Виктор Мищенко Гримасы судьбы

Гримасы судьбы

Адреса проживания любого человека в течение всей его земной жизни являются своеобразной визитной карточкой личности. По ним можно узнать, как судьба отводила человеку свою сугубую индивидуальную нишу в этом поистине многомиллиардном муравейнике, где спокойное, величавое русло реки жизни вдруг прерывалось каким-нибудь чудовищным непредсказуемым водопадом событий. Конечно, многие помнят свое место рождения, зато совсем немногие уверены в своем последнем месте упокоения. В этом как раз и заключается прелесть земного существования, которое априори кажется нам поначалу почти бессмертным.
Возьмем, например, меня. Родился в городе Рубцовске Алтайского края 13 сентября 1937 года, разумеется, в каком – то отделении городского роддома. Бабушка по отцу Акулина Кузьминична порылась в своих святцах и предложила наречь меня Виктором. Никто возражать не стал. Потом вместе с матерью вернулся на свой Алейский проспект, где вместе с родителями проживали мои дед и бабушка – Петр Яковлевич и Акулина Кузьминична. Проспект – громко сказано. Это была тихая, одноэтажная, почти деревенская улица, постепенно спускавшаяся от окраины города к небольшой речке Алей. По обеим сторонам ее помимо как добротных домов, так и бедных хижин зеленели довольно обширные земельные участки. Короткое, жаркое лето и продолжительная лютая зима не оставляли землевладельцам места для мичуринских экспериментов и люди в основном специализировались на огородной продукции. Многие держали домашний скот и птицу – необходимый атрибут для сносного существования. Дед тоже владел лошадью, коровой, телкой, тремя десятками кур во главе с огромным, грозным петухом. Петух отличался крутым, почти криминальным нравом и регулярно участвовал во всех разборках, периодически возникающих на территории подворья.
Однажды жарким летом, когда мне не было и трех лет, бабушка посадила внука в корытце с теплой водой, а сама отлучилась ненадолго. Из курятника внезапно вынырнул этот мрачный самодур и неподвижно замер у изголовья, косо поглядывая на незваного гостя. Я продолжал аукать и весело плескаться в теплой воде, кокетничая перед единственным зрителем. Вдруг это расписное чудовище коршуном налетело на меня и с размаху долбануло огромным, загнутым книзу клювом прямо в бровь. Наверняка мерзавец целился в глаз, блестевший на солнце, но, к счастью, промахнулся. Брызнула кровь, я заорал благим матом, бабушка тут же выскочила из дома и отогнала пернатого разбойника. Вечером дед, по воспоминаниям родни, приготовил из него отличный суп, дабы никому не повадно было больше тиранить любимых внуков. Это была первая боевая рана, полученная мною в схватке с хитрым и коварным противником.
В 1939 году перед рождением младшего брата Юрия моим родителям выделили небольшую двухкомнатную квартиру с частичными удобствами по улице Путевой, близ железнодорожного вокзала. В ней семья прожила до мая 1946 года, когда из Рубцовска навсегда уехала в Таганрог. Это было самое тяжелое время не только нашего детства, но и всей жизни. Первое и самое главное воспоминание – постоянное чувство голода. Одному Богу известно, как моей матери Раисе и ее неработающей сестре Евгении удалось сохранить себя самих и четверых детей от смерти, которая ежедневно дышала нам в затылок. Отец Пантелей погиб 12 августа 1941 года в Смоленском сражении, а муж Евгении Георгий вообще пропал без вести. На одну работающую – пятеро иждивенцев, да еще в период страшной войны. И только благодаря двум героическим женщинам мы все выжили, а в последствие стали, судя по отзывам, и неплохими людьми.
Конечно, четверо мальчишек доставляли немало хлопот своим измученным опекунам. На педагогические реверансы времени решительно не хватало, пришлось воспитание держать в рамках суровых запретов и даже наказаний. О болезнях не хочется даже вспоминать: грипп, корь, краснуха, ветрянка, ангина, скарлатина – несть им числа. Но каким-то чудом уцелели все, невзирая на осложнения. К сожалению, были и увечья, заработанные по собственной глупости.
Однажды, когда мне было года три с половиной, мама Женя, как мы называли Евгению Сергеевну, взяла меня в баню. Разумеется, женскую – мужиков у нас не водилось, как и во многих семьях. Старшего пятилетнего Колю уже в нее не брали по возрасту, а два годовалых Юрия еще пробавлялись в кухонном корыте. В помывочном зале стояли низкие скамьи с отшлифованной поверхностью из мраморной крошки, тут же находились деревянные бадьи, называемые по-сибирски шайками. Бабы, из-за вечной нехватки места и времени дома, тут же на скамьях не только терли друг другу спины, но и стирали белье, в основном нательное. Вот на такую-то намыленную поверхность в шайку мама Женя усадила меня, а сама двинула за горячей водой. Стоявший рядом мужичок с ноготок, мой ровесник, вначале с любопытством продвинул деревянную тару с живым грузом на средину скамьи. Процесс скольжения пришелся ему по вкусу и он, уже с заметным усилием, проделал то же самое в обратном направлении. Бадья подскочила к краю стола, а потом как - бы нехотя, как в замедленной съемке, нырнула вниз. Голова описала замысловатую петлю и с треском опустилась на край соседней скамьи. Я заорал на всю помывочную, тут же из раны на затылке хлынула кровь. Слава Богу, череп оказался таким же каменным, как монолит из мраморной крошки и не раскололся. Башку обмотали махровым полотенцем, позже врач обработал рану и поставил пару скобок. О трагическом событии впоследствии напоминал лишь крошечный шрам, да и то, если кудри стригли «под нулевку».
Второй подвиг я совершил где-то в пятилетнем возрасте. Мать соседа Мишки, тетя Мотя, только что родила ему сестренку и на мои назойливые домогательства, откуда она взялась, красочно описала, как ее выловили в незамерзающем ручье, протекающем между нашей улицей и вокзалом. Отец Мишки был железнодорожным машинистом, неделями пропадал, гоняя составы на фронт и обратно, а мы с другом помогали его матери по мелочам. Ручей был хоть и не широким, но вполне глубоким, на его дне замысловато колышущиеся лианы маслянисто-грязного оттенка недвусмысленно намекали на его происхождение – многолетнюю деятельность огромного паровозного депо. Горячая протока не замерзала даже в лютые морозы, снег, превращаясь в коричневую наледь, только обозначал его берега.
Вот их-то я и стал тщательно обследовать в поисках очередной новорожденной. Мои полярные потуги закончились полным провалом (если в буквальном смысле слова, то ровно по пояс). Из этой мазутной каши я с превеликим трудом вылез обратно, цепляясь за ледяные торосы. На мне были старые валенки и шерстяные штаны, обшитые изнутри кожзаменителем, как у бравых красных кавалеристов для более долгой носки. На морозе они мгновенно превратились в жестяной короб, так что до квартиры пришлось добираться не на ногах, а негнущихся деревянных протезах. Неудачный поиск завершился жестокой простудой с огромным фурункулом в паху и продолжительным постельным режимом.
Третью отметину я получил, будучи уже первоклассником. Пришел в гости к нашим друзьям Лёвкиным, проживающим в собственном доме на противоположной стороне улицы, а там соседский парнишка разделывал капустный кочан огромным кухонным ножом. Я зачем-то сунул свою любопытную рожу поближе к месту событий, но тут рубщик неловко выдернул свое грозное оружие, застрявшее в кочане. Поразительно, однако кончик лезвия ножа рассек мне только веко правого глаза, оставив глазное яблоко невредимым. Пожилой хирург (возможно когда-то штопавший мой затылок), обработав рану, задумчиво произнес: «В рубашке он у вас родился, что-ли…». Эту фразу почему-то (возможно от страха, что чуть не остался одноглазым) я запомнил на всю жизнь.
Длительное путешествие от Рубцовска до Таганрога в пассажирском вагоне с пересадкой в Москве тоже не обошлось без происшествий. Где-то в районе Уральского хребта поезд резко затормозил, и с верхних полок вниз посыпались чемоданы, мешки со скарбом, разные чувалы со жратвой. А так как мы ехали налегке (помню только сумку, доверху набитую голубыми кусками сахара-рафинада), то третью полку я потихоньку экспроприировал для себя. Не успел задремать, как тут же проснулся на руках у какого-то глухонемого дядьки, который, мыча, протягивал меня матери, словно сюрприз, неожиданно слетевший с небес. Пришлось опять отделаться пока легким испугом.
В Таганроге мы по божеской цене пробреди полдома по переулку 6-му Артиллерийскому, 28, у сирот: девушки Раисы и ее брата – подростка Виктора по кличке «Вица». В зале стоял стол, два дивана (один для мамы Раи, другой – для ее брата – дяди Сережи – инвалида войны, вскоре безвременно ушедшего из жизни). В крошечной спальне стояла кушетка для мамы Жени. Нам мебели не полагалось: все четверо спали на полу по опыту рубцовской квартиры. Была еще веранда, которая с ранней весны до поздней осени использовалась как столовая. На ее широких дверях дядя Сережа как раз и соорудил качели: повесил на вбитых крючьях веревки с доской для сидения. В пределах разумного мы весело раскатывались на халяву, ибо в знаменитом городском парке это удовольствие стоило денег и ограничивалось по времени. Только одной детали мы не усмотрели: деревянный порожек двери сильно обветшал и однажды оторвался, обнаружив два толстых, ржавых гвоздя, торчавших острием наружу. Кому-то должно было не повезти, не повезло, как всегда, мне. Один из братьев пробежал по дорожке слишком близко от качелей, и мне пришлось пятками резко тормознуть. Правая только брякнула по трухлявому дереву, а вот левая… Гвозди буквально разорвали ее на неровные лоскуты. Я взвизгнул (орать было уже стыдно, мне пошел десятый год). Говорят, хвост не может вертеть собакой. Какая ерунда… Если бы вы посмотрели, как я на 180 градусов в одну и другую сторону крутился вокруг своей пятки, у вас бы тоже возникло большое сомнения.
Знаменитый домашний врачеватель мама Женя промыла рану, обмотала ногу и отвела в поликлинику. Медсестра сделала перевязку, положив мазь, от которой в течение нескольких суток нестерпимая вонь стояла не только дома, но и на улице. Ногу стало дергать, а у ее владельца неожиданно возникли судорожные танцевальные телодвижения, словно он постоянно вальсировал с невидимой партнершей. Дня через четыре марлю с трудом отодрали, рана распухла, стала отсвечивать каким-то буровато-сизым оттенком. Но самое страшное – появились нагноения. Очевидно, мазь могла только испускать вонь, а вот лечить – не обессудьте…
Мама Женя размягчила краюху ржаного хлеба кипятком, приготовила и обильно посыпала солью черное тесто, плотно прилепила его к месту разрыва, обмотав старым пуховым платком. Несколько суток стопу выворачивало так, будто туда переместилось сердце, пульсируя, словно стуча в барабан. Недаром молва убеждает – в пятки ушло. И все же старое народное средство сработало лучше всяких снадобий – вобрало в себя всю гнойную дрянь. Вскоре левая пятка зажила и стала лучше старой, с еле заметным рубцом.
Но где-то через год настала очередь и правой. Сосед дядя Ваня Куликов, бывший летчик, потерявший ногу выше колена на войне, иногда пользовался велосипедом, чтобы добраться до трамвайной остановки. На раму перед рулем усаживал кого-нибудь из мальчишек (в том числе и вашего покорного слугу), укреплял костыли на багажнике, а здоровой ногой весьма быстро и ловко гнал велосипед по дороге. Потом перемещался на переднее сиденье трамвая, а использованное транспортное средство пассажир прямиком доставлял домой. Перед строением дяди Вани напротив железнодорожной ветки была небольшая лужайка, где часто собиралась и играла детвора. Вот однажды я и блеснул умением управлять велосипедом. Перед самой лужайкой на полном ходу резко затормозил, но вызвал не аплодисменты, а испуг малолетних зрителей: соскочившая цепь повредила теперь уже правую пятку. Правда, рана оказалась не столь глубокой, да и испытанный метод лечения вновь стал надежным и эффективным.
Вскоре мама Женя познакомилась с бывшим фронтовиком – офицером финансовой службы Александром Илларионовичем Семеновым, квартировавшим неподалеку и работавшим начальником отдела кадров одной из строительных организаций. Ему предложили должность начальника военизированной охраны Братского комбината, и после недолгих сборов он с новой супругой и семилетним Юрием отбыл в далекую, таинственную Сибирь, еще дальше Рубцовска.
В 1948 году, сдав экзамены на все пятерки, я поступил в Новочеркасское суворовское военное училище. Мама Рая, оба дяди – Паша и Сережа – почти в полуобморочном состоянии ждали результата. Дело в том, что в моем школьном аттестате за 4-й класс только по пению была четверка, остальные – трояки. Положение спас дядя Паша: будучи майором Областного Управления КГБ, упросил таганрогские власти выделить для школы № 25, где я учился (вернее сказать - числился) грузовик угля, чтобы зимой не замерзала детвора. Вместо троек мне стыдливо поставили четверки, иначе по условиям приема просто не допустили бы к экзаменам. В графе «поведение» горделиво красовалась даже цифра «5». Вот тут я и сорвал банк. Чего только не сделаешь ради красных лампас и алых погон!
Пребывание в суворовском – пожалуй, самая трогательная, самая незабываемая страница жизни почти любого выпускника училища. Теперь ,кто остался в живых, вспоминает свою неповторимую юность с особым трепетом и интересом. Ее я постарался изложить в своей небольшой повести «Записки новочеркасского кадета». Поэтому, чтобы следовать избранному сюжету, ограничусь двумя эпизодами из суворовской жизни.
Первый. Напрасно я надеялся, что судьба проехалась дуплетом по моим пяткам и голове и угомонилась. Дудки Марье Ивановне! Конечно, честь и хвала родителям за такой череп, но и он еще не раз подвергся суровому испытанию на прочность. Для глажения формы и чистки обуви в бытовом корпусе училища у нас были две отдельные комнаты, разделенные семью-восемью метрами. Обе дверьми выходили в длинный коридор.
В один прекрасный день я с упоением наглаживал свои брюки с лампасами. В то время особым шиком считался клеш. Нам, конечно, категорически запрещалось вшивать клинья, но голь на выдумку хитра. Берешь кусок отшлифованной фанеры в виде трапеции, натягиваешь ее на концы брюк. Шерстяная материя с усилием, но поддается. После этого увлажняешь свои штаны водой и через тряпку основательно утюжишь до полного высыхания. Вытаскиваешь трапецию, получаешь свой вожделенный клеш. Одевай и иди танцующей походкой, подметая паркет или ковролин!
От радости, что работа завершена, я кого-то костыльнул по шее или что-то скаламбурил и тут же, дурачась, выскочил в коридор. А в это время в комнате для чистки обуви разыгрывался аналогичный спектакль с той лишь разницей, что в руках у фигурантов вместо утюгов были сапожные щетки. Не такие жалкие, как современная пластмасса, а добротные, тяжеловесные, сколоченные на совесть из дуба или сосны. Говорят, несчастный «Титаник» из тысячи вариантов все же выбрал себе самый роковой, когда столкнулся с айсбергом. Думаю, такая же участь была уготована и мне. Какой-то умник после чистки ботинок проделал аналогичный трюк с кем-то из друзей и выскочил в коридор, отчаянно перебирая начищенными копытами в том же направлении. Разъяренная жертва запустила вслед ему обувную щетку с таким расчетом, что та не попала бы в обидчика, а просто скакала вдогонку по паркету, наводя ужас на удиравшего.
И надо же такому случиться: именно в эту секунду из своей подворотни вынырнул я. В полете щетка кувыркалась как бумеранг и у метателя появилась слабая надежда, что та шмякнет по внезапно появившемуся чужому черепу лишь мягкой стороной. Тогда проблема ограничилась бы отмыванием волос от сапожной ваксы. Куда там… по закону подлости эта деревянная сволочь зашарашила ребром по многострадальному затылку почти в старую отметину – на пару сантиметров выше. Первое впечатление: кто-то, играя в русские городки, запустил биту не в фигуру из пяти чурбачков, а мою тыкву. Слава Богу, обошлось и на сей раз. Ни потрясения, ни сотрясения, никакой потери сознания, лишь небольшая потеря крови. Я ж говорю – крепкий череп, можно сказать – чугунный. В медсанчасти обработали рану, сделали перевязку. Остался крошечный, незаметный рубец. Вот разве шишка долго не рассасывалась, но потом и она рассосалась.
Только не думайте, что на этом мои злоключения окончились. В училище на игровой площадке помимо многочисленных народных изобретений были так называемые «гигантские шаги». Посредине стоял высокий столб, на котором вверху крутилось колесо. К нему крепились длинные, прочные лямки. Если продеть ногу в петлю на конце одной из них и хорошо раскрутить небесный штурвал, четверо счастливчиков могут совершать немыслимые, в стиле кенгуру, прыжки. Нужно было только энергично отталкиваться и удачно приземляться.
Меня вновь подвело очередное дурачество. Выскочив из петли, строя рожи и кривляясь, я приготовился удирать от кого-то: зачем и почему, уж и сам не помню. Под конец, перестав пятиться задом, резко развернулся и по касательной влип мордой в этот злополучный столб. А он, нужно признаться, был далеко не первой свежести: вместо замены, его корявую от времени нижнюю часть доблестные работники хозяйственной службы постоянно и щедро белили известью. Вот почему битый час бедный врач медсанчасти (по-моему, это был главный стрелочник всех наших сюрпризов, старший лейтенант Клячкин) пинцетом из моего разодранного лба вытаскивал ломающиеся занозы и фрагменты извести. Нежный возраст был в самом разгаре, и я со страхом наблюдал за восстановлением былого облика. Слава Богу, пронесло и здесь – зажило как на собаке.
Последнюю черепно-мозговую отметину я заполучил в период армейской службы. Мы, свежеиспеченные сержанты, готовились принять целую роту новобранцев и расселить их в просторной казарме. Из вещевого склада вручную нужно было транспортировать не менее 100 матрацев. И тут в чью-то голову пришла оригинальная идея. Она, к сожалению, приходит всегда, когда очень хочется проехать на халяву. Зачем каждому младшему командиру таскать по одной постельной принадлежности, когда можно из четырех человек соорудить квадрат, положить на плечи несунов по длиной жерди, добавить еще три-четыре поперечных, навалить на деревянную клеть штук 15 этих дурацких матрацев и тихой поступью двинуть от склада к казарме.
Сказано – сделано. Была зима и тут один из впередиидущих, что называется «поймал ворону», беспечно шагнув на заледеневшую лужу. В долю секунды вся четверка оказалась на земле, придавленная ватным грузом. Кто-то совсем не пострадал, кто-то отделался легким ушибом. Среди этих счастливчиков не было, как всегда, только меня. Жердь основательно и плотно прижала мою физиономию ко льду, кожа на переносице не выдержала внезапно возникшей дополнительной нагрузки и треснула. В медсанчасти врач довольно бесцеремонно подтянул ее на зияющую, кровоточащую ранку, засыпал чем-то, заклеил пластырем и произнес все ту же знаменитую фразу «заживет, как на собаке». Наверное, в воду смотрел, шельма, - действительно зажила…
Итак, раны различного происхождения и калибра были получены в пору неадекватного поведения самого пострадавшего, уложившись в счастливый юношеский возраст. Все это можно было объяснить беспечностью или мальчишеской бравадой. Но последнее увечье стоит особняком (последнее ли?) В 37 лет я был назначен лектором горкома КПСС. Лектор – это не только тот, кто ораторствует перед аудиторией или курирует коллег, чтобы те особо не вылезали за строго очерченные рамки идеологических установок. Лектор Городского комитета партии – это еще и спичрайтер (от английского писать речи) для высшего звена партийных руководителей. Не успел выполнить пункт № 1 – сесть в новое кресло – как получил сверхоперативное задание: накатать за неделю для первого секретаря горкома партии доклад страниц на 20 к очередной годовщине Великого Октября. Несмотря на то, что святому празднику впоследствии прочно приклеили ярлык «большевистского переворота», материал о вдохновенной работе 300-тысячного города за прошедший год – это тебе не интернетовская вакханалия, где любому графоману отдельно или сообща можно без всяких последствий нести несусветную чушь, как и бред сивой кобылы. Тут каждое слово, каждый факт или цифра должны были логично и неразрывно укладываться в железобетонную концепцию лучезарной поступи нашей передовой социалистической экономики. Вот только на мои сомнения, хватит ли семи дней для такой неподъемной работы, заведующий идеологическим отделом удивленно вытаращил глаза: у тебя в запасе еще и шесть ночей! Тут я сразу догадался: новая фирма веников не вяжет…
К концу рабочего дня заскочил домой выпить чашку кофе, чтобы поработать до первых петухов. Здесь и поджидал меня очередной бытовой сюрприз. При порыве ветра фрамуга кухонного окна медленно, но неотвратимо двинула по подоконнику пустую фарфоровую чашку. Еще мгновение и этот красивый раритет брякнет об пол. Вспомнив спортивную гимнастику, которой увлекался в молодости, я сделал стремительный прыжок и успел накрыть чашку рукой. Но в этот момент она уже зависла над чугунной батареей и, разваливаясь на фрагменты, чуть не оттяпала указательный палец правой руки – главный инструмент любого спичрайтера. Несчастный перст выгнулся в сторону, тут же хлынула кровь.
В больнице скорой медицинской помощи пожилой хирург Рита Федоровна недовольно скривилась. И было отчего: только что у одного партийного бонзы загипсовала ногу при переломе вследствие дорожной аварии, а тут другому нужно склеивать кисть по причине какой-то дурацкой бытовухи. Но палец пришила на совесть и впоследствии только опытный хиромант смог бы отличить среди естественных линий ладони едва заметную искусственную. Правда, результатом умелой работы я любовался немного позже. А непосредственно после операции рука распухла и скорее смахивала на подгоревший, перетянутый бинтами кавказский лаваш, абсолютно непригодный к спичрайтерскому ремеслу. На мою робкую попытку доказать временную нетрудоспособность непреклонный завотделом твердо пообещал найти опытную машинистку, которой я в течение шести оставшихся суток буду начитывать материал. Правда, с условием, если она освободиться ко второй половине завтрашнего дня. Я же говорю – фирма веников не вяжет.
Накатила гулкая тоска. Но тут я взял (себя в правую, а карандаш - в левую руку) и стал царапать какие-то китайские иероглифы на бумаге. Писал долго, нудно и упорно, пока не появились членораздельные, осмысленные строки. Потом ознакомил со своим творчеством машинистку, которая, к счастью, за свою долгую, профессиональную карьеру расшифровывала и не такие каракули. Дело со скрипом, но пошло на лад. Материал после замечаний секретаря-идеолога под конец я уже дописывал авторучкой, зажатой между средним и безымянным пальцем правой руки. Слава Богу, доклад понравился и публике, и самому докладчику. Вот такая удивительная жизненная метаморфоза произошла со мной, виновницей которой оказалась эта случайная травма.
Конечно, думая о прошлом, стараешься успокоить себя тем, что у тебя нет фатально предначертанной судьбы, что она состоит скорее из набора случайных факторов и событий. Но память вновь и вновь возвращает к зигзагам жизни моего старшего брата. Казалось бы, ни разница в два года, ни общее детство не давали никаких оснований для резких поворотов в судьбах каждого из нас. Но то, что произошло с ним, еще раз подчеркивает мудрый постулат: Каждому – свое.
Николай рано почувствовал тягу к рабочим профессиям. На наши с младшим братом Юрием уговоры окончить хотя бы техникум, только посмеивался, приговаривая: нужно иметь две руки и одну голову, остальное – от лукавого. За свою бурную трудовую биографию он был шофером, трактористом, комбайнером, водителем мотоцикла и автопогрузчика, слесарем по ремонту станков и оборудования, каменщиком, плотником, электрогазосварщиком, садоводом и, наконец, пчеловодом. И везде прирожденный трудоголик старался достичь вершин выбранного ремесла.
Вначале построил крошечный флигель рядом с домиком матери. Купив трехкомнатную кооперативную квартиру, вместе с сыном-подростком Валерием поставил на даче просторный дом. Возвел гараж, соорудил сауну, помог построить жилье в деревне для семьи дочери Ирины. Затем завершил строительство дачного коттеджа сестре своей жены. Так как денег ни с кого не брал, «с мастером на все руки» расплачивались застольями. К хорошему это никогда не приводило, да еще с сигаретой, от которой он так и не отказался до самой смерти. А тут еще бесконечный повседневный труд. Результат – в 25 лет едва успели вырезать гнойный аппендицит. К 40 годам – двойную паховою грыжу. Как всегда на работе проявил трудовой героизм, вручную кантуя в течение недели какую-то чудовищную конструкцию для сварки при «наличии отсутствия», как говаривали классики, вспомогательных механизмов, подозрительно быстро выходящих из строя, но со скрипом в него возвращающихся.
Работая на оборонном заводе, достиг совершенства в фигурной сварке корабельных винтов. Как-то, ремонтируя их в Северодвинске, неудачно оступился, слетел со стапелей, сломав два ребра. Затем, вновь помогая в строительных делах Ирине, почувствовал себя неважно и отправился домой. Еле довезли до Таганрогской больницы скорой медицинской помощи: желчный пузырь от острых краев разрушенных камней уже практически развалился на операционном столе. Но от своей главной болячки – гипертонии – Николай отвертеться уже не смог. В преддверии своего 68-летия рискнул попариться в своей сауне после того, как протянул на даче новую водопроводную трубу. Здесь его и подкараулил главный палач всех гипертоников – инсульт. Через месяц Николая не стало. Нам же был преподан еще один наглядный урок: генетическая наследственность, медицинский уход, правильное питание – дело нужное. Но среду обитания человек должен подбирать себе сам. И желательно – с умом.
А судьба… что ж, судьба никого и никогда не копирует, она предпочитает быть оригиналом. За свою долгую и непростую жизнь могу вспомнить лишь невероятно бедную, убогую обстановку детской палаты рубцовской больницы, где мы все четверо боролись со скарлатиной, отдельный бокс суворовского училища, где меня избавляли от гриппа, армейскую медсанчасть – от простуды, заводскую лечебницу – от сердечного недомогания. За 75 лет – негусто. Полагаю, что другой пациент может при желании написать полнокровную медико-историческую повесть о собственных бесконечных похождениях по поликлиникам или лежаниях в больницах и госпиталях. Повторяю: каждому – свое.
Но есть еще одно незабываемое воспоминание у всех людей – места их обитания. Уютный домик по Алейскому проспекту явно не предназначался для большого семейства. Все дети Петра Яковлевича и Акулины Кузьминичны рано выходили в самостоятельную жизнь. Зато всегда весело и дружно собирались у родителей. Помню просторные сени с многочисленными стеллажами для разнообразной продукции и довольно вместительным погребом. В прихожей справа возвышалась самая настоящая русская печь с лежанкой, в зимнее время покрытой огромным тулупом, на котором резвилась детвора. В углу стояли ухваты, кочерга и рогачи, которыми ловко управляла бабушка, манипулируя чугунами, горшками и кастрюлями в поде печи.
Возле окна стоял стол, периодически сдвигаясь в середину комнаты для очередного застолья. По словам матери, я нередко выступал в роли тамады и с рюмкой компота в руке довольно связно и пламенно произносил тосты. Слева от входа располагались спальня родителей и маленькая боковая светелка, где могли разместиться кто-нибудь из детей или внуков. А какими чудесными запахами был переполнен родительский дом! Свежая сдоба, блины, топленое молоко, пшенная каша, знаменитый сибирский пирог с налимом или сомом, кулага – кисель из местных ягод с добавлением муки или манки – да разве все упомнишь… Вот только в лихолетье пришлось переходить на ржаные лепешки, овсяный кисель на сахарине, да требуху.
Именно такой рацион был характерным для нас в двухкомнатной квартире по улице Путевой после гибели отца. Прожили мы в ней с 1939 по 1946 годы. Одно лето провели в селе Большое Владимировское (казахское название Бурас), близ Семипалатинска в доме бабушки по материнской линии Аграфены Ивановны Мякишевой. Здесь спасались традиционной огородной продукцией в сочетании с дикорастущей – полевые огурчики, щавель, болотный лук, сладкий чеснок.
В июне 1946 года прибыли в Таганрог и разместились в половине дома по переулку 6-му Артиллерийскому, 28. С хлебом и мясными продуктами было туговато, но рыбы было навалом, она просто кишела в Азовском море. На базаре приличный трехкилограммовый судак шел в обмен на буханку хлеба. Из-под камней в Таганрогском заливе выдирали огромных раков, черномазых бычков, а красноперку, кильку, и другую мелочь можно было ловить просто наволочкой или майкой. Поэтому рыбный стол в рационе послевоенных трудных лет был не последним. В то же время нас, сибиряков, поражало обилие вишен, абрикос, слив, яблонь, растущих прямо на городских улицах и снабжающих оголодавшее население разными фруктовыми изысками.
В 1948 году ввиду ухудшающегося состояния здоровья дяди Сережи полдома было продано, а мама Рая с бабушкой Аграфеной, Николаем и Юрием сняли крошечный флигель по переулку 7-му Артиллерийскому, 44. В следующем году дядя Сережа все же умер в Ростовском военном госпитале, бабушка осталась жить в Ростове у среднего сына Павла. Без жилья оказалась только мама Рая с двумя сыновьями. И тут какой-то таинственный мужичок, не очень ладивший с советской властью и проживающий где-то в Прибалтике, предложил снимать у него полдома по улице Свердлова, 88, прямо в центре города.
В начале 1952 года семья переехала в новое, довольное скромное жилье. В двух небольших комнатах была даже кое-какая мебель, в сарае – дрова и уголь. Остальное, включая дядисережин мотоцикл, петуха и трех кур, которых я с братьями в период летнего отпуска еще цыплятами приобрел в местном инкубаторе, благополучно перекочевало в ранге новоселов. В качестве бесплатного приложения хозяин передал нам кошку, которая тут же с достоинством истинного аборигена вписалась в новую семью.
«Свердловский период» (1952 – 1956 гг.) был одним из самых лучших в моей жизни. Приезжая на летние и зимние каникулы, майские праздники из суворовского училища, я обретал новых друзей, взрослел, бегал в городской парк с его аттракционами и танцплощадками, купался в ласковом море, делал вылазки на природу. Все время мечтал стать военным летчиком, а когда был отчислен из военно-авиационного училища с диагнозом: «годен во все другие рода войск», не стал искушать судьбу и остался на «гражданке».
Военную службу проходил в радиочастях особого назначения. Октябрь 1956 года мы, новобранцы, провели в городишке Самбор Львовской области, а затем отбыли в Румынию – второй по величине город после Бухареста – Тимишоару. Весной 1958 года наш радиобатальон был передислоцирован в Белую Церковь Киевской области. А с осени этого года по октябрь 1959 года я, будучи радистом 1 класса, служил помощником командира взвода радиоразведки непосредственно в Киевском военном училище связи.
Демобилизовавшись, прибыл в крошечный домик по переулку 8-му Артиллерийскому, 47, который приобрела мать, отчаявшись получить государственное жилье. Собственно, купила она убогую времянку, а домишко помогли поставить ее друзья супруги Разуваевы, да младший сын Юрий. Участвовали в строительных делах и наш двоюродный брат Юрий, сын мамы Жени, проживающий уже в Ростове, и их друг Виктор Шевченко. Этот адрес переполнен чередой самых разнообразных событий в моей биографии: поступление и завершение учебы в Ростовском госуниверситете, первая проба пера, становление в качестве лектора и экскурсовода. В 1966 году был назначен заведующим массовым отделом Таганрогского краеведческого музея, в 1968 году – директором планетария.
В апреле 1971 года перебрался в четырехэтажный дом по улице Ленина, 109, кв. 12. С 1973 по 1977 год проживал по улице Инициативной, 41, кв. 13, а в канун указанного года вновь вернулся на свой 8-й Артиллерийский, 47. С октября 1974 по апрель 1979 года был переведен и работал в Таганрогском горкоме КПСС. С марта 1978 года по февраль 1979 года вместе с женой Тамарой, дочерью Еленой и родившимся 12 декабря 1978 года сыном Дмитрием проживали в двухкомнатной квартире родителей супруги Алексея Николаевича и Марии Петровны Каревых по улице Свободы, 35, кв. 70. С 1 февраля 1979 года переселились в трехкомнатную квартиру по улице Заводской, 10/2, кв. 9, где, теперь уже только вдвоем с женой, обретаем и поныне. С апреля 1979 года работал руководителям социологической службы Таганрогского металлургического завода, с апреля 1995 года по январь 2006 года – помощником генерального директора указанного предприятия. Тамара всю свою трудовую жизнь проработала врачом и ушла на пенсию в феврале 2006 года.
Таковы жизненные вехи одного из представителей родов Мищенко и Каревых, разбросанных по необъятным российским просторам: Москва, Санкт-Петербург, Ростов-на-Дону, Таганрог, Тамбов, Саратов, Новосибирск, Рубцовск, Кемерово. Свой след оставили они и в Белоруссии, Украине, Киргизии, Казахстане, других странах. Каждому из нас уготована, казалось бы, таинственная судьба, предначертанная сверху. Но любому из нас ее можно разумно скорректировать не только для себя, но и тех, кто пойдет вслед за нами.
В. П. Мищенко
г. Таганрог
Август 2012 года.