Весёлый клоун, грустный клоун

Вздрагивая и по-стариковски ворча, закипал старый эмалированный чайник на электрической плите, плевался в потолок белыми клубами пара. Нарисованная горсть рябины краснела на его измученном накалившемся боку. Через открытое настежь окно доносился шум со двора, разорванный сумерками и эхом на многоголосые мелодии жизни. За стеной отчаянно рыдал ребенок, которого мучили колики в животе, и хрипло лаял пес в погоне за собственной хвостатой тенью. Прятались в щели в полу черные тараканы, не отягощенные осознанием смысла своего подпольного существования.

В самом углу кухни за столом сидела женщина лет тридцати пяти, крутила в тонких пальцах чистую бумажную салфетку. Она смотрела на стену, выложенную бирюзовым кафелем, уже минут пятнадцать. Вдруг, словно проснувшись от долгого мучительного сна, вздрогнула, обернулась. Она подумала: «Лошади спят с открытыми глазами, им не снятся каждую ночь кошмары, снятые под копирку с прошлого. Так хотела бы я быть кобылой, зажатой в стойле, или нет? Вряд ли. Уж лучше просыпаться в холодном поту человеком, хотя бы и в нескончаемом бреду».

В окнах дома напротив в это время вспыхнул пожар заката, рожденный от невидимой искры. Вспорхнули испуганные воробьи с перил балкона. Затих ребенок, унялась собака. Женщина, наконец, выключила чайник, потянулась в шкафчик за кружкой. Черные тени замерли в окне повешенными на виселицах сумерек. Одноразовый пакетированный чай сквозь картон коробки пообещал густой аромат бергамота.

Она была женщиной андрогинного типа – высокой, худой, безгрудой и длиннорукой, возможно, красивой ещё лет шесть-семь назад. Жаркое солнце тех мест, где она жила, раньше времени высушило кожу и обозначило тонкие линии морщинок под глазами и на загорелом лбу. Иногда она признавалась отражению в зеркале, что устала и чувствует себя древней старухой, хотя бегает по утрам, бросила курить и стресс заменила привычкой ходить к психоаналитику по пятницам в семь тридцать вечера. Психоаналитика она выбрала по красивой золоченой вывеске на двери. В первую их встречу, сидя вытянутая, как по струнке, на удобном кожаном диванчике, она выпалила, что любит океан, но никогда не плавала, любит детей, но не успела вовремя их завести. Ещё, пожалуй, любит летать на самолете – излюбленный рейс «Сидней-Рим», но редко тратится на полеты, потому как выплачивает кредит за трехкомнатную квартиру в респектабельном районе большого города, в котором живет одна с лохматой собакой непонятной масти, копит деньги на внедорожник, а вообще-то и времени ни на что, кроме работы, давно нет. Психоаналитик откашлялся и деликатно улыбнулся, поправив очки. Слушая её, он думал, как удачно быстро выплатил в текущем году кредит, взятый на обустройство офиса. Внешне женщина напомнила ему его первую любовь в университете. Он вдруг понял, как хорошо, что не женился на рыжей однокурснице, с которой впервые узнал, как пахнут женские волосы и кожа.

Она выпила две кружки крепкого чая залпом. Холодными ладонями сжала горячий лоб. В этой кухне она не пила чай ровно десять лет. А в целом-то ничего не изменилось. Стены те же, обои выцвели, стол расшатался, вечно лающая соседская собака ещё жива, не сдохла, ну да, последний раз она видела её почти щенком. Собаки живут долго.

Она вышла из кухни, в раздумье остановилась перед молчаливой комнатой, бывшей когда-то уютной спальней, где спали и любили друг друга двое. Свет уличных фонарей, зажженных четверть часа назад, едва проникал туда сквозь толстую ткань утяжеленных пылью и временем портьер. «Выключатель должен быть с правой стороны за платяным шкафом. На месте... Да будет свет!». Заискрилась люстра, а вместе с теплым желто-оранжевым светом обнаружилась куча мертвых мотыльков в плафонах. Маленькое кладбище для тех, кто за отсутствием сознания инстинктивно стремится к свету. Они годами слетались летом к лампе, восхищенные, и сгорали в стеклянном огне. Она рассеянно огляделась, провела указательным пальцем по пыли, скопившейся на журнальном столике. Не хватало двух репродукций Дега, висевших на стене над пианино, – кажется, знаменитых балерин в голубых пачках, и ковра на полу. Вместо старой кровати с сеткой стояла новая, односпальная. Пахло сыростью, похожей на ту, что она запомнила во Франции в подвале замка семнадцатого века. Сколько этой квартире лет? Не больше пятнадцати, наверное.

Неожиданно резко запахло кипяченым молоком и бензином. Она, отодвинув тяжелые старомодные портьеры, нашла форточку открытой, захлопнула её. Посторонние запахи не должны мешать.

Ещё в самолете она твердо решила, что должна сделать то, что задумала. В шкафу и комоде найдется всё необходимое. Зачем она это сделает? Чтобы отдать дань прошлому? Какая-то жуткая ролевая игра, мистический обряд, язычество.

Скоро на кровати лежали клоунские комбинезон и пиджак, рыжий парик, красный поролоновый шарик-нос и краски для грима. Её душили горячие бессмысленные слезы, мощный поток, меняющий старое русло сознания. Она то и дело хваталась пальцами за горло, сглатывала слезы, но, не выдержав долгого сопротивления, всё-таки с минуту тихо поскулила, сидя на полу.

Пестрый костюм помялся и пропах сыростью. Она надевала его очень аккуратно, чтобы ненароком не разошлись швы. Парик местами проела моль. Рыжие космы безалаберно торчали по сторонам. Из-за дерматита она долго думала, стоит ли красить лицо. Но без грима на лице  клоун – не клоун. Она не знала заранее, будет это белый грустный клоун с опущенными вниз уголками рта или радостный и неунывающий с яркими красками на лице. Краски для грима загустели и оказались непригодными. Она достала из дамской сумочки пудру, тушь, карандаш для глаз, румяна и красную помаду. Покрыла лицо плотным слоем пудры, накрасила глаза поярче, нарумянила щеки, нарисовала новый улыбающийся рот, доведя его почти до самых ушей. Белые клоунские ботинки на шнуровке отыскала в коробке из-под телевизора. Надела их последними. Неуклюжий смешной клоун с блаженной улыбкой повалился на кровать, рассматривал потолок, пока не уснул.

На утро, проснувшись, она переоделась, тщательно умылась и долго сидела с ножницами в руке над снятым клоунским нарядом. Потом засунула всё в большой бумажный пакет, с ним и ушла в утробу августовского дня, прежде занеся соседке ключи от квартиры.

Ближе к вечеру та самая соседка, седовласая старушка, общалась по телефону с подругой, которая после обсуждения очередной серии любимого сериала поделилась новостью.

- Шура, ты видела, по новостям показали, как сегодня в десятом часу один ненормальный в клоунском наряде кинулся в реку с моста, тут недалеко в двух кварталах. Оказался женщиной, представляешь. Говорят, её удалось спасти, лежит теперь в больнице.

- Вот диво дивное. У меня тоже новость. Бывшая жена моего соседа заходила. Того, что утонул. Помнишь? Переполоха много он тогда наделал, - она поцокала языком. - Они больше десяти лет вместе не жили. Она, как его похоронили, позвонила мне из Австралии, попросила следить за квартирой, изредка прибираться, за что каждый месяц доллары австралийские присылала. Я-то думала, она через месяц-другой приедет, продаст квартиру. Ничего подобного. Упрашивала по телефону: «Тетя Шура, пожалуйста, пусть все его вещи остаются на прежних местах, ничего не трогайте, я приеду скоро». Вчера наконец-то прилетела на годовщину смерти, провела в квартире ночь, никуда не выходя, и рано утром ушла. Странная она какая-то была, бледная и много улыбалась.

- Тебе же лучше, доллары опять будет присылать. А сосед твой – это не тот, что клоуном был?

- Он самый, я потому про него и вспомнила. Пропойца страшный. Жизнь ни к чему хорошему его не привела. Пропащий человек, - сожалела старушка, качая надушенной головой.

- Страшная судьба, избави Бог. Я от внучки слышала, что клоуны бывают разные – грустные и веселые. Он к каким относился? К грустным, небось, если жизнь такую прожил.

- Мне откуда знать. И тебе не надо, не забивай голову всякой ерундой. Шут он и есть шут.

- Твоя правда, Шур. А деньги попросту не трать, по новостям объявили повышение цен на продукты и коммунальные услуги с сентября.

- Эх, шут его знает, что творится. Тьфу, привязалось теперь ко мне это слово - шут. Даже клоуны, и те, как мухи, дохнут. Тяжелые пришли времена.

А. Ш., 2012