Донос

               
Зимой 1948 года в нашей коммунальной квартире произошли кардинальные изменения. Совершенно неожиданно умер сосед по кухне, дед Кузьма. Дедушка был знатный. Служил ещё при царе. И даже не при Николае II, а ещё до него – при Александре III Александровиче.

Роста Кузьма был где-то за 180 и сложения богатырского. Не зря служил в гренадёрах. До самой смерти носил шикарные усы – привилегию этих элитных солдат русской армии. На здоровье вроде бы никогда не жаловался. А тут вот вдруг взял да и помер в одночасье.

Дед Кузьма обладал ещё одним необычным качеством. Он невероятно быстро читал. Всё то, что я приносил из библиотеки он «проглатывал» намного раньше меня. Но больше всего удивляла его поза во время чтения. Делал он это исключительно стоя, облокотившись на стол.

Бывало странно и удивительно наблюдать, как Кузьма часами простаивает над книгой в такой согбенной позе. На предложение присесть всегда следовал ответ, что стоя он отдыхает, так как целыми днями сидит за сапожным верстаком.

Мне порой казалось, что дедушка просто листает книгу, так быстро он читал. Однажды я даже провёл эксперимент. Попросил его пересказать прочитанное, и убедился, что Кузьма Лукин действительно читает. К тому же многое запоминает.

Но, пожалуй, самое непостижимое заключалось в том, что этот замечательный старик никогда нигде не учился. Писать практически не умел. И за всю свою долгую жизнь, кроме подписей на официальных бумагах, ничего не написал.

Со своей супругой бабой Варварой они прожили более полувека. Бабушка была под стать былому гренадёру. Правда, помоложе. Погоревала она с годик, а потом взяла и куда-то съехала, а их небольшую комнату заняла еврейская семья Шуриных. Это у них фамилия такая была.
 
Данное обстоятельство поначалу нас обрадовало. Однако, как оказалось впоследствии, радовались мы зря. Но об этом чуть позже. Семья новосёлов состояла из четырёх человек. Супруги: Израиль Моисеевич и Любовь Марковна  и два их сына: Семён и Фима. Сема был на  два года старше меня, а Фима на три года младше. Ну а мне тогда было девять лет.

Они приехали из Саратова. Там, в эвакуации, Шурины провели все военные годы. И ещё пару лет. Дядю Изю по состоянию здоровья в своё время признали непригодным к воинской службе. По этой причине  участия в боевых действиях он не принимал. Как, впрочем, и ни в каких других тоже. На фронте наш новый сосед никогда не был. Этот факт его биографии не то чтобы скрывался Шуриными, но как-то стыдливо замалчивался.

 По профессии новый сосед оказался папиным коллегой. То бишь портным, но очень невысокой квалификации. Естественно, сам он так не считал. Дядя  Изя  устроился  на  работу  в  какую-то захудалую швейную мастерскую по ремонту одежды. Зарабатывал он там немного, и постоянно приставал к отцу с просьбой помочь найти что-либо получше.

Папа к этому времени уже работал в недавно открывшемся в Минске доме моделей. В должности начальника лекальной лаборатории. Дом моделей размещался тогда в трёхэтажном здании рядом с домом правительства. Папина лаборатория находилась во дворе в небольшом деревянном флигельке.

Я частенько бывал там, особенно во время летних каникул. Мама поручала мне доставку обеда. Это поручения исполнял с большим удовольствием. И не только потому, что любил отца. Не знаю, насколько это было оправдано с педагогической точки зрения, но мама всегда старалась поощрить, по большей части финансово, любой мой положительный труд.


За доставку обеда мне полагалось мороженое и на билет в кино. Кинотеатр «Первый» находился рядом. Вручив отцу обед, я бежал покупать билет на ближайший сеанс. После кино мы вместе на трамвае или автобусе ехали домой.
   
Соседу Шурину почему-то очень хотелось попасть именно в дом моделей, хотя, платили там, как и везде, совсем немного. Устроить тогда еврея на работу было далеко непросто. Как раз в это время по стране Советов катилась мутная волна жесточайшего антисемитизма. Коммунистическое руководство по-фарисейски  обозвала эту кампанию «Борьбой с безродными космополитами».

Тем не менее отцу удалось пристроить коллегу к себе в лабораторию. Как потом оказалось, на свою же голову. Голубая мечта Израиль Моисеевича, наконец-то, сбылась. Он стал работать в доме моделей. А вот у отца через какое-то время начались неприятности.

Портным Изя оказался некудышим. О лекальном деле не имел ни малейшего представления. Но самое печальное состояло в том, что он совершенно не поддавался обучению. Отец это очень быстро понял, и стал по возможности поручать коллеге несложную второстепенную работу.
 
Способности дядя Изя имел самые, что ни наесть, заурядные. Зато чувство зависти и амбиции было развиты чрезвычайно. К тому же его супруга, тётя Люба, периодически их подогревала. Это была энергичная женщина с весьма коварным, если не сказать, подлым характером. Она-то и настраивала своего мужа против отца.

По её мнению именно он являлся источником Изиных бед. Вообще-то, никаких особенных бед не было. Просто начальство достаточно объективно оценивало потенциал нашего соседа. Даже свирепствовавший в то время антисемитизм, думаю, был не причём.

Повысить Изе зарплату, или продвинуть его отец при всём своём желании не мог. Да и двигать было некуда. Отец сам никуда не двигался. Кстати сказать, получал папа не намного больше Изи, и всё-таки вызывал у него зависть.

Имелся ещё один нюанс, негативно влиявший на наши взаимоотношения с Шуриными. Мать постоянно болела. Мой старший брат учился, как и я, в школе, а мизерной зарплаты отца катастрофически не хватало. И тут хочу заметить, что отец был не только завлабом, но  и отличным дамским мастером.

Домой папа возвращался поздно. Ужинал, и сразу принимался за шитьё. Приходилось постоянно выполнять частные заказы. Причем работать надо было очень осторожно. Финансовые инспекторы частенько совершали набеги, выискивая нарушителей закона.
 
Дело в том, что к этому времени коммунистическая партия практически полностью искоренила в стране частное предпринимательство. Официальные, так называемые кустари-одиночки, ещё встречались, но крайне редко. Частная инициатива ушла в глубокое подполье.

 Формально в СССР в те годы существовал закон, разрешавший частный бизнес, т.е. работу на дому. Для этого требовалось получить в соответствующих государственных инстанциях патент, или иначе, лицензию.

Внешне такое требование выглядело логично. Казуистика заключалась в абсурдно огромном налоге, которым обкладывали обладателя патента. Ему не оставляли никаких шансов получить хоть какую-либо прибыль.
 
Цель налога была явно политической. Советская власть стремилась уничтожить остатки частной инициативы, которая ещё кое-где теплилась. И всё-таки многие портные продолжали шить на дому. Основная работа не позволяла достойно жить. А порой и просто прокормить семью. Ну а уличённому в «подпольном» шитье, грозил штраф в размере всё того же абсурдного налога.

Дед Кузьма и бабка Варвара, конечно, знали о незаконной деятельности отца. В коммунальной квартире такой факт не скроешь. Однако Кузьма был сапожником, и тачал сапоги на продажу тоже без всякой лицензии, Так что у нас, можно сказать, существовала «круговая порука».

Кроме того, происходил естественный взаимовыгодный обмен услугами. Отец что-то шил для стариков, а дед Кузьма чинил нашу обувь. Таким образом, обе стороны были довольны. Но, главное, создавалась атмосфера относительной безопасности.

С появлением Шуриных всё кардинально изменилось. Вскоре у них стали проявляться явные признаки зависти. Поясню. Составы семей у нас были одинаковыми. Чего по известной причине нельзя было сказать о  материальном достатке. Питались мы лучше. Одевались нарядней. Имелся даже велосипед. Очень редка в те годы штука.

Тётя Люба считала своего правоверного мастером нисколько не хуже отца. Но клиентов у него не было. Это обстоятельство Шуриных нервировало чрезвычайно. Конечно, открыто винить отца в том, что к Изе клиенты не идут соседи не могли. Им оставалось только завидовать. И они всецело отдались этому разрушительному чувству. 

Чтобы как-то смягчить обстановку в нашей коммунальной квартире, папа однажды устроил Изе небольшой заказ. Однако сосед его «запорол». Исправить вещь отцу не удалось. Пришлось с извинениями вернуть заказчику деньги за испорченный материал.

 Шурины оказались в стороне. Мало того, что деньги заплатил отец, так тётя Люба ещё вдобавок предъявила ему претензии. Она заявила, что папа пошёл на поводу у капризного заказчика, и своим исправлением загубил хорошо сработанную Изей вещь.

Следуя её логике все финансовые расходы по ублажению чужих капризов, естественно, их не касались. После этого случая заказов соседу отец уже не предлагал, и наши отношения накалились ещё больше.

Зная каверзный характер соседей, не сложно было предположить, что такой конфуз без реакции она не оставит. Обязательно сотворит для нас какую-нибудь пакость. Родители забеспокоились. Папа даже на какое-то время прекратил шить, и правильно сделал. Какой-то его знакомый, работавший в райисполкоме, сообщил, что в финотдел поступила на отца жалоба и возможна проверка.
 
В те времена, доносы, как правило, были анонимными. Шурины в этом плане не оказались оригинальными. Однако для нас вычислить автора жалобы было делом совсем несложным. И всё-таки родители ничего не сказали Шуриным, дабы не усугублять и без того непростую обстановку в нашей коммуналке.

К большому сожалению, донос в финотдел оказался не последней и, что печальнее, не самой серьёзной подлостью Шуриных. То, что они совершили позднее, могло закончиться большой трагедией для нашей семьи. Как это не банально звучит нас, действительно, спасло чудо. И как ни странно, помог большой партийный деятель. Встречались иногда в те времена и такие.

Однако, всё по порядку. Эта история началась ещё до того, как у нас поселилась семья Шуриных. В 1947 году через международную организацию «Красный Крест» нас нашли мамины американские родственники. У неё в Америке обнаружилась большая родня: три тётки и дядя, а в добавок куча двоюродных братьев и сестёр.
 
Нам передали адрес одной из тёток, жившей в Нью-Йорке. Мама начала переписываться с ней на идиш. Насколько я помню, писали нам две мамины тёти. Это были далеко уже немолодые люди, никогда не видевшие маму. Тем не менее, питали к ней, да и ко всем нам, как я теперь понимаю, весьма тёплые родственные чувства.
 
Мама писала бодрые письма, содержавшие только сухую информацию на сугубо нейтральные бытовые темы. Родители хорошо понимали, что переписка может подвергаться проверке. И всё-таки американские родственники имели более или менее объективное представление о советской действительности.

Вероятно, по этой причине несколько раз присылали нам продуктовые посылки. Банки с мясной тушёнкой, солёными орешками, большие плитки шоколада и, конечно же, мятную жевательную резинку. В СССР её  не производили. Она считалась вредной. Причём не только с медицинской, но и почему-то и с идеологической точки зрения тоже.

Иногда в посылках попадались весьма странные предметы, как, например, завёрнутый в бумагу кусок кирпича. Похоже, при досмотре кто-то изъял, а если точнее, то украл понравившийся продукт, и компенсировал его вес кирпичом. Со стороны воров то была явная перестраховка. На почте мать получала посылки без всякого взвешивания. Ну, а о жалобе, разумеется, не могло быть и речи.

Несмотря на жёсткую конспирацию, которую мы тщательно блюли, Шурины всё-таки узнали о наших связях с американскими родственниками. У них появился предмет опасного шантажа. Родители всё же надеялись, что соседи не решатся на подлость такого масштаба. Но как потом оказалось, они глубоко заблуждались.

Изю, в конце-концов, из дома моделей выперли. Отец, бесспорно, понимал, что этот факт вызовет очень нехорошую реакцию у нас в квартире, но поделать  уже ничего не мог. Да и, откровенно говоря, не хотел. Реакция соседа на любое нежелательное с его точки зрения действие всегда была опасна своей непредсказуемой глупостью. Папа искренне желал побыстрей от него избавиться. Хотя бы на работе.

Шурины, естественно, во всём обвинили отца. На нашей маленькой коммунальной кухоньке вскоре произошла, выражаясь современным языком, достаточно бурная, словесная разборка. Прозвучали угрозы. В этот раз родители перепугались не на шутку.

Мне тогда было чуть больше десяти лет, но я хорошо помню ту гнетущую атмосферу, которая воцарилась в нашей семье. Мы и раньше у себя в комнате старались всегда разговаривать в полголоса, а после спора с соседями и вовсе перешли на шепоток. Отец отказался от всех заказов. Шить прекратил совсем. Настроение у родителей было подавленным. Оно, конечно, передавалось и нам с братом.

Спустя какое-то время сосед нашёл работу. Страсти как будто поутихли. Родители с облегчением  вздохнули, решив, что  всё позади. Прошло примерно полгода. Мы уже стали забыть об этом происшествии, как вдруг отца, совершено неожиданно, вызвали в партком дома моделей. Там ему сообщили, что имеется информация о его родственных связях с заграницей, которые он скрывает от партии.

В те страшные времена сталинских репрессий такое обвинение грозило очень большими неприятностями. Родители буквально находились в панике. Мать сожгла все письма и фотографии, полученные из Америки. Не сохранила даже адреса родственников, о чём впоследствии очень жалела. К счастью, в доме моделей к отцу отнеслись достаточно милосердно. Ему объявили строгий выговор по партийной линии, и даже оставили в должности начальника лаборатории.

Но тревожная жизнь на этом не закончилась. Решение парткома окончательно утверждалось в городском комитете партии. Первым секретарём минского горкома в те годы был Кирилл Трофимович Мазуров, ставший в брежневские времена первым заместителем председателя Совмина СССР. Он-то по большому счёту и спас отца от тюрьмы.
 
У отца к тому времени уже имелся вполне приличный гражданский костюм. Но в кабинете Мазурова он появился в старой армейской гимнастёрке, надев все свои боевые награды. Не уверен, что именно это обстоятельство повлияло на решение секретаря. Однако как бы там не было, после короткой беседы Кирилл Трофимович  пообещал дело в компетентные органы не передавать. Правда, партбилет приказал положить на стол.
 
Из партии отца таки вышибли. Тем не менее, о Мазурове папа до конца жизни отзывался с большим уважением и благодарностью. Оно и понятно. По такому обвинению «самый справедливый в мире советский суд» запросто мог влепить не один  год тюрьмы. Тогда сажали людей даже за неудачный анекдот. Нередко и вовсе без всяких поводов и причин. Достаточно было одного анонимного доноса.

Впрочем, исключение из партии практически никак не отразилось на дальнейшей папиной карьере. Да и на жизни нашей семьи тоже. Из дома моделей отцу пришлось уйти, но не из-за того, что там возникли проблемы, а по причине маленькой зарплаты.

 После XX съезда КПСС коммунисты опять отца малость перепугали. Вызвали в какой-то комитет. Но там вдруг обрадовали. Сообщили, что в 1948 году произошла роковая ошибка. Разумеется, ошиблась не партия, а какой-то там её чиновник.

Сама же партия, как папе доходчиво объяснили по своей природе ошибаться вообще не могла. Более того, она захотела исправить ошибку нерадивого её члена. Короче, папе предложили восстановиться в родной для номенклатуры коммунистической партии.

Но предложили как-то до обидного неприлично. Потребовала у отца предварительно уплатить партийные взносы за 9 лет, в течение которых он почему-то выпал из ей сплочённых рядов. Можно сказать и по-другому.

Членство в партии отцу предложили выкупить. Не помню уж, по какой цене. Он вполголоса попытался, было, возразить: мол, если не виноват, так зачем же платить? Но вопрос партийного функционера врасплох не застал. Тот сходу ответил. Как ни странно, по-еврейски.

Не в том, конечно, смысле, что на еврейском языке, а по стилю, т.е. вопросом на вопрос. Причём вопрос задал ехидный. Спросил: "Дорогой товарищ, ты ж не желаешь потерять 25 лет такого драгоценного партийного стажа?" А в добавок ещё и пристыдил. Сказал вроде того, что пока ты тут прохлаждался на свободе, подлинные коммунисты за тебя строили коммунизм в ГУЛАГе.

И после этого ты жалеешь для партии пару сотен рублей?! Ты ж хороший портной, наколупаешь иголкой себе ещё много рублей. В конце беседы бравый фукционер предложил отцу крепко подумать. Что было ответить перепуганному отцу. Он, разумеется, подумать согласился, и с огромным облегчением покинул опасный кабинет.

Говорят, нельзя вступить два раза в одну и туже воду текущей реки. Не проверял, но готов согласиться. Однако судьба предоставила моему отцу не менее уникальную возможность - вступить второй раз в одну и ту же партию.
 
Как хорошо известно, их тогда, да и потом тоже, было всего-то одна. Тем не менее всё население страны Советов партией было охвачено, так в СССР существовал  какой-то мифический «блок коммунистов и беспартийных».

Так что вступить в партию второй раз было не проще, чем решить вышеуказанную проблему. И всё-таки это только теперь очевидно, что вступить второй раз в партию, пожалуй, тоже самое, что дважды наступить на одну и туже, пардон, кучу дерьма. Или сродни случаю, когда растяпа второй раз наступает на те же грабли. Но в те годы проигнорировать высокое предложение товарища из Комиссии было не так-то просто. Отец долго ходил под "впечатлением".

Впрочем, и в тот раз обошлось без последствий. Больше папе партийные вопросы уже никто не задавал. Но главное - на эту тему предложений никогда уже больше не поступало. Он так и перешёл в мир иной в странном политическом статусе – беспартийным, восстановленным в партийных правах, которыми так ни разу и не воспользовался.

Только спустя много лет отцу удалось увидеть тот донос, который чуть было не исковеркал всю нашу жизнь. Что тут скажешь? Казалось бы единоверец, коллега по профессии. В конце концов, сосед по квартире. И в тоже время подлый доносчик, калечащий судьбу ближнего только из-за  гаденького чувства  зависти к чужому успеху.

 Трудно объяснить психологию поступков четы Шуриных с точки зрения нормальной логики человека, живущего в современном демократическом обществе. Бесспорно, они стали жертвой уродливой идеологии, господствующей тогда в Советском Союзе.

Донос, а точнее злобный навет, в те времена не являлся поступком позорным, не достойным приличного человека. Скорее наоборот, свидетельствовал о лояльности по отношению к властям.

Этот мерзкий акт был возведен официальной пропагандой в ранг государственной политики, позволявшей держать народ в жёсткой узде страха. Но осознание данного факта никак не оправдывало подлое поведение этих людей и уж, конечно, не облегчало страдания потерпевших.
 
От каждого – по способностям, каждому – по труду, так звучал главный лозунг социализма, якобы построенного в СССР. В реальной жизни выполнялась только первая часть лозунга. Государство действительно старалось брать от каждого по его способностям, а вот платило трудовому народу практически поровну.

Потому-то основная масса населения жила небогато, но зато одинаково. В этой уравниловке и заключалась суть советской социально-экономической политики. Способным, энергичным людям порой удавалось приподняться над сереньким окружением и зажить получше, но это тут же вызывало зависть окружающих.

Порядочного человека кроме всего прочего отличает от пройдохи только одно, но чрезвычайно важное, по моему мнению, качество. Такой человек всегда воспринимает все свои беды и несчастья как следствие собственной некомпетентности, нерасторопности и прочих личных грехов. И такое поведение, вне всякого сомнения, является наиболее конструктивным.

Шурины не хотели или не могли воспринимать свои жизненные неудачи, как результат собственной бездарности и инертности. Это означало бы обвинить самих себя. Гораздо удобней и проще, было видеть причину в кознях моего отца. Отсюда зависть и низменное желание хоть как-то навредить тому, у кого жизнь сложилась получше.

Смею предположить, что эти ничтожные людишки воспринимали свои подлости, как определенного рода моральную компенсацию за отсутствие жизненных успехов и, вероятно, получали от этого некое удовольствие. Но самое печальное состояло в том, что немало людей тогда никакой патологии в таком поведении не видели.

Всевышний иногда карает детей за подлые деяния родителей. С семьёй Шуриных произошло нечто подобное. Не знаю, что ещё сотворили супруги, но кара, по-моему, была слишком суровой. Их старший сын Семён утонул в возрасте семнадцати лет, а младший - Ефим почти сразу после окончания школы угодил в тюрьму на длительный срок за участие в грабеже.