Такая жизнь продолжение 4

                Часть третья
                «Распутье-путь, дорога всем открыта...»
1.
Рассыпался горох
Осенний Ленинград, тёмные волны Невы, холодный плотный ветер с Финского залива, низкое серое небо и частый дождь, как это не походит на Ленинград моей «ремонтной» летней практики двенадцать лет назад. Город кажется совсем незнакомым, хотя всё на своём месте и совсем не изменилось-тот же Невский, и набережная Невы, и Исаакий также высится над площадью, и Летний сад, и Марсово поле, и невские мосты. Меня поселили в общежитии ЛГУ на улице Шевченко, это на Васильевском острове. Кирпичный пятиэтажный, свежей постройки, дом, светлые просторные комнаты с высокими потолками, абсолютная чистота на этажах и в «бытовках» как-то не укладываются в понятие советской, виданной-перевиданной, студенческой общаги. И, наверное, так оно и было, потому, что в коридорах часто звучит речь на незнакомых языках, кажется, что обитатели дома собрались здесь со всего света и все они связаны с ЛГУ, одним из лучших университетов мира.

Нас, французских курсантов, кандидатов на «коллективный» договор, здесь очень много, но есть и английские, и испанские курсанты. В комнате у меня два соседа-задумчивый, медлительный, неловкий в движениях курсант из казахстанского Усть-Каменогорска и полная его противоположность-подвижный, как ртуть, с улыбкой на полном круглом лице, курносый, с ранними залысинами над широким лбом, курсант из Одессы. Мы втроём в одной учебной группе, и у каждого из нас своё «учебное» имя. Казахстанец -это Monsieur Rivery, одессит-Monsieur Julien, а я- Monsieur Boileau.

Ежедневно, кроме воскресенья, с восьми утра до восьми вечера мы на Университетской набережной в старом корпусе Университета с низкими полутёмными коридорами и неуютными аудиториями, похожими на тюремные камеры. Обучение языку идёт на основе «полуиндивидуального» метода, и в нашей учебной группе всего пять человек. Два других курсанта живут не в нашем общежитии, потому, что один из них, Monsieur Louis, местный ленинградец, а другой, Monsieur Сourtois, грузин, остановился у ленинградских родственников. Monsieur Louis, огромного роста, за два метра великан, с трудом выдерживает почти двенадцатичасовую учебную нагрузку, и во второй половине дня уже плохо соображает, что происходит в аудитории, остекляневшими глазами уставившись в одну точку. 
 
Грузин, Monsieur Сourtois, имеет степень доктора технических наук, и он единственный из всех нас, кто со школьной скамьи изучал французский язык, поэтому он держится на занятиях уверенно, небрежно перекидывается с преподавателем французскими фразочками и свысока, даже несколько надменно, поглядывает на нас, простых кандидатов наук, которые впервые столкнулись с незнакомым языком и абсолютно «не врубаются» в происходящее в аудитории. А здесь происходит ежеминутное вдалбливание французской фонетики с использованием магнитофонных записей, заучиванием звуков и отдельных фраз, смысл которых пока неважен, лишь бы звучало хоть что то, похожее на натуральные звуки французской речи. И ни одного русского слова не допускается. Мы хором распеваем французские песни или пытаемся декламировать, но уже в одиночку, заученные французские стихи, параллельно выписывая и заучивая отдельные словосочетания и грамматические правила, сопутствующие этим текстам. Поздним вечером возвращаемся на троллейбусе и сразу засыпаем, а включённый магнитофон методично наговаривает нам урок завтрашнего дня. Работа продолжается, даже во сне.

Каждое воскресенье, с вечера, я «толкусь» на импровизированной квартирной «бирже» у Львиного мостика на канале Грибоедова. И чего тут только нет! Нет только подходящей для меня квартиры, которую мне надо снять месяцев на десять. Уже и зима суровая на подходе, да вот она и пришла-заледенели улицы, и Нева подо льдом у берегов, и закрутила злая позёмка, и грянул мороз, давно невиданный крепкий северный мороз с сильным ветром с залива, но толпа на Львином мостике не убывает, и переливается, и качается в вечернем стылом тумане, не останавливаясь ни на минуту. Подходящих вариантов пока нет, а то, что предлагают, не подходит для меня-в таких трущобах жить с двумя детьми невозможно. В начале декабря прошёл первый «фонетический» экзамен, и сразу поредели учебные группы-неизбежный «отсев» существенно сократил число претендентов на «коллективный» договор, но наша группа в полном составе удержалась на плаву. В доме на улице Шевченко мы уже познакомились со многими «франкоязычными» студентами и аспирантами, уже кое-что понимаем, и робко пытаемся объясняться с дружелюбными «французами», стараясь преодолеть неизбежный языковой «барьер».

2.
Видно, крепко промёрз я на Львином мостике, чувствую, что заболел, с правой стороны в груди образовалось что-то вроде крепко вбитого болезненного стержня, температура сразу подскочила, голова не в порядке, да и дышать стало как-то трудней. В студенческой поликлинике определили правосторонний бронхит, снабдили лекарствами и прописали «постельный» режим. Какой там «постельный»! А как же с языком? Ведь отстану безнадёжно, да и квартиру, всё-таки, надо найти! То ли лекарства помогли, то ли время само пришло, только, возвращаясь однажды с занятий, вдруг почувствовал, как что-то, вроде бы, «лопнуло» справа в груди, и, закашлявшись, я выплюнул на снег огромный сгусток кровоточащего гноя и чуть не задохнулся от холода, который, казалось, разорвёт мою грудь. Было такое ощущение, что грудь моя пробита насквозь, и через образовавшееся отверстие хлынул ледяной воздух. Прикрыл перчаткой рот и нос, постоял некоторое время под фонарём, под медленно падающими хлопьями снега. Не отнимая перчатки, добрался до остановки, доехал до дома, и с наслаждением выпил несколько чашек крепкого горячего чая с молоком. Ещё несколько дней чувствовал постепенно затихающую боль в груди, а на Львином мостике издалека увидел молодого паренька, который осторожно приближался к клубящейся толпе вдоль набережной канала, и почувствовал (интуитивно, что ли?), что это мой «вариант», лишь бы не спугнуть и не дать кому-нибудь «перехватить» его.

Я первым «перехватил» его вопросом: «Сдаёте или снимаете?» Он оказался «сдатчиком», который «сдавал» двухкомнатную квартиру на первом этаже нового дома в Купчино на улице Димитрова, 1. Это была квартира его жены, студентки ленинградского Политеха, но они жили в многоэтажке на проспекте Славы, в новой четырёхкомнатной «кооперативной» квартире, потому что у них, несмотря на молодость, было уже трое детей и четвёртый «на подходе». Квартиру в Купчино они сдавали «иногородним» студенткам местного Политеха, которые получили недавно дефицитные «места» в студенческом общежитии и выехали из Купчино. Помявшись, он добавил, что квартиру меньше, чем за «200 рэ» в месяц они не сдадут, и что им необходимо получить сразу за полгода «вперёд». Условия не из приятных, но вокруг нас уже группировались отделившиеся от основной толпы её «осколки», жадно прислушиваясь к разговору, и кое-кто уже готовился вмешаться в происходящее, но я успел сказать, что меня это устраивает, только надо осмотреть квартиру и окрестности.

Стандартный пятиэтажный «панельный» дом находился на дальнем восточном конце улицы Димитрова. Квартира располагалась в торце дома, и в зимние холода приходилось всего лишь теоретически рассчитывать на то, что торцевая её стена с широким окном выдержит атаку наружного холода. Квартира производила жуткое впечатление царящим там убогим беспорядком, со стенами, покрытыми грязными, разорванными во многих местах на куски, обоями. Затхлость и запустение производили гнетущее впечатление. Грязный туалет и покрытая ржавыми пятнами ванная заставляли крепко сомневаться в возможности когда-нибудь их отчистить и привести в «норму». Окна без занавесок, а окно в торцевой стене спальни выходило на совсем близкую трамвайную линию, где погромыхивали проходящие в оба конца «трамы». Батареи парового отопления едва теплились, но хозяин квартиры тут же что-то подкрутил, и батареи  постепенно  «погорячели». Выключатели электроламп работали только в прихожей, ванной и на кухне. Ну, и так далее. Правда, в прихожей стояла стиральная машина, на кухне приютился небольшой холодильник, в гостиной комнате был раздвижной обеденный стол в хорошем состоянии, четыре вполне приличных стула, диван под несвежим чехлом, а в спальне красовалась роскошная деревянная двуспальная кровать и новенький «шифоньер», то есть платяной шкаф. Прикинув начерно все «за» и «против», оценив предстоящую работу по наведению порядка и проверив «ордер», удостоверяющий право владеть этой квартирой именно жене моего потенциального «сдатчика», я, под давлением воспоминаний о  моих многодневных безрезультатных походах на Львиный мостик, согласился подписать договор по «найму»  квартиры, предусмотрительно заготовленный «сдатчиком» в двух экземплярах. Оба они уже были подписаны в «одностороннем» порядке его женой, но я попросил лично встретиться с владелицей квартиры.

На недалёком проспекте Славы высились железобетонные девятиэтажные башни-монстры, похожие друг на друга, «как две капли воды». Лифт поднял нас на восьмой этаж, и мы очутились на межэтажной площадке, мрачный внешний вид которой вполне подошёл бы для съёмок кровавых сцен в фильме ужасов. Мой спутник открыл дверь своим ключом, и нас встретила его жена и двое выглядывавших у неё из-за спины малышей- неприбранных, неухоженных, чумазых. Третий, видимо, уже видел сны, а что скоро появится четвёртый, можно было определить «невооружённым» глазом. Эта квартира была огромной, но беспорядочное нагромождение старой мебели, каких-то тряпок, разбросанной по углам одежды и обуви, делали её похожей на сарай. Просить документы хозяйки я как-то не решился, подписал оба экземпляра договора, и она сразу же, непроизвольно просияв, получила 1200 рублей наличными в обмен на два ключа от квартиры с улицы Димитрова, которые уже были у меня в кармане. Возвращаясь на Васильевский остров, я думал о том, почему никто из них двоих даже не поинтересовался, с кем они имеют дело.

Почти три недели я «возился» с этой «конюшней», отправляясь в Купчино на метро, или электричкой с Витебского вокзала после занятий, которые, к счастью, теперь заканчивались на целых четыре часа раньше. В конце этого срока я уже мог оставаться на ночёвку в нашей «рентованной» квартире, устраиваясь прямо в одежде на диване в гостиной-всё блестело чистотой и свежестью, выключатели и розетки были исправлены, не хватало только занавесок на окна и постельного белья. Мои нужды были услышаны в далёком Фрунзе, и вскоре отыскались «знакомые знакомых», которые жили в  башне-многоэтажке на северном Гражданском проспекте, а эта башня была огромным общежитием какого-то ленинградского завода, и «знакомая знакомых» работала там, ни много, ни мало, а комендантом, то есть, была полновластной хозяйкой всех бытовых служб общежития. Теперь, уже наша знакомая  оказалась, вопреки своему служебному статусу, милой доброжелательной женщиной, и за три моих визита на Гражданский проспект мы были обеспечены новым постельным бельём в трёх экземплярах, полотенцами, тёплыми одеялами, скатертью и плотными оконными занавесками. Всё, можно встречать моих дорогих девчонок и маленького сыночка, больше двух месяцев не видел их, а сын, наверное, меня уже забыл. Вечером перебираю кухонную посуду в навесном шкафу и обнаруживаю на одной из полок слой  рассыпанного сухого гороха. «Рассыпался горох на семьдесят дорог», всплывает в памяти припевка из детских игр у подножия монумента вождя. Семьдесят дорог, и все они перед нами, и куда приведёт судьба?

3.
«Люблю тебя, Петра творенье»
Дней за пять до нового года в  аэропорту «Пулково» приземлился пассажирский лайнер ТУ-154, выполнивший рейс по маршруту Фрунзе-Свердловск-Ленинград. Длинная бегущая дорожка транспортирует прибывших пассажиров, и я с волнением, издалека, вижу моих дорогих двух девчонок на этой дорожке. Доченька уже совсем большая, десять лет ей, стоит рядом с мамой, а маленького сынка пока не видно, не вырос ещё, ему ведь и полутора лет не исполнилось. Одеты тепло, по зимнему, и правильно-сегодня просто чудовищный мороз и, как всегда, с ветром. Вот они, обнимаемся, тормошим друг друга, а маленький мужичок, в шубе, меховой шапке и валенках, смотрит задумчиво в сторону. О чём же он сейчас думает? Присаживаюсь перед ним и спрашиваю, знает ли кто я такой. Немного подумав, говорит: «Ты папа», но едва ли узнаёт меня, просто ему сказали, что летим к папе, он и запомнил.
Такси, Московский проспект, проспект Славы-вот мы и «дома». Наш настоящий дом остался во Фрунзе, и туда сейчас перебралась моя сестра с сыном-неполадки у неё с мужем, пока не знаем, что там происходит.
 
Всё-таки прохладненько у нас, несмотря на раскалённые батареи, но чисто и уютно.  Особенно большая секция отопления установлена в спальне под окном торцевой стены дома, но стена от этого едва потеплела. Сколько же еще продержатся морозы? Нату уже ждёт школа, куда я наведался со всеми необходимыми бумагами. Школа-восьмилетка недалеко, но надо пересекать несколько улиц, а дочь не привыкла к этому-в нашем Ботаническом массиве таких дорог не было. Задача номер один-научить правильному переходу у светофора, пока есть время и начинаются зимние школьные каникулы. Задача номер два-надо продолжить её музыкальные уроки. Ближайшая детская музыкальная школа далековато, да и где взять пианино? Разве что в прокатном пункте? Значит, ещё надо зарезервировать время на эти дела, а где его взять? Но пока что они дружно заболевают-северный холод даёт себя знать.

Предновогодний вечер, освещённая мягким светом наша «зала», праздничный семейный стол играет яркими красками разнообразных закусок-мастерица у меня жена. Небольшая аккуратная ёлочка стоит в уголке, украшенная на славу, и плывёт аромат русского пирога с картошкой, луком и мясным фаршем. Всё готово, ждём тебя, Новый год! И ждём все вместе, вот они, мои дорогие, протяни руки и обнимешь любого. Есть ли ещё большее счастье на земле? Кто-то звонит у двери, но мы не ждём никого, нет у нас здесь друзей, только наша недавняя знакомая с Гражданского проспекта, но и она не знает нашего адреса. Открываю дверь, а на пороге Дед Мороз со Снегурочкой! Вот это сюрприз! Оба уже изрядно «навеселе», и Дед Мороз сразу профессионально начинает поздравительную речь, потом вынимает из мешка увесистые пакеты с подарками. Наши дети изумлены и обрадованы, да и мы не меньше, а Снегурочка тем временем шепнула жене пару слов и исчезла в туалете. Наконец-то, всё прояснилось. Здравствуй, Новый Год! Что же ты нам принесёшь?

Каникулы позади, дочь уверенно разобралась с правилами перехода и отлично освоила маршрут к школе. Пианино в прокатном пункте тоже имеется, остаётся музыкальная школа, где я уже побывал и договорился, что Нату «прослушает» один из преподавателей, прежде, чем ей выделят свободные часы уроков. Приехали мы с ней, и преподаватель появился во-время. Что-то знакомое в его нахмуренном лице.  Вспомнил! Это же точная копия «гестаповца», которого играл в любительском спектакле пожарный «боец» с неприятным «лошадиным» лицом, тот самый, что внедрил моего брата, скрытого «буржуя», к славным подпольщикам. Молча, усаживается к инструменту, молчит, на нас не смотрит. Мы немного растеряны, переглядываемся, что же нам делать? «Сколько же я ещё буду ждать?» вдруг произносит он. Я догадался, прошу Нату сыграть давно выученную пьесу, но она, внезапно, упрямится, растерялась, и на все мои уговоры отвечает отказом. «Гестаповец» встаёт, и так же молча, исчезает за дверью. Всё!

Мои занятия в Университете на курсах насыщены до предела, да и дома магнитофон, выданный каждому курсанту «под расписку», не умолкает ни на минуту. Мы с удивлением замечаем, что у детей начинают проскальзывать абсолютно «безакцентные» слова и даже фразы на французском. Сказывается влияние  магнитофонных текстов и мои франкоязычные разговорные пассажи. Мы часто разыгрываем небольшие бытовые сценки только на французском, а у сына и дочери всегда «ушки на макушке». Незаметно подобралась весна, и город расцвёл на глазах. Взломала лёд Нева, а в первые майские дни от неё пахнуло холодом-тронулся лёд с Ладоги. Наша жизнь давно вошла в рабочую колею, шестимесячная «предоплата» заканчивается в середине июня, а хозяева квартиры не дают о себе знать.

4.
В Университете прошла «франкоязычная» научно-техническая конференция, где каждый курсант должен был выступить с подготовленным докладом и ответить на вопросы слушателей. Наша преподавательница, молодая, светловолосая, курносая, круглолицая, крепенькая, бойкая и с вечно смеющимися глазами, распорядилась, чтобы я вёл заседания этой конференции, называл выступающего и тему его сообщения, приглашал присутствующих задавать вопросы и обязательно давал итоговую оценку проведённого заседания. «Soyez plus actif», каждый раз напутствовала она меня. Самым трудным было подводить итоги заседания, и пока шли короткие доклады, я старался набросать хоть какой-то план этого выступления, и едва ли это удавалось сделать более или менее доступным языком, но преподавательница была неизменно довольна и, как всегда, посмеиваясь, заключала «Formidable! Monsieur Boileau, vous etes bien intelligent». Более всего, нас всех поразил доклад грузина Monsieur Courtois, который неуверенно, растерянно, запинаясь на каждом слове, и часто обращаясь к строго запрещённой «шпаргалке», промямлил что-то невразумительное. Вопросов не последовало, несмотря на мой «actif», и он тут же покинул зал заседаний.

В конце мая приехала из Фрунзе моя мама, и у нас появилась возможность побывать в Риге, где наш старый друг «Дерево» уже был главным инженером на своей автобазе. Редкую возможность передохнуть и «расслабиться» мы использовали на все двести процентов. В Риге у него была прекрасная квартира на улице Ноликтавас, а на рижском взморье дача, внешним видом напоминающая красочный домик из детских сказок. Ветер с моря ещё не сбросил окончательно влияние прошедшей зимы, да и мелководный пляж рижского взморья с торчащими в беспорядке полусухими низкорослыми деревьями, и каменистое, совсем не иссыккульское, неприятное дно не располагали к купанию, но мы с другом храбро погружались в прохладные волны Балтики, а Лёле я искупаться так и не позволил. Запомнилась поездка в Юрмалу и посещение Домского собора, где впервые на концерте услышали «живьём» звучащий орган.

Вернулись, и вот когда Ленинград предстал во всей красе своих белых ночей! Мы всей семьёй уезжали в «центр» и бродили по набережной Невы, или прогуливались в потоке бессонных пешеходов по Невскому, отдыхая в Адмиралтейском сквере или в Летнем Саду. Каждое редкое воскресенье, которых случилось всего два или три, но все они сверкали незамутнённым солнцем, мы отправлялись в Петергоф на катере, снабжённом подводными крыльями. Здесь было раздолье для детей, а я всё чаще думал о скором отъезде и не мог отогнать этих беспокойных дум. Красавец Ленинград, ты навсегда останешься в наших воспоминаниях, в наших сердцах.

5.
Опять веретено
Заключительный курсовой экзамен был запланирован на 10 августа. Не сразу соображаю, что это же день моего рождения. Несколько настораживает, что хозяева нашей квартиры «как в воду канули», хотя уже  июль «на подходе», и давно пора получить свои «200 рэ» за месяц, который стартовал 10 июня. В начале июля вся моя семья с мамой уезжает в Москву, где в тот же день через четыре часа отправятся во Фрунзе, а я остаюсь до августовского экзамена. Прошу, чтобы все их вещи они перевезли с Ленинградского вокзала на Казанский, только наняв носильщика, и сразу же отправили телеграмму «до востребования», что выполнили эту просьбу. Тщательно осматриваю все углы квартиры-теперь это уже не та зимняя «конюшня». За несколько рейсов увожу всё, что одолжила комендантша общежития на Гражданском проспекте, и, уже вечером, поднимаюсь на лифте в башне-монстре на проспекте Славы. На мои звонки никто не реагирует, и тогда, вернувшись на первый этаж, опускаю конверт с месячной оплатой и два ключа на кольцевом брелочке в щель их почтового ящика, защёлкнутого на небольшой замок.

Знакомая комната в доме на Васильевском острове, и оба мои m;ssieurs на месте. Они уже побывали в Москве, чтобы «позондировать» почву в Министерстве относительно возможного отъезда этой осенью в Африку. На расспросы отвечают односложно, всё пока неясно, всё будет зависеть от итогового августовского экзамена. Я уже знаю, что самый благоприятный для меня африканский адрес-это город Бумердес в Алжире, где большая советская колония, чуть ли не две тысячи человек, два ВУЗа, но самое главное-там работает советская школа-восьмилетка, а Наточке предстоит пойти этой осенью в пятый класс. Еду в Москву и я, хорошо бы узнать, хоть приблизительно, к чему теперь готовиться.

В Министерстве, на улице Жданова, нахожу комнату «референта», курирующего алжирские ВУЗы. Худой, «кожа да кости», выше среднего роста «референт» по фамилии Иванов, лениво извлекает моё «Личное дело» и скучающе перебирает страницы этого «досье». Там все сведения-копия «красного» диплома ФПИ, копия диплома кандидата наук, знакомая характеристика с резолюцией райкома КПСС, результаты двух предварительных курсовых языковых экзаменов, справка о «семейном положении» и фотографии в отдельном конверте. После небольшого раздумья он заключает, что надо подождать результата итогового экзамена, но новый предварительный «контингент» советских преподавателей уже, практически, сформирован, и моя фамилия среди кандидатов, которых собираются направить в Аннабу, портовый городок на границе с Тунисом. У нас на курсах все возможные алжирские варианты хорошо известны, и я говорю, что в Аннабе всего лишь начальная советская школа, которую моя дочь уже закончила в Ленинграде в этом году. Нельзя ли переместить мою фамилию в Бумердес?

Иванов тянет с ясным ответом, пронзительно на меня поглядывая, изучает, и пространно объясняет, что сделать уже ничего нельзя, что в лучшем случае девочку надо будет оставить в подмосковном интернате для детей преподавателей, командированных на работу «за рубеж». Не смотри на меня так, нет у меня денег, нет, последние провалились в почтовом ящике, и даже в ресторан не могу тебя пригласить. Осторожно говорю, что Аннаба не мой вариант, что только Бумердес может быть местом моей работы, это так нетрудно сделать, в «бумердесовском»  списке кандидатов на странице «INIL» пустая графа «Техническая механика», как раз моя специальность. INIL-это алжирский Institute National de l'Industrie Leg;re, то есть Национальный Институт Лёгкой Промышленности. Иванов неумолим, а я настаиваю, и тогда он, внезапно ожесточаясь, заявляет, что мне не видать вообще работы в Алжире «как своих ушей», а моё «Личное дело» исчезнет навсегда.

«Всё, что ни делается, всё-к лучшему», вспоминаю свою жену, но на душе тяжело. Мы практически разорены, все финансовые ресурсы испарились и, неизвестно, как будем зимовать. Августовский Ленинград не изменяет себе, небо становится серым, и первый дождь недолгий, но уже какой-то осенний,  простучал по мостовым, но в день итогового экзамена погода опять «на славу». На экзамене предстоит связно пересказать незнакомый обширный французский текст, написать диктант, принятый «на слух», и прочитать одну, определяемую жребием, двадцатиминутную лекцию «по специальности» из десяти заранее подготовленных и сданных в экзаменационную комиссию.
 
6.
Наша группа в полном составе, на столе два отдельных комплекта плотных бумажных прямоугольников, один определит незнакомый текст, а другой порядковый номер лекции. Экзамен начинается с диктанта, затем выдаются отпечатанные листы с текстом, а лекции у каждого в голове. Мне достался отрывок из «Notre Dame de Paris»  и лекция №3 «Cercles du Mohr». Текст выучиваю почти наизусть, помогает хорошее знание романа Гюго, а с лекцией вообще нет проблем. Итоговая оценка «отлично», хороший подарок ко дню рождения, и настроение на «отлично», и вся группа с нашей смешливой преподавательницей в ресторане на Невском, и погода прекрасная. Не будем унывать.

Приехал в Ленинград Алибек. У него отпуск в ЦНИИТМАШе, где он уже старший научный сотрудник, и квартиру свою однокомнатную у «Текстильщиков» поменял на двухкомнатную в Чертаново. Несколько дней мы отдыхаем, вспоминаем нашу «ремонтную» практику, сплавали в Петергоф на подводных крыльях, а в Пушкино я даже поплавал в Екатерининском парке на Большом пруду с «Чесменской колонной», возвышающейся над поверхностью пруда на высоком постаменте. Алибек сидел на бережочке, плавать он не умел. Вдвоём покидаем Ленинград, ожидающий близкой осени. Мне надо в путь, в далёкую Киргизию, но в Москве, напоследок, решил ещё раз испытать судьбу, тем более, что в конверте двести рублей, которые мой друг без колебаний выложил на мои «нужды».
 
Тот же кабинет алжирского «референта», но у него за столом полненькая сероглазая молодая миловидная женщина, и табличка перед ней на столе-«Хаджиева Людмила Николаевна» (ЛН). Фамилия нерусская, но ничего «инородного» в её открытом русском лице не видно. Внутренне удивляясь отсутствию Иванова, излагаю свои проблемы, но она в недоумении-моя итоговая экзаменационная оценка уже получена, но «Личного дела» она не видела. В списке кандидатов в Аннабу я свою позицию сохранил, а на странице INIL в графе «Техническая механика» успеваю заметить фамилию «Петелин». Она просит меня прийти минут через тридцать-сорок, должна разобраться, что к чему. Иду в министерский буфет и слышу, как за соседним столиком двое сотрудников оживлённо негромко обсуждают увольнение «референта» Иванова, сопровождая диалог крепкими терминами: «выперли», взяли «с поличным», «дорвался до «кормушки». Через сорок минут я у Хаджиевой и вижу на столе моё «Личное дело», не удалось Иванову упрятать его «навсегда», слишком много на этом деле «входящих» номеров. ЛН уже всё прочитала, но сожалеет, что место «Технической механики» в Бумердесе уже занято. Аннабу она даже не принимает в расчёт, понимает, что я откажусь от неё. Единственное, что можно предпринять-подождать следующего года, и тогда она обязательно «распределит» меня в Бумердес, такие специалисты довольно редки среди кандидатов на «коллективный» договор. Вечером я улетаю во Фрунзе.

7.
Разбег
Не то чтобы уныние, но горькое тревожное сожаление висит в нашей квартире. Начинаем просчитывать свои скудные финансовые запасы: жена не работает, до моей «получки» ещё далеко, а «отпускные» в этом году не получены, на следующий год перенесён мой «трудовой» отпуск, а минувший остаётся «без компенсации», и скоро начнётся учебный год. За несколько дней до его начала зачем-то вызывают к ректору, и что-то дрогнуло в душе. ГА держит в руках распечатанную «телефонограмму», скорее всего это было что-то вроде  «факса», где ему предписано направить меня с семьёй в распоряжение МВССО СССР для дальнейшего следования в город Алжир рейсом от 17 сентября 1974 года из аэропорта «Шереметьево». Место работы Бумердес, INIL, кафедра «Технической механики». Заключительный инструктаж в Министерстве в 10 часов утра и в ЦК КПСС на Старой площади в 14 часов командируемый должен пройти 15 сентября. «Давай, браток, действуй, а приказ нужный я уже подписал, и забудь про начало семестра», говорит ректор. Бегом, не «чуя ног»  и земли под ногами, «лечу» домой, а в голове пульсирует: «почему? почему? почему...». Некогда думать «почему», надо срочно собираться, и сразу всей семьёй.

Утром получаю в институтской кассе «кучу» денег-приказ ректора надо выполнять, да и «отпускные» выплачены. Еду в кассу Аэрофлота на улице Советской, и вижу давно забытую очередь в Центральную баню-столько желающих воспользоваться услугами Аэрофлота. Рейсы на Москву уже укомплектованы на десять дней вперёд и, наверняка, будут заполнены и следующие дни, пока я доберусь до заветного кассового окошка, но делать нечего, надо ждать. В углу, у окошка администратора, вдруг вижу знакомую фигуру Эктора Багяна, преподавателя кафедры «Строительные и дорожные машины» строительного факультета Политеха. Cмуглый черноглазый красавец армянин «флиртует» с кокетливой, привлекательной внешности дамой. Она раскраснелась, масленые глазки не спускает с Эктора, смеются в два голоса, наверное, от его неистощимого запаса свежих анекдотов, которыми он славится в нашем Политехе. Мы с ним давно знакомы и почти друзья, знаю, что он живёт во Фрунзе со своей мамой, неисправимый холостяк и бесстрашный руководитель институтской «боевой народной дружины», уже отмеченный ножевым скользящим ранением в бок во время стычки с представителями «криминального мира».
 
Дождавшись очередной вспышки смеха, окликаю его и ввожу в курс дела моих проблем-срочно нужны два билета на Москву с прибытием не позднее 10 сентября, иначе «сгорит» мой Алжир. Не знаю, слыхал ли он что-нибудь об Алжире, но Москва-это Москва, всем надо туда и срочно. «Софочка», говорит он кокетливой даме, «помогай мне и моему другу, будем живы-сочтёмся». « Я уже столько жду, когда мы сочтёмся», отвечает Софочка, которая, кажется,  вместо «сочтёмся» с большим бы удовольствием услышала «сочетаемся». Билеты у меня в руках, правда, вылет 12 сентября в ночь на 13, но, всё равно, должны успеть.

8.
Сколько дел переделать, «голова кругом!» Сборы затяжные, надо всё предусмотреть, хорошо, что квартиру удалось «пристроить» в «рент» на длительные три года подруге сестры моей жены. Сестра всё ещё поёт в городской филармонии. Муж её подруги, мой тёзка,-солидный, крепко сколоченный, совсем еще молодой человек, старше нас лет на пять. Он начальник колонны фрунзенской грузовой автобазы и просит не беспокоиться о «транспорте», которым всё, что упаковано, будет «в порядке» доставлено в аэропорт.

Вечерним рейсом вся семья, мои вечные путешественники, вылетает в Москву. Рейс прошёл, «как по нотам», и верный друг наш Караян встречает, и такси «Волга-сарай», то есть грузо-пассажирская модель «Волги»,  ждёт на выходе. Едем в Чертаново, где ждёт нас и его мама, и «эт хычын», вариант карачаевского «хычына» с мясной начинкой. И как не распечатать «Московскую особую» на счастье и удачу?

Через день, ровно в 10 утра, небольшая, человек пятнадцать, группа преподавателей, улетающих в Алжир, разместилась в коридоре Министерства. Нас вызывают по одному, но что там происходит, неизвестно-прошедшие инструктаж только улыбаются и отмалчиваются, но, вроде бы, не всё так страшно, особенно для меня, столько раз сталкивавшегося «лоб в лоб» с чиновничьей «машиной», но, всё-таки, какая-то тревога спряталась в глубине души. Вот, вызывают и меня, и для начала подписываю «коллективный контракт» с алжирской стороной. Мне объясняют, да я и сам вижу, что 400 «золотых» рублей в месяц соответствуют двум с половиной тысячам алжирских динаров, хотя реальная сумма, выплачиваемая алжирской стороной составит около десяти тысяч, то есть, «золотой» рубль соответствует 25 алжирским динарам, но советские преподаватели должны прежде всего «думать о родине», которая разницу направит на развитие нашей оборонной мощи, и т.д, и.т.п.

Песня эта известна давно, лишь бы не сорваться, иначе всё «коту под хвост». Дальнейшие пункты договора, во всяком случае, не изменены-и бесплатная квартира по месту работы, и 60% вузовской зарплаты в «советских» рублях каждый месяц, и бесплатные газ, электричество, вода и вывоз мусора, и перелёт с грузом до 100 килограммов, и школа-восьмилетка для дочери, и медицинское бесплатное обслуживание, включая лекарства, и даже бесплатный, раз в неделю, киносеанс для взрослых членов семьи. Все неизрасходованные «динары» и «советские» рубли можно помещать на личный счёт в советском «Внешэкономбанке».

Договор подписан, и следующий вопрос касается слабо прикрытой «проверки» моих политических убеждений, потому, что меня спрашивают о моём отношении к деятельности академика Сахарова.  Ну, конечно же, как иначе, я, как и весь единый советский народ, сплотившийся вокруг родной коммунистической партии, ведомой верным ленинцем Л.И.Брежневым, осуждаю раскольническую, враждебную нашей стране, деятельность академика, хотя эти «стандартные» обличения содержатся только в подконтрольной партии советской прессе, а оригинальные материалы, касающиеся истинной деятельности академика, никогда не публиковались этой прессой. Успеваю заглянуть к Хаджиевой, надо поблагодарить за мой «вызов». «Пустое», говорит она, «Петелин сам снял свою кандидатуру, будет теперь советником советского посольства в Алжире, а мне оставалось только передвинуть вас из Аннабы в Бумердес». Да, но всё-таки передвинула, не забыла.

Следующий адрес «инструктажа»-Старая площадь, ЦК КПСС. Здесь уже всё было буднично и деловито. Мы выслушали «правила» поведения советских граждан за рубежом, подписали тоже какую-то бумагу, удостоверяющую наше полное согласие с этими правилами, получили авиабилеты по маршруту Москва-Прага-Алжир и советские заграничные паспорта с алжирскими многоразовыми визами на всех членов семьи, и разъехались, довольные совсем несложной процедурой отправки. Скорее всего, вся наша «подноготная» была давно хорошо известна через всесильный КГБ, который, шаг за шагом, отслеживал извилистый путь выезжающих за пределы СССР, и я до сих пор уверен, что работа моей жены в «закрытом» ВИАМе сыграла решающую роль в нашем заграничном «турне».

Мы следуем теперь «инструктажу» опытных советских «алжирцев», с которыми я беседовал в коридорах министерства перед их второй или третьей поездкой в Алжир после отпуска, и отправляем на почте Ленинградского вокзала целых три посылки по адресу «Alg;rie, Boumerd;s, INIL, Chaire de la M;canique T;chnique, Professeur Anatol Efremov». В посылках бережно упакованы шесть бутылок «Московской особой», по две «законных» на каждую посылку, твёрдокопчёная, как камень, колбаса, три «головы» твёрдого сыра, мясные консервы, рис, зимняя детская обувь и кое-какая детская одежда. Эти посылки придут к нам, как уверяют «алжирцы», месяца через три-четыре пароходом из Одессы. Кроме этих шести заветных, заранее отправленных, бутылок в нашем авиабагаже находятся еще восемь таких же, и мы знаем, что две из них надо будет передать в советское посольство для обеспечения дипломатических мероприятий и празднования советских праздников, а две другие уйдут в «фонд» советской администрации INIL в Бумердесе. Вообще-то, Алжир-мусульманская страна, и употребление алкоголя строго карается законом, но ведь « и в водке есть витамин».

9.
Алжир
Мы летим на юго-запад, пытаясь убежать от солнца,-разница между московским и алжирским временем три часа. Краткая посадка в Праге, и вот под нами Западная Европа: Германия, Франция, Италия. Отлично видны Альпы и итальянские вулканы, Везувий на полуострове и Этна острова Сицилия, и даже пригороды Рима, забитые густыми полосами припаркованных автомобилей. Сын мирно засыпает, а Ната не отрывается от иллюминатора. Над Средиземным морем самолёт плавно начинает снижаться. Солнце слегка на закате, и наш самолёт приземляется в аэропорту города Алжир, столице независимой страны, идущей по пути строительства социализма.

За бортом нас встречает зной сентябрьского, даже горячее фрунзенского, солнца. В воздухе удивительный аромат цветущих олеандров, апельсиновых плодов, и чего-то, совершенно восхитительного, никогда неощущаемого на просторах нашей родины. Перемещаемся в зал прибытия, где необходимо пройти визовую проверку документов и таможенный контроль. Это очень долгая процедура, но пассажиры с детьми сразу передвигаются в голову длинной очереди. Плотный черноусый алжирский таможенник  в светлой бежевой «государственной» форме, в фуражке с высокой «тульей» и помпезным гербом, и с рядом цветных нашивок на рукаве, восседающий за высокой деревянной отполированной стенкой, небрежно ревизует содержимое наших дорожных сумок, выставленных для досмотра на широкой  деревянной полке, и опытный глаз его моментально обнаруживает восемь бутылок «Московской особой». «Non, monsieur, vous ne pouvez  transporter que six bouteilles de vodka russe, deux pour chaque personne, et vous n'avez que trois en votre famille». «Vous m'excuserez, monsieur, ce que vous n'avez pas remarqu; un petit garcon russe», и я приподнял своего двухлетнего сына, чтобы таможенник удостоверился в правильности нашего багажа. Русский мальчик имел полное право претендовать на свои законные две бутылки водки, и таможенник, явно обескураженный вкусом русских мальчиков, без всяких проволочек пропустил нас на территорию суверенного Алжира. Теперь наш путь в Бумердес.

Нас  поджидал служебный автобус  INIL и представитель советской колонии в Бумердесе, встречающий новую советскую партию преподавателей. У него уже был список прибывших, и каждая семья сразу получила «под расписку» 100 алжирских динаров, две пустые стеклянные бутылки из под «Кока Колы», которые, как оказалось, составляют «обменный» фонд, без которого невозможно купить такие же, только  наполненные, в государственном магазине или частной лавке. Два ящика этих напитков лицензионного алжирского производства были открыты, что сразу подняло настроение прибывших, которых уже «достала» жажда. Мы впервые в жизни продегустировали знаменитую «Кока Колу», о которой было известно «понаслышке» только из «ядовитых» советских публикаций да редких американских фильмов.

Автобус бежит по широкому асфальтированному шоссе, обсаженному пальмами и апельсиновыми деревьями. На деревьях мелькают фигурки шустреньких обезьян, а запах, неистребимый запах чего-то восхитительного, восточного не исчезает. До Бумердеса всего тридцать километров, и в наступающих сумерках мы выбираемся с шоссе на более узкую, но также асфальтированную, дорогу и въезжаем в широкие ворота с перекинутым  поверху бетонным перекрытием. Влево и вправо от ворот протянулась высокая ограда из колючей проволоки, подвешенной к столбам. Бумердес отстроен французами и использовался ими, как главная штаб-квартира французского экспедиционного корпуса. У ворот, поднятый вверх шлагбаум и застеклённая будка, в которой заметен дежурный солдат алжирской армии, который совершенно не реагирует на наш автобус.

10.
Въездная дорога, слева от которой высятся пятиэтажные панельные дома, или «батиманы», протянулась куда-то вдаль, а справа от неё-просторная площадь, засыпанная мелким гравием, вокруг которой располагаются аккуратные беленькие одноэтажные домики с просторными крытыми верандами. Один из этих домиков «советский клуб», и автобус останавливается перед ним. Нас ждут и здесь, и тоже семьи с детьми оказываются впереди прибывших. Тщательно причёсанный, в летней рубашке, в очках в толстой «роговой» оправе, председатель «месткома», то есть «местного комитета», выдаёт каждой семье ключи от их жилья и чёткую схему, как это жильё найти. Мы уже знаем, что члены КПСС объединены в «профсоюз», члены профсоюза- в «местком», а редкие комсомольцы зовутся «спортивной секцией». В Алжире всякое упоминание о коммунизме под запретом.

К нам подходят два помощника, чтобы переместить наш багаж. Это мой завкафедрой «Технической механики» и лаборант этой кафедры, которого мы вначале принимаем за «местного» алжирца, но это оказался смуглый, худощавый узбек из Ташкента. Мы двигаемся к нашей резиденции, однокомнатной вилле, как было обозначено на схеме. Эта вилла оказалась совсем рядом с «клубом», в самом конце  клубной площади, где  бьёт незатейливый фонтанчик, а вокруг него цветут розовые олеандры. И вот она, наша вилла. Оказывается, вилла  состоит из двух  однокомнатных изолированных секций с общей просторной  аккуратной лужайкой, разбитой со стороны клубной площади, но фасад виллы смотрит в противоположную сторону, откуда доносятся равномерные звуки невидимого в темноте морского прибоя. Кругом асфальт, чистота, между соседними виллами насыпан светлый песок, под огромными окнами разбиты клумбы с яркими цветущими экзотическими растениями.

Сама вилла  поражает своими размерами и высотой. Входим в просторную прихожую, которая по размерам, пожалуй, поспорит  с нашей  оставленной на родине спальней. Из длинного и широкого коридора налево ведёт дверь в такую же  просторную кухню-столовую и
изолированную комнатку с газовым бойлером, нагревающим воду для виллы, здесь же стоят внушительных размеров стиральная и сушильная машины. Кухня оборудована всем необходимым: газовая плита, огромный  холодильник, здесь же обеденный стол со стульями, шкаф с посудой. Большая площадь жилой комнаты разделена неполной перегородкой на гостинную и спальню. Общая их наружная стена полностью застеклена и  задрапирована современной шторой, представляющей собой светлые, раздвижные регулируемые полосы из пластика. Здесь же скользящая широкая стеклянная дверь, выходящая на обширную лужайку, окантованную высокими эвкалиптами и низким бетонным ограждением. В жилой комнате устроились два удобных кресла и диван, газовый камин. Мраморный пол, украшенный мозаикой, блестит чистотой. За поперечной перегородкой установлена широченная, наверное, трёхспальная, деревянная кровать, а высокая дверь ведёт в ванную, сверкающую и поражающую своей для нас необычностью. Она, как и всё здесь, очень просторна, сама ванна розового цвета и очень большая, здесь же душ и рядом биде, впервые нами, «варварами», увиденное. Туалет расположен в широком коридоре, почти напротив двери в кухню.  Мы, особенно я, выросший на дне, потрясены этим невиданным никогда комфортом  и красотой. Во времена, когда Алжир был французской колонией,  в этих виллах  жили  штабные офицеры французского экспедиционного корпуса, а в «батиманах», пятиэтажных панельных домах, расположенных в некотором отдалении от вилл слева от той дороги, по которой мы въехали через центральные ворота, были расквартированы низшие чины, солдаты.

Уснули наши дети,  луна отражается в стеклянной стене виллы, а мы на лужайке перед виллой,  сидим в плетёных креслах, вдыхая вечерний аромат необыкновенных цветов. Куда ты занесла нас судьба и вечное шило в одном месте? Рай, да и только! Возвращаемся, и вдруг слышим какие-то шорохи и звуки из прихожей. Странно, что за человек забрался к нам и сосредоточенно перебирает узлы, пакеты, чемоданы, уложенные в небольшой кладовочке. Мельком глянул на нас и бесцеремонно по-русски: «Привет, как дела?». «Дела делами, а что это вы тут делаете ночью?» Оказалось, что это один из наших преподавателей, бывший обитатель этой виллы, который решил проверить сохранность своих вещей, подготовленных к отправке на родину-срок его работы закончен. Неужели он решил, что вновь прибывшие займутся растаскиванием его богатства? Он уходит, а я забираю его ключ от виллы-в следующий раз он должен будет позвонить у входа, чтобы попросить разрешения проникнуть в не его теперь владения.

11.
Море, море...
Первое утро в Алжире. Солнце, тишина, птицы перекликаются в ветвях высоких эвкалиптов. Выходим из виллы и замираем в восхищении-перед нами необъятная, до самого горизонта, морская синева. Бумердес стоит на высоком холме, и море видно отовсюду. Длинный пологий спуск с холма ведёт на песчаный морской берег. Сторона холма, обращённая к морю, сплошь застроена одноэтажными виллами, среди которых виднеются многоэтажные корпуса, в которых размещается Institute National de Hydrocarbon (INH), Национальный Институт Нефти и Газа. Мне надо быть в клубе, где нас введут в курс дела и к этому делу приставят. В Алжире мусульманский праздник «Рамадан», и занятия по этому поводу ещё не начались. Вновь прибывшие пока будут заниматься совершенствованием языка с институтским «переводчиком», разбитным молдаванином, который осуществляет языковую связь между советской и алжирской администрациями института. Наши чиновники не утруждали себя изнурительными курсами ЛГУ, но нам это было необходимо-скоро мы лицом к лицу столкнёмся с алжирскими студентами.

Вернулся из клуба, а Лёля рассказывает, что, выйдя из двери на улицу, сразу же встретила щеголеватого, опутанного аксельбантами, жандармского офицера в строгом тёмнозелёном мундире, нашего соседа по вилле, который вытянулся перед ней и, ловко прищелкнув каблуками, коротко и вежливо приветствовал её: «Madame!»
Скоро мы узнали, что у нашего соседа была  жена, ожидающая рождение первого ребенка, а у них жил также и её младший брат. Жена офицера, в длинном белом платье, часто прогуливалась по общей лужайке, не прекращая вязания на спицах, и ловкая манера этого вязания совершенно отличалась от нашего европейского стиля вязки. Младший её брат, которого сын наш, ещё не очень уверенный в родном языке, называл «Популяка», стал частым гостем на нашей половине, с удовольствием играя с нашим сыном, и мы удивлялись, что они совершенно свободно понимали друг друга, общаясь на только им понятном русско-французском сленге.

Доченька наша вскоре стала посещать платные уроки  парижанки madame Annе Blanchе, и  блистала своим парижским произношением, без труда разбираясь с враждебно настроенными арабскими ребятишками, которых останавливал от нападения именно её чёткий французский язык. Однако, однажды вечером, несколько свирепых арабчиков всё-таки напали на неё, но один из них оказался обитателем соседней виллы, и, узнав свою соседку, с которой иногда играл возле нашего фонтана, он раскидал нападавших, и она смогла убежать домой. После этого случая кто-нибудь из нас стал провожать её на музыкальные уроки, о которых будет написано ниже, или при визитах к многочисленным подругам.

В первый день после обеда всей семьёй спускаемся к морю. Выйти на пляж можно только через широкие ворота с поднятым шлагбаумом, влево и вправо от которого тянется ограда из колючей проволоки, и будка здесь такая же, как у главного въезда в город, только солдата в будке нет. Песчаный пляж уже не городская территория и очень походит на иссыккульские пляжи Чолпон Аты, Бозтырей и Комсомола. Морская вода заметно солёная, и прибрежная влажная полоса покрыта мелкой древесной стружкой, или опилками? Крутая, совсем не иссыккульская волна, с шумом накатывается на прибрежный песок. Ни зонтиков, ни грибков, поэтому укутываем детей полотенцами, чтобы избежать солнечных ожогов. А море тёплое, чистое, хотя и не пронзительной иссыккульской прозрачности, и можно долго оставаться в воде.

На пляже кучками расположились алжирцы, как правило, молодые, статные, красивые смуглые парни, но алжирских женщин не видно. Арабы с жадным интересом  рассматривают белокожих жён советских преподавателей, которые держатся особняком, занимая широкое пляжное пространство. Многие из них с детьми, как и наша семья. Мужчин из советской колонии совсем немного, а один из них сидит на песочке в  полном «параде»-в костюме и при галстуке, совсем не пляжный вид у него. Это ежедневный «пляжный» дежурный из числа преподавателей, которые, сменяя друг друга по «расписанию», должны обязательно присутствовать на пляже на случай непредвиденных недружелюбных контактов с алжирцами. Мы быстро знакомимся с близкими от нас соседями, которые говорят, что ни одного ЧП (чрезвычайного происшествия) с алжирцами никогда на пляже не было, но, тем не менее, с «пляжным» дежурным всё-таки спокойнее. Море, море, голубая волна, сколько раз ты ещё будешь радовать нас!

Вечером всей семьёй выходим в город. Такого мы не видели и не ощущали никогда. Мягкий свет луны перемешан с приглушённым освещением заросших эвкалиптами, пальмами, цветущими олеандрами и магнолиями уютных, совсем не длинных, идеально чистых асфальтированных улочек. На верандах и лужайках вокруг вилл мирно сидят в креслах их обитатели, женщины в длинных платьях, негромкая французская и русская речь отличает их национальность, в воздухе сложный аромат кофе, восточных специй и цветов-это тот самый запах, что поразил нас ещё в алжирском аэропорту. Редкие «gardiens» молодцевато приветствуют нас «Bon soir, m;ssieurs, dames». Огромные собаки разнообразных пород  долго идут за нами, дружелюбно помахивая хвостами. Кошки ведут себя совершенно независимо, как хозяйки улиц. Недалеко, рядом с проволочным забором, ограждающим всю территорию городка,-спортивный комплекс с волейбольными, баскетбольными площадками и футбольным полем с рядом идущих амфитеатром  скамеек. Советский клуб гостеприимно светится всеми окнами-здесь можно почитать свежие алжирские, французские и советские газеты, выпить в буфете немецкого, чешского или местного, алжирского, пива, сыграть в шахматы. Нам показывают дорогу к школе, куда наша дочь отправится завтра, а я буду её сопровождать. За школой, в некотором отдалении от неё, располагаются новые корпуса INIL. Всё удобно, спокойно, не чувствуется никакой спешки и напряжённости. Мы очарованы, и незаметно поселяется в душе безмятежность и покой, такие редкие в последние годы.

12.
Будни и праздники
Пролетела первая неделя. Наточка наша уже в школе, которая довольно далеко от нашей виллы, в самом конце той центральной дороги, по которой мы въехали а город. Обширная школьная территория огорожена сплошным проволочным забором, и каждый класс занимается в отдельном, собранном из легких конструкций, домике. Утром по улицам Бумердеса со всех концов в направлении школы совершенно бесстрашно идут советские дети, аккуратные, нарядно одетые, но ни на одном нет красного пионерского галстука. Эти галстуки упрятаны в школьные ранцы и сумки, и носить их можно только в переделах огороженной школьной территории. Голоногие чумазые алжирские ребятишки с любопытством рассматривают советских сверстников, но никто не препятствует их движению. По улицам прохаживаются редкие «gardiens» в чёрной официальной форме, с традиционными высокими фуражками и нарукавными нашивками, с резиновыми дубинками у пояса. Эти «гардьены» -городская муниципальная полиция, и их присутствие на улицах объясняет бесстрашное поведение советских ребятишек.

Вечером раздаётся звонок у входной двери. Бывший обитатель виллы уже улетел на родину, забрав свои чемоданы и узлы, и это, видимо, кто-то с кафедры. На пороге кряжистый, с могучими плечами, высокий и слегка сутуловатый человек. Буйные кудри спускаются чуть ли не до самых плеч. «Добрый вечер, а я Ваня Хоролец». Хорошо уже, что не Ваня Кочубей, мелькнуло у меня, легендарный красный комбриг в гражданскую войну.  «Мне известно», говорит он, « что вы к.м.с. по волейболу». Да, вспоминаю, что в регистрационной анкете в графе «спорт» я упомянул шахматы, и то, что в 1958 году в составе волейбольной команды Политеха был вторым призёром вузовских игр Средней Азии и Казахстана, за что был удостоен звания к.м.с. Какой я теперь спортсмен, ведь это было так давно, да и лет уже 35. «Не беда», говорит Ваня «я тоже не юноша, а завтра в шесть вечера надо быть на тренировке, это рядом, волейбольные площадки входят в  городской спортивный комплекс. Спорт в Алжире на одном из первых мест, и наш «INIL контракт» должен не ударить в грязь лицом, и мы обязательно покажем алжирцам, что в Советском Союзе спортсмены найдутся всегда и везде, даже среди вузовских профессоров».
   
Вспоминаются горячие прошлые волейбольные схватки, но на площадку последний раз выходил лет десять назад. Радуюсь неожиданной возможности попытаться вернуться в спорт и целый вечер пробую свой, когда-то такой «уникальный», прыжок. Жена смотрит на меня странными глазами, а дети в восторге-никогда не видели прыгающего отца. Кости уже не те, гибкость не та, но силёнка ещё есть, если поднакачаться, то может ещё «тряхнём стариной».

Тренировка показала, что не забыл защитные приёмы, мягко перемещаюсь по площадке и хорошо вижу, куда будет направлен полёт мяча при подаче и атаке с другой стороны сетки, хорошо идёт собственная подача, давняя «планирующая», всегда неудобная для противника, но главное-руки, не забыли руки мягкий кистевой, пружинящий приём мяча. Прыжок, однако, уже не тот, не достаю до баскетбольного кольца сантиметров 15-20, но макушка всё-таки над самым верхним краем сетки и нападающий удар ещё проходит, что удивляет Ваню. Вижу, что он доволен, появился в команде опытный «разыгрывающий»  и надёжный игрок защитной линии, да и в нападении ещё пригодится при случае. Однако, кроме мощного Вани, мастера спорта и бывшего игрока  команды первого дивизиона российского регулярного чемпионата, других игроков нападения такого же класса не видно.

13.
Открылся учебный год, но у меня давно готов семестровый запас лекций и практических занятий, а лабораторные работы полностью в ведении лаборанта кафедры Хакима, того самого узбека, который встречал нас в день приезда. Заведующий кафедрой ленинградец, а преподаватели из Москвы, Свердловска, Донецка, Львова и того же Ленинграда, и из них больше половины кафедры, сразу пятеро, включая меня, «новички». Обстановка на кафедре деловая, но особой дружбы пока не видно, может потому, что ещё мало знакомы. В институте, кроме групп советского «контракта», работают группы французского и канадского «контрактов», но французы и канадцы работают на условиях индивидуальных договоров, поэтому на их десять тысяч динаров в месяц государство не покушается, лишь бы платили налоги.

Система обучения, принятая советским «контрактом», полностью соответствует нашей советской системе подготовки инженеров, и приём в вуз на советский «контракт» происходит в жёсткой конкурентной борьбе абитуриентов, потому, что наша система поставляет на алжирский рынок труда более подготовленных инженеров, которые без труда находят рабочие позиции. Однако, есть и различия, оставленные в «наследство» французами. Знания студентов оцениваются по десятибалльной шкале, а инструктаж, проведённый алжирской администрацией, предписывал применять к студентам «физическую силу» в случае их неподчинения требованиям профессора. Кроме того, каждые две недели необходимо проводить контроль знаний, устраивая письменный «composition», а в конце семестра обязательный, и тоже письменный, «examen» .

В моих учебных группах студенты не только из Алжира, но и из Мали, Сенегала, Кот-д'Ивуар и несколько палестинцев. Пока не испытываю особых трудностей со своими лекциями и практикой, но ещё не всегда воспринимаю непривычное акцентное произношение своих студентов, когда они формулируют вопросы. Особенно никак не могу понять палестинцев, так, что приходится некоторые вопросы принимать в «письменном» виде. С удивлением замечаю, с каким напряжённым воодушевлением они  слушают мои лекции. Что это? Неужели не понимают? Но, оказалось, что хорошо всё понимают, только мой чистый язык, язык классиков французской литературы, привитый на родине в стенах ЛГУ, который непрерывным потоком выливался на их головы, как следствие тщательно отредактированных лекций, заметно отличался от их бытового бульварного сленга. И, конечно же, никаких «шпаргалок», да и не умею я работать с ними, не использовал никогда с тех пор, как впервые переступил порог лекционной аудитории 1 сентября 1962 года. А вот вижу, как французские контрактники, развесив на доске плакаты и включив магнитофон с записанной лекцией, рассеянно покуривают в коридорах или у раскрытого окна.

Непривычный «индивидуализм» студентов, их разобщённость так не походили на мои пролетевшие студенческие годы, отмеченные дружбой и неизменной поддержкой во время учёбы и, особенно, на экзаменах. Здесь всё иначе, каждый сам по себе, и всегда готов «заложить» своего однокашника, если заметит любую его попытку использовать строго запрещённую «шпаргалку». Опыт приходил постепенно, и навсегда запомнил, как однажды, на одном из двухнедельных «composition»  моя студентка попросила объяснить не понятый ею вопрос в композиционном индивидуальном варианте. Недолго задумываясь, я присел рядом, как всегда это делал у себя на родине, и тут же моя нога попала в «ласковый» капкан её ножек, и мне ничего не оставалось делать, как кратко набросать ей ответ на поставленный вопрос, после чего капкан милостиво отпустил меня на свободу. С тех пор я никогда не присаживался рядом не только со студентками, но и студентами-никто не знает, что у них в голове, а применять «физическую силу», к счастью, не пришлось, ни разу, хотя такое нередко случалось с другими профессорами нашей, да и не только нашей, кафедры.

INIL занимает большую территорию на западной окраине Бумердеса. Это недавно отстроенный комплекс многоэтажных зданий, включающий не только учебные корпуса, но и общежитие для студентов,  поликлинику, библиотеку, спортивный комплекс и просторную  «cantine», то есть столовую, где за каждым студентом закреплено место за столом на четверых. Каждый студент обеспечен трёхразовым бесплатным питанием и, кроме того, получает 100 динаров ежемесячной стипендии на «мелкие» расходы. Наша кафедра оборудована испытательными машинами и приборами отечественного производства, а наглядные пособия и кинофильмы специально изготовлены на французском языке. Расписание занятий подготовлено в советской администрации института и согласовано с алжирской. Работать удобно, спокойно, всё течёт плавно и без всяких срывов.

14.
Этот год совпал с большой «пересменой», или «ротацией», преподавательского контингента, что случается, когда большинство из общего числа преподавателей завершили свои контрактные сроки работы и отбыли на родину. Такие годы не очень часто, но случаются, и мы с женой получаем официальное приглашение от алжирского ректора института, в котором он просит оказать ему честь и посетить ознакомительный «банкет», который пройдет вечером в студенческой «cantine». Пригласительный билет подписан ректором, и в нём даже указано наше место за общим столом. Жена волнуется-как одеться, и вдруг придётся общаться на французском, в котором она не сильна, и вообще, такое событие впервые в нашей жизни.
Вечерний раут начался с размещения приглашённых за столами, на которых уже установлены блюда с салатами и безалкогольными напитками. Женщины «советского» контракта чётко делятся на «алжирок», тех, кто здесь уже не первый год, и «новеньких», тех, кто только что появился. Эта разница видна по одежде и поведению за столом. Советские «алжирки» в длинных платьях, с экзотическими причёсками, золотыми серьгами, кольцами и браслетами незнакомой формы, да и держатся уверенно,  нисколько не смущаясь перед французским, хотя видно, что владеют им кое-как. За столом, однако, все сидят вперемешку, и очень скоро дружеские контакты незаметно стирают первоначальную грань разницы.

Алжирский ректор выступил с краткой приветственной речью, в которой выразил благодарность дружественному Советскому Союзу за  его неоценимую помощь в деле становления молодой национальной промышленности и науки, пожелал вновь прибывшим успехов и благополучного пребывания на земле независимого Алжира. С ответной речью выступил советский ректор, который официально числился «советником» советской дипломатической миссии. Ректор-крепкий, самоуверенный, с глуховатым баритоном, лысоватый, но молодой ещё человек со знаменитой фамилией Романов, оставил очень приятное впечатление, хотя речь свою произнёс на русском языке с редкими вкраплениями французского. Наш разбитной молдаванин бойко переводил его выступление, а фамилия ректора лишь напоминала канувший в Лету российский царский дом. Эта фамилия довольно часто встречалась на российских просторах. Наша фамилия была тоже не из редких и стояла на 150-м месте в списке наиболее распространённых русских фамилий. Банкет закончился горячим национальным блюдом «кус-кус» и небольшой дружеской смешанной тусовкой в просторном зале «cantine».

Надо было позаботиться о продолжении музыкального образования дочери, и я стал изучать распорядок дня работы нашего клуба, как наиболее вероятного места для уроков пианино. Клуб открывался с девяти часов утра и работал до полуночи. Здесь проходили редкие, раз в месяц, политсеминары для жён преподавателей и кратковременные курсы французского языка для них же. Комната звукозаписи была расписана для преподавателей, любителей музыки, которые составляли свои фонотеки, переписывая с долгоиграющих пластинок на магнитофонные кассеты музыку и песни в исполнении популярных певцов и  ансамблей. Эти пластинки были куплены в столице, и после использования, как оригинального материала для звукозаписи, продавались с аукционов, которые устраивались по воскресеньям каждые две-три недели. В просторном зале клуба стояли столы с газетами, журналами и шахматами, а по вечерам открывался буфет с алжирским вином, сигаретами и пивом, чешским, немецким и местным алжирским. И помещение, и время позволяли устроить в клубе Детскую Музыкальную Школу (ДМШ), тем более, что среди жён преподавателей было несколько квалифицированных педагогов, закончивших Ленинградскую, Киевскую и Свердловскую консерватории.

Нерешённым оставался только вопрос о подходящем инструменте, и я невольно вспоминал потёртый «Красный Октябрь» в пожаркином клубе, как бы он сейчас пригодился! Но решать что-то было надо, и я обратился к председателю месткома Губину, который принимал нас в этом клубе в вечер нашего приезда. Выслушав мой проект, он неожиданно обрадовался, тут же назначил меня общественным «директором» ДМШ и, поворошив подписку алжирских газет, сразу же обнаружил несколько пианино, новых, имеющихся  в магазинах и лавках, а также БУ, то есть «бывших в употреблении» и выставленных на продажу частными продавцами. В ближайшую пятницу мы с ним выехали в столицу на его потрёпанном «Ситроене», и после осмотра нескольких инструментов приобрели за 1000 месткомовских динаров приличный БУ инструмент, на более дорогие месткомовская касса не могла покушаться, ограниченная рамками «устава». Нанятый грузовичок с двумя ловкими грузчиками в тот же вечер доставил инструмент в наш клуб, где он был торжественно установлен в зале между двумя широкими окнами с видом на комплекс пятиэтажных «батиманов». Со следующего дня я начал принимать заявления от родителей, жаждущих видеть своих детей среди учеников вновь открытой при клубе месткомовской ДМШ.

15.
Эти заботы радовали меня. Наша дочь уже имела документы, которые свидетельствовали об её обучении в ДМШ города Фрунзе, а такие дети, которых набралось совсем немного, пользовались внеконкурсным безоговорочным  приёмом в ДМШ, и этот пункт был прописан первым в «Положении» о ДМШ при советском «INIL контракте», который мы составили вместе с председателем месткома. Помню, с какой радостью дипломированные пианистки, выпускницы престижных советских консерваторий, откликнулись работать в ДМШ. Наши жёны томились без привычной работы, которую оставили на родине, да, кроме того, педагоги ДМШ имели некоторый заработок, потому что обучение, согласно тому же «Положению», было платным, и мне, как «директору», пришлось совмещать эту должность и с бухгалтерской работой, принимая ежемесячную оплату за обучение и выдавая зарплату преподавателям ДМШ. Очень скоро 1000 первоначально истраченных на покупку инструмента динаров была возвращена в кассу «месткома», и председатель сразу же «оприходовал» эту сумму на обеспечение праздничных детских концертов и детских праздников. Жёсткая конкуренция за право попасть в ДМШ несколько смягчалась строгим отбором по признаку наличия музыкального слуха, но, всё равно, дефицит клубного времени не позволял обеспечить всех желающих местом в ДМШ, и очень быстро образовалась очередь из преподавателей и сотрудников «INIL контракта», желающих видеть своих детей за нашим клубным инструментом.

Быт семьи в те красивые и счастливые годы нашей жизни протекал неспешно, размеренно, и в то же время интересно. С утра я уходил в институт, Наточка - в школу, а «хохловская жёнушка», как ласково называл мою жену наш друг Алибек, трудилась дома вдвоём с двухгодовалым сыном. Прежде всего,  надо было обеспечить семью продуктами, и она, посадив Макса в коляску, неспешно отправлялась в продовольственные магазины. Государственных их в городке было всего два, но были ещё частные лавки, куда очень любили заходить наши «советские» женщины. Так много там было интересных, совершенно незнакомых товаров и всяких необычных вещичек, что и моя жена не могла не заглянуть при удобном случае в эти уютные лавчонки. Однако, не  только этим привлекали они наших жён, но и своим удивительным запахом восточных пряностей, смешанным с ароматом chewing-gume, и непривычным, очень внимательным и уважительным отношением к ним хозяев-продавцов. 

Это так поражало их, привыкших к «собачьему» магазинному советскому сервису. Заходишь в лавку, и всё удивляет: и висящие тушки свежайших кур, и сверкающий прилавок с разнообразием и изобилием мясных продуктов, и, главное, никогда тебе не «всучат» негодный продукт или не подсунут вниз незаметно огромную кость, а положат её рядом, как бесплатный «презент», не то, что на нашей любимой родине. Так, впервые столкнулись мы с «загнивающим» капитализмом, остатки которого нам ещё достались, ведь официально страна эта тогда находилась в начале социалистического пути развития, так в дальнейшем и не осилив этого пути. Из месячного заработка на наши нужды уходило процентов 30-40,
если не планировалось экстренных крупных покупок, а остальное оседало на счёте во «Внешэкономбанке».
Одно удовольствие испытывали они при посещении этих магазинчиков, не захочешь, но всё равно купишь, неудобно отказать такому любезному, так ловко умеющему уговаривать, продавцу, да ещё и при условии, что если сейчас у тебя при себе не оказалось необходимого количества динаров, он предлагает занести их в любое для тебя удобное время, так крепка его вера в честность советского человека. И это естественно, попробуй соверши какой-нибудь неосторожный шаг- и тут же в 24 часа вылетишь из этого рая!
Обратно возвращались они нагруженные и удовлетворённые, однако, старались пробраться домой теми улицами, которые не «кишат» мусульманской детворой. Так коварны они уже с детства, эти аборигены, то бишь арабы, того и гляди опорожнят твою корзину с продуктами всю до дна, корзинки ведь открытые, больше никуда не помещались так полюбившиеся нам французские « багеты» -длинные вкуснейшие хлебные булки. Алжирские дети, когда они ещё маленькие и в коляске, похожи на чёрненьких кудрявых ангелочков, так они прелестны и невинны, но стоит им « выскочить» из раннего детства, как они превращаются в настоящих разбойников, злых и коварных. С этим мы тоже тогда впервые столкнулись. Убедившись в доброте и жалостливости детей приезжих белых, они ловили птиц и выпрашивали динары в обмен на свободу несчастной птички. Сколько раз прибегала Наточка домой с просьбой дать ей динар, чтобы «чёрный мальчик» выпустил  птицу, что тот честно делал, получив деньги.

Местные бродячие собаки также быстро «разобрались» в добрых намерениях приезжих людей по отношению к ним. Каждый вечер, когда обычно, уложив детей спать, мы  выходили вдвоём прогуляться перед сном к морю, нас обязательно ждала огромная собака, или две, зная, что мы вынесем с собой какое-нибудь лакомство. Так она и сопровождала нас, и, желая отблагодарить  за доброту, по-джентльменски защищала своим рычанием стоило только приблизиться к нам какому-нибудь алжирцу, но никогда не была против  встречи с нашим соотечественником, который тоже, вероятно, когда-то её угощал. Точно так же вели себя эти существа, когда были они в обществе играющих на лужайке возле виллы  белых детей. И те, и другие могли быть совершенно спокойны, общаясь друг с другом, и собака, развалясь, казалось спала, но стоило только подойти арабу, она тут же поднимала голову и рычала на него. Видно, не раз доставалось ей злобы от  аборигенов. Так было до тех пор, пока новый мэр Бумердеса не распорядился всех собак  уничтожить. Это жестокое действо совершалось на глазах всего населения города и, конечно же, на глазах наших детей, которые прибегали домой все в слезах. В течение двух дней с утра до вечера на улицах гремели выстрелы, и все несчастные, безвинные собаки были застрелены. Так было.

После 12 часов пополудни  все преподаватели обычно являлись домой к обеду, а так как городок был маленьким, то  это было очень заметно -все тянулись в одном направлении от двух институтов, находящихся в разных концах города, и улицы наполнялись мужским белым населением. Через два часа, отведённых на обед, это движение повторялось, только уже  в обратном потоке.

16.
Очень интересной достопримечательностью Бумердеса была «ярмарка», как называли её наши «советские», которая располагалась недалеко за городом. Функционировала она один раз в неделю, по выходным дням, и была одним из развлечений городской публики. Торговцы всевозможными товарами съезжались со всех окрестностей, близких и отдалённых, твердо зная, что их экзотический товар будет востребован приезжими европейцами. Чего тут только не было! Ткани на любой вкус висели на подставках, образуя своеобразные разноцветные шатры, разнообразные по качеству и цвету нитки для вязания, которые мы впервые увидели, и среди них знаменитый «мохер», так понравившийся нашим женщинам, всевозможные украшения, посуда, дары моря, овощи, фрукты, выращенные на своих  фермах. Всё, чем славилась и богата была алжирская земля, свозили сюда местные жители для продажи в этот единственный день надели. Не было только колбасы и крепких напитков, к чему мы так привыкли дома, но это мы отправляли сами себе в посылках из Москвы каждый год, когда попадали на родину. Правда, чистый «медицинский» этиловый, и совсем дешёвый, спирт в больших литровых бутылях можно было свободно приобрести в аптеке.

Но, надо сказать, что  многие товары, купленные на ярмарке, были очень некачественными, и наши предшественники предупреждали нас об этом ещё в Союзе, предлагая купить всё необходимое дома, что мы и делали. Но жизнь непредсказуема, и иногда, всё-таки, приходилось купить, например, туфли для ребёнка, которые буквально через пару недель разваливались. Мы сетовали и говорили:  «Какая жалость, то ли  дело советское, такое всё хорошее, прочное», вспоминая при этом обувь фабрики «Скороход». Маленький наш сын, «намотав это себе на  ус», как-то, забравшись на мамины колени и нежно обняв её, серьёзным тоном обласкал свою маму: «Мамочка, ты моя такая хорошая, такая советская!»

После работы, по вечерам, мы частенько заходили в наш клуб, где можно было пообщаться  со знакомыми. Некоторые из них впоследствии стали нашими добрыми друзьями, и самыми близкими были Костаревы Алёша с Тамарой, и Болотины Дима с Таней. Болотины жили в пятиэтажном «батимане», в котором поселили потом и нашу семью, и многие застолья по случаю дней рождений или советских праздников  мы встречали в этой гостеприимной семье в окружении наших беззаботно веселившихся детей. С большим сожалением потом расставались мы с ними, переписывались, перезванивались и с удовольствием вспоминали это чудесное время. Однако, связи эти оборвались, хотя с Костаревыми сводила нас судьба много раз и в последующие годы, и связь эта не прерывается до сих пор, а вот Таню и Диму, лишь внезапно, уже в другом веке и в другой стране, мы нашли, благодаря «продвинутым» электронным технологиям нового века, которые позволили нам общаться в реальном времени и даже видеть друг друга, используя программу Skype. И какой же это  было радостью для нас!

Нередко, там, в алжирском зарубежье, собирались тесной компанией у кого-нибудь дома или в клубе за бутылочкой  «Столичной», привезённой с собой или присланной нам с родины. Дамы обычно сооружали великолепный «стол» со всевозможными солениями, «тушениями», изысканными салатами, десертом, учась и изощряясь друг перед другом, и роскошная Таня Болотина была всегда душой этих посиделок, с её неуёмной энергией, знанием жизни не по возрасту и водопадом всегда неожиданных анекдотов, и где только она умудрялась их доставать, или извлекала из своей памяти? Учились наши жёны, не стесняясь, друг у друга всяким искусствам: и шитью, и вязанию, и приготовлению всяких блюд, тортов, благо было у них для этого время, а так как советская женщина была вынуждена всегда быть в работе там, у себя на родине, и не могла уже находиться в другом состоянии, то  использовала она любую возможность научиться всему, что только давала ей новая, свободная от работы, жизнь за рубежом. А мы, мужчины, имели счастливый случай обзавестись прекрасной фонотекой, покупая в складчину в столице пластинки современных зарубежных, очень известных и талантливых эстрадных оркестров и певцов, которых никогда бы не услышали и не раздобыли бы в то время у себя дома, и переписывали их на кассеты, до поздней ночи засиживаясь в советском клубе. Эту музыку мы и слушали на наших, таких частых, посиделках и встречах с друзьями, и с упоением танцевали под неё.

Была в клубе небольшая библиотека читанных-перечитанных книг, но она всё-таки как-то  удовлетворяла читательский голод моей жены, большой любительницы чтения. Правда, и времени для него оставалось не очень много, зато достаточно было там книжонок советского политического толка, чтобы навязывать и так уже «завязнувшую в зубах» свою идеологию неработающим советским жёнам, для которых организовали обязательные ежемесячные политические семинары, где каждая из них должна была  представить свой доклад по определённой теме. Руководство советской колонии, даже здесь, за рубежом, не давало свободы мысли, задавливая её обязательной официальной идеологией. Однако владение французским языком очень быстро расширило информационный круг, в который стали входить газеты свободной французской прессы и запрещённые в СССР, переведённые на французский, книги Троцкого, Солженицина, и многих авторов русского эмигрантского зарубежья.
Жизнь «загнивающего Запада» и будни советской действительности чётко и объективно освещались этой прессой, что сыграло большую роль в нашем, и без того критическом, с самого детства настроенном, отношении к коммунистической идеологии и морали, так раболепно и лживо воспеваемой нашей советской прессой, телевидением и радио.

Наши находчивые и неутомимые подруги часто брали реванш у политсеминаров, устраивая в клубе «женское кафе». В длинных шикарных платьях, сшитых самими, благо тканей на «барахолке» было видимо-невидимо, украшенные золотой алжирской причудливой бижутерией, каждая со своим кулинарным изыском, собирались они вечерком и «гудели» под музыку до самого закрытия клуба, часто «снисходили» и до приглашения нас, профессоров, чтобы мы оценили их красоту и всевозможные их искусства. В эти вечера они устраивали выставки своих изделий. Весь небольшой зал был завешан сшитыми  и связанными вещами, очень недурными, и довольно хорошего качества. Швейные машинки мы покупали у отъезжающих, и потом так же продавали их вновь прибывшим. Можно было купить и вязальную, но только в магазине в столице, что мы и сделали, приобретя швейцарскую Passap Duomatic, и с удовольствием оба вязали на ней, и это было, как ни странно, очень интересно.

17.
Я видел, как жена расцветала на глазах после стольких трудных и тревожных ленинградских и последующих фрунзенских дней. Спокойное, непривычное, не обременённое заботами о быте и хлебе насущном, течение жизни, постоянные контакты с подругами и  присутствие своих любимых детей и мужа, интерес к шитью и вязанию, так изменившие её и наш внешний вид, клубные посиделки в «женском кафе» и почти ежедневные выходы с детьми на пляж к морю убрали невольное озабоченное выражение с белоснежного её лица, разгладили напряжённые морщинки на лбу, зазолотились прежним блеском её пышные волнистые волосы, засияли глубинным лукавством карие глаза.  Я замечал, что какая-то школьная, только мне знакомая,  юность вернулась к ней, хотя это была уже совершенно другая, не та нескладная худенькая длинноногая девчушка из далёкого урока немецкого двадцать лет назад. Неужели тридцать пять ей? Удивительный возраст! Однажды, под вечер, нам встретилась небольшая компания студентов INH, и смуглый, длинноволосый стройный араб с ликом молодого Христа остановился, поражённый понравившейся ему моей женой и, не скрывая восхищения, выкрикнул своим друзьям: «Regardez! Que de famme, ma foi!» Я очень хорошо понимал состояние этого красавца, невозможно было равнодушно разминуться, встретив такую женщину, так не похожую на смуглых, худосочных арабок, всегда закутанных с ног до головы. Этот же студент встретился нам однажды в электричке второго класса на пути в столицу, и, разместившись напротив на скамейке, не сводил с неё глаз, совершенно не замечая ни меня, ни её смущения.
 
На волейбольной площадке спортивного комплекса каждый выходной день стали проходить товарищеские матчи двух сборных советских контрактов-INIL и  INH. Мощная сборная  INH, возглавляемая олимпийским чемпионом Токио Виталием Коваленко, не оставляла нам никаких шансов на победу, но матчи всегда проходили при большом стечении публики, среди которой большинство составляли наши студенты. Ваня Хоролец блистал своими коварными ударами с обеих рук и прекрасным блоком, но короткая трёхпозиционная линия нападения очень скоро уводила его на заднюю защитную линию, и тогда преимущество наших противников у сетки становилось подавляющим. Правда, Коваленко вскоре отбыл на родину, и сборной  INH уже приходилось крепко потрудиться, чтобы выиграть товарищеский матч.

Через год в нашей сборной  INIL появился высокорослый, 205 см., опытный, да ещё и прыгучий, «столб» Витя Девятов из Ростова, и вот тогда-то наша команда заблистала двумя симметричными нападающими, которые, по очереди сменяя друг друга на передней линии нападения, эффективно  проходили эту линию, набирая очко за очком. В этой схеме большая роль выпадала и на мою долю, потому что любая вторая передача «под атаку» после приёма подачи противника должна была быть только моей, независимо от того, куда уходил мяч после приёма подачи, хотя все старались направить полёт  мяча поближе к сетке, куда я выходил с любой позиции, прикрытый другими игроками от первой встречи с летящим с той стороны мячом. В течение двух последующих лет волейболисты  INIL контракта не знали себе равных и были чемпионами межконтрактных всеалжирских игр, в которых участвовали многие французские, канадские и советские «контракты», работающие в Алжире. С этой командой я объездил весь прибрежный Алжир, поскольку график соревнований включал две встречи с каждой контрактной командой-«на выезде», на площадке соперника, и «дома», на нашей площадке спорткомплекса или в просторном спортивном зале  INH.

Ознакомление с Алжиром и его историей включало частые коллективные экскурсии по прибрежным городкам или в близкую столицу. Мы осматривали развалины древних римских и карфагенских поселений в Шершеле и Типазе, римские дороги с полуразрушенными акведуками, гробницы древних властителей, а в столице, расположенной на обширном приморском холме, с наслаждением бродили по причудливым улицам, пересечённым длинными ступенчатыми переходами с «нижней» улицы на «верхнюю»  и обсаженным пальмами и апельсиновыми деревьями. Особой популярностью пользовался знаменитый алжирский рынок и «барахолка» на нижней оконечности Касбы. В Касбу мы могли попасть только в составе достаточно многочисленной группы, в одиночку появляться там было строжайше запрещено. Этот знаменитый древний район алжирской столицы занимал обширные склоны крутого холма, переплетённого узкими улочками, похожими на широкие тропинки, над которыми нависали плотно упакованные жилые строения, так, что крыша одного из них была небольшой площадкой для входа в другое. Только коренные обитатели Касбы могли разобраться в этом переплетении тропинок и строений, и многочисленные попытки французских колониальных властей навести порядок в мятежной Касбе неизменно заканчивались провалом. А Касба надёжно укрывала лидеров национально-освободительного движения Алжира, которое закончилось провозглашением его независимости, санкционированной генералом де Голлем, национальным героем Франции и тогдашним её президентом.

Наши поездки по стране были совершенно свободными, надо было только отметиться в журнале «командировок», который хранился в клубе, чтобы уведомить, на всякий случай, куда и кто уезжает, сколько едет человек и когда планируется возвращение, которое надо было также зафиксировать, вернувшись домой. До столицы можно было легко добраться на автомобиле или по железной дороге на комфортабельной «электричке», где мы должны были располагаться только в вагонах первого, в крайнем случае, второго класса, но не ниже. Дальние поездки в Сахару и окраинные её оазисы можно было совершить только в составе организованной группы, но приморские многочисленные городки и посёлки были абсолютно доступны для наших автомобилей, а некоторые энтузиасты накручивали километры колёсами своих велосипедов.

Такая свобода не ограничивалась даже в случаях редких «побегов» наших контрактников, решивших искать счастья и удачи на загнивающем Западе, куда попасть было очень легко-морские паромы регулярно уходили из столичного порта или из Орана в Испанию, Италию и Францию, принимая на борт всех, кто приобрел проездной билет и имел какой-нибудь документ, удостоверяющий личность. Одно место на пароме из Орана в Испанию стоило всего 400 динаров, и были скидки на семью, а наши советские загранпаспорта свободно хранились в каждой семье. Года через два случился странный алжиро-марокканский конфликт из-за спорной приграничной Западной Сахары, и мы услышали ночью рёв танковой колонны, направлявшейся в район боевых действий. Этот конфликт стал отличным предлогом для изъятия наших паспортов, которые перешли в сейф советской администрации INIL-контракта. Такая же процедура была проделана и с преподавателями INH.

18.
Перед новым годом мы получили три наших посылки, отправленные осенью из Москвы, и такой выдался у нас праздничный новогодний вечер в кругу новых друзей в просторной трёхкомнатной квартире одного из бумердесских «батиманов»-с танцами, песнями и кулинарными изысками наших жён. Соседние французские, канадские и алжирские обитатели «батимана» за своими молчаливыми дверями, наверняка, с завистью терпеливо прислушивались к несмолкавшему почти до утра «русскому» веселью. А накануне в клубе, украшенном ветками средиземноморской сосны вместо русской ёлки, состоялся первый публичный отчётный концерт учащихся ДМШ, и все ученики получили новогодние подарки от нашего доморощенного Деда Мороза. Председатель месткома профинансировал это мероприятие за счёт динаров, возвращённых в кассу месткома через «бухгалтерию» ДМШ.

Каждую пятницу, которая, согласно мусульманскому календарю, была выходным днем, по вечерам, улочки Бумердеса наполнялись семейными парами работников самых разных контрактов, которые чинно шествовали в так называемый «морской» городской клуб-просторное здание на спуске к пляжу, вмещающее несколько сотен зрителей. Здесь бесплатно «крутили» фильмы со всех стран света, среди которых подавляющую часть составляли французские и американские ленты с французскими титрами. В клубе также проходили праздничные концерты наших самодеятельных «артистов» из числа преподавателей, их жён и детей. Единственный за всё время советский фильм, показанный с французскими титрами где-то на третьем году нашего пребывания в Алжире, когда мы жили уже в трёхкомнатной квартире на первом этаже «батимана», был «Романс о влюблённых» Андрея Кончаловского, но однажды в Бумердес, во главе с популярным уже тогда Николаем Губенко, нагрянул советский «десант» работников отечественной кинематографии, среди которых оказался известный  киргизский кинорежиссер Болот Шамшиев. «Земляк киргиз» сразу же был приглашён к нам в гости.

Вход в клуб контролировался предъявлением личной регистрационной карточки, которую получал каждый работник контракта в первый же день прибытия к месту работы. Однажды, вернувшись из кино под проливным дождём поздним грозовым вечером, мы с удивлением обнаружили, что наши дети не только закрыли дверь на замок, но и защёлкнули внутреннее стопорное устройство, и все попытки открыть дверь ключом оказались безуспешными, а на наш громкий стук в дверь и окно, выходящее на лоджию, уснувшие ребятишки совершенно не реагировали. В растерянности и тревоге мы продолжали колотить в дверь и окно, но результата не было, но вдруг на выручку пришёл наш сосед-араб, который, совершенно не задумываясь, хладнокровно разбил оконное стекло и через образовавшееся отверстие легко открыл дверь лоджии. Удивительным было то, что утром к нам явился рабочий городского муниципалитета и без лишних проволочек установил новое стекло взамен разбитого. Оказывается, наш сосед сразу же позвонил куда надо (а мы-то и не знали, что надо делать), и необходимые меры были немедленно приняты. Защёлка, не позволившая нам воспользоваться ключом, была приведена в действие под влиянием той самой ночной грозы, почему-то напугавшей наших детей.

Первый алжирский учебный год заканчивался в начале июля, и мы с нетерпением, с самой весны,  ждали отпуска и свидания с нашей родиной, тоска по которой не покидала нас, непривычных к долгой разлуке с ней. «Ветерок подул весенний, подогнал деньки. Скоро встретят нас в таможне пограничники. Декларацию возьму я дрогнувшей рукой, напишу что своё сердце я привёз домой». Эта популярная песня нашего самородка-барда Трефилова и, по совместительству, отличного игрока волейбольной команды INIL, как нельзя лучше отражала всеобщее настроение скорого отъезда. Стараниями жены наш внешний вид совершенно преобразился-в такой одежде, которая была на нас, во Фрунзе больше не встретить никого, но хорошо это, или плохо, мы не знали.

14 июля 1975 года, в день рождения нашего сына, мы были в столичном аэропорту, откуда, с промежуточной посадкой в болгарской Софии, вылетал самолёт с очередной группой советских отпускников. Рейс задерживался, и мы выбрались из душного здания аэропорта в просторный сквер, засаженный пальмами, кипарисами, и с большим круглым, диаметром метров 30, бассейном, в центре которого фонтан весело разбрызгивал в воздухе прозрачные струи. Бетонный широкий кольцевой борт водоёма был во власти советских ребятишек, которые, кто пробежкой, кто пешочком, веселились вокруг фонтана. Наш сын, в красивом белом вязаном костюмчике домашней машинной вязки, немедленно присоединился к этой весёлой компании, но вдруг мы увидели, что на противоположном от нас конце бассейна какой-то коварный мальчишка, воровато оглянувшись вокруг, легонько столкнул его в воду. Мы бросились на помощь, но находившаяся неподалёку от места события преподавательница физкультуры нашего контракта, стремительно перегнувшись через бетонный борт, ловко ухватила за ногу нашего сына, который, даже не успев, как следует,  испугаться, и с головой, полностью погружённой в воду, уже «молотил» ногами и медленно уплывал от борта, направляясь к фонтану. Быстро распаковав один из чемоданов, мы переодели сына во всё сухое, и этот его день рождения навсегда остался в памяти нашей семьи.

19.
Тёплое солнечное московское лето встретило нас в аэропорту «Шереметьево». Номер в гостинице «Университетская» был забронирован заранее, и первый же телефонный контакт с моей тёщей как-то нас насторожил, уж больно что-то необычное, перемешанное со слезами, было в её голосе. Однако, в Москве надо было уладить кое-какие дела в нашем Министерстве, да и с многочисленными друзьями все встречи были расписаны, так, что только через неделю мы вылетели во Фрунзе. Во фрунзенском аэропорту «Манас» нас встретили сестра жены с мужем и сразу же сообщили, что отец умер в тот день, когда мы звонили из гостиницы, но мама не стала нам об этом сообщать, чтобы не омрачать радость встречи с Москвой. Да, тают осколки дворянского гнезда, но неистребим след его в потомках древнего рода.

Траурные визиты к родственникам следовали один за другим, но жизнь продолжалась, и мы всей семьёй выехали на Иссык Куль в пансионат «Жемчужина» камвольно-суконного комбината по путёвкам, которые нам раздобыла одна из многочисленных тётушек жены, давно работавшая на комбинате. Отпускное это лето, практически, выпало из памяти, не отмеченное более никакими существенными событиями. И вот опять Москва, и традиционные посылки в Алжир, которые прибудут туда под Новый год, и тот же знакомый рейс Аэрофлота над Европой и Средиземным морем.

В этот год нам под жильё выделили трёхкомнатную квартиру на первом этаже пятиэтажного «батимана», выходящего на широкую травянистую лужайку, за которой сразу же вытянулась проволочная ограда, неподалёку от главного въезда в Бумердес. Длинная и широкая лоджия с двумя дверями из просторной гостиной и нашей спальни нависала над землёй, по ней наши дети катались на роликовых коньках и велосипеде. Через решётчатое ограждение лоджии часто видны были любопытные головы арабских ребятишек, которые, однако, ни разу не пытались забраться на неё, хотя это было совсем нетрудно, но нередко, как обезьянки, они быстро схватывали через прутья оставленные там игрушки и, счастливые, улепётывали со всех ног прочь. Своих игрушек у них не было, их даже не продавали в магазинах. Зная заранее день нашего отъезда домой на каникулы и видя наши сборы и хлопоты перед дорогой, они каждое утро усаживались у дверей квартиры на каменном полу и терпеливо ждали, когда мы вынесем им коробку с ненужными нашим детям или поломанными игрушками и были при этом страшно довольны.

Детская комната-спальня была в глубине квартиры, а кухня-столовая также имела небольшую лоджию, выходящую во внутренний двор жилого комплекса, состоящего из таких же пятиэтажных «батиманов». Нам дико и странно было узнать, что бесцеремонные алжирки, живущие над нами, мыли свои лоджии, сливая вниз потоки грязной воды. Насколько приятнее было жить нам  на вилле, но, переселяя нас в батиман, алжирское руководство считало, что улучшает нам жилищные условия, здесь у нас было две отдельных спальни и гостиная. Такая квартира давалась только семьям с разнополыми детьми, и мы были  в редком преимуществе. Дорога, которая протянулась от главного въезда в город, отделяла пятиэтажки от тех самых вилл, где в одной из них мы обитали весь прошлый учебный год. Там же, рядом с дорогой, стоял наш советский клуб, а дорога эта вела прямо к советской школе и, далее, к учебным корпусам INIL.

Алжирские дни, недели, месяцы остались в памяти, как длинная череда счастливых дней и ночей. Редкие непонятные события, связанные с марокканским конфликтом,  или случайные встречи на столичных улицах с китайцами, на груди у которых красовались огромные значки Председателя Мао в обрамлении пунцовых лент, и свистящее нам вослед «ревизионисты» на прекрасном русском языке,  не омрачали нашей жизни. Гораздо больше нас тревожило, например, неожиданное распоряжение мэра «закрыть на замок» морской городской пляж, после чего шлагбаум у выхода к морю был опущен и зафиксирован внушительной цепью. Но море «закрыть» невозможно, и советские контрактники быстро нашли обходную дорогу к нему, которая огибала город снаружи, пролегала между пологими, в густых зарослях, холмами, и через «Партизанский мост», как все его называли, над небольшой речонкой, скорее просто широким ручьём, выходила прямо к морю, к «чёрным» скалам, а песчаное побережье в этом месте ни в чём не уступало запрещённому городскому пляжу.

«Холодные» зимы с наружной дневной температурой около плюс десяти градусов по Цельсию не были препятствием для любителей морской волны, но море в зимний сезон непрерывно бушевало, и пловцы, чтобы не быть унесёнными высокими волнами в открытое море, уходили в плавание, пристегнувши к поясу тонкий трос, один конец которого фиксировался на берегу. Постепенно подбиралась долгожданная весна, и каждое первомайское, раннее, чуть свет, утро, я выбирался из города в рощу к той самой речонке и, обходя небольшие, в густых зарослях, полянки, собирал букет цветов, который раскладывал у ночного столика ещё спящей моей жены. Ведь это был день её рождения, и традиция поздравлять её цветами поселилась в нашей семье уже очень давно. А роща по берегам речонки была любимым местом наших семейных прогулок, и я с завистью рассматривал великолепные заросли бамбука-вот бы в моё прошлое этот бамбук, сколько можно было бы сделать отличных удилищ для нашей рыбалки вместо сухих камышин.

20.
Прощай, Алжир
Мы «распечатали» третий учебный алжирский год, и уже были в ранге опытных, всё повидавших и всё знающих, советских контрактников, да и общественное положение наше в советской колонии было весьма уважаемым и прочным, благодаря детскому кукольному театру моей жены, моему директорству в процветающей и популярной ДМШ, а также успехам сборной волейбольной команды INIL контракта.

Перед новым годом я заполнил необходимые документы на продление работы в Алжире ещё на один год, и вскоре получил положительное подтверждение этой заявки из нашего Министерства, но «рука судьбы» распорядилась иначе, и в одну из пятниц ко мне в клуб, где я постоянно занимался бухгалтерией ДМШ, вошёл скромный, среднего роста мужчина, в опрятном, явно не алжирском костюме, который оказался вновь прибывшим секретарём нашего контрактного деканата, заменившим уехавшего недавно на родину. «Кухонная» информация определяла уехавшего, как работника советских спецслужб. Такие работники, слабо замаскированные под «обслугу» учебного процесса, были непременными членами любого советского зарубежного контракта, а их функции «сексотов» не представляли ни для кого тайны, даже для алжирской стороны. Человек этот по фамилии Галкин, как-то непривычно для меня напористо и уверенно, «попросил» принять в ДМШ его десятилетнюю дочь, которая должна продолжить прерванное отъездом в Алжир музыкальное образование. У меня уже было несколько давно ожидающих заявлений о приёме в ДМШ детей с прерванными музыкальными занятиями, поэтому я попросил Галкина подождать, когда подойдет его очередь. Я видел, что он был изумлён таким отказом, уверовав, по-видимому, давно и навсегда в своё безоговорочное превосходство над остальным «народом», и предложил мне сориентироваться  в контрактной «кто есть кто», но я, сымитировав полное непонимание его намёков, оставил своё решение в силе.

За чередой трудовых дней забылся этот эпизод, а когда отпускным летом я появился в Министерстве, мой референт Хаджиева сказала, что из списка отбывающих в Алжир на следующий учебный год я исключён, а на мой вопрос «почему?», последовало всё прояснившее «потому, что». Пришлось перестраиваться, что было совсем нетрудно,-это было уже другое время, так непохожее на лето после ленинградской эпопеи, когда мы были полностью разорены и не знали, как же будем зимовать. Конечно, какое-то разочарование мелькало в наших разговорах-ведь мы так привыкли к чудесному этому алжирскому времени, к друзьям, с которыми уже не встретишься, но были и положительные моменты, если вспомнить, что доченька наша намеревалась стать профессиональной пианисткой, а алжирская ДМШ всё-таки не совсем удовлетворяла таким целям.

Во Фрунзе нас встретили почёт и уважение родственников, друзей и знакомых. Таких, как мы, было всего три-четыре семьи не только на весь Политех, но, наверное, и на весь город. Мы сразу же, всей семьёй, отправились на Иссык Куль в поселок Бозтери по путёвкам все того же камвольно-суконного комбината, а вернувшись, и уже ранней осенью, получили открытку из «Внешэкономбанка», приглашающую прибыть в Москву для получения заказанного нами автомобиля ГАЗ-24 «Волга», приобрести который человеку «из народа» не светило никогда, потому что этот сверхдефицитный продукт распределялся только среди комбурского окружения. Наш счёт в банке был в зарубежных «сертификатах», то есть в золотых «инвалютных» рублях, курс которых в несколько раз превосходил обычные советские «деревянные» рубли, и 9300 таких рублей (стоимость «Волги») очень слабо отразились на этом счёте. У меня длительный законный отпуск до конца ноября, так, что летим за нашим первым автомобилем.

И вот мы с Лёлей в Москве, и осень русская, такая знакомая, такая дорогая и давно невиданная, тёплая, солнечная и золотистая, встречает нас, и друзья наши давние вокруг, едва успеваем ответить на все приглашения, и визит за визитом. В толпе контрактников из разных советских республик, прибывших за долгожданными автомобилями, встречаем Ваню Хорольца, который в этом году закончил алжирскую эпопею, но тут же подписал новый контракт с правительством революционной Кубы и сразу же предлагает мне отправиться туда же, гарантируя, что в Министерстве  не замедлят включить меня в кубинский контракт. Работать начнем с переводчиком, а потом и сами освоимся быстро-испанский и французский очень близки. Вижу, что Ваня уже планирует новую волейбольную команду, но наши семейные планы не рассчитаны на эту непредвиденную авантюру, да и Куба как-то не прельщает.

Алжирские мотивы ещё долго преследовали нас, и спустя лет пять, когда дочь уже была студенткой Киргизского Института Искусств, я вновь попытался пройти проторённой когда-то дорогой, минуя, естественно, ленинградские курсы, но мой новый ректор в зародыше «зарубил» эту попытку, грубовато одёрнув: «Хватит экскурсий! Работать надо!», как будто работать с франкоязычными студентами было сплошным, в его представлении, отдыхом. Ректор этот появился за год до нашего возвращения из Алжира и был из «комбурской» номенклатуры ЦК КПК, а дорогой наш Георгий Акимович вскоре  умер, и говорили, что он слёг сразу же после того, как, явившись на работу, застал в своём кабинете нового, только что назначенного ректора, о появлении которого его «забыли» предупредить.

21.
Цвета «кофе с молоком» роскошная новенькая, «в масле», «Волга» припарковалась под окнами девятиэтажки моего друга Караяна в Чертаново, но он в отпуске на Кавказе, так что карачаевские «хычыны», приготовленные его мамой, уходят без традиционной «Московской особой». Из Фрунзе к нам прилетает на подмогу наш бывший квартиросъёмщик, мой тёзка и начальник автоколонны с фрунзенской грузовой автобазы-перегонять «Волгу» в одиночку через полстраны непосильная задача. Ранним утром увозим Лёлю в Домодедово, откуда она через пару часов улетит домой, а сами выбираемся на Рязанское шоссе-и в путь, долгий путь через европейскую Россию, Урал, Казахстан и в Киргизию.

Едем весело, почти безостановочно, сменяя друг друга за рулём. Останавливаемся только для заправки и перекусить в придорожных харчевнях. Спальное место на заднем сидении вполне подходит для хорошего сна и отдыха, погода отличная. Очень быстро добрались до уральского Челябинска, где устроили суточный перерыв, остановившись  на квартире бывшей одноклассницы, младшей тёти моей жены. У неё две дочери-школьницы, а муж в отпуске в кубанской станице, где живут его родители. После Челябинска дорога повернула на юг, и, миновав казачьи сёла и городки, въезжаем в северный Казахстан, и сразу же, впервые за всю дорогу, нас тормозит «гаишник». Не нравится ему наш временный транзитный номерной знак, выданный ещё в магазине в Москве. Долго изучает документы купли-продажи, проверяет и наши документы. Что ему надо? Неужели «на лапу»? А вот и не дождёшься, из принципа не дождёшься, у нас всё в порядке, а небольшая задержка нам не страшна, мы не торопимся. Вздохнул с сожалением и отпустил. Да и другого выхода нет, а вокруг уже море целинных пшеничных полей, и близкие прибалхашские плавни, и огромное, невиданных размеров багровое солнце долго висит на закате.

Ну, наконец-то, едем уже казахскими, такими знакомыми степями мимо плавней озера Балхаш, куда впадает с другой, восточной стороны, река Каратал из моего детства, и где-то там мой посёлок Уштобе из минувших дней войны, и может быть всё ещё на своём месте двухэтажный скрипучий дом из потемневших брёвен. Пересекаем железную дорогу, по которой когда-то целинные составы уносили мою девочку, неопытную семнадцатилетнюю начинающую студентку, вчерашнюю школьницу, и вот, обогнув с запада легендарный Кенес Анархай, вот она, граница с Киргизией.

Сразу же, как в сказке, разлив садов и рощ в багряных красках осени, и далёкий, на горизонте, хребет киргизского Ала Тоо со снежными вершинами. Помощник мой (или, скорее, я был его помощником в этом ралли) высадился по дороге у своей новой съёмной квартиры, а я, уже поздней ночью, запарковался под балконом нашей квартиры на улице Ботанической, прямо на площадке, где развешивают бельё для сушки. Осторожно, без шума, открываю дверь своим ключом, и вдруг подумал, что ведь перепугаю жену, такую пугливую и опасливую. Так же бесшумно возвращаюсь к оставленной машине и привычно засыпаю на заднем сидении.
Утром меня будит стук в приспущенное, чтобы не запотело, стекло «Волги». Да это доченька моя! Идёт в школу, увидела новый автомобиль и сразу догадалась, кто приехал. Она уже так выросла, в восьмом классе учится той самой СШ № 48, которую оставила четыре года назад. Сколько радости, и как теперь пойдёшь на уроки, лучше пропустить денёк, ничего не случится, не каждый же день папа на новенькой «Волге» приезжает. А с балкона Лёленька уже радостно машет и смеётся-волновалась, дорога ведь не из простых, но всё хорошо! Вот они, дорогие мои, все здесь, и спаси нас, Господи, спаси и сохрани!

Через пару недель приехал в институт, хотя ещё отпуск не закончился, и необдуманно запарковался рядом с чёрной «Волгой», не знал, что на ней возят нового ректора. На кафедре большие перемены, много новых преподавателей и лаборантов, новый заведующий, заменивший нашего пробивного зава, умершего в прошлом году. Из «стариков» остались на месте только Балапан и Саид, знаток русской оперной классики, мои институтские однокашники. Балапан, наконец-то, защитил диссертацию, а лаборатория бывшая моя практически разорена-исчезла оптика, «раскулачена» оснастка, при прежнем заве такого никогда бы не произошло. С огорчением узнаю об обстоятельствах  смерти ректора, дорогого  Георгия Акимовича, но, что же поделаешь? Жизнь есть жизнь.

Иду к новому ректору с визитом вежливости, надо познакомиться с начальством. В приёмной ректора ничего не изменилось, и секретарь та же, знакомая мне, только глаза у неё грустные и задумчивые. Сообщила ректору по телефону о моём визите, и минут пятнадцать жду его сигнала о готовности меня принять. Вот и кабинет ректорский, опять же совершенно такой же, каким я его помнил, но в кресле на другом конце длинного стола довольно молодой, с копной тёмных  волос, атлетического сложения, но уже полноватый, мужчина с проницательным властным взглядом тёмных глаз. Где-то, вроде, я его видел раньше, но где? И внезапно всплывают в памяти среднеазиатские вузовские баталии в далёком 1958 году, и этот мощный яростный атакующий игрок ташкентской команды, которую мы обыграли тогда, споткнувшись потом только на команде КазГМИ, не пропустившей нас на первое место. Но едва ли он помнит меня, скромного «разыгрывающего» победившей команды, и напоминать ему об этом не стоит, и я просто сообщил кратко о своём прибытии к месту работы. «Да,- говорит ректор,- все материалы, касающиеся вашей работы в Алжире, уже получены из Москвы, так, что приступайте после отпуска к выполнению своих обязанностей, а приказ нужный я сегодня же подпишу». Догадываюсь, конечно, что это за «материалы», и обхожу друзей на кафедрах нашего мехфака. В полдень, открывая дверь моей «Волги»,  вижу через ветровое стекло соседней чёрной «сестренки» изумлённый взгляд сидящего там ректора, которого институтский водитель увозит домой на обед. Не понравился мне этот взгляд