Проходной персонаж. Фаня Ароновна

               
                ФАНЯ АРОНОВНА

                1

              Эта женщина появилась в моей жизни, когда я только-только устроилась на свою первую работу после окончания филфака, и прошла через мою жизнь – то рядом, то слегка прикасаясь, то временно исчезая  из нее, но до самого конца. Ее конца, очень печального. Правда,  а чья смерть  может быть радостной?
             Она так и не стала для меня чем-то необходимым, как бывает в равноправной дружбе, потому что не я выбрала ее, а она меня,  да так прилепилась душой, что не замечала невысокого градуса тепла моего сердца – по отношению к ней, а не вообще.
             Если говорить об этом «вообще», – то оно (сердце) всегда пылало от избытка чувств,  либо горело ровным пламенем, но никогда не оставалось холодным.  А здесь… теплилось, так сказать.  Так случается это со всеми,   когда   тебе навязывают  чувства силой.
             Но Фаня Ароновна была достойна всяческого уважения, любви, благодарности за свою многолетнюю верность,  и  как раз на благодарность  я не скупилась. Это выражалось не в деньгах, Боже упаси!  А в том, что я очень долго таскала  ее за собой – повсюду, к неудовольствию моего мужа, но в одиночестве не оставляла,  когда она овдовела. Во все ее трудные периоды была под рукой, как говорится… В ущерб своему времени, физическим силам и даже душевным, потому что любить Фаню Ароновну было нелегко.
             До чего же колоритным персонажем она была – во всем! Начиная  с внешности, кончая привычками, заскоками, пристрастиями и всем тем, что человека и выделяет из толпы.
             Дружба наша началась с моим приходом в так называемое «Бюро технической информации» при Совнархозе. Шел 1961 год. Мы издавали листки технической информации – продвигали в жизнь всякие новинки, изобретения, рацпредложения и так далее. А я, девушка без всякого технического образования,  зато умеющая ставить запятые, где положено, должна была эти листки редактировать – после беседы с изобретателем. Он же (изобретатель)  обязан был донести до моих филологических мозгов суть своего открытия. Но мне попадались сплошь косноязычные инженеры, которым это плохо удавалось. Зато они знали, где расставить запятые, и считали, что сей знак можно лепить после каждого слова или  вообще о нем забыть. И так поймут. Вот мы, сидя друг против друга, отстаивали каждый свое. А Фаня Ароновна через открытую дверь слушала в другой комнате  этот диалог двух инопланетян и выходила иногда, чтобы помочь какой-то из сторон.
             Я была в ее глазах юной умницей и красавицей, как она потом признавалась, попавшей в совершенно ненужное заведение прямо со студенческой скамьи.  Юной я как раз не была. Мне исполнилось 25 лет, я была мамой годовалой дочки и женой молодого специалиста на заводе металлических конструкций.
             Фаня Ароновна выделила меня из остального коллектива сразу, но полюбила всей душой,  когда услышала   мою ссору с одной сотрудницей по имени Зина.
Ссорились мы с Зиной шепотом – иначе нельзя было, находясь в двух смежных комнатах  и плохо прикрытой дверью. Но чуткое ухо Фани Ароновны уловило суть.  Обнаружилось, что  Зина агрессивная антисемитка, чего я от нее не ожидала.
             – Ты посмотри на нашу Фаину! – Один еврейский  нос  чего стоит! Как у бабы Яги!
             – А ты посмотри на свой, славянский, – возмутилась я. – Картошка печеная, рэпаная. Зато она добрая и интеллигентная женщина.
             – Ой, прямо  таки – интеллигентная! Все мы тут такие, с высшим образованием, а этих жидов, я бы… Мало их во время войны фрицы…
             Она договорить не успела. Гнев сорвал меня со стула.  Тот упал, я готова была прибить эту дуру. Видок у меня был еще тот!   Зинка испуганно закрыла  руками лицо.
             – Так ты же настоящая фашистка! – с  ненавистью  сказала я , уже не думая о посторонних ушах.
             Зинка покраснела:
             – Извини, я не знала, что ты еврейка!
             Мне  стало так тошно, что я выскочила из комнаты – успокоиться.
             С этой минуты Фаня Ароновна больше от меня не отходила. Сначала по дороге домой призналась в любви, потом пригласила в гости к себе,  познакомила с мужем.
             На  рыхлом лице Фани Ароновны, с родинками, больше похожими на бородавки,  выделялись карие глаза, хоть и небольшие, но такие ласковые, мягкие, говорящие,  что они отвлекали внимание и от родинок, и от большого  увесистого  носа – крючком.  С фигурой  женщине тоже не повезло: та была высокой, но корявой и кривоногой.
             Однако все это не замечалось мною, так светились ее  ласковые глаза, когда она  смотрела на меня или  мою годовалую дочку, Ирочку.
             У Фани Ароновны не было детей. Зато был муж. Самый идеальный из всех мужей, каких я встречала в жизни.  Выглядели они рядом нелепо: Дмитрий Павлович был  на голову ниже жены –  маленький, сухопарый, словно состарившийся ребенок, седой, в очках, на двадцать лет старше. Чем-то напоминал разночинцев-демократов 19 века, только не имел бородки. На отца этой крупной женщины он не походил, на брата – тоже. В общем, странная парочка даже привлекала иногда стороннее внимание, когда  муж называл жену нежно Фанечкой.
             Это был по-настоящему интеллигентный человек – внешне и внутренне.
 Дмитрий Павлович обожал свою Фаню. Встретив ее еще молодой, он ушел из  семьи. И оба они – такие непохожие, но любящие друг друга, стали жертвой собственного благородства.  И вот почему. 
             Дмитрий Павлович женился не по любви – его женили. Это был запланированный двумя семьями брак – между сыном священника и дочкой дьячка из одной  и той же церкви. Дети знакомы были  с  детства. И подчинились воле родителей. Потом  мирно прожили еще десять лет после рождения сына.  И тут Митя встретил  юную  студентку-практикантку Фаню. Он  тогда работал  инженером на крупном металлургическом заводе в Харькове, где и жила его семья.
              Любовь накрыла их с головой, одновременно, как рассказывала мне потом Фаня Ароновна.  Но  во имя сына решили не рушить  семью.  Это удалось. По роду своей деятельности Дмитрий Павлович  мотался  из Харькова в Днепропетровск и обратно каждые две недели, и можно было прикрываться командировками. Фаня приняла эту игру, даже не стала рожать детей от любимого человека, согласилась не расписываться в загсе. Она хотела ребенка, а получила отца-наставника, который вел ее по жизни за руку, лавируя между двумя городами и женами. И все  страдали. Зато любимый  сын видел папу и был счастлив.
              Сначала ребенку не говорили правды, потому что тот  был мал, позже  – потому что он оказался ранимым и немножко странным. Затем мальчик вырос – умницей и отличником. Но Дмитрий Павлович  все не решался признаться, что живет на два дома. Да и мама  выросшего мальчика болела, надо было помогать ей деньгами. Сын оказался талантливым математиком, закончил в Ленинграде  университет и аспирантуру, но диссертацию не защитил – заболел прогрессирующей шизофренией. Теперь  ему  тем более нельзя было говорить правду: сын признавал только папу, пока месяцами  лечился в психиатрии, куда теперь Дмитрий Павлович  регулярно ездил…
              Он работал и на пенсии – нужны были деньги.  В  периоды ремиссии у сына Дмитрий Павлович возил его в горы или лес. Парень не хотел видеть людей, жили вдвоем в палатках. А мама мальчика лечилась  в санаториях. Фаня Ароновна в это время терпеливо ждала своего благородного Митю, а я скрашивала ее одиночество…
              Словом, на моих глазах разворачивалось последнее десятилетие жизненной драмы  нескольких человек – благородных, готовых на жертвы ради любимых и не осознающих, что они сами – еще большие жертвы. Ведь после смерти мужа Фаня Ароновна осталась одна – без детей и внуков.
              Кончилось  все для Дмитрия Павловича печально: сердце не выдержало такой эмоциональной  и  физической нагрузки:  он стал болеть, долго лежал в больницах и   умер от инфаркта.
                2

              Конечно,  сложности двойной жизни этой пары скрашивались  нежной любовью и дружбой. Супруги мыслили в унисон. Вернее – это он мыслил, а Фаня Ароновна с радостью  принимала все, что рождалось в голове ее  умного Мити. Это была голова  философа и эрудита. Он знал все. Он только не знал, как выпутаться из ситуации, в которую себя загнал.
              С великим терпением переносил Дмитрий Павлович все невзгоды, вызванные печальным фактом: Фаня была бездарной хозяйкой. Требовалось мужество, чтобы проглотить  порцию приготовленного ею блюда. Любого. Определить состав его было невозможно, потому что все теряло всякий вкус и аромат. Мясо либо пригорало, либо оставалось сырым, и всегда несоленым. Она любила печь пирог с вишнями, но  тот всегда походил на раздавленную «коровью лепешку», только сладкую. Это называлось фирменным блюдом. Все было несъедобным, но Митя ел. Потом благодарил и не забывал похвалить. Это был потрясающий муж, я же говорю!
              Словом,  мне приходилось брать на себя  приготовление праздничного меню, когда  на день рождения Фани Ароновны  сходились ее сотрудницы и однокурсницы. Все хвалили хозяйку, но Фаня Ароновна честно признавалась:
              – Это все Люся. Она у нас такая мастерица.
              А мастерица сидела полумертвая после многочасового стояния у плиты накануне…
              Понятно, что мой муж сердился:
              – Ты что – нанялась в прислуги? Она когда-нибудь научится хоть что-то делать руками?
              Руками у нее не получалось, а голова – в дуэте с головой ее супруга  работала исправно. И  сердце. Фаня Ароновна была заядлой театралкой – ездила на спектакли в Москву, наш театр не признавала. Много читала. Любила  классическую музыку. То есть – любил Дмитрий Павлович и покупал пластинки, а она слушала. Слуха у нее музыкального не было, но она слушала и певцов знала, не эстрадных, конечно, а оперных. Меня привлекала широта ее  интересов, не связанных с бытом. Конечно, во многом была заслуга ее мужа. Фаня Ароновна выросла в бедной  мещанской семье, в каком-то захолустном еврейском местечке, по ее словам. Но стремление вырваться  оттуда было сильным. Она закончила металлургический институт, а брат – Московскую консерваторию и стал играть на виолончели в оркестре Большого  театра.
              Сначала  Фаня Ароновна с мужем снимали в Днепропетровске комнату, потом купили кооперативную квартиру.  «Хрущевку», естественно. И оказались нашими соседями по двору.  Как раз и мой муж получил  крошечную двухкомнатную квартирку от завода, где проработал больше пяти лет. До этого мы жили в шикарном районе, возле парка Шевченко, в далеко не шикарных условиях: на  29 квадратных метрах двухкомнатной квартиры  ютилось 9 человек. А теперь мы стали хозяевам аж 24  квадратных метров, но далеко от родителей, зато близко от Фани Ароновны.
              Поневоле мы сблизились, хотя уже работали не вместе. Я – на кафедре педагогики лаборантом, она – на мебельной фабрике экономистом. 
              Привязанность Фани Ароновны к моей особе была столь сильной, что не могло быть и речи о разрыве, хотя сколько раз  мне хотелось освободиться от этих ненужных пут. Меня окружали друзья куда интереснее и моложе, чем эта пожилая пара. А   мужу моему, Вите, Фаня Ароновна совсем не нравилась.  Он считал ее  скучной особой, неумной,  еще и с «приветом».
              Что она – существо преданное, готовое ради  друга на любые жертвы, я уже поняла и оценила. Но в молодости  хочется общения на равных. Полное несовпадение вкусов тоже сильно подтачивает отношения.  Ну как она может, например, не любить французов, а обожать англичан – до  безумия?! Она что – видела их живьем? Для нее англичане – это Диккенс  со своими героями! Диккенс пишет хорошо, я сама его люблю читать, но герои?! Это же сплошь карикатуры на людей, пародии?! Если уж скупец, то – до омерзения! Если подлец – то  по нему тюрьма плачет! Если некрасив – то урод!  А она: Ах, Англия, моя любимая Англия,  ах, англичане, как я люблю англичан!!!
              А у меня  как раз была запойная любовь ко всему французскому – литературе, живописи, музыке. И я тоже: «Ах, Франция!  Как можно не любить Бальзака или Мериме?!»
              Меня  удивляло, что Фаня Ароновна, такая культурная и начитанная женщина, совершенно не владеет русской речью. Словно она  с Луны свалилась и никогда  не слышала, как говорят по-русски!  И какие ударения нужно ставить.
              Тут уж я не выдерживала, поправляла, тем более что стала уже преподавать в школе русский язык и боролась за чистоту   его на уроках. Каждый раз мои поправки вызывали у нее искреннее изумление:
              – Да? Надо говорить «понялА», а не «пОняла»? Хорошо, исправлю. Я пОняла.
              – Фаня Ароновна, вы опять?
              – Ну, хорошо,  я запомню. Так как будет правильно? Он звонИт? А не звОнит?
              Через пять минут она уже мне рассказывала:
              – Он звОнит, а ему говорю: да пОняла я, не беспокойтесь!
              Короче: она была неисправима.
              Зато как Фаня Ароновна принимала любую критику! Ее незлобивость и ирония по отношению к своим недостаткам  побеждали любое раздражение у того, кто столкнулся с ее бестолковостью. 
               Получалось, что все-таки главным привлекательным качеством в ней оставалась любовь к ближним. Круг этих любимых она не собиралась  расширять: муж Митя, брат в Москве, я со своими детьми,  пара однокурсниц и  еще две сотрудницы.  К оставшимся за кругом чужакам она была  равнодушна. А многих  просто  не любила.  Но этих «многих» было так много! В общем, повышенное человеколюбие не входило в число ее достоинств. 
               А вот книжных героев она обож-ж-жала, как живых, и часто говорила о них с нежностью. Она вообще больше  думала  об этих героях, чем о  реальных людях.   
               Увы, и тут наши вкусы расходились.
                3

               В  разряд чужаков попадали прежде всего соседи Фани Ароновны,  почти все сослуживцы с мебельной фабрики, где она работала экономистом,  а также мои друзья-ровесники, к которым она страшно меня ревновала. Мужа моего она тоже недолюбливала, чуя его критическое отношение, но скрывала, хотя он столько сделал для нее конкретного добра!
              Соседи, как Фане Ароновне казалось, все время ее подслушивали по телефону и делали всякие гадости,  не так смотрели, не так улыбались, и, конечно же,  сплетничали за ее спиной.
              – Представляете, Люсенька, сегодня утром собака соседей нагадила под моей дверью, – жаловалась мне Фаня Ароновна.
              – Фаня, но это могла сделать и не соседская собака, – мягким тоном вносил  поправку в ситуацию ее супруг. – Ты же не видела. А их тут много бегает.
              – Никто другой не мог это сделать.
              В другой раз она говорила:
              – Меня подслушивают соседи с третьего этажа:  когда я поднимаю трубку, там треск стоит. Не пойму, чего им надо?
              – Фаня Ароновна,  откуда вы взяли, что подслушивают да еще именно с третьего этажа? –  пыталась я ее успокоить. – У меня в трубке тоже порой треск стоит. Или молчание. Связь такая.
              – Нет, Люсенька, я вчера встретилась с соседкой, как раз с третьего, и она так на меня посмотрела, что мне сразу стало понятно: это она. А вечером, Митя как раз уехал, звонят в дверь, я спрашиваю: кто? А  мне не отвечают! Значит, знают, что Мити нет, и меня можно пугать? Меня когда-нибудь убьют!
              – Поставьте глазок. Ну,  кому вы нужны, чтобы пугать? Или вас подслушивать? Вы же не шпионка какая-то! Тем более – убивать.
              – Тише говорите, Люсенька, здесь такие стены…
              А вот  у соседей для нелюбви к  Фане Ароновне были причины. Она любила животных, особенно кошек. И подкармливала всех  бесхозных дворовых кошек, для чего избрала  место неудобное – прямо под окнами соседей с первого этажа, с тыла здания. Она ежедневно покупала  в магазине рыбу (хек) и варила ее в большой кастрюле. Тошнотворный запах не только пропитал все вещи в квартире, но и вползал  в открытые форточки  и окна  всех пяти этажей дома. Из этих окон и неслись в адрес любительницы животных нехорошие слова, когда  та выходила на кормежку.
              Кошки  быстро выучили расписание завтраков и ужинов и с радостными воплями сбегались отовсюду. Очевидно, кошачья почта работала исправно,  и к дворовым кошкам  быстро присоединились другие, из соседских домов, а потом  уже и все кошачье население прилегающих улиц стало питаться дармовой рыбкой.
              В конце концов однообразное меню им приелось. Кошки поправились, обросли жирком и стали портить нервы своей  кормилице  капризами.
              – Люсенька, представляете,  некоторые кошечки  уже нос воротят  от хека. Понюхают – и уходят. А другие так на меня смотрят!  С укором! Что делать?
              – А попробуйте рыбку жарить, – пошутила я.
              – Да? Как это я не догадалась? – обрадовалась  Фаня Ароновна. – А, может, вы подскажете, что они еще любят? У вас же есть Микки.
              – О-о-о!  Кошки любят курятину, кролика, сметану, свинину – нежирную. Но можно и жирную. Только вредно. Лучше курятину. Желательно – с  хрящиками. Полезно, говорят, для зубов.
              Говорю с улыбкой и вижу: все принимает всерьез, ну прямо дитя малое!
              Однажды прихожу к ней – и утопаю в запахах более приятных, чем обычно. На двух больших сковородках шипит в масле рыбка. Я даже подумала, что Дмитрию Павловичу наконец-то повезло, и вместо надоевшей картошки в мундирах и  селедки  он побалуется жареной рыбой.
              – Вот, – говорит радостно Фаня Ароновна, – спасибо, что подсказали, Люсенька! Жареную они  охотнее едят! А еще я наливаю им молочка. У нас появилась одна беременная кошечка, ей полезно молоко.
              – С будущим вас приплодом, – поздравила я любительницу кошек.
              – Но молоко, представляете, собаки выпивают, я заметила. Так что приходится стоять, пока мои кошечки не напьются. Миску я купила побольше.
              Собак Фаня Ароновна почему-то не жаловала и даже боялась. Они отвечали ей взаимной антипатией: рычали, когда рядом проходила или даже норовили цапнуть за ногу. Думаю – из-за вьевшегося аромата кошек в ее одежду.
               Соседи терпели до удивления долго эту кошачью обжираловку под своими окнами, а потом стали  нервничать и даже протестовать. Грозили написать письмо в ЖЭК.
               – Какие люди жестокие! – жаловалась на них Фаня Ароновна. – Они хотят, чтобы бедные животные с голоду умерли?!
               Голодная смерть кошкам всей округи не грозила.  Если бы  дворы соревновались, чьи кошли жирнее,  дом Фани Ароновны  победил бы по всем показателям. Ее кошки были  упитанными, с лоснящейся шерсткой и вальяжной походкой. Бегать они разучились и больше походили на  пушистых кроликов. Даже осели немного задом…
Пришлось бедняжке переносить место кормления  под окна чужого дома.
              –Приношу  еду туда, – печалилась Фаня Ароновна, – а их – нет! Они пока не знают, что я уже в другом месте! А там  беременная кошечка! Ей же питаться надо хорошо!
              – Ничего, найдут дорогу, сообразят, – утешала я ее. – Не умрет кошечка за один день. Может, она уже родила!
              – Как? – испугалась моя приятельница. – А где же я котят  буду искать?! Они же умрут без пищи!
              Дмитрий Павлович на это неудобное хобби своей супруги смотрел сквозь пальцы.
               – Понимаете, Люся, – говорил он мне, если не было рядом  его жены, – у Фани нет детей. Это заменяет ей ребенка…
               – Понимаю, – вздыхала  я в ответ, – но сотня кошек – это уже не один ребенок, а целый детский сад.– А соседи? Вы хотите, чтобы в доме у вас были одни враги?
               – Ничего, Фаня добрая, это все поймут.

                4

                С Дмитрием  Павловичем  нам с  Витей было интересней. Он знал все на свете, но открывал рот,  лишь когда у него что-то спрашивали. Своих воспоминаний не навязывал, как это любят делать  старики. Но зато  если начинал рассказ, то приходилось набираться терпения, чтобы слушать его тихий хрипловатый голос в течение часа, не меньше. Его медленная, обстоятельная речь, наполненная всегда интересными фактами и содержанием, через  сорок минут или раньше  усыпляла. А изображать живой интерес, угасший по ходу рассказа, становилось все трудней. Но мы были молодые, нам казалось, что про революцию и гражданскую войну мы уже все знаем – или почти все. Так что своим вниманием мы старика не часто баловали. Прослушав подробное вступление к теме, мы изображали людей занятых, которым нужно куда-то срочно бежать.
               Возле Фани Ароновны нас держало еще и чувство благодарности за любовь к нашим детям и конкретную помощь. Иногда мы  подкидывали на ночевку кого-то из детей, если надо было уехать. Например, к Ирочке в пионерский лагерь, куда не хотелось  тащить маленького Дениса. Раньше и маленькая дочка ночевала у них, когда мы допоздна отмечали день рождения у кого-то из друзей.
               Роль молодых родителей  бедным «старикам» давалась нелегко, но как же эти  славные люди старались наших детей  развлечь, накормить, усыпить!  Ира капризничала, просилась домой. Зато Денис засыпал мгновенно – в любых условиях. Но он плохо ел даже принесенную нами пищу, и Фаня Ароновна страдала. Вот  Ирочку кормить было одно удовольствие. Та  ела даже кулинарные  шедевры  бабушки Фани, чем безмерно ее радовала.
              В общем, пока был жив Дмитрий Павлович, наши отношения походили на родственные.  Мы приглашали их в свою компанию на праздники и дни рождения.  Хотя иногда ох как не хотелось этого делать!  Во-первых, пожилая пара смущала своим тихим присутствием  наших друзей -ровесников, которым хотелось веселиться от души, плясать и петь, а также рассказывать анекдоты. Во-вторых, меня смущала ревность Фани Ароновны. Я ведь не могла уделять ей много внимания. Его требовали все гости! И я разрывалась между ними. Стоило мне  на минут пятнадцать забыть о Фане Ароновне, как она начинала дуться.
              Пока был жив  Дмитрий Павлович,  тот отвлекал ее от этой глупой ревности, старался увести пораньше. Но овдовевшая Фаня Ароновна  стала просто невыносимой, хотя мы с мужем ее плотно опекали.
              После смерти мужа заскоки у бедной женщины уже  перестали быть забавными..
              – И как ты терпишь? – удивлялся Витя моему терпению. – По ней же психушка плачет! Бедные соседи!
              Мы пытались ее отвлечь от мрачных мыслей – подарили котенка, которого родила наша Микки. Думали, что Фаня Ароновна переключит на него свое внимание и оставит в покое районных кошек. Не получилось. Котенок  не отвлек – он стал дополнительной заботой, с чем Фаня Ароновна уже не могла справиться без моей помощи. Телефон в нашей квартире разрывался. Требовалась моя консультация по уходу за  Барсиком  и его воспитанию. То он не то съел и это «не то» вырвал прямо на постель. То он нагадил на чистое белье. То разбил  тарелку, гоняя голубей с балкона – пытался их поймать. Что нужно делать, чтобы  он не свалился с перил балкона и, не дай Бог, не слопал бедного голубя, которого Фаня Ароновна тоже нежно любит?
             – Застеклите балкон, – ляпнула я, думая, что это сойдет за шутку.
             Она тут же застеклила, потратив кучу денег. Но Барсик норовил  выпрыгнуть в открытое окно, порвал гардину, качаясь на ней,  не хотел есть рыбу, какал  на диванные полушки, словом – хулиганил.
             – Отдайте его кому-нибудь, если он не поддается воспитанию, – предложила я.
             – А вы  мне поможете пристроить его в хорошие руки?
             Пришлось искать эти хорошие руки. Нашлась девочка, моя слушательница с подготовительных курсов университета, где  в это время работала преподавателем.
             И началось! Фаня Ароновна требовала у меня ежедневного отчета о жизни своего любимца в чужом доме:
             – Люсенька, а  хозяйка хорошая? Она его не обижает?
             – Да вы что! Девочка обожает кошек и собак!
             – Это хорошо, а у них есть и собака?
             – Есть, наверное, у них же частный дом!
             – Как?! Значит, это злая собака? – Фаня Ароновна пришла в неописуемое волнение. – Ведь всегда пишут на воротах:  «Осторожно, злая собака»! Она может Барсика разорвать!
             – Да  собака у них на цепи!
             – Но Барсик может близко подойти, и эта тварь его разорвет! Скажите своей девочке, чтобы не выпускала Барсика во двор!
             – Непременно скажу!
             – Вы точно скажете? Не забудете?
             Я уже готова была рычать, поглядывая на стопку сочинений, которые проверяла.  Мне дорога была каждая минута! 
             – Передам, передам!
             – И ведь на улице блохи! Скажите девочке, чтоб не выпускала Барсика  во двор, а то блох наберется!
             На следующий день  Фаня Ароновна огорошила меня вопросом:
             – Люся, вы не знаете, какая у этой девочки семья?
             –  В каком смысле?
             – Ну, хоть приличная?
             – Дворянская. Самая аристократическая, с прекрасными манерами. Пользуются за обедом ножами и салфетками. И Барсика научат.
             Мою иронию она приняла с обидой:
             – Но мне надо знать, не ссорятся ли они там? Если у людей есть высшее образование, то они хоть…
             – Фаня Ароновна! – уже не сдержалась я. – Вы это на полном серьезе?!  При чем тут высшее образование?!  Вы собираетесь Барсика пристроить в институт?!
             – Но я только хотела спросить, ссорятся ли хозяева?
             – А если у них высшее образование, то не ссорятся, так? Исключено? – я уже смеялась. – А мы с Витей не ссоримся? Котенок каким боком…  к ссоре?
             – Но они же могут нечаянно  его поранить, если он окажется во время ссоры под ногами! Наступить, например…
             Конечно, девочке, которую я видела два раза в неделю на своих лекциях, я никаких вопросов о Барсике не задавала, не до него было. Спасибо, что хоть взяла этого котенка! Ведь пришлось уговаривать. У них во дворе жили еще две кошки, так что у хулиганистого Барсика была своя компания, и я думаю – блохастая.
             Но когда Фаня Ароновна попросила у меня номер телефона девочки, чтобы напрямую вести переговоры о своем Барсике, я сказала: «Не дам!»
             Любовь к животным была у Фани Ароновны безумной, о чем говорит такой эпизод.
             –  Люся, вы не знаете, как бороться с осами? – спросила она меня однажды.
             – А зачем с ними бороться?
             – Соседи предъявляют претензии, что из-за меня у них много ос.
             – Но осы – не кошки! Вы тут при чем, если осы везде? Лето ведь.
             Я вышла на ее балкон и тут же ринулась обратно. Тучи  агрессивно жужжащих ос заполонили все пространство только что застекленного балкона.
             – Их что-то привлекло. Не держите здесь фрукты.
             – Нету там  фруктов,  я просто их подкармливаю медом.
             – Кого – их?
             – Ос. Они ведь тоже хотят есть. Я им выставляю в блюдце мед. Вот купила специально. Они так любят мед!
             «Витя прав, она – идиотка!» – подумала я, не в силах подобрать такие слова, какие бы ее не обидели.

                5

             То, как пережила Фаня Ароновна смерть своего мужа,  меня потрясло  и даже отвратило от нее.
             Дмитрий Павлович умирал в больнице «скорой помощи». Фаня Ароновна не сидела рядом  часами, как это делали другие жены в отделении. Она приходила раз в день на несколько минут,  потом  возвращалась – нужно было кормить кошек.
             Последним желанием его было :  пусть она принесет арбуз. Ему так хотелось арбуза, тем  более,  что был сезон.
             – А я как-то… забыла про арбуз,  – рассказывала она  мне вечером, когда по телефону узнала о его смерти.
             Лучше бы промолчала. У меня дыхание перехватило от жалости к бедному Мите, когда  услышала:
             – Пришла вечером, а он спрашивает: арбуз принесла?  А я говорю: забыла, завтра принесу. А он: завтра будет поздно. Люся, он знал, что умирает.
             – И вы знали, но… забыли, – не удержалась я от упрека.
             Она не стала рыдать или каяться, просто ушла от разговора.
             Я осталась ночевать, боясь, что ночью ей станет одиноко и больно. Слез  ее не дождалась. Плотно поужинала,  постелила нам обеим. И все деловито и без всяких признаков страдания. Я думала: вот ночью до нее дойдет! Нет, не дошло.
             Ночью она спала, да так оглушительно храпела  – без пауз, что не спала я.  Под этот мощный храп лежала и думала: а что будет со мной, если мой Витя раньше меня умрет? Представила – и расплакалась сама. Сначала от нарисованной картины, потом от жалости к Дмитрию Павловичу, человеку, которому так не повезло в жизни.
             Или повезло? И любовь к этой странной женщине – не загадочной, а просто странной – заменила ему все радости жизни и позволила держаться на ногах?
             Он защищал ее от чужих упреков, критики, поддерживал, когда были неприятности на работе, бегал по магазинам и на рынок, он много работал, чтобы достойно жить, а сам никогда не жаловался на усталость или нездоровье. На его хрупких плечах  много лет лежала неподъемная ноша – две женщины и тяжело больной сын,  которые в нем нуждались.
             Я понимаю, что такое шок. Если муж умер в больнице, и Фаня Ароновна не видела его мертвым и не представляла (что с воображением у нее беда, я уже поняла), то должна была наступить какая-то реакция, когда  любимого Митю привезли из морга. Нет.  Она никак не походила на безутешную вдову.
              Похороны взяли на себя мы с Витей (львиную долю) и один  сослуживец  Дмитрия Павловича помог нести гроб.  Я  готовила поминальный стол. Две подруги вдовы пришли позже, на стол накрывали,  но даже посуду мыли потом мы с Ирой. Соседи не пришли  – стояли в сторонке и  шептались… Я их понимала: за столько лет соседства можно было наладить отношения хоть с кем-то, но увы…
              Памятник тоже организовал мой Витя, заказав на своем заводе и оградку. Да только никому эта оградка не пригодилась: Фаня Ароновна посетила могилу мужа один раз и больше там не появлялась.
              Как-то я не выдержала, сказала об этом.
              – Если вы согласитесь со мной ходить, я пойду, а сама  боюсь. Там бродят всякие подозрительные типы, бутылки собирают.
              – Но  в поминальный день там полно народу, чего же бояться? Я  к маме на могилу езжу, надо там прибрать… А могила  ваша далеко от нашей. Просто нет времени.
              Я работала, имела двоих детей и мужа, ходила к старому своему папе. Не могла взвалить на себя еще и эту ношу – чужую могилу. И та просто потерялась среди таких же – забытых близкими…
              Пришлось  Фане Ароновне продать квартиру и купить однокомнатную, но в хорошем районе.  Теперь мы жили в трехкомнатной квартире, и  снова  оказались рядом, на одной улице! И взяли на себя все: переезд, дальнейшую опеку… Словно Судьба испытывала меня на терпимость и человеколюбие…
              И вдруг неожиданно  наступило недолгое послабление: Фаня Ароновна тесно сдружилась со старыми подругами, и теперь ходила с ними в театры, на концерты и семейные праздники. А однажды я поняла: это она обиделась на нас. Но за что? Мы ведь с  нею возились, как с больной родственницей, хотя здоровье у нее было замечательное! Просто редкое!
              Оказалось, что да, обиделась. Об этом мне сказала ее приятельница:
              – Фаня говорит, что вы перестали ее приглашать к себе и вообще… разлюбили!
              –Это  неправда! Она с нами на всех праздничных застольях! Я хожу к ней в гости, она к нам, но теперь реже.
              – Но вы же знаете Фаню: она подозрительна, мнительна и не всегда разбирается в людях, мягко говоря.
              Значит, недостатки Фани Ароновны  видны не только мне. Даже стало немного легче на душе…
              Последние годы, уже когда Фаня Ароновна заболела, мне приходилось раз в неделю приносить ей еду, вести с нею разговоры, выслушивать жалобы на соседей, что-то готовить на замызганной плите, удивляясь, что в доме нет ни одного острого ножа и многого необходимого в каждом хозяйстве. Покупала это, приносила, она равнодушно смотрела на подаренные теплые тапочки (дома она ходила в растоптанных мужских туфлях) – не потому, что ей было плохо, нет.  Ей хотелось обсудить со мной тяжелое положение  тигров, львов и других крупных зверей из семейства кошек в Центральной Африке, о котором она узнала из передачи «В мире животных». Банальные тапочки ( я их искала по всему рынку, времена были такие) были из области презираемого быта, а судьба кошачьих  –из области высокого  духа.
              – Но  вы не можете решить эту проблему, успокойтесь, – утешала я Фаню Ароновну.
              – А я ночью из-за этого не сплю! Что делать?
              – Не знаю. О себе подумать. Может,  вам стоит обратиться в еврейское общество? Говорят, они помогают одиноким старикам, – пыталась я перевести разговор на более злободневную тему.
              – Нет, они просто хотят захватить мою квартиру после моей смерти! Я узнавала. А я хочу завещать ее  невестке и своему племяннику, в Москве.
              –  Ваша невестка ни разу не приехала к вам после смерти мужа. Вы ей высылаете каждый месяц дорогие посылки, хотя я вам говорила: в Москве все это есть! Они живут лучше вас, угомонитесь! Они звонят хоть иногда?
              – Нет, я звоню сама, спрашиваю, как здоровье. У них беда: племянник оказался наркоманом. Он уже вещи ворует из дому, это такое несчастье!
              – И вы собираетесь ему оставлять квартиру? Так лучше поберегите свою пенсию, чтобы платить за уход, когда вы сляжете. Вам уже 89 лет, Фаня Ароновна!
              Слава Богу, что в нашем городе еврейское общество при синагоге действительно заботилось об одиноких стариках и бесплатно (!) снабжало необходимыми продуктами и лекарствами! Их волонтеры  ухаживали за больными. Наше государство на такое способно?!
              Мне казалось  справедливым такое решение – завещать квартиру этим людям, но тут сработали  подозрительность и недоверие Фани Ароновны ко всем чужакам.
              – А они меня потом отравят.
              – Но вам же нравится женщина, которая приходит три раза в неделю! Вы сами говорили, какая она внимательная, как хорошо  готовит! Она похожа на отравительницу?
              – Нет, не похожа. А если она притворяется такой, а сама  подослана  синагогой?
              – Тогда вам  придется идти в богадельню. Вы же понимаете, что наши больницы долго хроников не держат, а я не могу приходить каждый день. Я тоже больной человек. И у меня  внуки каждые выходные ночуют. Я не успеваю сделать все, что положено по дому, я…
               Словом, я оправдывалась, как дурочка, понимая, что она именно меня хочет видеть в сиделках. Я ведь тоже  пенсионерка!
               А потом  я заболела. Через месяц пришла, но мне соседи не открыли, а от женщин во дворе я узнала, что Фаню Ароновну отвезли в дом престарелых. Она уже никого не узнавала…
               Вспоминая ее по ходу своего рассказа, я прихожу к выводу, который многим покажется слишком суровым или даже несправедливым. Была она обыкновенной эгоисткой – при всех своих прочих добродетелях. Их я не отрицаю.
               Мне скажут: человек сложен, нельзя так строго судить по одному качеству. Нельзя. Но есть качества, определяющие стиль жизни. Если ты страдаешь из-за африканских львов, это не означает твоего гуманизма. Но если ты выбросил из сердца память о человеке, который всю жизнь тебя холил, лелеял и любил, то кто ты?
               Проваленная могила Дмитрия Павловича стоит перед моими глазами. Мы однажды с мужем  с трудом нашли ее.  Крест склонился к земле, оградки не было, ни одного следа от принесенных или высаженных цветов на дорогой могиле…Еще   этот страшный провал…
               Вот уж не знаю, какой урок должна была вынести я от встречи с Фаней Ароновной на своем жизненном пути. Это к тому, что недавно мне один умный человек сказал, что каждый тобою встреченный – учитель.