Марш

Шаги. Один за другим в моей голове. Неумолкающие и беспрекословные. Отдающие железом, страхом, и болью. Кажется, череп сейчас лопнет. Слезы наворачиваются на глаза и медленно стекают по щекам, оставляя влажные дорожки ужаса и муки. Что со мной? Где я? Вопросы роящиеся в голове не получают ответа. Лишь шаги в голове. И шорох. Такой знакомый шорох, я никак не могу понять, что это. Пока воспаленный ужасом разум не подсказывает ответ. Так, наверное, звучала бы шеренга ползущих один за другим безногих мертвецов. Со скрежетом сдираемых о камень ногтей. С хрустом крошащихся зубов. Я вцепился в волосы и с силой тряхнул голову, но звуки не утихли, и даже приблизились. Марш. Марш мертвых под далекий аккомпанемент стонов. Кажется, я скоро сойду с ума.
Я просыпаюсь всегда ранним утром – под барабанную дробь чьих-то костей, не в силах закричать, будто заклеенным скотчем ртом. И свет, что я оставляю включенным уже не спасает, будто в издевку мерцая глазом одинокой лампочки готовой вот-вот погаснуть. В такие моменты от меня шарахается даже Барс. Любимый кот, пушистый клок свободы бежит от меня, до тех пор пока я не поймаю его, и не прижму к груди, чуть ли не силой заставляя разделить мой ужас. Только он еще способен вылизывать мое лицо мокрое от слез и пота.
Моя женщина ушла три месяца назад, не выдержав моих кошмаров. Никакие доктора не могут спасти от этого, никакие таблетки или лекарства. Они называют это феноменом, и за их деланным сочувствием таится лишь интерес изучения, но не соучастия. Да мне и не нужна жалость. Я просто хочу хотя бы раз уснуть без этих видений. Шорох на кухне отвлекает мое внимание и, держа Барса на руках, я чувствую, как шевелятся волосы. Брякнула немытая посуда в раковине. Медленно и очень осторожно я опускаю кота на пол. Он с шипением уносится в кладовку, кажется, боясь не меньше моего. Руки будто сами нащупывают теннисную ракетку. Смешное оружие. Но ощущение твердой деревянной рукоятки придает мне уверенности. Несколько секунд не решаюсь шагнуть к порогу, чтобы включить свет. Шорох не прекращается, хотя и не приближается. Где-то в глубине. Проклятая крыса – думаю я, и щелкаю переключателем, готовясь либо вздохнуть с облегчением, либо закричать от страха.
Сложно сказать, что двигает людьми в такие моменты. Инстинкт самосохранения или же какие-то глубокие, заложенные в древности рефлексы. Я не вздохнул и не закричал. Моему мозгу хватило доли секунды, чтобы обработать информацию и выключатель тут же щелкнул обратно, а тело само прыгнуло назад в комнату, чтобы застынуть в оцепенении. Кажется, застыли даже зрачки, и лишь мозг продолжил лихорадочную работу, не в силах переварить, осознать и уж тем более принять увиденное. Аморфная коричневая жижа, из глаз костей и щупалец, застыла прямо посреди чертовой кухни, едва-едва касаясь предметов обстановки, и создавая тот самый легкий, леденящий душу шорох. И только оказавшись в комнате я наконец заорал. Безбожным благим матом заорал на всю квартиру, выплескивая все скопившееся за долгие месяцы, сначала громко и с подвыванием, а затем тонко и сипло внезапно отказавшим голосом. Я кричал, когда прекратился шорох. Когда голос пропал совсем сменившись жалким хрипом и я забившись в угол отгородился от кухни жалкой ракеткой. Когда с грохотом в коридоре упал вырезанный замок и в квартиру ворвался наряд ОМОНа и МЧСа. Естественно они никого не нашли. Более того, они затащили меня на кухню в попытке отпоить водой, несмотря на мои вялые и жалкие трепыхания. Твари не было. Но на месте где она была, осталось бесформенное жирное пятно, как доказательство пребывания, и пришествия. Они не видели его.
Нервный срыв. Ничего удивительного сказали врачи, прописав мне две недели стационара кучу лекарств и полный покой. Что удивительно это даже помогло. Барса забрала двоюродная сестра, тем же днем когда меня положили в стационар. Я откровенно боялся, что в темноте эта тварь сожрет моего кота. Но… на две недели наступил относительный покой. Тонны лекарств и постоянное пребывание других людей рядом облегчили мои муки. Даже кошмары чуть отступили сменившим далекими шумами в голове, и я смог немного поспать, лелея слабую надежду, что все это на самом деле лишь срыв, и после лечения я смогу вернутся к нормальной жизни. Как же я был наивен. Он пришел ко мне в одну из последних ночей. Замотанный с ног до головы как в смирительную рубашку, в старые желтые бинты. Даже глаза и рот. Он что-то говорил сквозь них, стонал мне на ухо, стоя прямо над моей кроватью, а я не мог даже открыть глаза, чувствуя, как по щекам текут слезы. Почему я всегда плакал, слыша и чувствуя их? Я только потом осознал, что жалею их. Жаль этот марш мертвых душ, ползущий и шагающий к вратам смерти.
Не знаю, что придало мне решимости. Ночной визит замотанного в бинты покойника? Надоевшая череда кошмаров вырывающая мое сознание из реальности или же лечение давшее небольшую передышку, все-таки позволившую моему разуму принять единственно верное решение? Впрочем, имело ли это разницу?
Выписываясь из больницы, напоследок я шлепнул одну аппетитную медсестру на прощание. Раньше никогда так не делал. Не все ли равно для смертника? Кажется, врач что-то заподозрил по моим расширенным зрачкам, но задерживать не стал, прогнав через формуляр стандартных вопросов. Когда-то я и сам учился на психолога. Три месяца? Вся прошлая жизнь ушла в небытие, подернувшись мутным туманом забытья. Я прибыл домой почти вечером, непрерывно куря и не в силах унять дрожь, охватившую тело. Когда-то я состоял в кружке реконструкторов. Смешно, но почему-то обтянутая тряпкой рукоять текстолитового меча придала мне уверенности. Намертво заклинив дверь в кладовку, я включил все лампы и телевизор, и как мог быстро поменял лампочку в люстре, опасаясь быстро надвигающейся ночной темноты.
И в тоже время я почувствовал злое веселье. Руки уже не дрожат, а на губах блуждает полубезумная улыбка. Как хорошо когда есть определенность. Все равно, что встретить костлявую лицом к лицу пусть даже зная, что проиграешь. И я стал ждать.
Вечерние новости сменились каким-то псевдо документальным фильмом. Когда закончился и они, началась ночная программа. Горькая ирония. Умереть под звуки порнухи. Шорох на кухне повторился. Оно ждало меня все это время. Я знал еще в больнице. Знало, что я вернусь, и терпеливо ждало. Сколькие уже стали его жертвой? Забившиеся в угол не нашедшие поддержки и понимания, но способные видеть или ощущать. Полная безисходица. И однажды гаснущий свет под звуки неумолчного марша мертвецов, к которому вскоре присоединяется новый солдат. Вот только я не стал ждать.
Щелкнул выключатель. Текстолитовый меч единственное, чем и способный выручить дак это тяжестью в правой руке, и молоток в левой. Нелепо, правда? А что мне оставалось. Горло не издало не единого звука, когда я со всего маху влетел в копошащуюся массу. Рубить и бить. Мягкое. Что-то мягкое подо мной, отвратительно и влажно хлюпающее. Лопнул один из его многочисленных глаз, брызгая на меня желтоватой слизью. А затем что-то обвилось вокруг моей талии и чуть приподняло. Я закричал, лупя уже без разбору, чувствуя, как затрещали позвонки. Оно сдавило сильнее, и изо рта у меня брызнула кровь. Больно? Да, наверное. Звон в голове сменился гулом то нарастающим, то удаляющимся. Как волны. Или как стук сердца. Когда я успел стать таким символистом? Возможно, в тот момент, когда агонизирующее щупальце откинуло меня в стену, и я сполз по ней, оставляя кровавый след, ощущая, как гаснет окунувшееся в блаженную тьму сознание.