Шьют

        - Сергей Петрович, а как быть с Наташей? Что делать?
        - Олег, а отеки сходят к утру?
        - Нет, только хуже
        - А ступни изменили цвет?
        Дальше пошло описание всяких разных разностей. И как итог:
        - Сейчас я еще могу взять ее на стол. Через год она не… Сердце. Будет сердечная недостаточность. Я не возьму. Думайте.
        Все было обставлено как операция на желчном пузыре. Для родителей. Они не знали ничего. Маленькие дочки с радостью зависли у бабушек – им там всегда нравится. И мы поехали. Поехали в никуда. Я смеялся и говорил:
        - Фигня, золотко, хочешь – рядом на стол лягу! А потом друг другу будем утки передавать!
        Она злилась не на шутку, орала – «Идиот! Думай что говоришь!»
        - Да первым классом, все сделаю, не переживай! Хрена там резать – раз, два и все! Неделю в больнице и домой!
        Мы ели шашлыки и мексиканскую еду на Подоле, ржали, а меня разбирал дикий животный ужас. Мне почти никогда не было так страшно. Ведь я толкаю человека, родного, больного, любимого, перед которым я преклоняюсь, спасшего меня. Толкаю. На смерть. Вероятность 50 на 50. И из положительных пятидесяти – не известен конечный результат. Так Наташе остается жить 2-3 года. После этого – тромбоэмболия легочной артерии. Быстрая и страшная смерть с орущими в ужасе детьми, без меня рядом (меня всегда нет на месте, если что-то происходит). Задыхаешься, сердце молотит, ты еще можешь говорить – но, уже умер. В последний момент приходит эйфория. Но разве это имеет значение? С операцией обещают долгую новую жизнь. Совсем новую. Я верю С.П. Он – царь. Но, цари тоже ошибаются. И далеко не все, попавшие под его нож, вышли своими ногами из больницы.
Иногда вспоминаю, как санитаром носил трупы в больнице. Один раз труп раковой женщины, посиневший и остро пахнущий ацетоном, съехал на носилках и уперся ступнями мне в спину. Мы спускали носилки по лестнице, и я, идя первым, чувствовал ледяные ноги на своей спине и ее мочу, стекающую по подолу халата и моим ногам.
        Она мне доверяет. Она не боится, что я останусь один с девочками. Мы обсудили – я должен сразу жениться, если она умрет. В доме должна быть женщина. Я подакал, покивал, решил, кто идет на скамейку запасных. И ледяной ужас начал разъедать меня изнутри. Я точно знал – я справлюсь в любой ситуации, буду идти до конца, выкладываться полностью. Но, как с этим жить?
        Рано утром добили анализы, прибрали в палате. Снова переговорил со всеми – реанимацией, хирургами. Купил все что надо. Снова кофе и сигареты. Руки трясутся – полбутылки новопассита из ствола.
        Почему жизнь окружающих меня людей так бедна и скучна? А может, это именно они живут так, как надо? И только у меня есть все и ненормальной высшей степени – дикий страх, бесконечное море работы, безумная любовь, рвущееся сердце, психи и безумие… Наверно – у всех есть. Но, одно дело замирать от страха у дверей начальника. Другое дело – караулить смерть у дверей операционной.
        Но я умею
        Я справлюсь
        Бегом взлетаю по лестнице в оперблок. Наташу уже везут на кресле. Ногами нельзя. Почему? А, уже сделали премедикацию. Стою. Жду. С грохотом открывается дверь грузового лифта, медсестра выкатывает ее. Она весело ржет, машет мне рукой, и когда я бросаюсь к ней – отмахивается от меня. Я вижу только спину медсестры и колеса кресла.
Назад пути нет.
        Шесть часов ужаса, отписывания смс-ок. Всем отвечаю – все по плану, спасибо. Все нормально. Параллельно делаю какие-то дела по работе, кому-то помогаю найти кабинет или вызвать врача… Шесть часов. И вот выходит зав реанимацией – бородатый мужик чуть старше меня. Шагов с десяти кивает мне, говорит – «Шьют. Жива.»
        Во мне все взрывается