Коридор

                Узкий коридор детской поликлиники райцентра заканчивался окном в яблоневый сад. Сама поликлиника была старым одноэтажным зданием, построенным лет пятьдесят назад. А пахло в нем как в сельской хате, лишь с небольшой примесью запаха лекарств и чистоты. Возле окна, рядом с пеленальным столиком для грудничков, что напротив кабинета ЛОРа, стояла большая кадка с цветами и три стула. Обычно, в поликлинике очень много мамаш с крикливыми и сопливыми детьми, печальных бабушек и удивленно-перепуганных папаш. Сегодня  людей было мало, в коридоре было тихо и уютно. Сквозь чистые стекла окна в коридор вливалось весеннее утро с кипящей пеной цветущих яблонь, а высокие сосны покачивались на легком ветру.

                Окно захватывало все мое внешнее внимание, внутреннее же внимание блуждало между работой, необходимостью ехать на станцию техобслуживания, возможной поездкой в Минск, сообщением о плохой погоде у нас и, как ни странно, в Вашингтоне, и ежегодными прививками детям. Внешнее внимание отвлеклось на яркое пятно, появившееся напротив меня. Я сосредоточился и увидел маму и дочь – девочку лет четырнадцати, одетую в яркую блузку и голубые джинсы. Отметив про себя излишнюю полноту девочки,  я продолжил наблюдения за цветущим садом. Однако, через пару минут, я почувствовал,  что рядом происходит что-то, требующее максимального внимания. Я присмотрелся к девочке, осторожно касавшейся листьев цветов в кадке. Ее движения были очень плавными и осторожными, коснувшись листка, она замирала на мгновенье, и снова трогала новый лист. Девочка стояла ко мне спиной, достаточно нескладная, полноватая, волосы были уложены в очень сложную косу, и, по правде, она была одета просто идеально – все очень чистое, новое, идущее ей, и обувь и блуза. Она была одета со вкусом. Мама была достаточно обычной женщиной, по возрасту, скорее всего, около пятидесяти. Напоминала она офисного работника – начальника какого-то отдела в «Теплоэнерго» или что-то типа этого. Я не мог понять, почему эта пара меня отвлекла – в них не было ничего необычного. Или было? Что же именно я почувствовал? И тут девочка повернулась в мою сторону, заставив меня невольно вздрогнуть внутри. Девочка была инвалидом детства. Так еще при Союзе собирательно называли всех «не нормальных» детей – и с ДЦП, и даунов, олигофренов с кретинами. Девочка была олигофреном.  Короткие пальцы на маленьких ладошках, узкие плечи, характерная посадка глаз, форма лица… Такие люди отличаются от нас, они видят мир по-другому, они чувствуют мир не так. Они лишены многих отвратительных черт «нормальных» людей. И они не живут долго.

                Девочка протянула руку к маме, еле слышно воркуя на своем птичьем наречии, и женщина протянула ей ладонь. Их руки соприкоснулись. В этом жесте было что-то неописуемое, он граничил с движением руки Адама в сторону руки Бога на фреске Микеланджело  в Соборе Святого Петра. Только была существенная разница. Касание рук мамы и дочери было более божественным движением, чем любой рисунок Микеланджело или Рафаэля. Тень счастья пробежала по двум лицам, их пальцы сплелись, снова разжались. Женщина снова прикоснулась, очень нежно и аккуратно, к ладони дочери. Та, в ответ, придвинулась в матери. И тут началось самое необыкновенное. В моем понимании, они сплелись в одно существо, они закутались в свою любовь. Они свернули свое внимание внутрь друг друга. Они стали едины.

                То, что произошло дальше, было ужасно. Я понял, что делает мать. Она жадно глотала мгновения контакта с телом и душою дочери. И каждый глоток приносил ей неимоверное счастье. А за этим счастьем стояла черная стена знания. Знания того, что осталось еще семь или десять лет до смерти ребенка. И она намерена положить весь остаток своей жизни, все силы, жизнь и здоровье всех окружающих, свою жизнь, абсолютно все, для того, чтобы ни один волосок ни упал с головы ее единственной и последней дочери. Потому, что детей у нее более не будет. И до того не было. Все внимание, все силы, все знания, все, что можно выжать из себя, весь мир, эта женщина, нежно касаясь своей дочери замершим от счастья и ужаса сердцем, осторожно положит в ждущие только ее маленькие ладошки.

                А вот то, что произошло после этого, было совершенно невозможно. Я почувствовал, что девочка знает. Она знает, что умрет, она знает, что она не такая, знает больше, чем могла и хотела бы. И ее физические касания, которые бы не смог передать в краске и камне великий Микеланджело, ее касания тела ничего не значат по сравнению с ее касанием сердца. Она касалась матери своим раскрытым сердцем, она осознанно давала матери возможность отдать свою любовь.


Рецензии
Одна из лучших миниатюр. Спасибо. Вы порекомендовали читать "Трудно ли быть Богом", но такого текста среди ваших произведений нет.

Ольга Мартова   13.06.2013 17:16     Заявить о нарушении
Спасибо. Трудно ли ... - где-то двадцатая с сначала в списке. Прочтайте при возможности Едет, Две точки и Курва (тяжелая в эмоциональном плане).

Марченко   13.06.2013 23:05   Заявить о нарушении