Красная Шапочка

Жила на свете девочка. Как назвала ее при рождении мама, уже никто не помнит. До нас дошли только ее прозвища. Во Франции ее называли Красный Плащик, в Китае – Красная Туфелька, а у нас ее помнят как Красную Шапочку. Надо сказать, что она была фиговой модницей и очень тяготела к красным нарядам. У нее действительно был красный плащик, красные туфельки и красная шапочка. Про цвет ее белья автор молчит не только из скромности, но и из очевидности. Мама девочки, как могла, боролась с дочкиным дурновкусием, но тщетно. Девочка жила в деревне, как понятно из уже рассказанного - с мамой. Еще у нее была бабушка – дама преклонных лет и не очень крепкого здоровья, которая жила недалеко от внучки, на хуторе за лесом.
Однажды, когда бабушка в очередной раз захворала, мама попросила дочку навестить старушку. Отнести ей лекарства и кое-какую еду (Горшочек с маслицем, что ли? Нда… С трудом представляю себе бабульку, питающуюся одним маслом. Ну, да ладно.) Красной Шапочке совсем не хотелось тащиться в такую даль, через душный и темный лес, вброд через небольшую речку, на горку, с горки, а потом еще и назад в обратном порядке. На дворе – лето. В лете – подружки. И даже может быть веселые и загорелые соседские парни. А тут… Три километра только по карте. По тропинке – все четыре с половиной. Тяжелая корзинка. Бабушкины нравоучения. Только разве скажешь маме – "Не пойду. Не хочу. Сама иди."?
- Конечно, мамочка. Схожу. Только… можно, попозже? Не сейчас? Ну, пожалуйста!
Вдруг эта необходимость сама собой исчезнет, забудется, растает в жарком лете?
- Ладно, доченька. Только не тяни. Дорога не близкая, а время уже заполдень. Как бы тебе по темноте не пришлось возвращаться.
Красная Шапочка порхнула с крыльца в солнечный свет, в зной, к подружкам и (может быть) к веселым и загорелым соседским парням. Невеселая обязанность мигом выветрилась из головы. Выветрилась, растрепалась на горячем ветру и осталась таять, оплывать, как воск и капать на траву у крыльца. И только на закате, снова затвердев, со всей своей неотвратимостью ударилась, врезалась в ее еще не остывшее, разгоряченное летом юное сознание. Ничего не поделаешь. Идти придется. До завтра, подружки и (может быть) веселые и загорелые соседские парни!
Уже успевшие устать ноги измеряют еще различимую в закатном свете тропинку. Глупая, навязчивая песенка звучит сначала только в светлой головке под шапочкой красного цвета, а потом и вслух, между серых сумеречных деревьев и папоротников, смешиваясь с шепотами, шорохами леса и звуком шагов. Тяжелая корзинка через шаг бьется об обтянутое красной тканью бедро.
Матерый серый волчара без особой цели небыстро бежит через лес. Разорванное деревенскими собаками ухо. Несильно подпаленный местным крестьянином бок. Кожа саднит в этом месте, но терпимо. Пара сухих листьев застряла в шерсти. Вместе с листьями его сопровождает несколько репьев. Выдрать их можно, но лень. Волк слегка голоден, но не голод ведет его сейчас по лесу. Он оставил свою стаю, сам толком не понимая – зачем. Его просто одолела тяга к перемене мест. Лес своими запахами и шорохами бежит ему навстречу. Лесная мелочь замирает при его приближении и снова оживает где-то там, за спиной. Толстый глупый тетерев зло смотрит на него с дерева одним глазом, склонив голову набок.
Серый Волк приблизился к тропинке. Странный звук. Необычный для леса запах. У них один источник там, впереди, за поворотом тропинки. Вобщем-то это запах добычи, еды. Не вполне привычной, но все-таки еды. Ее запах и звук шагов уже все рассказал о ней. Это – девочка. Волк знает ее рост, вес, возраст и даже догадывается о цвете волос. Он чувствует, что она немного устала и ей неуютно в темном лесу. В одной руке она несет какой-то тяжелый предмет, который пахнет совсем уж непонятно. Но, кроме звука шагов и дыхания он слышит еще что-то. Ту самую глупую песенку. Она не знакома Серому Волку, да и откуда? Что-то в песенке этой, голосе ее поющем смущает хищника, затрагивает в его серой душе что-то давно не используемое, забытое, заржавевшее. На раздумья уходит пара долгих секунд. Серый Волк поворачивает к источнику звука и запаха.
Догнать Красную Шапочку (а это, как вы догадались, была именно она) – пара пустяков. Вот она уже впереди, в двух десятках шагов. Ее шагов. В пяти его прыжках. Голос и песенка все так же смущают Серого Волка. Он не нападает сразу. Давно вроде бы отпечатавшиеся в его крови действия не случились. Несколько прыжков. Последний – чуть повыше и подлиннее. Передние лапы бьют в спину. Прижимают к земле. Зубами за плечо. Перевернуть лицом к себе. Крик отчаяния. Клыки впиваются в шею. Сжимаются. Крик переходит в хрип. Полные ужаса глаза. Кислый запах страха. Тяжелый запах крови. Вся морда в ней. Судорожные движения жертвы стихают. Можно есть. И пару дней можно не думать о пище. Все это проносится только в его лохматой голове и остается неисполненным. Против обыкновения он сворачивает с тропинки и бежит параллельно ей, обгоняя Красную Шапочку. Выскакивает на полянку чуть впереди. Ложится в высокую траву. Замирает. Слушает. Скоро она будет здесь. Все это время он будет слышать эту песенку и этот голос. Он думает, что может себе позволить эту минутную слабость, эту блажь.
Голос все ближе. Совсем не хочется думать о том, что он сейчас прервется. Лучше совсем не думая просто слушать. Еще немного. Красная Шапочка появляется на краю полянки. Больше тянуть нельзя. Волк встает. Вырастает из травы в двух шагах от нее. Песенка обрывается на полуслове. Дыхание замирает. В ее ушах гулко стучит кровь. В наступившей тишине волк слышит этот стук. В глазах девочки со страхом смешивается надежда, что это сон, или ей почудилось, или это просто большая собака, которая сейчас повернется и уйдет. Или хозяин собаки сейчас объявится и окликнет. Умирать вот так, посередине лета, по середине пути к бабушке, посередине песенки совсем-совсем не хочется. Волк чувствует, как капельки пота появляются у Красной Шапочки на лбу, как они почти бесшумно сбегают по вискам. Видит тонкую жилку, бьющуюся на ее шее. В ней  – жизнь девочки. Только лапы как будто приросли к земле. Контраст между юностью, легкостью, хрупкостью, нежностью девочки и ее вызывающе красным нарядом совсем сбивает Серого с толку. Хвост предательски качается из стороны в сторону, роняя застрявшие в нем листья. Волк не прыгает. Вместо этого он (вот позор то!) сбиваясь, с трудом ворочая в пасти слова, представляется, спрашивает кто она, откуда, куда идет. Она начинает дышать. Еще не до конца веря в происходящее, она начинает щебетать, захлебываясь словами, что зовут ее Красная Шапочка. Что у нее есть мама, бабушка и кошка, а еще глупая подружка Ленка, с которой они сегодня купались в озере. Что идет она к той самой бабушке, о которой она уже рассказывала. Что бабушка заболела. Что у кошки трое котят, а мама сегодня пирожки обещала сделать. Что бабушка живет далеко, за лесом на хуторе. Что она устала идти. Что ноги уже болят немножко. Что она хочет пить и писать… Ей кажется, что пока она говорит, он ее ну никак не может съесть. Волк ошарашено слушает все это, не запомнив и половины деталей. Молчит какое-то время, переминаясь с лапы на лапу. Потом совсем уж что-то несуразное начинает нести про погоду, урожай колорадского жука и планы местной власти наконец построить мост через речку. Обрывает себя, скомкано прощается и исчезает в кустах.
Серый Волк лежит в лесу под деревом, яростно ругая себя за этот позорный концерт на полянке. "Что это со мной было?!" "Какого, ****ь, лешего я такое отмочил?!" "Ну, я и идиот!" "А она? Ну, не дура ли? Чего она все это несла?" Только на фоне всей этой ругани в его голове все еще звучит та глупая песенка, не давая сосредоточится и разобраться в себе. "Ну, я и олень! Раз сожрать не смог, так хотя бы проводить до бабушки предложил, джентльмен херов!" Тут волк со всей очевидностью понимает – он хочет еще раз услышать этот голос. И еще раз. И еще. Догнать ее? Снова заговорить? О чем? Она испугается опять. Надо идти к ее бабушке. Что дальше – по дороге придумаю.
Красная Шапочка остановилась. Перевела дух. Она бежала, сломя голову, от той полянки уже несколько минут боясь оглянуться. Ноги подкашивались и не хотели ее держать. Она плюхнулась прямо на землю, чуть не разбив горшочек с маслицем, и расплакалась. Скоро слезы смыли ужас, и произошедшее стало казаться ненастоящим и нестрашным. Надо было вставать и идти дальше. До бабушкиного дома оставалось совсем немного.
Волк домчался до бабушкиного дома, так ничего и не придумав по пути. В доме горел свет, и пахло старым человеком. Он потоптался немного перед дверью и, неожиданно для себя самого, постучал. Из глубины дома донесся старческий голос:
- Кто там?
Волк, попытавшись поднять голос на пару октав и надеясь на не очень острый бабушкин слух, ответил:
- Это я, твоя внучка. Красная Шапочка.
- Заходи, моя хорошая. Дверь не заперта.
Волк вошел в дом. Мысли лихорадочно метались в голове. "Что я тут делаю?" "Что я скажу сейчас старушке?"
Скрип кровати в спальне. Стук открывшейся двери. Шаркающие шаги в коридоре. Бабушкина рука шарит по стене в поисках выключателя. Зажигается свет. Бабушка тянет к лицу висевшие на шее очки… "Не молчи, как мебель! Скажи ей что-нибудь!" Пронзительный толи крик то ли визг. "Да… Это ж надо! В ее-то возрасте? С ее-то здоровьем? Да не может старый и больной человек так орать!" От крика у волка начала раскалываться голова. "С этим надо срочно что-то делать". Непродолжительная борьба предсказуемо заканчивается водворением связанной бабушки в чулан с кляпом во рту. Так и не родив никакого внятного плана, Волк напяливает на себя бабушкину ночную рубашку и чепчик, цепляет на нос очки, гасит свет и забирается в бабушкину постель. Вовремя. Слышится скрип калитки, шуршание камешков на тропинке у дома, легкие шаги у двери, стук. Подражая бабушкиному голосу Волк сипит из кровати:
- Кто там?
- Это я, твоя внучка. Красная Шапочка.
- Заходи внученька. Дверь не заперта.
Знакомые шаги в прихожей, в коридоре, в комнате. Щемящее знакомый запах. Волку кажется, что звук его стучащего как взбесившийся трактор сердца слышен даже в лесу. Унять его нет никаких сил.
- Ба, а свет чего не зажигаешь?
Молчание в ответ. Тысяча слов столкнулась у волка в глотке, спутались приставками и суффиксами, зацепились друг за друга окончаниями, да так и застряли. Не дождавшись ответа, Красная Шапочка включила свет. Господи! Вот он, ее лесной кошмар! Никуда он не делся. Нарядился в бабушкину одежду, влез в бабушкину постель и нагло развалился. Милую, родную бабушку наверняка переваривает. А чего еще можно от него ожидать? Сожрал, небось, и не подавился!
Знакомая обстановка, казалось, придала Красной шапочке сил. Не много, но, в отличие от встречи в лесу, на полный отчаяния, боли, гнева и страха крик их хватило.
Два молодых охотника возвращались с вечерней зорьки с небогатой добычей. Одна утка на двоих. Птицы сегодня было мало, да и стреляли они оба неважно. Охотники они были очень начинающие, потому изведя всю взятую из дома дробь, и "пятерку" и "тройку", сумели добыть только одну вредную птицу. Кажется, не будь они вдвоем, эта наглая зверюга вообще их могла растерзать поодиночке. У одного из них здорово опухла ладонь. Так эта пернатая тварь в нее вцепилась своим мерзким клювом, когда он ее, подбитую, из болотца доставал. Оружие эти два олуха, придя на хутор, так и не разрядили. За неимением дроби в стволах у обоих была картечь. Девять миллиметров. Девять штук в патроне. Четыре патрона на двоих. Сто двадцать грамм в четырех патронах. Уже почти пришли домой. Вдруг из соседского дома, в котором жила вредная старушенция, раздался женский крик. "Не бабка вроде кричит" подумали оба одновременно. Кинулись в дом, распахнули ногами двери. Пронеслись героическим вихрем по коридору. Столкнулись в дверях комнаты, стараясь опередить друг друга и успеть первым совершить подвиг. Да так и замерли на пороге. Возле двери, прижавшись спиной к стене, на полу сидела, обняв руками колени, смутно знакомая девушка в красном. Бабкина внучка кажется. Девушка пронзительно, на одной ноте кричала. Из бабкиной постели, глухо рыча, поднимался здоровый серый волчара. Его глаза смотрели им, кажется, в самую душу. Холодно, неприятно так смотрели. Со злой усмешкой.
Волк заранее знал, кого он увидит в дверях. Запах ружейного масла и сгоревшего пороха обогнал охотников. Охотников Волк не любил. В памяти до сих пор алели на снегу кроваво-красные флажки на веревке через знакомую тропу. Обжигающая боль в задней лапе. Еще звучали в ушах упирающиеся в спину крики людей и лай разномастных собак. Он помнил, чего ему тогда стоило, переступая через свое естество, через инстинкты дремучие, зажмурившись, не перескочить даже, а как-то боком перевалиться за флажки эти. Помнил кровь на снегу из разорванного брюха собаки, кинувшейся за ним в тот спасительный овраг… Нет. Ничего приятного в охотниках не было. Эти двое были совсем молоды. Еще щенки практически. Не очень опасные. Не очень хитрые. Ему всего-то и надо было – в один прыжок сократить расстояние, чтобы они не могли стрелять, а дальше – рвать, терзать их, упиваясь и умываясь кровью, пока не спадет с глаз эта, уже начавшая подниматься багровая пелена. Он прыгнул. Нет. Он почти прыгнул. Бабушкина ночная рубашка, зацепившись подолом за тумбочку, остановила его движение. Он упал возле кровати, совсем запутавшись в тряпках. На него посыпалось все то, что на этой тумбочке лежало, а затем и сама деревянная гадина, немного подумав и покачавшись, грохнулась на его заднюю лапу. Парни начали понемногу оттаивать. Зашевелились. Потянулись за оружием. Приклады медленно поползли к плечу. Щеки прильнули ласково к прикладам. Серый Волк все это видел как в немом фильме на замедленной скорости. Видел, как потянулись к нему жадные, вечно голодные дульные срезы. Видел мерзкие концентрические кружочки на внутреннем воронении стволов. Даже, кажется, мог разглядеть картонные кругляши, закрывавшие гильзы, с буковкой "К" и цифрой "9", коряво написанными синей ручкой. Это был конец. Невозможно глупый и невозможно позорный. Вот так сдохнуть, запутавшись в бабских тряпках, валяясь в ногах охотников… "Твою мать… Обидно то как! И эта дура кричать перестала и смотрит на меня с напряженным вниманием! В три раза хуже от того, что она смотрит!" А в голове, загораживая страх, заглушая стыд, журчит, переливаясь, все та же глупая песенка. Все тем же волшебным голосом. Из-за песенки этой Волк не слышал выстрелов. Ни одного из четырех. Картечь, деловито гудя, веселым роем пронеслась по комнате, подмела пол, взъерошила постель. Забилась в щели и доски. Четырьмя горячими ладошками ткнулась Волку в грудь. Рванула в стороны ребра и сосуды, вырвалась из них тугим горячим потоком густой и липкой крови. Выбралась из легких противной розовой пеной. Голова Серого Волка лежит на полу в луже его собственной крови. В этой луже отражается вся комната. И два перепуганных охотника. И девочка у стены. Ее наряд в этом отражении уже не выглядит вызывающе-красным. В этом отражении он гармоничен. Лаконичен. Очень символичен. Она встает на колени и тянется рукой к расползающейся луже. Касается ее указательным пальчиком. Волк как будто чувствует это прикосновение. Красная Шапочка подносит руку к лицу. Задумчиво растирает кровь между пальцами. Глупая песенка затихает. Глаза волка закрываются. Сознание гаснет.
Занавес.