Вовка Шубин

Ибо даже погибшее, но уцелевшее в памяти – не мертво.
Лев Гумилёв

С Вовкой Шубиным мы проработали почти весь сезон вдвоём; а сезон вдвоём в лесу - это что-то да значит. Вот он, Вовка:

С веслом стоит у лодки, а на лодке лежит Жанка, Умная(!) студентка.
А Вовка - чо? Вовка вырос в деревне Турдеевке под Архангельском, там у них была судоразборка, а выше по течению Двины - Архбум, и там, и там ртуть, а кроме - и диоксины, и чёрт знает что ещё, потому у Вовки молочные четыре зуба снизу спереди как выпали, так больше и не выросли. А вставить он их не мог, потому что в городе ему было не до того.
Фото это на второй год, на Кепиной, а в первый мы с ним сплавлялись по Пачуге и Светлой.
Речки там интересные. Район сложен известняками, которые на водоразделах перекрыты слоем суглинков. Ручьи текут, пока не промоют суглинки, а тогда уходят под землю, ибо карбонатные породы для воды проницаемы. Часть этой воды выходит в родниках, в бортах долин рек, сливается в протоки и впадает в реки, а часть так и идёт под землёй в море. Долины рек прямые, как по линейке прочерчены: видимо, заложены по разломам или по зонам трещиноватости. Там же, видимо, идёт и основной подземный сток,  и там, где свод между подземной и наземной рекой обрушился, тянутся узкие озёра глубиной метров сорок. Вода в реках и озёрах до того чиста, что на глубине двенадцати метров я видел поплавки сетки. Когда плывёшь по озеру, дух захватывает: ты висишь над бездной. А сверху, с борта долины или с вертолёта озёра малахитового цвета.

Красивая речка Светлая, только один в ней минус: рыбы почему-то нет вообще, даже мальков. А кушать хотелось. Мы уже дней десять как сидели на одних кашах: день - рис с тушёнкой, другой - гречка с тушёнкой, третий - перловка с тушёнкой, а четвёртый - манка просто так. В туалет ходили - как зубную пасту выдавливали. После манки вообще никак. Продукты мы не заказывали, потому что заканчивали участок и удобнее было заказать их на новый участок, при переброске.
Так что, когда пришло время сплавляться на новый лагерь, я решил сделать сплав подлиннее, но стать лагерем там, где в реке водились здоровенные хариусы.
Скатившись в Пачугу, мы проплыли вдоль болота, что тянулось по левому берегу, и перед прижимом, где слева к реке подходил холм, поднялись метров сто по протоке и разбили лагерь у подножья холма. Протока эта собиралась из родников под бортом долины, и была не маленькая: метра два в глубину и шириной метра четыре. Вода в ней была ледяная, и по ночам от неё так тянуло холодом, что мы в палатке мёрзли - это летом!
На следующий день мы, естественно, устроили выходной и поплыли ловит рыбу. В чистой воде, в ямах, распустив сиреневые спинные плавники, стояли красавцы-хариусы, их можно было пересчитать. Но клевать они не собирались. Мы испробовали всё, что только могли придумать: бесполезно. Только на одну мою маленькую блесну-вертушку с красными пятнышками они хоть как-то реагировали: стоило ей опуститься в воду, как из глубины поднимался хариус; он всплывал, как подводная лодка, не шевеля плавниками, потом бил по блесне носом и уходил на глубину.
Что делать? Ставить сетку - здесь неудобно, да и результат: попадутся один-два за сутки, и всё.
Но, в конце концов, кто из нас умнее?! Я должен их поймать.
Тогда только появились "экранчики" - это такие мини-сеточки примерно метр на метр размером, не из ниток, а  из лески. У меня была прошлогодняя леска 0.3, и я в свободное время уже вывязал приличный кусок. Мы вернулись домой, и я уселся в палатке довязывать экран. Шубин ходит и бурчит:

- Опять Кубраков какую-то афёру затевает.

Он у меня - конструктивная оппозиция. Когда-то Вовка был участковым под Архангельском. Об ту пору там на стройке работали болгары, и наши дамы, привлечённые их носами с горбинкой, слишком часто стали посещать их общагу. И вот однажды ночью милиция устроила облаву. Девки сыпались из окон, но вокруг стояло оцепление. Шубин за общагой задержал миловидную женщину. Она плакала. Потом сказала:
- Вот так по глупости сломала себе жизнь. Муж - офицер, месяц как в командировке...
- Иди уж!
Баба драпанула в темноту.
А кончилась его карьера так. У него был приятель. Однажды тот пришёл к своему деду, попросил у него дрель. Дед говорит:
- Иди, возьми в диване.
Внучек открыл диван и обнаружил там, кроме дрели, пять тысяч рублей в газетке. С этими деньгами он пришёл к Вовке:
- Я у деда деньги нашёл. Давай вместе пропьём! Мне - три, тебе - две.
Деньги они пропили. А тут и дед обнаружил пропажу и заявил на внучка. Вовке на суде надо было всего-то сказать, что он не знал, что друг у деда деньги украл, однако он сознался и отбарабанил три года на зоне.

Экранчик я довязал часа за два; получился квадрат стороной метр двадцать; сверху и снизу я закрепил его на два прута. На верхний прут надел два поплавка от сетки и привязал за середину  длинным капроновым шнуром, а снизу привязал к углам два мешочка с камнями. Снасть готова!
Мы выгребаем на реку; Шуба бурчит. Походим потихоньку к ближней яме, где стоят хариуза. Вовка придерживает лодку за куст, а я опускаю экранчик так, чтоб он перегородил яму и закрепляю его шнуром за ветку куста над берегом. Потом мы тихо отваливаем, я говорю Вовке, чтоб грёб вверх. Зайдя под другим берегом метров на десять выше ямы, мы разворачиваемся, и с воплями и ударами вёсел несёмся на яму. Хариуза шарахаются вниз, но два торчат в сети. Я быстро поднимаю экранчик, вытряхиваю рыбины в лодку и опускаю экранчик назад. Тут мы опять отходим к другому берегу и идём вниз, а потом гоним стаю вверх, и так - пока все семь рыбин не лежат на дне лодки. Потом мы сплавляемся к следующей яме и повторяем.
Вечером на печке, на здоровенном противне, который мы прихватили на избе по дороге, у нас жарятся шесть полуметровых хариусов. Морды у нас довольные, как у кота в тот момент, когда сметану он уже сожрал, но его ещё не выдрали.

Занимались мы пятидесятитысячной съёмкой. Сие означает, что по результатам работ мы построим комплект геологических карт масштаба 1:50000. И что на каждый сантиметр карты, то есть через каждые полкилометра, у нас должна быть точка наблюдения. И расхожий стереотип о геологе, который идёт в дальние маршруты с рюкзаком и молотком, здесь не годится. Нормальный маршрут на "пятидесятке" составлял шесть-семь километров. По тяжёлой архангельской тайге это часа два-три хода. А остальное время? Ну, не считая, что в маршруте ты не просто идёшь, а привязываешься по карте и аэрофотоснимку, наносишь на них точки, держишь азимут и считаешь шаги, да ещё и непрерывно вертишь головой, как лётчик-истребитель в бою - наблюдаешь за рельефом, растительностью, высматриваешь обнажения пород, основная работа приходилась на точки наблюдения. На каждой - а это двенадцать-пятнадцать точек, - надо выкопать шурф или расчистку, опробовать, зарисовать, описать.
Хорошо, когда с утра тебя не будит будильник, нет нужды бежать к 8.00 на работу. С утра я не люблю суетиться. Встаём, Володя разводит костёр, кашеварит, я смотрю карту, снимки, намечаю маршрут. На карту надо смотреть при каждой возможности; это окупится. Поели, навьючиваемся в маршрут. Болотные сапоги, зелёная куртка и брюки - наша постоянная одежда. Кто бы объяснил, почему у нашей спецодежды мотня брюк всегда была между колен, и чтоб в них ходить, приходилось их два раза обматывать вокруг ремня. Ну почему нельзя было их шить по нормальной выкройке?
На ремне у меня висит нож,  вешаю на пояс патронташ, потом - полевую сумку. Не люблю носить её на плече - мешает, падает, а так - висит сзади. В сумке, кроме карт, снимков и полевой книжки - компас, этикетки для проб, карандаши, ветровые спички (НЗ), на них намотана удочка, капельница из-под нафтизина с соляной кислотой - капать на камни, пузырёк Дэты. У нормального геолога к карандашу всегда привязана на нитке резинка. Потому что в инструкции записано: в документации запрещается стирать записи, только зачёркивать. Такие инструкции сочиняют мизантропы, априори уверенные, что средь геологов - одни мерзавцы.
На плече ружьё, в руке - геологический молоток с длинной ручкой. Ручку молотку я делаю сам, длиной 75 см, размеченную через пять сантиметров.
Володя собирает в рюкзак наш обед: банку тушёнки, пол булки хлеба, в котелке из консервной банки из-под компота - сахар и чай в мешочках для проб. Бутылки под пробы воды, мешочки под пробы грунта. Из рюкзака торчит ручка лопаты. Лопата у нас собственной конструкции: у совковой отрезаем углы, как у штыковой, ей хорошо и копать, и выбрасывать землю, и укороченная ручка - чтоб не цепляться за деревья и удобнее было в шурфе развернуться.
Вообще, инструмент у нас ещё тот. На весь Союз выпускался один вид топоров - "плотницкие". Ни колоть, ни рубить ими не удобно, а пила - знаменитая двуручная, прозванная "дружба-два"; чтоб она пилила, её ещё надо заточить и развести. Ножовки тоже шваль, лучковых вовсе нет. Шубин виртуоз: насобачился пилить двуручкой в одиночку, и на моё предложение напилить дров вдвоём неизменно отвечает:
- Ты своими картами занимайся!
Ходили мы оба хорошо, но Вовка умел быстро копать: это только кажется, что копать - дурацкая работа, это тоже надо уметь. Идём по долине, борта крутые, вверх лезешь - за деревья хватаешься. На точке я осматриваю склон: нам надо вскрыть коренные породы; сверху они покрыты чехлом рыхлых отложений. Этот чехол сползает со склона не весь сразу, а участками, "скибками", поэтому где-то его может быть метра два, а где-то и двадцать сантиметров. Я выбираю так, чтобы копать поменьше. Пока Володя копает, я начинаю писать: привязка, описание рельефа по ходу и на точке; за это время он уже что-то вырыл, и я начинаю зарисовку и описание канавы. Когда он заканчивает копать, и у меня почти всё готово, оставалось только отобрать и записать пробы. А если надо, уже и чаёк поспевал. Так что наш дуэт молодых обставлял не числом, а уменьем.

Работы с этого лагеря не больше, чем на неделю, и будем перебрасываться на Падун. Где делать площадку для вертолёта? По нашу сторону протоки места маловато:  рядом залесённый холм, а если с той стороны - её ведь не перейдёшь, придётся оставлять лодку, в последний момент перевозить на ней палатку и всё, что обычно убираем только при подлёте вертолёта, а потом лодку спускать и тащить? Я решил площадку сделать с нашей стороны. Втыкаю белые флажки на болоте, рядом складываем вещи. Вертолёт может нормально сесть на болоте за протокой, а потом над землёй в режиме воздушной подушки подлететь к нам. Раз мы так ехали на нём, как на трамвае, чуть не километр. Плохо я думал о наших асах.
Дня через три из-за леса, со стороны базы выныривает Ми-2. "Двойка" проскакивает чуть вперёд, разворачивается на месте. Накреняется вперёд и влево и сухим листом падает на площадку. Из вертолёта выскакивает человек с вещами.
Прилетел Костя - плотный, как большинство лётчиков,  лысоватый мужик лет за сорок. Взлетать ему против ветра надо в сторону холма - слишком близко, не наберёт высоты. Болото продолжается за холмом по другую сторону реки, но вдоль русла - полоса высоких деревьев. И тут Костя выдаёт. Вертушка опускает морду к земле, и, чуть не цепляясь за ерник, разгоняется в сторону реки; она несётся прямо на деревья, но скорости для взлёта всё равно мало. Прямо перед деревьями Костя дёргает штурвал на себя, вертолёт подпрыгивает, перескакивает через деревья и опускается, но уже за рекой, и разгоняется над болотом.
К нам прилетел Володя. Первое, что он нам сказал - в вертолёте, кроме него, сидела Томка из бухгалтерии, летала на базу выдавать зарплату. Когда Костя спикировал, она так заверещала - точно, обоссалась!
- Ничего, - говорю, - если при посадке не обоссалась, так при взлёте обосралась точно.

Раз полетел я с этими орлами, ещё на Ми-4, забирать вещи, оставленные на лагере - не смогли всё увезти одним рейсом. Погода была хорошая, ветер попутный, они забрались наверно на километр вместо обычных пятиста метров. Летим; лагерь уже близко, а высота большая. Ну, думаю, сейчас как начнут круги накручивать, пока высоту сбросят. Если человек после полутора месяцев в тайге накануне вылетел в деревню и отметил это событие питьевым спиртом, ему лишние маневры вертолёта противопоказаны. Смотрю в окошко на лагерь; и тут - тишина! То есть мотор заглох, и только свист ветра. Я в невесомости, вертолёт сыпется вниз! Дух захватило, пальцы вцепились в край сиденья. Последняя надежда - на авторотацию. То есть вертолёт может от потока воздуха раскрутить винт и немного спланировать. И в сотне метров над землёй мотор вдруг опять застучал, и вертолёт плавно приземлился. Это они высоту так сбрасывали.
А на обратном пути - ветер встречный, и сначала они неслись над самыми болотами, подпрыгивая над лесом так, что я инстинктивно поджимал ноги, чтоб не задеть верхушки деревьев, а потом, когда долетели до верховьев реки, что текла к нашей деревне, они спустились в её долину, ниже бортов, чтоб не задевал ветер, и помчались.

К нам прилетел Володя из спецпартии. Сказано в писании: Не сотвори себе куратора!
А шо делать?! Их не мы сотворяли, а министерство. Стоило какую-нибудь контору, например геохимиков, сделать кураторами, как они тут же объявляли, что их метод поисков - единственно верный, и заставляли всех применять его в жутких количествах и даже там, где его заведомо не надо. Вот и спецпартия - радиоактивщики.  В наших краях урана быть не могло по определению, поэтому они который год вели загадочные работы на самой сёмужной речке, по осени привозили по баулу сёмги, а нас всех заставляли ходить с радиометрами. А то что они проверять будут? Володя наш старый приятель; пока сёмга не идёт на нерест, залетел в нашу партию хариуса половить, а заодно нас проверить, а начальник его к нам подкинул. Так что в этот вечер мы трясли хариузов из экранчика втроём.
Перед отлётом Володя тоскливо спросил:
- У вас хоть радиометр есть?
- А как же! Нам без него никак. Мы на его ящике лепёшки раскатываем!

В день отлёта весь бутор, кроме палатки и спальников, лежит на площадке под брезентом, придавленный грузом, чтоб не раскидало струёй воздуха от винта. Одним рейсом нам на двойке не улететь, первым рейсом лечу я, чтоб показать место, Вовка прилетит вторым с остальным барахлом. "Двойка" зависает над площадкой, мы идём, пригибаясь, под ветром; сзади заходить нельзя: там хвостовой винт. У Ка-26 ещё смешнее: спереди винт вращается низко, можно стать на голову короче, если подойдёшь,  а сзади натянуты антенны, надо не въехать в них лицом.
Мы набиваем задний отсек по заглушки, я сажусь рядом с пилотом. Лётчики здесь летают по одному, и правое место свободно. Пилот приподнимает машину и вновь садится: показывает, перегруз. Шубин открывает задний отсек, выкидывает то, что с краю: баул с инструментами и пару ящиков, и мы взлетаем.
Место на Падуне выбрано заранее, по карте и снимкам. Садимся на широкой пойме правого берега, метрах в ста - пологий борт долины. Я выкидываю вещи, вертолёт разгоняется и уходит на юг. После суеты и рёва двигателей настаёт тишина. Первые комары с тонким писком подтягиваются на обед.
Мне посылка из дома: большой арбуз, на котором жена вырезала мою фамилию, в крафт-мешке - свежие огурцы и лампа "летучая мышь". "Летучая мышь" гораздо удобнее тех керосинок, которые нам дают со склада: устойчива, можно держать за ручку или подвесить, стекло толстое... но увы! Какая-то плесень придавила её, и теперь огурцы перемешаны с битым стеклом. А пока я лежу на брезенте и читаю письмо.
Вертолёта всё нет; я иду осматривать окрестности, выбрать место для палатки. На взгорке обнаруживается лагерь геофизиков. Что геофизиков - я определяю по натянутым на остовах палаток и деревьях проводам и брошенных батареях. Прошёл с пол километра по речке. Через заводь тоже натянут провод - это они перетягивали по нему сетку, чтоб не ставить её каждый раз. На всём пути обнаружил одного зашуганного хариуза. Я его ловить не буду, я не садист.
А Вовки нет и нет. Так, продукты у меня есть, палатка и спальник у меня. Но инструмент в последний момент выкинули, ставить лагерь я не могу. А вот Вовка остался с кастрюлей недоеденного борща, без палатки и без спальника - если сегодня не заберут, ночью туго ему придётся. Рация у меня, но большая антенна - тоже в том бауле. К дневной связи отвязал проволоку в старом лагере, прицепил как надо.
- Максимыч, - ору, - вы не забыли, человек у меня на Пачуге?!
- Не боись, - отвечает, - в конце дня привезём!
Знаю я эти шутки. Где-то что-то случись, и будешь ждать дня три. Но в пятом часу слышу знакомый рёв. Летит!
Падун он петляет, как собачья песня, и весь в завалах: упавшие подмытые деревья часто перегораживают русло. Когда приходит время сплавляться, пытаемся выйти пораньше, но от лагеря до речки далеко, и грузимся мы чуть не до обеда. Выплываем, гребёмся с пол часа, и с очередной петли видим свой лагерь. Надо было стаскать вещи сюда, чуть пониже. На песчаных косах следы маленьких лапок, похожи на кошачьи; это норка, но самого зверька не увидеть. В излучинах прямо над водой большие кусты красной смородины - кислицы, сплошь покрытые ягодами. Цепляешься ногами за какой-нибудь корень, одной рукой держишь веточку, а второй закидываешь в рот грозди красных ягод.
Конечно, по закону подлости часа в два начинает моросить. Что делать? Мокнуть, разумеется. Достаём свои медленно промокающие брезентовые плащи. Будь они непромокаемые, в них было бы невозможно работать: изнутри весь взмокнешь.
На завалах я за корму удерживаю Вовкину лодку перед бревном, а он двуручкой, часто под водой, пилит брёвна. У нас ещё есть ножовка, но ей бревно день пилить. В общем, получается, основное время мы не плывём, а пилим. Какая-то подлая ветка скидывает с лодки в воду пилу, и мы минут пятнадцать вылавливаем её вёслами. Хорошо, неглубоко.
А я ведь ещё и маршрут веду: описываю береговые и русловые обнажения пород, компасом замеряю их залегание, отбираю пробы. Под дождём. Грудью закрываю пикетажку и карту, ставлю на карте точки.  Где-то на пол пути в русле выходят красные песчаники венда: это докембрий, более 600млн лет. Ценная точка: в долине они не обнажаются. Вылавливаем со дна образцы, как могу, меряю элементы залегания.
Уже не то что смеркается, а и вовсе ни хрена не видно, а мы всё плывём, пилим, пилим, плывём. В впотьмах подсвечиваю фонариком на карту, компас, пытаюсь ориентироваться по изгибам реки. Надо доплыть до намеченного места - там единственное в округе болото, где сможет сесть вертолёт: надо отправить пробы. Время уже - часов двенадцать ночи. Кажется, вот оно: длинный прямик, слева - высокий борт, справа - терраса высотой метра три. Длинный ли? - я вижу не дальше десятка метров, но причаливаем, мокрые, усталые. Поддёргиваем носы лодок на берег, привязываем, выискиваем пятачок средь берёз и ёлок на террасе, чтоб поставить палатку. Мы рубим колья для каркаса, и из их веток я развожу костёр: невозможно ведь работать , когда в одной руке фонарик, тем более один на двоих.
Хорошо в тайге разводить костёр! Срезаешь кус бересты, выбираешь место, чтоб не в луже, ложишь его, а сверху - сухих тонких веточек; в любой дождь под ёлкой старые засохшие ветки остаются сухими. Поджигаешь бересту; она горит красноватым пламенем, чёрная копоть пахнет дёгтем. Это вам не бумага: от неё не остаётся золы и температура высокая. Затрещали тонкие веточки, и я подкидываю ветки потолще. Впрочем, не подкидываю - аккуратно ставлю шалашиком, закрывая от дождя своим телом. Главное, чтоб нагорели угли - тогда будет гореть всё! И вот мой пионерский костёр горит, а я начинаю ложить на него большие зелёные ветки от срубленных берёз. Ложить их надо средней частью на пламя, не разваливая костёр, и параллельно друг другу. Большие сучья и развилины - отрубать: сначала языки пламени поджигают вверху тонкие веточки; веточки сгорают, и тогда толстые ветви опускаются в самое пекло и полыхают. Разве что ливень затушит такой костёр.
В свете костра мы вбиваем два двухметровых кола для палатки. Они должны быть строго определённой высоты: выше - борта палатки не достанут до земли, ниже - палатка разойдётся вширь, и вход не будет закрываться. Поэтому мы вбиваем колья по метке. Метка - это я.  =(
Шубин подгоняет меня к колу, к моему росту добавляет ещё четверть - в самый раз! Потом прибиваем перекладину. Можно, конечно, и без неё, но мы ведь всё лето в лесу, и после работы нам надо отдыхать нормально. Растягиваем палатку на колышки - наш дом готов! Надо будет ещё положить два бревна вдоль боков палатки, прижав её края, а потом два - поперёк, одно в головах, второе - метрах в двух , ближе к двери. Мы с Вовкой хитрые: чтоб не рубить жерди на нары, возим с собой доски. Доски ложим по бокам, а посредине на колышках - стол. Но это - завтра, а сейчас мы кидаем доски на землю, сверху кошму и спальники, достаём кастрюлю с утрешними щами, хлебаем и забираемся в мешки.

Утром солнышко светит на брезент палатки сквозь листву берёз. Все кости крутит после сплава; неспеша выбираемся из спальников, готовим еду, обустраиваемся, разгружаем лодки, а в
голове одна мысль: там ли мы стали? Попробуй, сосчитай впотьмах петли на этой речке! Но виду не показываю: рабочий должен быть уверен, что его геолог ночью, впотьмах, с завязанными глазами - всегда придёт точно туда, куда надо. Наконец, ближе к обеду, прихватив топоры, выбираемся на болото. Точно! Однако несколько деревьев надо подрубить. Наш вертолёт садится и взлетает не так, как в американских фильмах: он хоть не едет по земле, но ему нужна площадка, чтоб разогнаться над землёй. Шуба заводит свою дежурную песню:
- Вот, эти вертолётчики, тут Ту-104 сядет, а им всё мало...
А оно мне надо - его подгонять? И я говорю:
- А ты представь, что мы завтра будем улетать с этой площадки!
- Да? - Шубин озабоченно оглядывается, - Пойду ещё вон ту ёлочку срублю!
Потом мы устраиваем баню. У нас вторая палатка-двухместка под склад и баню, тащим туда печку, наваливаем гальки и топим. Хорошо после бани! Особенно первые шесть месяцев.
Кстати, живём мы в четырёхместке; это у нас они так называются, а туристы нашу двухместку считают четырёхместкой. Вчетвером в ней можно лежать на одном боку и всем вместе переворачиваться.

На речке у нас соседи: утка с последним утёнком и ястреб-тетеревятник; он уже перетаскал весь её выводок и всё прицеливается схватить и последнего. Когда утки выплывают на чистую воду, он проносится над ними, но утка с громким кряком вместе с уже большим утёнком кидаются под берег. Чего только не увидишь в лесу! На другой день мы стали свидетелями скандала в вороньем семействе. Не ворон, а воронов: больших, чёрных.
Карл рыл куда-то вниз по-над речкой, а Клара поспешала за ним, хрипло каркая:
- Кар-р, кар-р!
- Кар! -откаркивался от неё Карл и поддавал ходу. В переводе это выглядело примерно так:
- Карл, одумайся, пойдём домой!
- Отстань, не твоего ума дело!
В полукилометре ниже нашего лагеря они встретились с соседями. Карр стоял на всю речку. Карлы пикировали друг на друга, долбали крыльями, выдёргивали перья из хвоста и крыльев, а заполошные Клары носились вокруг и орали. Минут через десять наш Карл решил, что мерзавец достаточно наказан, каркнул:
- Карр!, - что в данном случае значило: - Так будет со всяким, кто покусится...! - и усталый, но удовлетворённый, помахал домой. Клара летела чуть сзади, виновато подкаркивая.

Посидев над картой, я прикидываю: там, где в речке выходят вендские песчаники, долина реки по правому борту - не горизонтальная, как ей положено быть, а полого поднимается к борту. Значит, она не выработана, и мощность аллювия там меньше, чем обычно. В борту долины выходят известняки, а между ними и песчаниками должен быть ещё и прослой глин. И в этом месте мы можем вскрыть эти отложения и более точно установить их границы. Идём с Вовкой копать шурфы. На месте я долго хожу поперёк долины, присматриваюсь, потом выбираю место под первый шурф. Шубе я объяснил суть нашей сегодняшней работы, и потому он ноет:
- Эх, не здесь надо копать, метров двадцать ниже, здесь не вскроем ничего...
- Ты копай, копай! - усмехаюсь я, разводя костерок.
Вовка добросовестно вымахал метр восемьдесят в полное сечение - идёт всё галька с песком. Последние двадцать сантиметров - до положенных по ТБ двух метров - он обычно не копает во всю ширину, а делает ямку в одной половине. И вот - два метра. Вовка выкидывает последнюю лопату песка:
- Я же говорил!
- А ты посмотри, что к концу лопаты прилипло!
На самом конце лопаты - сантиметров пять синей глины.
Пьём чаёк, и опять я хожу, принюхиваясь к рельефу долины. Теперь надо подсечь, далеко ли от русла уходят песчаники. Здесь! Но Шуба не сдаётся:
- Ну, там тебе повезло, а вот сейчас ты точно промахнёшься.
Но история повторяется: на последней лопате грунта Вовка цепляет песчаник.

Потом, после вылета на базу, Шубин рассказывал корешам:
- А мы с начальником если и спорили, то только по геологическим вопросам!