сквозь окна трамвая серые голые фигуры-силуэты деревьев. Они - словно суровые худощавые стражи, неотступно стоящие на пороге ее изрезанных воспоминаний, искалеченные стражи, вечные. Мелькают серые люди. Ну почему осенью и зимой человек предпочитает, вторя природе, облекаться в столь мрачные одежды. Зима и так печальна, а осень грустна и однообразно-монотонна, зачем еще больше нагнетать и сгущать невеселые и мрачные краски и тона!? Каждый день одни и те же высотки, магазины, салоны, унылые, безрадостные и черные, изнемогающие в тесных объятиях ноября. Ремонт дороги, "Золотая осень", заводоуправление, автострада, стражи на пороге памяти, рынок, дорога, автострада, автострада, автострадой страдаю. И так изо дня в день, месяц. Она выходила, вставляла в уши любимую музыку, на которую он ее, бесповоротно уже, подсадил, руки в карманах, воротник куртки повыше, чтоб не замерзнуть, шарф на нос. Дойдя до своей лавочки (да, да, в том дворе у нее уже была своя лавочка), доставала термос с зеленым чаем с медом, грелась, ловя глазами холодные поцелуи ветра, ждала. Ждала час, ждала, как умеют только собаки, ждала свой сентябрь. А на дворе ноябрь. Сентябрь она пропустила. Опоздала. Теперь ноябрь. Сейчас февраль.

       Бывали дни - она гуляла недалеко от дома, наблюдала за людьми, которые все куда-то спешили, а в душе - уныние, словно отвертку в живое тело ввинчивали. Пустота, словно дорогой камень, разбивалась внутри, рассыпаясь крошками осколков повсюду. Тишина звонко разливалась вокруг. Конец. Она знала, что это конец, что она сейчас прощается, на этой лавочке, понимала всю бесполезность и безнадежность этих своих караулов без смены офицеров. Это был лишь ее караул, она - единственный здесь офицер. Случалось,она просто гуляла, проходила километры, не считая времени, просто, без цели, сидела за столиком возле салатной стены, пила кофе, и все одна, одна, и все продолжала писать письма и вкладывать их в конверты (сколько у нее уже накопилось тех писем, не сосчитать), а в ушах взрывает рок-н-ролл "Long Tall Sally" маленького Ричарда. Затем она вдавливается в сиденье 72-го и возвращается в свою враждебную реальность, прячась от взглядов в своем теплом шарфе, кутаясь в ужасно закошлаченный мех капюшона куртки, которому разве что расческа поможет. И снова - по кругу - причудливые стражи памяти по обочинам, люди, здания, асфальт, и все плывет, сон, картинки, сменяющие реальность.

       А он. Он решил поставить точку. Нельзя сказать, что ему было легко, но все же это то лучшее, что обеспечит ему покой и безопасность от ее невыносимости. Да, он ее не выносил, не переносил. Может, он не любит все, что связано с перемещением тяжестей. В данном случае тяжестью было ее присутствие, отсутствие, молчание, слова. Ведь, даже отсутствуя, она присутствовала. Он чувствовал и уже терпеть не мог ее присутствующего неприсутствия и многословного молчания. Во что бы то ни стало - вырезать, вырвать, отбросить подальше от себя. Покой и безопасность - это лучшие условия для его самосовершенствования и развития. А лучше, чтоб этот покой и безопасность были без нее, ибо она не умела создавать их. Его грезой всегда было - стремление вперед, ввысь, чистота, "оставляя заднее". Он не хотел больше размениваться на тот мусор, на тот отработанный шлак, которым она вдруг моментально для него стала. Он и сам не понимал, где произошел этот перелом, ведь они были друзьями, она была тем дневником, которому он мог рассказать все. Просто в один прекрасный момент он не выдержал многотонного давления этого влюбленного в него дневника и отрезался, так же просто, как отрезают лишний кусок дешевой ткани при пошиве дешевого платья. Но он прекрасно знал, что для нее он отнюдь не был лишним, и даже не куском дешевой ткани, он был тем жизненно важным органом, без которого организм в прежнем режиме функционировать уже не может. С этого времени организму обеспечены болезненные спазмы, граничащие с забытьем и небытием. Теперь этот орган-ампутант ненужным хламом валяется на дне какого-то глубокого, похожего на прорву, колодца, помойного колодца. А кем она для него была. Она была другом, он искренне знал, что другом, когда отвечал ей на вопрос:"Кто я для тебя?". Она была первым таким другом, с которым..с которой можно было говорить обо всем, и о любви, с которой можно было оставаться собой, не боясь, что тебя оттолкнут, можно было мечтать, иметь мечты на двоих, заражать друг друга мечтами, заражать жизнью, можно было верить, безгранично верить, что любят, что тебя здесь любят. Это вначале - бездна без дна. Потом он понял, что он не сможет, что ему много её, что он не справится со всем объемом её бездумности, что его выворачивает от её слов, от её наивности, от её двоящихся мыслей, от её глупой привязанности, его выворачивает от неё. Она стала тем самым лишним куском дешевой ткани при пошиве платья, и он отрезал его за ненужностью. Кто-то же должен быть лишним, ненужным...некуском неткани..

       Сейчас его весна, его март тает снег, а тогда была их весна, конец весны, их май, и он не таял, он цвел и взрывал. Он снова любит, но теперь не ее, в этой весне ей нет места, она исчезла, он старается не помнить, старается забыть, не помнит, забыл, почти, еще немного. Еще немного ее осталось в нем: её слова запутались в его волосах, в его ушах, застыли на губах, ее слова помнят кнопки его сотового и клавиши двух его клавиатур: недоразвитой экранной и искалеченной РС-клавиатуры с несколькими нереагирующими клавишами, ее слова стекают горячими струями по рукам, по коленям и плечам, ее слова мажут его щеки солеными слезами, они цепляются за память своими ловкими коготками, как ни пытайся их вырвать, они, верно, останутся там навсегда, обрывки их; её рисунки помнит воображение, но не видят больше глаза; а красный цвет с белой надписью - доказательство того, что она есть. Забыть, забыться, растворить ее, как сахар в стакане - вот, что для него было бы хорошо, а лучше бы вообще не было этого знакомства. Он допустил ошибку, грубую, и часто себя винил, что не смог вовремя понять, что она не такая, что она другая тогда была, чем он видел, хотел видеть. Да, она говорит, что сейчас изменилась, но он не в состоянии увидеть, услышать, он не в желании. Тогда он был так очарован, что поверил тому образу в своей голове. Тем бесповоротнее было разочарование. А ведь он считал себя очень  рациональным, расчетливым человеком, способным анализировать ситуацию, наперед прогнозируя все возможные варианты. А здесь ошибся. Бездна поглотила, глубь захлестнула. Он корил себя: "как я мог, ведь раньше старался не давать себе эмоциональных слабинок, я не был чувственным". Теперь она говорит, что стала тем вожделенным образом, который ему тогда был необходим, и готова ему показать,хочет показать, чтоб он видел ее усилия ради него, что изменилась, что хочет быть в этом с ним, что вот "я такая, как ты всегда хотел. теперь я такая. но тебя нет рядом." Но он не в состоянии увидеть, услышать, он не в желании. Его жизнь сейчас налаживается: новые люди, чистые и свежие, словно накрахмаленные воротнички парадных рубашек; весна, наполняющая дух бешеной силой; работа, от которой ему, должно быть, тошнит; наконец-то сдал сессию, тяжкою гирею висевшую на его шее; да и она, эта легкомысленная девчонка, его, кажется, оставила, кажется, смогла (а ведь обещала, что не забудет никогда, что привязана к нему шнурками от тапков, пригвождена подвесками фанеры), и теперь ему обеспечен покой. Она всегда была настолько многословна, его бесила ее суетливость и вечная паника - наконец-то прекратился этот неиссякаемый поток эмоций, которых он терпеть не мог, поток слов и энергии, безудержной и непокорной, поезд остановился, поезд дальше не едет, освободите вагоны. Девчонка. Он ведь помнит ее имя, помнит же, ничего, что никогда не называл ее по имени, обращаясь, никогда. Она не обижалась, он помнит, что не обижалась, только просила назвать имя, чтоб услышать, верно, звучание себя в его устах, эхо себя в его чувствах. Но он не называл. А она - всегда. Его имя так особенно звенело, срываясь с ее губ, переливалось, наполненное нежностью, любовью и теплотой. Она говорила, что это из-за особого фонетического состава, совпадения двух сонорных согласных, двух самых звонких звуков в фонетической системе: [Л] и [Й]. Она называла его не так, как все....Илю. Он помнит. А ведь он знает ее имя, оно впечаталось в тело сознания, врезалось. Знает его лучше других имен, чужих имен, это не чужое, родное. Но не называл ее по имени. Смущался. А может, что такое имя, ничего незначащий клубок звуков, а она тогда была не просто клубком, чем-то важнее. Он и сам не знает теперь, почему... Ян...нет, Гарретт..так будет лучше..

       Началось это два года назад-история радости. Почти два года. 2010. Время года - весна, первый день мая, но для них та весна только начиналась. В это утро она встала с тревогой на душе, после бессонной ночи. Сегодня первое мая, думала она, нужно что-то менять в себе, кардинально менять. Она долго лежала в теплой постели, прокручивала события последних двух лет. Как она могла так заблуждаться, так обманываться? Влюбилась в этого белокурого, украинского до мозга кости во всем, парня, в его прозрачные голубые глаза, в его голос в две октавы, в его загадочность и тайну, в его мудрость не по годам, в его силуэт и сгорающе-горящий образ жизни, влюбилась в его недостижимость. Да, именно так, он был для нее недостижим, на миллионы световых лет отброшенный далеко от нее. Все это время она билась, что рыба об лёд, совершала тысячи сумасшедших поступков, продиктованных порывами (она всегда жила порывами, кто знал, что позже это сыграет с ней злую шутку). Чего стоят её утренние поездки в соседний район, чтоб только поехать вместе на учёбу, рядом с ним, дыша одними сантиметрами воздуха; чего стоят  приглашения на кофе, на прогулки, на премьеру с Джонни Деппом и Чеширским Котом опять-таки с её стороны; поиски частых встреч, звонки с обязательным интервалом в три дня, причём она действительно высчитывала с точностью эти интервалы, чтоб, не дай Бог, звонки эти не показались навязчиво-частыми (а они именно такими и казались). Она ожидала взаимности, но не получала её, вроде не требовала, не давила, но так ей казалось, а он говорил, что дышать не давала. И всё больше от его парящих, околореалистичных слов она ощущала себя ничем, именно ничем, потому что ничем - это от предмета, от вещи, а никем - от человека, но она не чувствовала себя человеком - одноклеточным. Она начала сама себя отвергать, в ней происходило болезненное неприятие себя, отрицание. Её организм, всё её естество, словно отталкивало её саму, выталкивало, как вода с силой выталкивает на поверхность погруженную в нее пустую ёмкость. Она много делала для них, но не было этого "них". И в это весеннее первомайское утро она вдруг это раздражающе-отчётливо осознала и решила поставить точку в своих самоусиливающихся страданиях и унижениях. И чем не подходящее время - весна, май, первый день, чистая страница, майско-весенняя страница жизни. Любой конец - это новое начало, как точка в конце предложения предвещает новое. Но все же ни сейчас, ни когда-либо позже она не смела думать плохо об этом человеке, даже в минуты пьянящей радости, которая с такой откровенностью оттеняла "их" время, которое никогда им не принадлежало. Позже она сможет воспринимать его спокойно, беспристрастно, он даже станет ее доверием. Но это все позже, когда-то. А сейчас, в это первомайское утро, она все никак не справится со своей неподдельной привязанностью к кровати, все никак не справится с непрекращающимся потоком сознания. Точка, значит точка, хватит топтаться на месте, пора жить дальше. О, в это утро она могла бы стать довольно интересным клиническим случаем для Зигмунда Фройда. Если бы была возможность такой встречи, передовой психоаналитик многое почерпнул бы для своей теории комплексов и подсознания из головы этой девушки.
      
       Она поспешно, немного суетливо открыла штору - в ту же минуту сонную комнату до самых краёв наполнил бодрящий солнечный сироп. Тёплое, ласковое весеннее утро за окном пахло спелым шелковичным небом вперемешку с ароматным медово-лимонным солнцем и сладкими сливочными облаками. Она явственно ощутила этот запах, предвестник чего-то нового. Тихий ветер нежно прикасался к молочно-снежной вишне, которая, словно безмолвный обломок маскарада, раскинулась под её окном. Она даже не заметила в марафоне дней, когда деревце укрылось цветом - так быстро это произошло, как, впрочем, всё и всегда происходит. Сорванец-ветер всё пытался схватить эту пышную невесту, легкую, как воздушное безе, в свои легкомысленные объятия, но удавалось лишь растрепать её одежды, от чего он рассерженно срывал их, разбрасывая сливочные лоскутки вокруг. О, и весной бывает метель. Разве могла раньше она это замечать, разве было ей когда-нибудь дело к настойчивым заигрываниям ветра со стройными красавицами-вишнями? А в это, ни на что не похожее, утро казалось, что, как спадает до боли невинная одежда с этой вишни, так и дни её прошлой жизни уходят в небытие, становятся невидимыми, неощутимыми, а эта вишня - это будто она сама, только не ветер, а май срывает с неё и уносит с собой обрывки памяти, куски фраз, запахи людей, фантомы боли, былые рваные надежды..далеко-далеко, далеко-далеко. Метель в мае. Кто же знал, что весенний снег, сковавший мир на этот май, весенняя метель способна смести всё напрочь, вычистить до дна душу, оставив в ней снежные сугробы, замёты, оставив в ней чистый снег, не способный уже причинить вреда, дающий твёрдую надежду на лучшее, другое, белое, как этот снег, светлое. Снег вишни. Метель мая. Бешеная вишнёвая метель. Наступает миллениум.

       Её израненное сознание и стены єтой весенней в то утро комнаты помнят всё, что она делала в тот день. Они, словно немые свидетели её внезапной радости, нервной, ноздреватой, как прошлогодний снег. Она сварила свой любимый кофе, горький и обжигающий, тем самым успокаивающий рухнувшие надежды, заливающий иллюзии, включила компьютер (она всегда делала так утром, это стало уже своеобразным ритуалом, лишь иногда ритуальное зелье сменялось чаем). И вдруг, не думая вовсе, непонятно для самой себя, она мимолетным нажатием кнопки очистила все стены, все углы своего виртуального дома от записей, которые доставляли одну только нестерпимую боль, что зубы сводило; убила одним выстрелом аудио; так же проворно выгнала из своего дома всех ненужных людей, а именно тех, которым не нужна была она, разрешив остаться лишь самым близким при условии, что они будут при входе сюда вытирать ноги и убирать после себя; вытерла все плевки безразличия и высокомерия, небрежно брошенные теми ненужными, ненуждающимися в ней; с большим усилием отодрала приклеенные ними на днище памяти её сердца жевательные резинки боли и лжи; проветрила чувства и ощущения, открыв форточки души, где сейчас господствовала пустота, выветрила всё, всё, всё. Теперь везде сияла чистота. Вишнёво-молочно-белая... Затем она занялась привычными делами всех своих дней: позаботиться о домашней живности, а вдобавок нужно было приготовиться к приходу гостей (крёстной её брата). Начало этого нового, по своему мыслительному содержанию, утра и его последующее перетекание в день и вечер было овеяно единственным настроением радости и счастья. Это прекрасное чувство было ей еще незнакомо - так долго она находилась в мраке безысходности. Как-будто вчерашняя, еще тридцатиапрельская, она бесследно исчезла, дистанцировалась, стала просто функцией, отказавшей или отключённой опцией, и не имела никакой видимой связи с ней сегодняшней, первомайской. Апрель дал толчок маю. Весь день она была в хорошем расположении духа, она избавилась от страха неполноценности, плотно закрыв дверь в апрель. Ничто: ни порезанный палец при нарезке лимона, ни расцарапанное котом колено, ни неособо солнечная погода под вечер, ни даже бессонная ночь и её последствия - тяжёлые утренние мысли, - не имело никакой власти над ней, не было в силах повлиять на её внутреннюю гармонию, вдруг так неожиданно обретенную; ничто не могло больше вернуть прежнюю её, вчерашнюю её, тридцатиапрельскую..

       Для него это первомайское утро не было особенным. Он, как обычно, проснулся, почти днем. Последнее время он плохо высыпался, и выходные в этом плане были отличными помощниками: он мог спать хоть целый день. Вот уже долгое время, почти два года, по ночам он погружался в мир эльфов, орков и магов, отчего сам стал очень походить на этих сказочных героев, и не только внешне - он и внутренне стал наивнее, робее, уязвимее. Проснувшись, он тотчас же заварил чай, полную чашку, он любил, чтоб почти до краёв, чуть ли не расплескивался: от этого рукам становилось очень тепло, а они так мёрзли у него по утрам. Кофе он не любил, хотя мама покупала разные сорта, и отнюдь не самые дешевые, он считал, что этот смолистый напиток портит здоровье: зубы, расшатывает сердце, рвёт нервную систему, да еще и вкус имеет похуже полыни. И он неизменно выбирал чай, особенно любил зелёный, прозрачно-золотистый, со вкусом солнца. Взяв эту полную, ароматную чашку, он пошел на балкон, чтоб никто не мешал ему наслаждаться теплом и приятной нежностью этого напитка. Сегодня суббота, первое мая, вся семья дома, мама на кухне, сестра болтает по телефону с подругой - пространства для фантазии и самодеятельности ему не остается. Ох, как же он не любил, когда дома был кто-то еще кроме него, очень не любил. Мама могла запросто поломать все его планы: отправить за покупками, заставить убираться по дому, куда подальше забуцнув скейт: он всегда ей мешал - летом, когда хранился на балконе, она хотела вышвырнуть его на улицу, а зимой, когда он держал его под своей кроватью, она пыталась выдворить его на балкон, где от сырости фанера просто бы расслоилась и деформировалась, превратившись в нечто, похожее на сухую слойку. Для нее это была просто доска, кусок фанеры, а для него он значил многое, для него он был живым, понимающим все движения его тела, ног, малейшие движения. И он всячески пытался спасти его, спрятать подальше от глаз матери, и ему это удавалось. В обычный же день он мог заняться, чем угодно, и только тем, что сам любит, никого не слушая и не подчиняясь чьим-то просьбам: смотреть фильмы с любимыми Джимом Керри и Кейт Уинслет, спать, где угодно и как угодно, читать книги, слушать музыку, свой любимый рок, на полную мощность, сколько того позволят колонки и собственные барабанные перепонки, менять колёса и подвески на скейте, не опасаясь, что его сейчас схватят и отправят на балкон или за балкон, да и просто посидеть вдоволь на балконе, наблюдая за плывущими облаками, черкающими верхушки деревьев, или даже поваляться на полу, как ребенок дурачась под музыку маленького Ричарда. Часто к нему приходили его друзья, и они всегда вместе придумывали что-нибудь интересное. А сегодня он думал, как бы поскорее исчезнуть из дому, и целый день провести так, как захочется ему и его скейту, исчезнуть, пока мама не придумала ему какое-то суперважное задание, секретную миссию Пентагона. Мысли роились томной тучкой липких пчел; лёгкий весенний ветерок танцевал в обнимку с деревьями немыслимые танцы, нежно и ласково взъерошивал его и без того непослушные волнистые светлые волосы; солнце, словно сошло сегодня с ума, неистово целовало его прозрачные зелёные глаза, мазало сладким сиропом его щеки, шею, губы; чай горячо дышал теплом и ароматом белого жасмина, жителя горных вершин.

       Он не имел обыкновения придаваться пустым мечтаниям и уходить в своих мыслях от реальности, даже вот в такие приятные минуты - не любил самообманов и иллюзий. Здесь он бы не смог составить конкуренцию "лейкистам" У. Вордсворту, С. Кольриджу и Р. Соути, раздвоение миров - это не о нем, но он точно бы победил этих английских аристократов духа в скейт-батле, это несомненно. Даже сейчас, в момент, когда любой другой человек под действием весны и солнечного сиропа уплыл бы в мечтаниях по волнам грез, взлетел бы на крыльях орла к самому небу, воспарил воображением, его мысли оставались вполне реальными, земными. Проступают черты уайльдовского Дориана Грея? Отнюдь. Безразличие не есть удел этого белокурого парня. Он искренне радовался этому дню с присущей ему непосредственностью. В такие приятные минуты он часто вспоминал детство, былые дни, бомбы из гнилых абрикос, пакеты с водой, с горечью понимая, что ничего не вернуть, время необратимо, всё проходит: и былая радость, и былые печали, которых почему-то, по каким-то странным законам жизни, всегда несравнимо больше; всему свое время, только вперед, ничего, из того, что было, невозможно повторить - в этом-то и вся диалектика существования - с одной стороны эта неповторимость каждого мига прекрасна,  с другой - невообразимо печальная неповторимость...И Оптимус Прайм с Джеки Чаном и роботами китайцев, их передовыми технологиями в науке. А май внизу и вверху за балконом набирался сил, усиливал обороты, этот молодой проказник-май, сильный, стройный, с упругими красивыми деревьями, словно рельефными мышцами атлетов, с ветром, кружащимся в вихре конца весны или .. начала весны, весны Оптимуса Прайма. Утро быстро старело, будто бабочка-однодневка, вырастало в теплый улыбающийся день, знойный полдень, чтоб, став впоследствии чернично-сливовым вечером, бесследно и мирно отойти в небытие, оставив по себе лишь пыльцу со своих тонких крылышек, да и та к новому утру рассыплется, как драгоценная крошка, и только волшебник-время сможет ее собрать. Шумно-шумно шелестела вишня под его балконом, молочно-нежная невеста мая. Сорванец-ветер всё пытался схватить ее, воздушную, словно сладкая вата, в свои влюбленные объятия, а ее сливочные одежды от этих прикосновений тихо летели на зеленеющий ковер одуванчиков, удобно расположившихся под ее тенью. О, и весной бывает метель. Метель в мае. Он стал невольным свидетелем этого, почти театрального, действа, заключительной части оперы весны, премьерной постановки, происходящей с аншлагом и небывалыми овациями. Снег вишни. Метель мая. Бешеная вишнёвая метель. Наступает миллениум...

       - Илюня, не сиди там долго, обгоришь же! - оторвал его от раздумий голос матери, напомнив, что его светлая, почти прозрачная, как у мотылька, кожа очень чувствительна к солнечному свету. И впрямь, он даже не заметил, кое-где, местами тело начало жечь, немного покраснело. Ну чем не эльф? Но все же лучше быть неуязвимым Оптимусом Праймом.

       Он вмиг просочился на кухню, умял бутерброд, одним глотком допив остатки чая в чашке, который на дне показался ему крепче, убрал после себя посуду, чего он мог не делать в будний день, насобирав ее целую кучу и привести все в порядок лишь перед самым приходом мамы, и мгновенно, чтоб не потерять впустую ни минуты сегодняшнего дня (он вообще не любил ничего пустого: пустых чашек, пустых холодильников, пустых маршруток, пустых слов, пустых сердец, пустых людей), метнулся в свою комнату, натянул свои любимые чёрные узкачи и черную растянутую футболку с надписью ANIMAL, впрыгнул в свои любимые тапки FALLEN, туго завязав шнурки, схватил под руку скейт, сунул в карман плеер и, через минуту выбежав из подъезда, оказался во дворе.

       Он бросил деку на асфальт так, что, казалось, та должна разлететься в щепки, но фанера послушно, словно верный конь Ланселота, стала на колеса, и он ловко запрыгнул на нее, поставив правую ногу на ноуз. Левой ногой он время от времени отталкивался, регулируя скорость, а в перерывах ставил ее на тейл. Вот где он почувствовал абсолютную свободу: ветер хлестал по лицу, путал и без того непослушные волосы, мелкие мошки норовили забраться в нос, дома, деревья, а точнее, их силуэты, пролетали мимо почти со скоростью света (но в данном случае скорость света равнялась скорости Ильи), глаза слезились от щекотки, но больше от счастья, солнечные зайчики, пробиваясь сквозь сочные листья, весело прыгали по его телу, по одежде, лицу, неистово пытаясь заглянуть в глаза, от чего перед его взглядом мелькали разноцветные блики. Вдруг он резко поставил заднюю ногу на тэйл, а переднюю - ближе к передним болтам, щелчок передней ногой, и доска мастерски закрутилась под ним в воздухе. Он резко поджал ноги, доска прокрутилась полный оборот в 360 градусов, и он легко приземлился на нее обеими ногами. Мастерский, чистый кик флип. Он помнил, всегда помнил первое правило скейтбордистов (как впрочем, и всех "бордистов") - держать корпус немного склоненным вперед, колени полусогнуты: иначе можно так загудеть, что потом и катка станет не мила. Помнит свои первые шаги в этом, помнит первые ошибки, сейчас кажущиеся детскими и смешными, помнит, с каким трудом ему далось первое олли (самый простой трюк), кик, хилл, бексайд, вплоть до сложного липслайда, помнит все падения и ушибы, об этом ему напоминают множественные рубцы и шрамы различных оттенков (от светло-желтого лимонного до темно-синего,фиолетовой сливы), почти траурной вуалью укрывающие его ноги. Были и синяки, и слёзы, и хлёсткие удары скейтом, заставляющие чуть ли не визжать от боли, но он вставал и шел, ехал, катил, он же парень: ему по статусу не положено. Эта своеобразная ретроспектива была прервана появлением на местном самодельном споте его друга, тщательно отрабатывающего ноуз слайд и бэксайд хилфлип. Этот парень был еще совсем мал по годам, на шесть лет младше Ильи, но он подавал большие надежды, начал заниматься скейтбордингом с малых лет, и его, должно быть, ожидало будущее, если бы вырваться в большой город, где множество возможностей для всего, а здесь, что здесь - самодельные споты, украденные периллы и рампы. Паренек упорно пытался добить это трюки, но видно было, что пока ему трудно это давалось, ноги запутывались, а дека, будто живая, так и стремилась сбросить его с себя и отправиться в самостоятельное планирование. Он падал, валился, но вставал, проделывал то же самое раз, другой, третий, снова и снова, снова и снова.

       - Привет, Лёх, ну ты мастер падений, ни дать ни взять! - улыбаясь, по-доброму пошутил Илья и лёгким щелчком ноги по тейлу остановился неподалеку и схватил ноуз деки правой рукой.

       Он вмиг присоединился к другу, и весь день до вечера они, превратившись в отважных супергероев то парили над землёй, то камнем падали, набивая шишки, но смеялись и радовались, радовались и смеялись. Этот милый эльф всегда, встав на доску, сунув в уши наушники с любимой дерзкой музыкой, становился словно не собой, перевоплощался, чувствовал себя человеком со сверхспособностями, даже не человеком - высшей силой, отважным Некром, крутым Гарреттом Хиллом. В такие моменты он не замечал ничего вокруг, реальность исчезала, земля уходила из-под ног, ничего больше не существовало, словно время замедляло свой ход, и начинала действовать пресловутая теория сжатия Вселенной..лишь он и музыка, четко скроенная метрономом, биение захлёбывающегося сердца и толчки воздуха легкими, флиппы, грайнды и слайды, свобода, свобода, свобода до головокружения. Он очень уважал сумасшедшего Корри Даффела и техничного Гарретта Хилла, любимые его райдеры, америкосы, кстати Америка и дала мощный толчок развития скейтбординга, превратив его из способа приятного времяпрепровождения и своеобразного ритуала мазохизма в перспективный вид спорта, на котором можно неплохо заработать. Скейтбординг не лишен и доли творчества, многие представители придумывают невозможно новомодные трюки, называя их своим именем, а потом все остальные пытаются повторить или же идут дальше, придумывая что-то свое, новое, филигранно оттачивая мастерство. Сегодня весь день они отрабатывали кикфлипп, нолли, разные слайды, градус зашкаливал - 180, 360, повороты, немыслимые прыжки с приземлением на согнутых коленях, что смягчает и дает больше устойчивости, скейт сегодня был на удивление послушен, напоследок, вовсе уже выдохнувшись, они договорились в следующий раз достать периллу, привезенную однажды в электричке из Запорожья и сейчас стоявшую во дворе их общего знакомого.
       Домой он вернулся под вечер, когда начинало смеркать, но еще не было совсем темно - этот прекрасный, почти мгновенный миг суток, когда небо все еще серело, пылая на горизонте размытыми красками, которые неаккуратно опрокинуло солнце, рисуя свои пейзажи, сегодня это был терракот, а снизу начинала подниматься лиловая синева перегнившей сливы, словно грязное дыхание земли, и в воздухе будто растворились миллионы километров пыли и литры концентрата горького молочая. Уставший, побитый, грязный, но беспредельно счастливый, он завалился в квартиру - день прошел, как он хотел, все удалось, как любит он такие схемы. Нагоняй, полученный от матери за то, что он весь день был голоден и не удосужился, по ее словам, забежать на минутку домой, чтоб перекусить (дальше последовали наставления на счет здоровья, к "которому нужно быть внимательнее", и "ты со своим скейтом вообще как с ума сошел" ,и "желудок посадишь"), его вовсе не расстроил. Он выслушал ее слова со спокойным участием, даже не выслушал, слова эти даже не доходили до него, так он был радостен в этот вечер, спорить и вступать в раздор он не собирался. Но действительно через какие-то считанные минуты он почувствовал зверский, жадный голод, а ведь точно, он даже не заметил среди радостей, за весь день у него во рту не было и крошки. Он очень обрадовался приготовленному для него второму, большой порции салата и полной чашке чая, круто заваренного. После ужина и горячей ванной он не знал, чем бы заняться, ему стало вдруг скучно, но спать или превращаться в эльфа, как ни странно, не хотелось (Некр уже достиг высокого левела, а прокачивать на следующий было лень). Да, положительные эмоции сегодняшнего дня переполняли его, они, словно теплые воды благодатного моря омывали его сознание, его самолюбие, но ему так хотелось сбросить с себя все, не думать ни о чем: ни о хорошем, ни о плохом, элементарно расслабиться, отключить все оттенки чувств - лишь нейтральность, беспристрастность, невесомость, невесомость, невесомость, как, когда отрываешься от земли на деке, ноги отнимаются, становятся ватными и - свобода, бездонная, бесконечная, вечная. А где можно найти для этого более подходящее место, как не в интернете? Это гениальное изобретение человечества не требовало никаких обязательств, не требовало излишней субъективности и искренности, здесь можно примерять какое угодно маски, быть кем угодно, перевоплощаться; но в то же время интернет дает огромные возможности для коммуникации между самыми разнообразными людьми, даже из очень отдаленных друг от друга уголков мира, и эта коммуникация происходила в считанные доли секунды. Интернет, словно ниточкой связывал сердца, пальцы, привязывал глаза, связывал шнурки, ввинчивал подвески, виртуальной ниточкой в темном лабиринте, по которой уже не вернешься назад..никогда..
      
       Он поспешно ввел в строку адрес чата, затем запрашиваемый ник и пароль, клик; он давно был здесь зарегистрирован, но появлялся крайне редко, поэтому первым делом он решил отредактировать информацию о себе - а именно, добавить фотографию (все остальное его устраивало, ведь цвет его глаз и волос с последнего посещения не изменились). Он никогда не считал себя привлекательным внешне, никогда не думал о своей наружности, как о чем-то особенном, да и вообще, кто на него смотрит, кто внимание обращает, так он думал, особенно здесь, в этом искусственном мире, кому здесь нужна его душа, его личность. Да, будь он Бредом Питтом каким-нибудь или Джаредом Лето, то и вообще личности можно не иметь вовсе. При такой внешности можно быть и пустышкой - красавчикам это простительно. Но не ему, так он думал. Но он вовсе и не был никогда пустым. "Вот эта фотография идеально подходит." - подумал он. Она отображает все то, что он хотел бы показать при живом общении: всю его внутреннюю сущность, его любовь к свободе, к совершенству, даже к чистоте (эх, он помнит, тот трюк, кажется  кикфлип, запечатленный на фото, он выполнил чисто), и в то же время фотография не показывает лишнего, не видно лица, невозможно идентифицировать внешность, а цвет заливки выгодно скрывает местность, а ведь он хотел бы остаться анонимным, без лица и без определенных привязок-маячков, быть предельно объективным. Он вовсе не ожидал от себя продолжать любое общение, которое могло бы завязаться в этот вечер, он и не верил-то особо, что что-то завяжется. Здесь он не искал определенно ничего. Поэтому пусть будет это фиолетовое фото - вечный, моментом схваченный полет над брусчаткой тротуара, которая была, кажется, красного цвета, эта прическа, взъерошенная, что видно, как с правой стороны развевается длинная рокерская челка, выгодно контрастирующая с короткими остальными волосами. Ну чем не Джон Коннор? Отличный выбор. Он был доволен.

       В это же самое время на расстояние около сорока километров она, освободившись наконец-то, устроилась поудобнее перед Sync MasterОМ своего РС, запасшись порцией своего любимого мороженного и кофе с молочной шоколадкой, и нервно нажала ссылку, ввела в запрашивающую строку ник и пароль. Никаких банальностей и сопливых имен, сегодня она будет Коко Шанель (ОЕ), чей модернизм в стиле в свое время покорил миллионы. Для инфо она выбрала фото, которое, как ей казалось, хорошо показывало ее, она, правда, была в шапке, связанной ее мамой. Ей не хотелось чего-то скрывать, никого обманывать, выдавать себя за кого-то другого, не хотелось оставаться загадкой, но и явственно выставлять на показ какие-то черты внешности она тоже не желала: просто хотела быть собой - простой и легкой. Затем она быстрым движением колесика мышки просмотрела список пользователей online, но не заметила ничего интересного. Зачем она вообще в тот вечер зашла туда, сквозь эти почти два года, она понять так и не смогла. Она никогда не ходила по подобным сайтам, а это, словно вывих судьбы, улыбка Бога, или что там еще, что-то фатальное, фатумное, роковое, так должно было быть. Тогда она предприняла этот шаг, желая что-то поменять, но теперь ясно понятно, что таким образом поменять ничего нельзя, наоборот только глубже засосет. Да, она была зарегистрирована в социальных сетях, но никогда подолгу там не просиживала, используя лишь для информации, музыки, которую слушала гигабайтами, фильмов, которые по секунде ее заполняли, - не убивала время, которое проявляет тенденцию к отчаянной борьбе за свое выживание. Она еще раз просмотрела список, ища собеседника: Rimoli, Vezun4ik, Андрюша, ~_Оптимус Прайм_~. Вот этому последнему она хотела написать, но не решилась, увидев фото. На нем едва можно было рассмотреть парня-скейтера, выполняющего какой-то трюк (уже тогда она поняла, что он умеет летать). Но четко разобрать что-либо было невозможно: фотография была отредактирована с использованием какого-то эффекта, который заливал все черным, а фиолетовый размывал четкость контуров и границ, которые были подсвечены белым отливом. И не потому не стала писать, что внешность его могла оказаться не такой, как бы ей хотелось (ей вовсе ничего не хотелось, а внешность для нее никогда не была приоритетом), а потому, что, увидев, что парень - скейтер, она не стала питать никаких надежд, ведь и так ясно, что люди такого неформального образа жизни и, что еще важнее, такого неформального склада ума, никогда не станут питать даже малейший интерес к тем серым мышкам, к стаду которых относилась тогда она. Это сейчас она изменилась, точнее, он ее изменил, два года не прошли бесследно, теперь, благодаря ему, она знает истинную ценность жизни, истинную ценность себя, истинную ценность спасения и веры, а также всю бессмысленность кланов и подгрупп, чужих мнений и горьких слов, а тогда..Но у неё нет никаких шансов.

       Так она и сидела, долго рассматривая, что пишут о себе в инфо разные ники, за которыми скрыты целые миры, бездны, большие душа, а, возможно, и мелкие душонки. А на часах - вечер, почти восемь, темнеет.

       Он, наверное, очень крутой парень, считает себя лучше других, и, скорее всего, так оно и есть; он, возможно, ведет очень интересную жизнь, слушает отличную качественную музыку и никакой попсы, живя на полную, а образ его жизни, верно, молниеносный - он не зацикливается, не думает о проблемах, легко отпускает любые ситуации и прошлое, которое ведь уже прогорело и не стоит его повторять. Он не имеет проблем с самооценкой, его все любят, у него много друзей, много интересов, он не сидит на месте, не тормозит по жизни, а несется со скоростью света, часто вылетая на встречную; ей далеко до таких людей, их миры совершенно разные, даже не пересекаются, она другая: любит быть дома, и желательно одна, не любит шума, у нее низкая самооценка, новых людей пугается, ее круг состоит лишь из проверенных и близких и он очень узок, она любит мечтать, жить иллюзиями, думать и придумывать себе проблемы, придумывать боль, придумывать людей, придумывать любовь. Конечно, несомненно, она всегда была веселой, жизнерадостной, умела шутить и у нее все это довольно хорошо получалось, но сравнить ее жизнь, размеренную и скучно спланированную так, что все дни были похожи, словно близнецы, с тем торнадо, на которое, должно быть, походила, по ее представлению, жизнь этого сумасшедшего скейтера, было нельзя. Тогда она думала, что все скейтеры таковы, что все они оторвы, что все страшные прожигатели жизни и своего тела,а она никогда бы не отважилась отпустить себя, оторваться в какую-то сторону, подхваченная бурей, вряд ли. Она была вещью в себе, не умела и не хотела отпускать прошлое, предпочитая жить воспоминаниями, чтоб не сталкиваться с враждебной реальностью, не умела забывать обиды, жить легко, она собирала, боялась, ее сердце, с изрезанными и опаленными краями, вмещало все. Конечно, она была не против, чтоб кто-то с бешеной любовью к жизни раскрасил ее однотонные дни, взорвал ветром, заразил жизнью, особенно сейчас, когда рассыпалась в песок ее желто-голубая мечта; но надеяться, что этим латанием ее душевных дыр займется этот оторва, было бы крайне глупо. Он даже не остановится рядом с ней, молниеносно пронесясь мимо, словно вихрь, одновременно мастерски выпоняя один их суперфлипов, а в ушах у него, скорее всего, будет орать какой-то старик рока....

       Его сразу заинтересовал этот ник, и он быстро кликнул на маленькую букву "і" в кружочке напротив него и увидел довольно скудную информацию о Коко: имя скрыто (впрочем, как и у многих здесь), глаза зеленые, рост 183 см (сколько общего, сразу подумал он), темные волосы (вот по этому параметру девушка не задалась, ведь он почти ариец со своей белокурой шевелюрой и белой кожей, а она несчастная брахицефалка. Раскрыв фото, он обратил внимание на глаза, в последствие, он не раз говорил ей, что "они похожи на те, которые не способны врать". Девушка на фото показалась ем у уверенной в себе личностью, улыбчивый, наверное, думал он, она очень спокойный человек, серьезный, скорее всего, с ней легко и интересно, наверное,  у нее много друзей и знакомых, а времени скучать просто нет, верно, она многим нравится. Он не должен был думать о ее достоинствах или недостатках, вообще думать  ней так, как он сейчас сидел и думал, ковыряя ногтем рисунок цветка на чашке. Ведь он никого не ищет, никакого близкого человека, ни, тем более,друга, а совсем наоборот, - легкого общения, ни к чему не принуждающего, не связывающего на целые сутки сетями инета, не требующего быть ощутимым, осязаемым, рядом. Он хотел бы продолжать жить своей привычной жизнью, играть со своими эльфами и орками, прокачивать скиллы ночь напролет, ложиться спать, как угодно, где угодно, и в чем угодно, забывая снять свои серые носки, а порой и джинсы-скинни. Да, она, наверное, очень себя любит, и точно есть за что, она, скорее всего, честная, добрая и всегда приходит домой вовремя, и не одевается в секонде, ее мама знает номера всех ее друзей и ей известно,где найти ее в любое время. А он не такой, и он это осознает: не любит шумных и многочисленных компаний-дебоширов, замкнутый, мало кого пускает в сердце, а уж тем более в душу, потому что там еще не затянулись следы прошлых обид, он не верит почти никому, хотя все его друзья почему-то говорят, что его легко склонить на свое мнение, он легко поддается манипуляциям. Что же может быть общего у этой девочки с фотографии и у него, скучного нуба, только и питающего интерес что к подвескам и левелам, Хиллу, флиппам, заточке скиллов, Некру, грозе всех преступников, и к Иисусу. Ей вряд ли с ним будет интересно. Что он ей моет рассказать? Разложит по полочкам всю теорию и практику скейтбординга? Опишет Некра и его сторонников? Или , может, расскажет про аллею возле магазина в городе Вольнянске? А может пригласит на служение? Так он думал, и мысли не унимались в его горящей голове, но, все же, перевесил здравый рассудок и убеждение в том, что он здесь ничего серьезного не ищет и ничего личного заводить не собирается, да и говорить о себе не намерен, и на часах уже почти вечер -восемь. первая весна...............................
      
       - куку, Шанель. - быстро отстучал по клавишам он, и тотчас же это послание высветилось в ее приват-окошке. Она обрадовала пришедшему сообщению, но ее удивило то, кто ей написал..это был Оптимус Прайм. А правду ведь говорят, что мысль материальна и связывает людей, даже незнакомцев, ведь она тоже хотела ему написать. Нужно было что-то ответить, молчание не всегда радует. Порой оно оставляет ненужный простор для самоуничижения.

       - привет, Оптимус Прайм. - ничего более оригинального не придумала она.

       - Коко, бери свою шинель, пора уходить ХДД, - вдруг последовал издевательский, по ее представлению, ответ. Он просто решил пошутить, ведь совсем не знал, как еще более эффективно завязать разговор. В тот момент она очень удивилась наглости этого странного Оптимуса, ее это даже немного зацепило, ей это показалось довольно самоуверенно и напыщенно. Он смеется над ней, совсем незнакомым человеком, значит, как он должен вести себя с друзьями. Наверное, он считает, что ему позволено все, и она не ошибалась на счет него.. Она думала, что бы ответить. Ссориться в этот вечер ей не хотелось.
                *                *                *