Клетка. Глава 6

  Следующий день прошёл бы, как обычно, но его опустошила тревога. В городе отключили электричество, и перестала работать сотовая связь. К вечеру проблемы сами собой устранились, но в новостях не прозвучало ни слова о сложившейся ситуации. Дикторы были приветливы, как прежде, но неизвестно, что таилось за их улыбкой. Люди точно сговорились и чего-то ждали.
  Через двое суток, уже только проснувшись, мой разум понял – началось страшное. Сквозь серые провалы небес в стёклах не составляло труда увидеть почерк катастрофы.
Зайдя в ванну, я долго и тщательно смотрел в зеркало. Казалось, если выйду из дома – непременно умру, и мне хотелось оставить какую-то память о себе. Само собой, взгляды, вдобавок, бессознательно проверяли, не изменилось ли выражение и мимика? В рамке моё лицо заострилось, и глаза стали раскосы. То ли за прошедшие месяцы оно сильно изменилось, то ли моя память никогда не обращала на него внимания... Я словно оказался совсем другим человеком, чем сам себя воображал много лет. То, что безумие, видимо, не коснулось меня – слабо утешало.
  На улице ездили бесцветные темноватые автомобили, которые напоминали движущиеся гробы. На завтрак возникло желание приготовить порцию блинов, для усиления эффекта похорон. Где-то что-то падало, рушилось, ломалось. Время от времени улицы разрывались криком, но не было ни сирен, ни полицейских, только странные тёмные машины и солдаты.
  Привычные кварталы поспешно теряли жизнь, и я совершал по кому-то поминки. В дверь постучали: мои родители ушли утром и теперь вернулись. Естественно, ничего не оставалось, как предложить им перекусить со мной. Два интеллигентных незнакомых человека хрупкого телосложения смущённо улыбались и переглядывались. Последний раз мы вот так оставались с ними с глазу на глаз очень и очень давно. Наверное, они никогда и не возвращались с работы, с тех пор как я пошёл в среднюю школу. Пропитанная счастьем далёкой встречи, у нас состоялась приятная беседа, и печать смерти, нависшая над этим днём, пронизывала часы невыносимой тоской, вкус которой напоминал радость.
  - В городе ломают все многоэтажки, – макая блин в сметану, рассказывал папа. Хорошо, что у нас нечего ломать. Все стройки завершились, теперь у меня нет работы. Можно уехать, но куда? Если б знать, что происходит.
  - Говорят, оккупация или революция,– твердила мама
  - Наверное,- отзывался отец.
  Я долго расспрашивал родителей о работе, они казались подавленными, кругом нарастало разрушение, и мои родственники, в силу своей профессии архитектора, не могли спокойно за этим наблюдать.
  Мама страдальчески улыбалась.   
  В дверь снова постучали, и после некоторой заминки на кухню уже пробирались чьи-то осторожные нерешительные шаги. Мне пригрезилось, что войдёт Лена, и, встав из-за стола, я замер в углу комнаты с блином на вилке.
  Отец с матерью проявляли интерес к девушке, ровно настолько насколько подобало по этикету, чтобы не смутить гостью. И радость, смешанную с нейтральным взглядом на вещи, посторонний мог бы и не заметить. Я предложил подруге завтрак, но она отказалась.
  В моей комнате не представлялось возможным куда-либо деться от всепроникающего оконного глаза. Брату Лены понравилась бы суета, начавшаяся в те месяцы. Его сестра оказалась здесь, потому что не захотела забывать о моих дурацких идеях, и я даже не пытался расспрашивать её об этом. Мы молчали и смотрели сквозь стекло. На его поверхности всплывали наши лица, полные памяти. В глазах длились мгновения не умирающего, увенчанного ливнями дня: бетонные стены и воображаемый покойник за ними, объявленная война Серости, откровенность и признание Даши – всё это никогда не завершалось, и казалось удивительным, почему я не думал об этом постоянно? Мозг словно спал со времени нашей последней настоящей встречи. Грезил до нынешней минуты.
  Подруга протянула мне пустой конверт.
  - Андрей, я пришла, потому что мир понял правду, и хоть ты и велел её забыть, теперь это невозможно. Сейчас в несостоявшемся послании, лежащем в моих руках, может скрыться любой смысл, и хочется прижать письмо от Кирилла с Дашей к сердцу, но, к сожалению, они покинули город. Больной пошёл на поправку, и когда вчера пациентов переправляли в другие лечебные заведения, появилась возможность бежать. Глупо было не воспользоваться. Сегодняшний ужас многие предвидели. Жаль, что конверт пуст, но как ты и сам знаешь – молчание тоже, в некотором смысле, письмо и ответ.
  - Так что я принесла тебе его.
  Лена улыбнулась, и в уголках глаз мерцала рассеянность.
  Что-то тоскливое притянуло сердце к земле и не отпускало. Мне захотелось издать любой набор звуков, чтобы как-то отогнать это состояние.
  - Теперь им, похоже, уже не вернутся. Да и всё равно занятия отменяются, и неизвестно где, когда и чему мы станем учиться впредь. Наверное, моя память вечно будет воображать, что наши друзья живут где-то поблизости. Невозможно уехать от правды, хотя боюсь, и до конца её понять тоже нельзя.
Отворачиваясь от застеклённого пейзажа, я сделал интонацию отчётливее:
  - Спасибо что пришла, своим появлением ты принесла в мой дом надежду на возрождение. И, если честно, у меня в сердце теплится радость по случаю окончания строек. Их диспропорция слишком долго портила нервы. Теперь во мне сплетаются самые разные поводы рассмеяться, даже трудно выразить мимикой хотя бы один из них. Просто отныне ясно, обещания не умрут и останутся красотой запустения в вечности.  Пусть манера закрывать глаза – не лучшая защита от истины, но зато она реальна и осуществима. С недавних пор мне полюбилась ложь, она действенно позволяет воплотиться всему, достойному быть созданным.
  Наблюдая бледные призраки наших силуэтов в слабоотражающейся комнате, я подумал о зеркале в ванной. В игре света к трудночитаемым лицам примешивался посторонний пейзаж со всей своей событийной иррациональностью, казалось, мы расколоты, как вазы, и вселенная за окнами – раскрытие нашего внутреннего космоса. Если в него вглядываться, исчезнет сам смотрящий.
  Лена что-то уловила во мне.
  -  Как думаешь, если сейчас выйти на улицу, ничего не случится?
  - Думаю, ничего. Да и, в конце концов, всё что там происходит – лишь театральное шоу, попытка заглушить страх пустоты. Жизнь слишком долго претворялась системной и делила хаос на квадраты. Нам уже никогда не забыть, как они неизменно повторялись то в решётках на стенах, то в сетках, повисших на зданиях… Помнится, и в бледном небе, где вращаются краны, они ползали, будто жуки. Теперь же есть только надежда. Надежда и вера, как вечная погоня за мечтой.
  - Я хочу посмотреть на происходящее в городе вживую, без стёкол. Надеюсь, ты не против?
  - Конечно, сейчас пойдём.
  Тихо, и словно скрывая свой уход, мы начали одеваться. Но я уже внутренне чувствовал, что прогулка не затянется надолго. В суете дворы лишались перспектив. Куда бы ни опустился взгляд, всюду бледнела предсказуемая серость. Цивилизация встретила Клетку резким отторжением, и моё одиночество пророка погибло. Словно умы стремящиеся к правде, здания росли и возводились много лет, но теперь, встретив границу бытия, умирали. Плотники предали своё открытие. Повсеместное разраставшееся запустение – это простой способ как можно скорее похоронить правду. Наблюдая последствия всеобщих прозрений, мы не торопясь дошли до кладбища, где нас ждали Дима и Сергей Константинович. Город, привыкший строить, с лёгкостью принимал взрывы и вандализм. Во время катастрофы люди размножают новые могилы, а старые теряются. Никогда на кладбище не было так безлюдно, как в те дни. У входа валялись забытые и никому ненужные искусственные цветы и венки.   Закрытые палатки с живыми растениями отображали молчаливое недоумение и ожидание.
  Вместе с пасмурными тенями по аллеям во множестве бегали собаки и летали вороны. На территории смерти существовало что-то, отделяющее личность от остального человечества, причём власть этой силы возвышала, очищая через одиночество. Знакомые камни ждали нас, как звёзды путников.
  Рядом с могилой Димы стоял огромный крест, и сквозь его тень просвечивалось небо. Из-за холмистой местности, распятия вдали наклонялись и образовывали перед нами причудливый оптический узор. Мы словно стояли у подножия огромной сломанной клетки, из которой, как из скорлупы, что-то недавно вылупилось.
  Голову ранили печальные мысли. Глядя на могилы кругом, в особенности на Димину, думалось, что сюда больше не станут приходить люди, чтобы почтить память.
Это место абсолютно бесполезно. И оттого так романтично. Времени прошло немного, но каждый чувствовал, что нам уже не место среди решёток.
  Лена озябла, и тропинки обратились вспять, а у выхода с кладбища я осознал, что это место и есть – сконцентрированная надежда, вызов реальности, попытка доказать небу, насколько мы достойны своих стремлений. И то, что освободилось из тюрьмы грёз, было вечным, как конфликт дороги и ночлега, цели и воплощения.
  Когда я заходил в прихожую, мне показалось, что моё лицо снова изменилось. Какие-то микровыражения стали другими. Обернувшись на Лену, глаза уловили, как и её взгляд смотрит в зеркало слишком пристально. Экран вселял уверенность – где-то за гранью наши двойники творят жесты и неотступно следуют за нами. Или мы за ними.
  Мама приготовила обед. Отец, долго и бесцельно блуждавший по дому, принёс к столу альбом с фотографиями.
  Под светящимся абажуром таилась лампа. Облака за стёклами были низкими, и в маленькой кухне стоял полумрак. Где-то что-то рушилось. Над головами четырёх сидящих роились мысли, а в их несерьёзности колыхались любые роли и мечты. Мы упивались нашим бездельем.
Люди уничтожали свой город и всё, что они раньше любили, ради того, чтобы обещания остались обещаниями. Никогда ещё мир не знал такого торжества красоты. Все, кто позже придавали событиям тех дней особое политическое значение, просто пытались объяснить то, что не нуждается в пояснении. Мы хотели свободы и достигли её в искусстве разрушать.
  Ночью выла гроза, и мне вспоминался невиданный зверь, вылупившийся из надежды, потерянной среди надгробий. Он шипел и бился за окнами, как огромная огненная птица. Не становилось яснее – начинается война или силы природы хотят что-то поведать глухонемому человечеству. Квадраты темноты окрашивались криками городских сумасшедших, снующих по улицам. «Пьяные идут»,- говорила Лена. И невидимые прохожие не прекращали марша, всё шли и шли, всё явственнее приближаясь к рассвету со своим холодом и сонливостью.
  В их шаге ощущалась праздничность. Никто не знал, что произойдёт завтра. Возобновятся ли стройки или продолжится катастрофа? Судьбы снова окутывала неизвестность. И лишь теперь так отчётливо сознавалось, как именно её нам не хватало в серости будней. Она лучшее лекарство от замкнутых лабиринтов бытия в период, пока смысл жизни ещё не найден.
  Когда, спустя много лет, я вспоминаю эти утренние минуты, мне представляется, что все мы по-прежнему стоим у подножия навеки незавершённого здания. С нами друзья и прочные стены, кругом шумят ливни. Над городом, в облаке, мировой зверь просит о чём-то и стучится к нам. А мы просто выносим ему молоко на блюдце и кусочек хлеба.