Отрывок из повести Прыжок в Зазеркалье - 1

14.

  На стук им долго не открывали. Лихачев уже намеревался перепрыгнуть через высокий глухой деревянный забор, чтобы открыть калитку изнутри, как раздались шаркающие в темноте шаги и пьяный выкрик:
 – Это ты, Настька, стерва, припозднилась?!
Девушка в смятении вздрогнула, прошептала Лихачеву:
 – Неужели отец ушел в запой? Долго держался. Мало того, мать в гроб загнал, мне нервы мотает.
 – Ничего не бойся. Я с тобой. Все будет хорошо.
 – Да нет же, Я не за себя боюсь, а за тебя боюсь. Когда он вусмерть пьяный, зверем делается. Ты меня проводил. На этом спасибо. Тебе лучше уйти.
 – Нет, Настенька, – целуя при свете ночных фонарей ее встревоженные глаза, произнес Денис,  – вот  именно сейчас я никуда не уйду.
  Он еще не закончил говорить, как калитка распахнулась. Перед ними предстал пьяный мужчина, на вид лет под пятьдесят. Небритый, с опухшей физиономией, он, пошатываясь, с полминуты таращился на них, в прищуре осоловелых глаз разглядывал Дениса.
 – Ты кто такой? Настя, скажи, кто это? Что за жирафа ты с собой привела? В каком зоопарке надыбала?
 – Это мой жених.
 – Жених?! Что-то я таких женихов не припоминаю!
  Отец Насти внезапно сложил пальцы веером, взмахнул рукой перед лицом Лихачева. Тот даже и не шелохнулся, ждал, что будет дальше.
 – Ты смотри, какой спокойный. Ну заходи, жених, говорить будем.
   Зашли в дом. Был он деревянный, неказистый, ветхий. При каждом шаге поскрипывали половицы. По углам трещины. Видимо, дом дал осадку. Рогозин провел их на кухню, где под подслеповато горящей лампочкой на столе стояла початая бутылка красного вина, валялись огрызки вареной колбасы и хлеба вперемешку с килькой и окурками, выпавшими из перевернутой пепельницы. Под ногами каталась опорожненная бутылка из-под водки. Сзади выдохнули:
 – Садись, познакомимся. Как звать?
Лихачев ответил, оглядываясь по сторонам.
 – Да ты не бойся. Бить не буду.
 – А я и не боюсь. Мне просто интересно взглянуть, как вы здесь поживаете.
 – Живем, как говорится, хлеб жуем. Зовут меня, чтоб ты знал, Валерий Петрович. А кликуха «Холерик», когда работал у хозяина.
 – Не понял, у какого хозяина?
 – В зоне я протрубил пять лет, отмантулил срок подчистую. Все это давненько было, быльем поросло. Поэтому и говорить об этом нечего. Ты как насчет того, чтобы по рюмочке дерябнуть?
  Рогозин перехватил взгляд Дениса, направленный на бутылку бормотухи, пояснил заплетающимся языком:
 – Пьем народное средство. Хоть и кисляк, но кровь разгоняет. Чем богаты, тем и рады. Другого нет, не обессудьте. Надо было раньше приходить.
 – Отец,  – вмешалась в разговор Настя, – что за бардак ты в доме развел? У меня руки отпадают за тобой порядок наводить. Потом ты уже хороший. Иди спи  – отдыхай. Что касается Дениса, он не пьет.
 – Что, совсем? Он че, больной?
 – Да нет же...
 – Но если нет, то давай по паре капель за знакомство,  – оборвали на полуслове Лихачева. – Знаешь, понемногу. Кап-кап.
  Очень скоро отец Насти опьянел окончательно. Перегнувшись через стол, дыша в лицо Денису перегаром, он с трудом выговаривал слова:
 – Знаешь, какая у меня дочь? Труженица! Как утром включат, а вечером забывают выключить. Что дома, что на производстве  – не посидит. Работает на швейной фабрике, висит на Доске почета. Сядь, дочка. Не мельтеши перед глазами. А то как в попу ужаленная... Ты вот что, парень, ты мне нравишься. Есть в тебе что-то. Только сразу не пойму, что именно. Вроде бы как какой-то стержень из тебя торчит…
  Лихачев вдруг опешил от заданного в лоб вопроса. Старший Рогозин говорил с придыханьем:
 – Но ты мне вот что скажи. Ты с ней это серьезно или так  – потрахаться?
 – Ну папа! И не стыдно вам? Разве можно... такое...при нем?
 – Стыдно, дочка, будет тогда, когда в подоле принесешь. Стыдись  – не стыдись, а уже поздно будет. Уже это все не повернешь назад… Молчи, Анастасия, сиди и слушай, что батька кажет.
 – Серьезно,  – не задумываясь, ответил Лихачев.
 – Так, допустим. Но если не серьезно, то найду, где ты ни был, и с г...м смешаю, Ты меня понял?
 – Валерий Петрович, не надо меня пугать. Это, действительно, у меня серьезно,  – вновь искренне вырвалось у Дениса.
 – Ну хорошо, даже не посмотришь, что в этом доме бывшие зеки проживают?  – продолжали пытать Лихачева.
 – Не посмотрю, конечно. Там, в зоне, тоже люди, также страдают и мучаются, сидят, бывает, по ошибке.
 – Верно, сынок: так бывает, что и девушка рожает. Но случается и нахаловку пришивают. А если не по ошибке? А если за дело? Тогда что? Молчишь?... Нет, ты пока пар изо рта не выпускай. Послушай, что говорить буду. Это я, гавнюк сраный, по дурной бухаловке покалечил крылышки одному хорошему человеку, сковеркал жизнь своей жене, ее матери,  – Рогозин, обхватив голову руками, раскачивался из стороны в сторону, – ухайдокал ее, отчего она раньше времени сыграла в ящик. Это я… выкинштейн, понимаешь? Один я виноват! И больше никто! А теперь для меня любимая дочь  – это как свет в окошке. Правда, Настя?
 – Правда, отец, правда, Иди спать.
 – Нет, ты подожди. А твой ухажер здесь о серьезности толкует, значит любит?
 – Наверное, любит. Ну ложись спать, неугомонный.
 – Нет, постой! Вижу, что любит. А если так, то он тебя заберет с концами. И поминай как звали. И я останусь совсем один... Ну чего, салабон, на меня пялишься?! Так ты, щенок, собираешься меня обидеть? Хочешь лишить света в окошке?!.. У нас, у Рогозиных пьянка без драки  – это как зять без тещи. Но все равно я у тебя, длиннобудылого, сейчас повыдергиваю грабли с клешнями.
  Лихачев просто не ожидал такого крутого поворота событий. Он еле успел увернуться, отскочить в сторону, как над его головой просвистела бутылка бормотухи, рикошетом ударилась об стенку, разбилась вдребезги, оставляя кровяные подтеки на белом фоне.
 – Берегись!  – отчаянно закричала Настя, когда на Дениса озверелым медведем на полусогнутых стал надвигаться ее отец. У него в руках был кухонный нож. Лихачев, еще не осознавая до конца все, что с ним происходило в этой комнате, сделал механически обманное движение и тут же, развернувшись своим натренированным корпусом, нанес удар ногой Рогозину в голову. Тот застонал. Ноги у него подкосились. Он рухнул на пол, теряя сознание. Настя подскочила к отцу и, как бы он ни был ей омерзителен в пьяном виде, в страхе за его жизнь кричала в лицо Лихачеву:
 – Что ж ты наделал?! Ты ж его убил!
 – Да ладно уж там. Успокойся. Живой твой отец. Что-что, а я то знаю, какие кому "шлепки" раздавать. О другом лучше послушай. Меньше пить будет  – доживет до внуков,- Дениса всего внутри колотило,  – А если бы он мне малость шкуру подпортил? Тогда что?!... Чего стоишь? Неси-ка нашатырь. Мы его мигом в чувство приведем.
  Рогозин лежал на полу, постанывая. Приходил в себя, постепенно соображая, где он и что с ним.
 – Валерий Петрович,  – негромко, словно для них обоих случившееся было досадным недоразумением, выговаривал ему в мутные глаза Лихачев,  – в порядке самообороны пришлось вас малость побеспокоить. Не обижайтесь за столь решительные действия… Как хотите, но я... Настю люблю. От нее не отступлюсь. Это мое последнее слово.
 – А ну-ка, сынок, помоги мне до своего лежбища доползти. А ты, Анастасия, показывай дорогу.
  Рогозин привстал с помощью Дениса, облокотился на него и, с трудом переставляя ноги поковылял в спальню. Там он, не раздеваясь, плюхнулся на кровать. Уже лежа высказывал Лихачеву.
 – Я собирался постращать тебя чуток. Думаю, стукну легонько по кумполу для острастки. По душе твоей решил шмон небольшой навести, Проверить, не фуфло ли ты, шелупонь задрипанная, в мою семью случайно лезешь? А ты ничего. Извини меня. Силен бродяга. Можешь за себя постоять. Слышь, дочка,  – Настя, стоявшая рядом, встрепенулась, взяла отца за руку, – держись за этого парня. Уверен, что с ним ты не пропадешь в жизни. А то я кучу болячек приволок в себе от хозяина. Как бы тебе не пришлось твоего батяню раньше времени ложить в «деревянный бушлат». Хотелось, Настюша, чтобы тебе со мной и после меня повезло с хорошим человеком. А ну-ка, говори мне: любишь Дениса? Только честно.
 – Не знаю, отец. Все так быстро произошло. Если честно, то мне, кажется...да.
 – В таком случае, как говорится, совет вам да любовь. Такое, значит, вам мое отцовское благословение. А сейчас дайте мне покоя. Я в полном отрубе. Отдыхать буду.
  Не дождавшись пока молодые люди оставят его, Рогозин мигом заснул.

                15.

…Ему неожиданно комната Анастасии представилась объемной частью полночного неба, убаюканного струящейся из окна музыкой лунного света. Казалось, его невесомые серебристые нити колыхались, дышали в складках штор, распахивались навстречу Денису россыпью мерцающих звезд.
  И тут он обнаружил отсутствие Насти. Денис было потянулся, сбрасывая с себя сон, провел рукой по смятой постели, ощущая неутраченное тепло любимого человека, недоумевая, снится ему это или нет, как вдруг возник силуэт на фоне окна. Денис приподнялся на локоть и залюбовался девушкой. Она, не стесняясь своей наготы, непринужденно стояла, облокотившись на подоконник, не подозревая, что за ней наблюдают. Тяжелыё пряди волос спадали волной ей на плечи и сливались с темным загаром молодого упругого тела. Она, казалось, вбирала в себя запахи и звуки летней ночи, дышала ее беззвучной прохладой.
  Лунный свет подсвечивал волнующий овал ее бедер, переходящий в тонкую талию, линии которой угадывались под вуалью колеблющихся штор, и выше, над подоконником выхватывал из темноты два светящихся небольших полушария, опрокинутых вниз темными пятачками.
  Какая-то неведомая сила повлекла Дениса к девушке. Настя вскрикнула от неожиданности. Ее фразу «Я думала, что ты спишь» он заглушил поцелуем. Их ищущие губы встретились в ночных сумерках, руки то сплетались, то расставались на миг. Они вместе опустились на колени. Денис чисто и трепетно прильнул к девичьей груди. В эти мгновения он шел как бы неизведанным маршрутом, словно до этого ни разу не любил женщин, будто все это для него было впервые. Он, задыхаясь, еще и еще постигал своими ладонями обжигающую плавность женских форм. Денис одним могучим рывком приподнял Настю от пола и понес ее бережно, как хрупкую амфору, на руках. Он потерял чувство времени. На него нахлынуло состояние всеобъемлющего счастья, стены комнаты раздвинулись, и их обоих понесло, покачивая, в распахнутое окно на гребне светоносной волны в полночное звездное небо.
...Да будет так со всеми влюбленными, живущими на Земле.