***

А. Кюзам-хан

ЗА ЦАРЯ

(Как умирал Адмирал)
               
Апокриф № 49


                Он умрет с открытыми глазами,
                Не успеет сделать, что хотел…


А что он хотел сделать?

Сейчас, пока что, ему хотелось, наверное, только одного – умереть во сне. Как его сосед танкист сержантик  третьего дня. Тихо, во сне. Ему показалось, что мальчик даже мертвым продолжал улыбаться.

И ему хотелось во сне…

Но не тут-то было.

Он лежал в палате тюремного лазарета. Теперь один.

Один, но не совсем как бы.( Я лежал рядом, за фанерной перегородкой, в палате №3. И все слышал. И чувствовал. У меня способности: абсолютный слух, глубинное – глубоководное – чувство и совершенная зашифровка… А откуда бы я все это знал?) 

Боль в его груди усиливалась с каждым часом; не колола – резала, он, конечно, и звук слышал, не хрип – звук тупой ножовки по ржавому металлу. Мне это знакомо…  Каждые три часа он получал три кубика морфия, и боль уходила на час, а через час начиналась снова и с новой силой…

В наркотической прострации ему, наверное, мечталось, хотелось на пять минут, пусть на пять, оказаться у себя на даче, только для того, чтобы успеть зарядить серебряной пулей именной револьвер и – пустить себе эту пулю в висок…

Почему он не сделал этого сразу, после случившегося? Смалодушничал? Струсил? Это вряд ли. Шок! Тупая растерянность. Жалко. Сейчас бы не мучился…

- Ну-с, как у нас отважные неважные дела? – жизнерадостно пропел полненький седобровый доктор, присаживаясь на край скрипучей кровати; за спиной у него, конечно, тут же возникла грудастая гора в парике и со шприцем в руке. Сейчас боль уйдет. – Не слышу жизнерадостного ответа, адмирал?!

- Дела белее сажи, док.

А я подумал так: «Одно ваше появление со своей доблестной клевреткой наполняет его душу скепсисом, как дрожащая рука наполняет стакан паленой водкой. Наливайте полнее, док!..»

- Ну-ну! Еще рано ко дну! А потом... до суда надо дожить. Только обязательно требуйте, чтобы присяжные вас судили. Я думаю, они поймут и оправдают.

- Откуда такой футуристический оптимизм? Вы же дела не знаете.

- Да вот знаю. Мне ваш следак открылся. Между прочим, хороший мужик, хотя и тощий больно. Я бы, говорит он, попал бы этому гаду точно в лоб, жалко, говорит, что адмирал промахнулся, если сядет, то зазря получается.

- Как промахнулся?! Он же мертв…

- Он как свернул в обрыв, так там еще жив был, помер, когда менты приехали. А пуля ваша прошла через лобовое стекло, заднее, и нашли ее в пустой цистерне этого говновоза. Хорошо что пустая была, а так бы не нашли, кто бы стал в говне ковыряться? А умер этот гад от того, что грудь себе проломил об руль…

- Это ничего не значит. Я ведь стоял на дороге с мелкашкой и целился в него, вот он и свернул…

- А зачем свернул? Если не виноват, остановился бы, вышел, объяснился, дескать, случайно я задавил твоего одноглазого Царя…

- Вы даже знаете, как звали моего пса?! Пусть она меня ширнет, Доктор, пожалуйста…
После укола грудь станет быстро затухать, как будто в нее ветер ворвался, такой славный, свежий ветер. Я-то знаю…

- Давление нужно было до укола измерить, а я, старый болтун… Ну, что расселась, иди на пост, Галина! И вы хороши, заговорили меня… С мелкашкой, на дороге… целился…

- Вот и еще статья – незаконное хранение оружия… И выстрел я все-таки сделал, и не случайно, намеренно, в него целился…

- А почему вы не зарегистрировали эту треклятую мелкокалиберку?

- Так ведь он же мне накануне и принес винтовку. Я сказал: с пенсии расплачусь, оформим официально.

- Кто – он?

- Ну, этот… жмурик, жил в деревне, это я на даче, а он в своем доме, рядом с магазином. Ему и винтовку выдали потому, что он сторожем при магазине когда-то служил. За пьянку уволили, а винт почему-то оставили… Он явился в тот день с очередного страшного бодуна, а у меня, как назло, ни выпивки, ни денег. Я растратился на запасы: консервы, крупы, лук, картошку – для себя и Царя на зиму. Копейки остались, только на буханку хлеба. Вот я ему и сказал: в понедельник поедем в район, я сниму деньги в банке, заодно и ствол переоформим в органах. Дело было в субботу утром, а в три пополудни я его… убил. Из его же винтовки.

- Не убил, вы промахнулись… Следак нашел двух свидетелей, они видели его в тот день у магазина пьяным, сами же и одолжили ему денег, и слышали, как он поносил вас, на чем свет стоит. Самые страшные слова, говорит следак, были – жмот, сквалыга, адмирал недоделанный. Потом сел пьяным в свою говновозку и поехал «подтирать жопы дачникам, рубить капусту», то бишь, деньги зарабатывать. Но почему он не сделал этого с утра? Заработал бы, и пил бы на свои, и ничего бы этого не случилось. Засранец… Прости, Господи… Да, еще эти свидетели говорят, что он утверждал, будто бы ваш Царь чуть было его не загрыз и калекой не сделал. Было?

- Да, док, вы прямо как следователь допрашиваете…

Доктор снова присел на край кровати и виновато улыбнулся. Я  знаю… именно  виновато.

- Дайте-ка вашу руку, Адмирал, хоть пульс проверю… Да… Что-то вы силенками ослабли…

- Не жилец малец?

- Жилец вы или не жилец, тут от меня зависит. А вот виновны вы, или нет – от присяжных… Так все-таки, покусал Царь этого…

- Ньюфаундленды не кусают людей…

«Ньюфаундленды – порода собак, отличающаяся большим ростом – самцы до 72 см. Голова широкая, морда притуплена, ноги сильные, покрытые густой шерстью, с заметным увеличением перепонок между пальцами, до ступней покрыты густой бахромой. Лапы большие, широкие и плоские. Масть чаще черная, иногда с рыжеватым отливом; лапы и грудь бывают белые. Европейские ньюфаундленды сильно отличаются от собак-водолазов острова Ньюфаундленд.»
 
Адмиральский Царь был черным североамериканцем. С белыми лапами и белой грудью...

- Ньюфаундленды не кусают людей. Во всяком случае, мой Царь никогда никого не укусил. А вот калекой он его действительно чуть не сделал. Но это было давно, года три назад. Царь его терпел, даже играл с ним. Как-то раз он пришел ко мне оголодавшим до синюшности. Один жил. В доме, говорит, ни крошки, дай пожрать. Черт побери, говорю, минуту назад я выхлебал тарелку борща с мясом, а три тарелки, как полагается, Царю, вишь, хлебает. А я, говорит он, не гордый. Взял ложку, сел и начал хлебать вместе с Царем. Царь ухом не повел, даже лизнул его в нос. Видно, тогда он пришел трезвым, потому что Царь не переносил запаха спиртного перегара. Водку мог даже понюхать, а перегара не переносил… Можно я встану, док? Очень хочется в окно посмотреть.

- На осень за решеткой?

- Из-за решетки. Осени не требуется суд присяжных, и никакой другой не требуется. Она просто осень, моя любимая пора. И суди вы, ряди вы, хоть тресни вы, а она все равно останется моей любимой осенью. Как и Царь - моим любимым псом и наивернейшим другом. Царя можно убить, но ведь и за Царя… тоже?

Осень из-за решетки выглядела до обидного скучной. И вовсе не желтой, а ржавой, бурой, почти безлистой уже. Через грязные стекла воронья нельзя было увидеть, был только слышен его отчаянный,  не панихидный крик. Осень нельзя убить, она не умирает, она уходит сама. О ней поют, ее не отпевают…

Слышно  было, как Доктор встал на привинченный к полу табурет, сделал, наверное,  козырьком руку и почему-то зашептал:

- Хотите знать, чем заканчивается осень? Она заканчивается высоченным краснокирпичным забором, коронованным новенькой сияющей, даже при отсутствии солнца, колючей проволокой. Хотите посмотреть?

- У меня голова немного кружится, боюсь загреметь…

Доктор спрыгнул с табуретки. Конечно же, смешно спрыгнул, как мячик. И, выпрямившись, нарочито громко сказал:

- Я бы, не задумываясь, убил за Царя!

- Вот я и убил.

- Кстати, следак нашел еще одного свидетеля, это ваш сосед напротив, он видел из своего огорода, как… этот… не случайно, а намерено резко повернул на собаку и поддал газу. Вот так!

- Я это тоже видел. И видел, что осталось от Царя, когда по нему прошли все три левых колеса ассенизаторской машины. Я не кинулся к псу, я кинулся за винтовкой и к своей машине. Он поехал асфальтом вдоль реки, а я через поле, проселком. Я оказался впереди. Но ждал не долго, минуты две. Когда между нами оставалось метров десять, я выстрелил, и он резко повернул налево. Странно, что он не дотянул до меня. Всем было бы лучше. И вашим присяжным заседателям тоже…

Вошла Галина. Вернейший и крупнейший клеврет Доктора. Она в два раза тяжелее и выше его ростом, но кудрявый каштановый парик ей все-таки идет.  Я в этом понимаю…

- Ну?! – спросил ее доктор.

- Ни одного кубика!

- И куда же они подевались?!

- Кто-то скоммуниздил…

- Кто?!

- Через час, хотя бы два кубика, будут! Найду…

И великолепная Галина вышла. А маленький седобровый Доктор-мяч остался.

-Вам бы прилечь, друг мой. Вы бледны очень… Так покусал или не покусал Царь засранца? Вы не досказали.

- Нет. Я же говорил, Царь не кусался… Тогда, три года назад, этот, с вашего позволения, зрясранец, пришел к нам пьяным. Очень пьяным. И стал заигрывать с Царем, бороться с ним. Царь – деликатно отталкивал его головой. Прочь! Царь не терпел запаха перегнившей водки. Но визави настаивал! Он схватил Царя за уши. Это был перебор, у ньюфаундлендов тоже есть предел терпения. Царь встал на задние лапы и правой передней оттолкнул зрясранца в кусты. Зрясрянец летел метров семь. Результат – три переломанных ребра, одно из которых воткнулось в легкое. Вот вам – почти инвалид…

- А потом?

- Он попал в больницу. На два месяца. Я ездил к нему через день. С Царем, конечно, но Царь оставался на улице, у входа. Всякий приход, я приносил ему… ну, ему – чекушку. По его просьбе. Уж больно он был не дурак выпить… Нет, это не из-за Царя, я не оправдывал пса, жалко мне было убогого…

- А что потом?

- А что потом?! Все, как прежде. Он дружил с Царем, играл с ним. Но только трезвым. Он часто у нас бывал. В деревне его недо… недо… Вот он к нам и ходил.

Почти бесшумно снова  вошла прекрасная Галина. Но я-то  услышал…)

- Все наличествует, - сказала она.

- Приготовьте, - ответил доктор, - Мы еще не договорили.

Галина почти бесшумно вышла. Исчезла. Как слон в игольном ушке. Адмирал, наверное,  подивился…

- Может он вспомнил царев удар? – спросил доктор.

- Вряд ли, - ответил адмирал. - Он не всегда свое имя помнил. Кстати, его звали ... Федором, а фамилия – Мельников. Надо бы подписать могилку…

- Уже подписали… А почему он вас клял недоделанным адмиралом?

- А я и есть недоделанный. Адмирал – это кличка. Погоняло. Так, кажется, в этих стенах говорят. Я – капитан первого ранга. В отставке. Заметьте: не в запасе, в отставке. Почему?

- Почему?

- Потому что… Я ехал из МурмАнска в Москву поездом. Я подводник  и самолетов не люблю. А зря. Два часа лету, час по Москве и я на Козловском, в Главном штабе ВМФ. Получил бы адмирала, отбанкетился бы и – домой, домой! Но я поехал поездом... Это был 1992-й год. Пока мы были в ресторане, наше купе обчистили. Это хорошо еще, что меня не разжаловали за утрату секретных документов. Вытолкали без шума на пенсию. Вот и все… Мой друг штабист предложил мне старый родительский домик в Подмосковье. По-дружески, не дорого, чтобы, при случае, приезжать ко мне покутить… Он хоть и при главном штабе служил, но не знал того, что адмирала мне не дали, и сказал, дурак, деревенским, что домик его покойных родителей теперь будет дачей адмирала. Какой дачей?! У меня кроме этого домика ничего на Земле нет… Вот и все…

Доктор, я это почувствовал – совсем  погрустнел. Опять, слышно, взобрался на табурет и – из-под ладони-козырька – долго смотрел из-за решетки на осень.

- А как же семья? И где вы раньше жили? Ведь жили же где-то?!

- Это очень длинная история, док. Я пытался ее записать. В моем столе полная шуфляда отрывочных, бессвязных рассказов. Я читал их Царю. Не поверите: однажды от воспоминаний у меня так перехватило горло, что я заплакал. И заплакал в голос, когда увидел, что Царь тоже плачет. Пес плакал. Не верите?!

- Верю, - ответил доктор и, слышно, как  аккуратно спустил ноги с табурета, присел.- Еще как верю! Я и сам иногда плачу от телевизорного мыла. Дрянь показывают, неправду, а у меня комок и слезы. Старческая сентиментальность… Дайте-ка я вам давленьице померяю… А, все-таки, расскажите мне вашу очень длинную историю. Мы ведь никуда не спешим… Да, милейший Адмирал… Для меня вы Адмирал, не указ мне ваш главный штаб ВМФ в Козловском переулке… Давление зашкаливает, переволновались вы, милейший… Галина!

Галина явилась, но, видно, опять без шприца…

- Ты же обещала два кубика…

- Там Следователь пришли с каким-то Полковником.

- Два кубика!

- Есть!

После укола Адмиралу, конечно, не сразу, но должно полегчать. С лица в такие моменты медленно сходит краснота. Люди улыбаются. Адмирал, поди, тоже вот-вот заулыбается. А над ним уже стоял его друг-штабист, и вовсе не полковник, а Капитан второго ранга, как потом выяснилось...

- Привет, дружище, - сказал Адмирал – капитан первого ранга.

- А я к тебе чайку адмиральского ехал попить, а ты вон чего удумал…

- Док, а вы знаете, что такое адмиральский чай?

- Нет. Что, по-особому заваренный?

- По-особому! Берете стакан крепкого чаю и бутылку коньяку. Сделали глоток чаю, доливаете коньяку, еще глоток, еще доливаете – и так, пока коньяк не кончится. Попробуем?

- А я с собой коньяк прихватил, у тебя в твоей деревне такого не купишь. Найдется у вас чаек, Доктор?

- А как же! Галина!

- Стоп! – крикнул Следователь с порога.- У нас, товарищ Капитан второго ранга всего десять минут. Приведя вас сюда, я нарушил все правила. Давайте к делу!

Следователь –  сухонький, длинноногий, как цапля. Лет сорока от роду. Он и ко мне заходил надысь. Хороший парень…

- Да, сначала дело!

- Не сначала, а только дело!

- Понял, товарищ Следователь. Товарищ Адмирал…

- Капитан первого ранга, пожалуйста…

- Для меня ты – Адмирал! Так вот, если ты помнишь, я юрист, и служу по юридической части. Я буду твоим адвокатом на суде. Следователь поддерживает. Так ведь, товарищ Следователь?

- Да! И я помогу вам подготовиться к защите. Адвокат, конечно, будет гражданский, но мы с кавторангом подготовим ему все документы. Я передавать документы защитнику не имею права, передаст ваш друг, военный юрист. А гражданский адвокат – мой друг, и он примет все документы от вашего друга. Где он их взял, суду не обязательно знать, Это адвокатская тайна. Я понятно объясняю?

- Первое – если выяснится все, вам ведь и первому не поздоровится. Второе –опасно это! И третье – может, я передам? – сказал седобровый доктор.

- Первое, что бы проявилась правда, второе – восторжествовала справедливость, разное третье – враки! - отрезал Следователь. Отстрочил, как цапля проклекотала. Хороший мужик…

Прошаркала Галина туда… обратно. Адмиралу, видать, стало совсем хорошо. Замолчал, перестал ворочаться. Укол начал действовать. Адмирал, понятно, улыбался, разглядывая добрые лица странных чужих людей. О чем они говорят?!

- Нам пора! – сказал следователь.

- Так точно, нам пора. Извини, Адмирал…

- Ты коньяк-то оставь, мы тут с Доктором и Галиной чайку попьем. Или Галину отставить, док?

- А вот и наш чаек. Четыре стаканчика для господ офицеров, - это пропела Галина, появившись, конечно  вдруг, в узком дверном проеме. В руках она, конечно, держала огромный медный поднос. С ним, подносом, она не могла пройти в игольное ушко дверного проема…

- Два стакана лишние, - сказал доктор, встал и, похоже, взял два стакана с подноса. - Господа офицеры спешат, чай будем пить только мы с адмиралом. Вы свободны Галина.
Когда все ушли, Доктор торжественно объявил, видно, подняв свой стакан чаю:

- По глоточку, милсдарь!

И они выпили по глотку чая. Доктор долил в стаканы коньячку. Выпили еще по глотку. Доктор долил еще коньячку и, конечно, по марусин поясок. С каждым глотком чай становился все лучше и лучше. Это известно…

- А что, Доктор, сами-то вы почему не спешите домой?

- Это очень длинная и малозанимательная история, Адмирал. Маловысокохудожественная, я бы так сказал… А давайте выпьем адмиральского чайку за тех, кто не с нами… Нынче сорок девятый косит. Я уже троих похоронил. Вы с какого года? То-то… Хотя, сосед ваш сержант-танкист родился в восемьдесят девятом. Совсем мальчик! Обширнейший инфаркт в таком возрасте. Старое название точнее – разрыв сердца. Вот судьба! Взял и задавил прапорщика танком. Это ж как надо было достать человека, чтобы он тюрьмы не испугался. И даже смерти. Взял и раздавил гада, как червяка… Что-то я разболтался… Еще глоток – за   детишек-сволочишек… Не надо, вашу длинную историю, не надо… И мою тоже, не надо. Просто выпьем, Адмирал.

- Выпьем, Доктор!

И они выпили.

Им было хорошо.

Осенний день мерк. Из-за решетки еле цедился жухлый свет…

- Пойду включу свет…

Доктор вышел и, видимо, включил лампочку. Лампочка включалась в коридоре, за дверью. А почему у Галины наличествует медный поднос?! Это же цветной металл! Неужто до сих пор никто не догадался его скоммуниздить? Огромный медный поднос! Немалые деньги…

- Роскошный чай, Адмирал! – сказал Доктор и, конечно, долил коньяку в стаканы. – Как вы думаете, сержант танкист не обидится на меня… там… если я прилягу на его кровать... здесь?

- Думаю, нет.

- Тогда я прилягу, с вашего… и с вашего позволения. Надо было закусить?! Галина…

- Оставьте, док, пусть девочка отдыхает.

- Пусть. Это справедливо… Расскажите мне про Царя. Пожалуйста…

- А что рассказывать? Он ведь, как и я вроде, подводник. Ньюфаундлендов называют еще водолазами… Мне грустно и он грустил. Я радуюсь и он весел. Положу ему еды – не притронется, пока себе не положу и есть не стану. Как-то оставил ему миску с кашей, а сам укатил в райцентр за пенсией, приехал поздно вечером – еда не тронута. Положил каши себе, стал есть – и он радостно зачавкал. Каша была отвратительная, но я никогда с таким удовольствием не ужинал. Царь, мне показалось, тоже…

- Все хочу спросить, а почему вы назвали его Царем? Он ведь у вас одноглазый. Был, извините… Назвали бы Нельсоном, Кутузовым или,.. кто там еще в истории был одноглазым?

- Да, если бы у него был правый глаз, он бы не позволил себя раздавить, увидел бы опасность, успел бы отстраниться. Но… судьба. И человеческое жестокосердие… Я ведь и встретил его уже одноглазым, привязанным к сосне, в лесу, у реки, окруженным стаей бродячих собак. Такие стаи есть в наших окрестностях. Думаю, они разорвали бы его, если бы не я… Я всегда выходил на прогулку с довольно увесистым суковатым посохом, удобная вещь при встрече с бродячей стаей. У бродяг трусость сильнее голода. Когда мы остались одни, он радостно фыркнул, будто благодарил меня. Я отвязал его, смотал веревку в клубок, обложил сухими ветками и поджег. Он стоял рядом и одним своим глазом смотрел на костер. Смотрел, как сгорает его несвобода. Вот тут я почему-то и вспомнил восточную мудрость: среди слепых одноглазый – царь. Будешь царем, спросил я его. Он фыркнул. Тогда пошли домой, сказал я. И мы пошли домой.

- Это какой-то жирный новый ублюдок привязал его в лесу. Избавился от окривевшего пса. Так ведь?

- Похоже, что так. Но для меня поступок этого вашего ублюдка был, как дар небесный. Мне повезло, я нашел друга. Я был за бортом, уже захлебывался, а тут такой спасательный круг. После этой страшной веревки, я ему даже ошейника не надевал. А надо бы! Надо было выводить за ворота на поводке, вот и спас бы от очередного ублюдка. Но… судьба! Теперь уже все… Док, вы меня слушаете?

- Я бы за такого Царя дважды убил. Убил бы уже мертвого… Ведь он… этот… знал всю эту вашу историю? И про адмиральство знал… Убил бы дважды... Может еще чайку?

Опять вошла Галина. Внимание!

- Там в третьей палате дядечка помер. Тот, который весь странный какой-то. В тюрьме, а ни одной наколки. Помер. Я проверяла. Совсем не дышит. Помер, говорю…

- Помер, говоришь? Вызывай труповозку, я сейчас подойду, проверю, может, шифруется твой дядечка… Иди… Ну, что, Адмирал, по глоточку чайку, и я пошел?!.

Доктор отхлебнул адмиральского чайку и пошел. Адмирал, конечно, пить уже не стал…
В него бес вселился. Но это уже было БЕСполезно…

 Он, конечно, гнал машину, не разбирая дороги – через лес, по буеракам, по кустам. Машина, словно, летела – плавно и весело.  И… – приземлилась только у ворот дачи – мяконько приземлилась. И радостно фыркнула – как  когда-то фыркал Царь, вернувшись с прогулки домой…

Он, конечно, мгновенно оказался в доме, сразу же нашел револьвер и серебряную пулю. Откинул барабан и вставил пулю в камору. Рывком защелкнул барабан! И резко прокатил его по ладони левой руки. Вот и все…

Но это ему только привиделось. Почудилось, не приснилось даже. Он, конечно, не спал. Не спал! По-прежнему лежал на кровати в палате тюремной больнички. Он умер…

C открытыми глазами…

А я шифровался за фанерной стенкой. Я не помер в третьей палате.  Вовсе не помер. Я подслушивал….
Откуда же я все это знал бы?!

КОНЕЦ


   

   
 
 






А. Кюзам-хан

ЗА ЦАРЯ

(как умирал Адмирал)
               
Апокриф № 49


                Он умрет с открытыми глазами,
                Не успеет сделать, что хотел…


А что он хотел сделать?

Сейчас, пока что, ему хотелось, наверное, только одного – умереть во сне. Как его сосед танкист сержантик  третьего дня. Тихо, во сне. Ему показалось, что мальчик даже мертвым продолжал улыбаться.

И ему хотелось во сне…

Но не тут-то было.

Он лежал в палате тюремного лазарета. Теперь один.

Один, но не совсем как бы.

(Я лежал рядом, за фанерной перегородкой, в палате №3. И все слышал. И чувствовал. У меня способности: абсолютный слух, глубинное – глубоководное – чувство и совершенная зашифровка… А откуда бы я все это знал?) 

Боль в его груди усиливалась с каждым часом; не колола – резала, он, конечно, и звук слышал, не хрип – звук тупой ножовки по ржавому металлу. Мне это знакомо…  Каждые три часа он получал три кубика морфия, и боль уходила на час, а через час начиналась снова и с новой силой…

В наркотической прострации ему, наверное, мечталось, хотелось на пять минут, пусть на пять, оказаться у себя на даче, только для того, чтобы успеть зарядить серебряной пулей именной револьвер и – пустить себе эту пулю в висок…

Почему он не сделал этого сразу, после случившегося? Смалодушничал? Струсил? Это вряд ли. Шок! Тупая растерянность. Жалко. Сейчас бы не мучился…

- Ну-с, как у нас отважные неважные дела? – жизнерадостно пропел полненький седобровый доктор, присаживаясь на край скрипучей кровати; за спиной у него, конечно, тут же возникла грудастая гора в парике и со шприцем в руке. Сейчас боль уйдет. – Не слышу жизнерадостного ответа, адмирал?!

- Дела белее сажи, док.

(А я подумал так: «Одно ваше появление со своей доблестной клевреткой наполняет его душу скепсисом, как дрожащая рука наполняет стакан паленой водкой. Наливайте полнее, док!..»)

- Ну-ну! Еще рано ко дну! А потом... до суда надо дожить. Только обязательно требуйте, чтобы присяжные вас судили. Я думаю, они поймут и оправдают.

- Откуда такой футуристический оптимизм? Вы же дела не знаете.

- Да вот знаю. Мне ваш следак открылся. Между прочим, хороший мужик, хотя и тощий больно. Я бы, говорит он, попал бы этому гаду точно в лоб, жалко, говорит, что адмирал промахнулся, если сядет, то зазря получается.

- Как промахнулся?! Он же мертв…

- Он как свернул в обрыв, так там еще жив был, помер, когда менты приехали. А пуля ваша прошла через лобовое стекло, заднее, и нашли ее в пустой цистерне этого говновоза. Хорошо что пустая была, а так бы не нашли, кто бы стал в говне ковыряться? А умер этот гад от того, что грудь себе проломил об руль…

- Это ничего не значит. Я ведь стоял на дороге с мелкашкой и целился в него, вот он и свернул…

- А зачем свернул? Если не виноват, остановился бы, вышел, объяснился, дескать, случайно я задавил твоего одноглазого Царя…

- Вы даже знаете, как звали моего пса?! Пусть она меня ширнет, Доктор, пожалуйста…
После укола грудь станет быстро затухать, как будто в нее ветер ворвался, такой славный, свежий ветер. Я-то знаю…

- Давление нужно было до укола измерить, а я, старый болтун… Ну, что расселась, иди на пост, Галина! И вы хороши, заговорили меня… С мелкашкой, на дороге… целился…

- Вот и еще статья – незаконное хранение оружия… И выстрел я все-таки сделал, и не случайно, намеренно, в него целился…

- А почему вы не зарегистрировали эту треклятую мелкокалиберку?

- Так ведь он же мне накануне и принес винтовку. Я сказал: с пенсии расплачусь, оформим официально.

- Кто – он?

- Ну, этот… жмурик, жил в деревне, это я на даче, а он в своем доме, рядом с магазином. Ему и винтовку выдали потому, что он сторожем при магазине когда-то служил. За пьянку уволили, а винт почему-то оставили… Он явился в тот день с очередного страшного бодуна, а у меня, как назло, ни выпивки, ни денег. Я растратился на запасы: консервы, крупы, лук, картошку – для себя и Царя на зиму. Копейки остались, только на буханку хлеба. Вот я ему и сказал: в понедельник поедем в район, я сниму деньги в банке, заодно и ствол переоформим в органах. Дело было в субботу утром, а в три пополудни я его… убил. Из его же винтовки.

- Не убил, вы промахнулись… Следак нашел двух свидетелей, они видели его в тот день у магазина пьяным, сами же и одолжили ему денег, и слышали, как он поносил вас, на чем свет стоит. Самые страшные слова, говорит следак, были – жмот, сквалыга, адмирал недоделанный. Потом сел пьяным в свою говновозку и поехал «подтирать жопы дачникам, рубить капусту», то бишь, деньги зарабатывать. Но почему он не сделал этого с утра? Заработал бы, и пил бы на свои, и ничего бы этого не случилось. Засранец… Прости, Господи… Да, еще эти свидетели говорят, что он утверждал, будто бы ваш Царь чуть было его не загрыз и калекой не сделал. Было?

- Да, док, вы прямо как следователь допрашиваете…
Доктор снова присел на край кровати и виновато улыбнулся. Я  знаю… именно  виновато.

- Дайте-ка вашу руку, Адмирал, хоть пульс проверю… Да… Что-то вы силенками ослабли…

- Не жилец малец?

- Жилец вы или не жилец, тут от меня зависит. А вот виновны вы, или нет – от присяжных… Так все-таки, покусал Царь этого…

- Ньюфаундленды не кусают людей…

(«Ньюфаундленды – порода собак, отличающаяся большим ростом – самцы до 72 см. Голова широкая, морда притуплена, ноги сильные, покрытые густой шерстью, с заметным увеличением перепонок между пальцами, до ступней покрыты густой бахромой. Лапы большие, широкие и плоские. Масть чаще черная, иногда с рыжеватым отливом; лапы и грудь бывают белые. Европейские ньюфаундленды сильно отличаются от собак-водолазов острова Ньюфаундленд.»
 Адмиральский Царь был черным североамериканцем. С белыми лапами и белой грудью...)

- Ньюфаундленды не кусают людей. Во всяком случае, мой Царь никогда никого не укусил. А вот калекой он его действительно чуть не сделал. Но это было давно, года три назад. Царь его терпел, даже играл с ним. Как-то раз он пришел ко мне оголодавшим до синюшности. Один жил. В доме, говорит, ни крошки, дай пожрать. Черт побери, говорю, минуту назад я выхлебал тарелку борща с мясом, а три тарелки, как полагается, Царю, вишь, хлебает. А я, говорит он, не гордый. Взял ложку, сел и начал хлебать вместе с Царем. Царь ухом не повел, даже лизнул его в нос. Видно, тогда он пришел трезвым, потому что Царь не переносил запаха спиртного перегара. Водку мог даже понюхать, а перегара не переносил… Можно я встану, док? Очень хочется в окно посмотреть.

- На осень за решеткой?

- Из-за решетки. Осени не требуется суд присяжных, и никакой другой не требуется. Она просто осень, моя любимая пора. И суди вы, ряди вы, хоть тресни вы, а она все равно останется моей любимой осенью. Как и Царь - моим любимым псом и наивернейшим другом. Царя можно убить, но ведь и за Царя… тоже?

Осень из-за решетки выглядела до обидного скучной. И вовсе не желтой, а ржавой, бурой, почти безлистой уже. Через грязные стекла воронья нельзя было увидеть, был только слышен его отчаянный,  не панихидный крик. Осень нельзя убить, она не умирает, она уходит сама. О ней поют, ее не отпевают…

Слышно  было, как Доктор встал на привинченный к полу табурет, сделал, наверное,  козырьком руку и почему-то зашептал:

- Хотите знать, чем заканчивается осень? Она заканчивается высоченным краснокирпичным забором, коронованным новенькой сияющей, даже при отсутствии солнца, колючей проволокой. Хотите посмотреть?

- У меня голова немного кружится, боюсь загреметь…

Доктор спрыгнул с табуретки. Конечно же, смешно спрыгнул, как мячик. И, выпрямившись, нарочито громко сказал:

- Я бы, не задумываясь, убил за Царя!

- Вот я и убил.

- Кстати, следак нашел еще одного свидетеля, это ваш сосед напротив, он видел из своего огорода, как… этот… не случайно, а намерено резко повернул на собаку и поддал газу. Вот так!

- Я это тоже видел. И видел, что осталось от Царя, когда по нему прошли все три левых колеса ассенизаторской машины. Я не кинулся к псу, я кинулся за винтовкой и к своей машине. Он поехал асфальтом вдоль реки, а я через поле, проселком. Я оказался впереди. Но ждал не долго, минуты две. Когда между нами оставалось метров десять, я выстрелил, и он резко повернул налево. Странно, что он не дотянул до меня. Всем было бы лучше. И вашим присяжным заседателям тоже…

Вошла Галина. Вернейший и крупнейший клеврет Доктора. Она в два раза тяжелее и выше его ростом, но кудрявый каштановый парик ей все-таки идет.  Я в этом понимаю…

- Ну?! – спросил ее доктор.

- Ни одного кубика!

- И куда же они подевались?!

- Кто-то скоммуниздил…


- Кто?!

- Через час, хотя бы два кубика, будут! Найду…

И великолепная Галина вышла. А маленький седобровый Доктор-мяч остался.

-Вам бы прилечь, друг мой. Вы бледны очень… Так покусал или не покусал Царь засранца? Вы не досказали.

- Нет. Я же говорил, Царь не кусался… Тогда, три года назад, этот, с вашего позволения, зрясранец, пришел к нам пьяным. Очень пьяным. И стал заигрывать с Царем, бороться с ним. Царь – деликатно отталкивал его головой. Прочь! Царь не терпел запаха перегнившей водки. Но визави настаивал! Он схватил Царя за уши. Это был перебор, у ньюфаундлендов тоже есть предел терпения. Царь встал на задние лапы и правой передней оттолкнул зрясранца в кусты. Зрясрянец летел метров семь. Результат – три переломанных ребра, одно из которых воткнулось в легкое. Вот вам – почти инвалид…

- А потом?

- Он попал в больницу. На два месяца. Я ездил к нему через день. С Царем, конечно, но Царь оставался на улице, у входа. Всякий приход, я приносил ему… ну, ему – чекушку. По его просьбе. Уж больно он был не дурак выпить… Нет, это не из-за Царя, я не оправдывал пса, жалко мне было убогого…

- А что потом?

- А что потом?! Все, как прежде. Он дружил с Царем, играл с ним. Но только трезвым. Он часто у нас бывал. В деревне его недо… недо… Вот он к нам и ходил.

Почти бесшумно снова  вошла прекрасная Галина. (Но я-то  услышал…)

- Все наличествует, - сказала она.

- Приготовьте, - ответил доктор, - Мы еще не договорили.

Галина почти бесшумно вышла. Исчезла. Как слон в игольном ушке. Адмирал, наверное,  подивился…

- Может он вспомнил царев удар? – спросил доктор.

- Вряд ли, - ответил адмирал. - Он не всегда свое имя помнил. Кстати, его звали Андреем. А фамилия – Мельников. Надо бы подписать могилку…

- Уже подписали… А почему он вас клял недоделанным адмиралом?

- А я и есть недоделанный. Адмирал – это кличка. Погоняло. Так, кажется, в этих стенах говорят. Я – капитан первого ранга. В отставке. Заметьте: не в запасе, в отставке. Почему?

- Почему?

- Потому что… Я ехал из МурмАнска в Москву поездом. Я подводник  и самолетов не люблю. А зря. Два часа лету, час по Москве и я на Козловском, в Главном штабе ВМФ. Получил бы адмирала, отбанкетился бы и – домой, домой! Но я поехал поездом... Это был 1992-й год. Пока мы были в ресторане, наше купе обчистили. Это хорошо еще, что меня не разжаловали за утрату секретных документов. Вытолкали без шума на пенсию. Вот и все… Мой друг штабист предложил мне старый родительский домик в Подмосковье. По-дружески, не дорого, чтобы, при случае, приезжать ко мне покутить… Он хоть и при главном штабе служил, но не знал того, что адмирала мне не дали, и сказал, дурак, деревенским, что домик его покойных родителей теперь будет дачей адмирала. Какой дачей?! У меня кроме этого домика ничего на Земле нет… Вот и все…
Доктор, я это почувствовал – совсем  погрустнел. Опять, слышно, взобрался на табурет и – из-под ладони-козырька – долго смотрел из-за решетки на осень.

- А как же семья? И где вы раньше жили? Ведь жили же где-то?!

- Это очень длинная история, док. Я пытался ее записать. В моем столе полная шуфляда отрывочных, бессвязных рассказов. Я читал их Царю. Не поверите: однажды от воспоминаний у меня так перехватило горло, что я заплакал. И заплакал в голос, когда увидел, что Царь тоже плачет. Пес плакал. Не верите?!

- Верю, - ответил доктор и, слышно, как  аккуратно спустил ноги с табурета, присел.- Еще как верю! Я и сам иногда плачу от телевизорного мыла. Дрянь показывают, неправду, а у меня комок и слезы. Старческая сентиментальность… Дайте-ка я вам давленьице померяю… А, все-таки, расскажите мне вашу очень длинную историю. Мы ведь никуда не спешим… Да, милейший Адмирал… Для меня вы Адмирал, не указ мне ваш главный штаб ВМФ в Козловском переулке… Давление зашкаливает, переволновались вы, милейший… Галина!
Галина явилась, но, видно, опять без шприца…

- Ты же обещала два кубика…

- Там Следователь пришли с каким-то Полковником.

- Два кубика!

- Есть!

После укола Адмиралу, конечно, не сразу, но должно полегчать. С лица в такие моменты медленно сходит краснота. Люди улыбаются. Адмирал, поди, тоже вот-вот заулыбается. А над ним уже стоял его друг-штабист, и вовсе не полковник, а Капитан второго ранга, как потом выяснилось...

- Привет, дружище, - сказал Адмирал – капитан первого ранга.

- А я к тебе чайку адмиральского ехал попить, а ты вон чего удумал…

- Док, а вы знаете, что такое адмиральский чай?

- Нет. Что, по-особому заваренный?

- По-особому! Берете стакан крепкого чаю и бутылку коньяку. Сделали глоток чаю, доливаете коньяку, еще глоток, еще доливаете – и так, пока коньяк не кончится. Попробуем?

- А я с собой коньяк прихватил, у тебя в твоей деревне такого не купишь. Найдется у вас чаек, Доктор?

- А как же! Галина!

- Стоп! – крикнул Следователь с порога.- У нас, товарищ Капитан второго ранга всего десять минут. Приведя вас сюда, я нарушил все правила. Давайте к делу!

Следователь –  сухонький, длинноногий, как цапля. Лет сорока от роду. Он и ко мне заходил надысь. Хороший парень…

- Да, сначала дело!

- Не сначала, а только дело!

- Понял, товарищ Следователь. Товарищ Адмирал…

- Капитан первого ранга, пожалуйста…

- Для меня ты – Адмирал! Так вот, если ты помнишь, я юрист, и служу по юридической части. Я буду твоим адвокатом на суде. Следователь поддерживает. Так ведь, товарищ Следователь?

- Да! И я помогу вам подготовиться к защите. Адвокат, конечно, будет гражданский, но мы с кавторангом подготовим ему все документы. Я передавать документы защитнику не имею права, передаст ваш друг, военный юрист. А гражданский адвокат – мой друг, и он примет все документы от вашего друга. Где он их взял, суду не обязательно знать, Это адвокатская тайна. Я понятно объясняю?

- Первое – если выяснится все, вам ведь и первому не поздоровится. Второе –опасно это! И третье – может, я передам? – сказал седобровый доктор.

- Первое, что бы проявилась правда, второе – восторжествовала справедливость, разное третье – враки! - отрезал Следователь. Отстрочил, как цапля проклекотала. Хороший мужик…

Прошаркала Галина туда… обратно. Адмиралу, видать, стало совсем хорошо. Замолчал, перестал ворочаться. Укол начал действовать. Адмирал, понятно, улыбался, разглядывая добрые лица странных чужих людей. О чем они говорят?!

- Нам пора! – сказал следователь.

- Так точно, нам пора. Извини, Адмирал…

- Ты коньяк-то оставь, мы тут с Доктором и Галиной чайку попьем. Или Галину отставить, док?

- А вот и наш чаек. Четыре стаканчика для господ офицеров, - это пропела Галина, появившись, конечно  вдруг, в узком дверном проеме. В руках она, конечно, держала огромный медный поднос. С ним, подносом, она не могла пройти в игольное ушко дверного проема…

- Два стакана лишние, - сказал доктор, встал и, похоже, взял два стакана с подноса. - Господа офицеры спешат, чай будем пить только мы с адмиралом. Вы свободны Галина.

Когда все ушли, Доктор торжественно объявил, видно, подняв свой стакан чаю:

- По глоточку, милсдарь!

И они выпили по глотку чая. Доктор долил в стаканы коньячку. Выпили еще по глотку. Доктор долил еще коньячку и, конечно, по марусин поясок. С каждым глотком чай становился все лучше и лучше. Это известно…

- А что, Доктор, сами-то вы почему не спешите домой?

- Это очень длинная и малозанимательная история, Адмирал. Маловысокохудожественная, я бы так сказал… А давайте выпьем адмиральского чайку за тех, кто не с нами… Нынче сорок девятый косит. Я уже троих похоронил. Вы с какого года? То-то… Хотя, сосед ваш сержант-танкист родился в восемьдесят девятом. Совсем мальчик! Обширнейший инфаркт в таком возрасте. Старое название точнее – разрыв сердца. Вот судьба! Взял и задавил прапорщика танком. Это ж как надо было достать человека, чтобы он тюрьмы не испугался. И даже смерти. Взял и раздавил гада, как червяка… Что-то я разболтался… Еще глоток – за   детишек-сволочишек… Не надо, вашу длинную историю, не надо… И мою тоже, не надо. Просто выпьем, Адмирал.

- Выпьем, Доктор!

И они выпили.

Им было хорошо.

Осенний день мерк. Из-за решетки еле цедился жухлый свет…

- Пойду включу свет…

Доктор вышел и, видимо, включил лампочку. Лампочка включалась в коридоре, за дверью. А почему у Галины наличествует медный поднос?! Это же цветной металл! Неужто до сих пор никто не догадался его скоммуниздить? Огромный медный поднос! Немалые деньги…

- Роскошный чай, Адмирал! – сказал Доктор и, конечно, долил коньяку в стаканы. – Как вы думаете, сержант танкист не обидится на меня… там… если я прилягу на его кровать здесь?

- Думаю, нет.

- Тогда я прилягу, с вашего… и с вашего позволения. Надо было закусить?! Галина…

- Оставьте, док, пусть девочка отдыхает.

- Пусть. Это справедливо… Расскажите мне про Царя. Пожалуйста…

- А что рассказывать? Он ведь, как и я вроде, подводник. Ньюфаундлендов называют еще водолазами… Мне грустно и он грустил. Я радуюсь и он весел. Положу ему еды – не притронется, пока себе не положу и есть не стану. Как-то оставил ему миску с кашей, а сам укатил в райцентр за пенсией, приехал поздно вечером – еда не тронута. Положил каши себе, стал есть – и он радостно зачавкал. Каша была отвратительная, но я никогда с таким удовольствием не ужинал. Царь, мне показалось, тоже…

- Все хочу спросить, а почему вы назвали его Царем? Он ведь у вас одноглазый. Был, извините… Назвали бы Нельсоном, Кутузовым или,.. кто там еще в истории был одноглазым?

- Да, если бы у него был правый глаз, он бы не позволил себя раздавить, увидел бы опасность, успел бы отстраниться. Но… судьба. И человеческое жестокосердие… Я ведь и встретил его уже одноглазым, привязанным к сосне, в лесу, у реки, окруженным стаей бродячих собак. Такие стаи есть в наших окрестностях. Думаю, они разорвали бы его, если бы не я… Я всегда выходил на прогулку с довольно увесистым суковатым посохом, удобная вещь при встрече с бродячей стаей. У бродяг трусость сильнее голода. Когда мы остались одни, он радостно фыркнул, будто благодарил меня. Я отвязал его, смотал веревку в клубок, обложил сухими ветками и поджег. Он стоял рядом и одним своим глазом смотрел на костер. Смотрел, как сгорает его несвобода. Вот тут я почему-то и вспомнил восточную мудрость: среди слепых одноглазый – царь. Будешь царем, спросил я его. Он фыркнул. Тогда пошли домой, сказал я. И мы пошли домой.

- Это какой-то жирный новый ублюдок привязал его в лесу. Избавился от окривевшего пса. Так ведь?

- Похоже, что так. Но для меня поступок этого вашего ублюдка был, как дар небесный. Мне повезло, я нашел друга. Я был за бортом, уже захлебывался, а тут такой спасательный круг. После этой страшной веревки, я ему даже ошейника не надевал. А надо бы! Надо было выводить за ворота на поводке, вот и спас бы от очередного ублюдка. Но… судьба! Теперь уже все… Док, вы меня слушаете?

- Я бы за такого Царя дважды убил. Убил бы уже мертвого… Ведь он… этот… знал всю эту вашу историю? И про адмиральство знал… Убил бы дважды... Может еще чайку?
Опять вошла Галина. Внимание!

- Там в третьей палате дядечка помер. Тот, который весь странный какой-то. В тюрьме, а ни одной наколки. Помер. Я проверяла. Совсем не дышит. Помер, говорю…

- Помер, говоришь? Вызывай труповозку, я сейчас подойду, проверю, может, шифруется твой дядечка… Иди… Ну, что, Адмирал, по глоточку чайку, и я пошел?!.

Доктор отхлебнул адмиральского чайку и пошел. Адмирал, конечно, пить уже не стал…
В него бес вселился. Но это уже было БЕСполезно…

Он, конечно, гнал машину, не разбирая дороги – через лес, по буеракам, по кустам. Машина, словно, летела – плавно и весело.  И… – приземлилась только у ворот дачи – мяконько приземлилась. И радостно фыркнула – как  когда-то фыркал Царь, вернувшись с прогулки домой…

Он, конечно, мгновенно оказался в доме, сразу же нашел револьвер и серебряную пулю. Откинул барабан и вставил пулю в камору. Рывком защелкнул барабан! И резко прокатил его по ладони левой руки. Вот и все…

Но это ему только привиделось. Почудилось, не приснилось даже. Он, конечно, не спал. Не спал! По-прежнему лежал на кровати в палате тюремной больнички. Он умер…
C открытыми глазами…

(…А я шифровался за фанерной стенкой. Я не помер в третьей палате.  Вовсе не помер. Я подслушивал….
Откуда же я все это знал бы?!)

КОНЕЦ